Курьёз

Сухие опавшие листья, присыпавшие большую часть двора, размеренно шуршали под ногами; тропинка, ведущая к дому, терялась под этим покровом, обрываясь на полпути. Впрочем, достичь своей цели ей всё равно вряд ли удалось бы: дом был разрушен. Кровля отсутствовала, и обугленные фрагменты перестенков, о которые ветер трепал слетевшие листья, уродливо зияли чернотой. Унылая опустошённость играла с заброшенностью в прятки, и ощущение внезапно прерванной жизни сиротливо глядело со всех сторон. Именно эту картину Джаред видел в своём видении, когда, пробравшись сквозь дождь к этому дому, заглянул было в окно. Но тогда всё переменилось, сейчас же вопреки всем безумным желаниям горькая действительность не исчезала; хотя что и когда было правдой, Джаред и сам уже не понимал. За его спиной хрустнула ветка, и, оглянувшись, он вспомнил о Джессике, приехавшей вместе с ним. Зябко кутаясь в приталенную куртку, она молчаливой тенью подходила к дому, а судорожно сверкающие глаза и дрожь во всём теле свидетельствовали о том, что давалось ей это нелегко. С момента гибели родителей она не была здесь ни разу. Уж слишком невыносимой была для неё эта картина, а воспоминания — слишком болезненными, чтобы их перенести. Но вместе с тем —Джаред чувствовал это — эта поездка была ей необходима. Поэтому он на ней настоял. Шагнув к девушке, он взял её за руки, отмечая, насколько они холодны. — Замёрзла? — шепнул. — Нет, просто... всё так странно. — Я сам до сих пор ничего не пойму. Но тогда всё было так реально. И этот дом, целый и невредимый, и твои мама и папа, и Файк, сидевший на крыльце. На бледном лице Джессики ожила слабая улыбка. — Ты и его видел? — Не просто видел, я готовился стать бифштексом для него. — Думаю, до этого не дошло бы: Файк был очень умным псом. И чрезвычайно преданным. — А что с ним случилось? Он тоже погиб? Джессика лишь кивнула. Они с Джаредом уже вошли в разрушенный дом и теперь стояли на его пепелище. — Папа иногда впускал его в дом, — сказала она, тоскливо оглядывая осиротевшие стены. — А той ночью началась гроза, и он опять сделал это. Файк спал на коврике у двери, — Джессика указала на единственную уцелевшую стену с входной дверью. — И когда в дом угодила молния, он не пострадал. Но дом загорелся, начался пожар, и пёс до последнего прикрывал собой тела своих хозяев. Он попросту задохнулся. Мы его так и нашли рядом с родителями. Голос Джессики, постепенно перешедший на шёпот, умолк; и Джаред, всё ещё державший её за руки, приобнял девушку. — Представляю, через что тебе довелось пройти, — произнёс он тихо. — А тут ещё я... Как ты не вытолкала меня взашей, когда я возник на пороге? — Ну, не каждый же день ко мне приезжает сам Джаред Лето, говоря, что встречал моих родителей. И я видела по глазам: ты сам верил в это. А потом ты стал приводить такие факты, которые могли знать только они. И ещё: у тебя был плащ. Любимый отцовский плащ, который после трагедии я нигде не могла найти. Как тут было не поверить? Ничего себе! А Джаред-то, глупец эдакий, считал всё это лишним. Ему следует научиться больше ценить жизненные мелочи, ведь порой они играют далеко не последнюю роль. Освободившись от объятий Джареда, Джессика сделала несколько шагов, оглядывая разрушенное жилище. — Когда-то это было обителью жизни, — проронила она себе под нос. — Вот здесь стоял диван. Мы любили на нём смотреть телевизор. Папа, как правило, располагался в кресле и потихоньку таскал у нас с мамой поп-корн, а она его в шутку ругала за это... Здесь рос фикус. Большой такой, роскошный. Под Новый год на его месте мы ставили ёлку, под которой затем Файк в колпаке Санта-Клауса сторожил наши подарки... А на чердаке стоял небольшой ларец с моими детскими вещами: с рисунками и любимыми игрушками. Бывало, мы доставали его, извлекали содержимое, вспоминали прошлое. И говорили, говорили...,— и Джессика глубоко вздохнула. — Господи, как мне этого не хватает! Джаред смотрел на девушку с сочувствием и теплотой, голос был добрым и мягким: — Но ты всегда можешь поговорить с ними. Даже сейчас. — Поговорить-то я могу, но они не ответят. — Зато услышат. Я уверен. Минутная пауза, окрашенная задумчивостью и осознанием чего-то важного. И дальше Джессика шепнула: — Тогда оставь меня на минуту. Джаред понимающе кивнул и, выйдя из разрушенного дома, уселся на уцелевшем крыльце. Солнце между тем поднималось всё выше, вступающее в законные права утро устанавливало своё господство. Сейчас, при свете дня, и дом, и двор выглядели иначе: безжизненными и опустевшими. По всем признакам было видно, что по ним прошлась стихия, а поросшие на развалинах сорняки безмолвно свидетельствовали, что с той поры минуло какое-то время. Как же тогда Джареду удалось всего неделю назад быть в этом доме гостем? Чем больше он думал об этом, тем больше понимал: ему никогда не найти разгадку. Да и стоило ли доискиваться до неё, тогда как важным было другое: для искренней любви нет ничего невозможного в жизни. Будь то любовь между женщиной и мужчиной или же между родителями и детьми. И она, эта любовь, даже на чудеса способна. Особенно если роковая случайность становится у неё на пути. Поэтому всегда очень важно успеть раскрыть свои чувства. И твёрдо помнить: всё может перемениться уже в последующий миг. Поддавшись порыву, Джаред пошарил по карманам куртки и извлёк телефон. Быстрая пляска пальцев по кнопкам — и вот уже длинные гудки вторгаются в чью-то жизнь. — Шенн? — У? — В последнее время мы как-то больше общаемся по телефону, чем вживую. А я хочу сказать, что люблю тебя. Очень. — Чё? — голос старшего всё ещё был лишён эмоций. — Шенн, ты там спишь, что ли? — Нет, блин, грибы собираю! Джей, ты на часы-то смотрел? — Неужели сказать, что люблю брата, я могу лишь в определённое время? — Ну, если тебе так припёрло, — в голосе Шенна уже слышалась ирония, свидетельствовавшая, что он проснулся, — тогда это не ко мне, а к девочкам. — Ше-еннон! — с лёгким укором протянул Джаред. — О, Бог мой, братец! — с шутливым испугом шепнул тот, всё более понижая голос. — Только не говори, что твоя ориентация сбилась с курса. Тогда тебе — к сексопатологу. — Шенн, в морду получишь! — О! То — "люблю", то — "в морду". Нет, шаромыга, лучше тебе сразу к психиатру... Ладно, Джей, что случилось? Ведь просто так ты бы не стал отрывать моё ухо от подушки. — Шенн, тут такая шняга... Я, кажется, сбрендил. — А, значит мне не показалось?! Ну, и где ты сейчас? По какому адресу присылать санитаров? — Вот ведь ушлёпок! — Но именно за это ты меня и любишь, верно? И, кстати, я тоже люблю тебя, раздолбай... А сейчас я отключаюсь: кто-то звонит в мою дверь. Приезжай в гости. Тогда и разберёмся с твоей шнягой , — и Шенн не без издевки хохотнул: — Да, и историю болезни прихвати! — Змеёныш! — с улыбкой изрёк Джаред, пряча телефон обратно в карман и мысленно грозясь при встрече отвесить брату хорошую оплеуху. Слетевший с веток ветер донёс до его слуха приближающиеся раскаты грома, и, подняв голову, Джаред заметил надвигающуюся тёмную тучу. "Сейчас хлынет!" — мелькнула у него мысль, на миг перенёсшая его в поздний вечер недельной давности. Тогда тоже лило, как из ведра. Как будто небо дало течь. А Мэттью говорил, что здесь дождит часто. Практически всегда. Потому, что кто-то по ним тоскует. Интересно, кого он имел в виду? Внезапная догадка накрыла Джареда с головой, словно лавина, и необъяснимый холод прошёлся по душе. Так ведь это же...! Сорвавшись с места, он бурей влетел в дом, буравя Джессику испытующим взглядом. Сидя на стопке осыпавшихся кирпичей, она сиротливо жалась к когда-то целой стенке, отчаянно притискивая к груди кулаки. Как и предполагал Джаред, в её глазах блестели подступившие слёзы. — Джесс, — присев рядом на корточки, он взял её за руку, вглядываясь в лицо глубоким магическим взглядом, — не смей плакать. Всякий раз, когда ты делаешь это, там, у твоих родителей, где бы они ни были, идёт дождь. А им так хочется тепла и солнца. Твой отец лично говорил мне об этом. — Прямо так и сказал? — Именно так. Глубокий горький вздох, а затем — долгая пауза, помогающая Джессике справиться с эмоциями. — Я постараюсь, — наконец произнесла она. — Хотя это трудно. Очень трудно. Ведь когда-то у меня было счастье. И оно жило здесь, в этом доме. Я часто приезжала к родителям в гости, и мы допоздна засиживались на кухне за чаем, делясь новостями. И, знаешь, такое умиротворение нисходило на меня, такое спокойствие и чувство защищённости... Я ощущала такую поддержку, что, казалось, любые невзгоды перенесу. А с их уходом я это чувствовать перестала. Сейчас у меня есть только холод и дикое одиночество, от которого хочется выть волком. Она говорила тихим вкрадчивым голосом, однако Джаред ощутил рвущуюся на волю раненным зверем боль истерзанной души. И, снова заключая девушку в объятия, он так же тихо, но твёрдо произнёс: — Ты больше не будешь одна. Обещаю!