***
Часы сменялись днями, дни сменяли недели, а недели… превратились в месяц. Холодное одиночество настигало Сакуру как неизбежность. И все же она находила в себе силы бороться дальше. — Ой, Сакура, закрой окно, мне кажется у меня замерзли ладошки. — Что-что, Какаши-сенсей? — Сакура-чан, пожалуйста, только вы можете помочь мне. — Если вы настаиваете, Какаши-сенсей, — хихикает она. Прекрасно, как думала Сакура, имитируя голос Какаши, девушка развлекала его, или скорей себя, от звенящей тишины холодной палаты. Харуно надеялась, что это не пробудит в ней очередную шизофрению, но сидеть в тишине и дальше уже не было сил. Лучи солнца падали прямо на лицо мужчины, как бы привлекая туда больше внимания. Прозорливый лучик попал прямо в глаз Какаши, отчего тот слегка поморщился. Настигнув его лица сразу же, Сакура разглядывала его реакцию — быть может повезет, если солнце будет слепить его и дальше, и в конце концов он встанет и закроет шторы. Но испытывать судьбу дольше минуты она не стала, все же его зрение дорогое удовольствие. Она присмотрелась к его умиротворенному лицу, даже сейчас выглядел так, словно на страже, словно это его обычное состояние, и Сакура знала, так оно и было. Тонкие пальцы прошлись по шраму, рассекающему весь глаз, и возможно половину лица, если не тела. Девушка, пользуясь случаем, осматривает раненный много лет назад глаз внимательнее, щупает каждый его миллиметр. Так, она увидела, что шрам изрезал даже веко, отчего то казалось неровным, но только при миллиметровом осмотре, и что даже ресницы на тонкой рассекающей полоске шрама не росли, собственно как и брови. Безобразный, но такой харизматичный, как они с девочками его называли, шрам спускался все ниже, зарываясь в темной маске. Соблазн был велик. Слишком велик. Но она стойко сражалась с ним вот уже месяц. Только на таком, практически интимном расстоянии, можно заметить его ровный нос, идеальный, скулы, видные сквозь ткань, скорее всего последствия потери веса. Сакура гладит его мягкий лоб, такой теплый, что хочется забыться. И произносит, нежно, застенчиво. — Что же вам снится, сенсей…***
Февраль сменился мартом, но на улицах кажется до сих пор витают остатки дня влюбленных. Сакура не без тоски вспоминает тот день, когда пришла в палату с задержкой, и с красным платьем под медицинским халатом. Весь день, до самой ночи она ждала, когда он скажет заветное «Ты чудесна» Но ни одного слова не было произнесено из его уст в тот день, как и последующие, до самого марта. — А знаете, у нас открыли новый ресторан, нам с вами обязательно надо сходить туда потом, — она укладывает голову ему на грудь, слабо вздымающуюся от дыхания, вверх вниз, — Только проснитесь, прошу… На полу зашуршали оторванные листы календаря, два месяца уже прошло, а она чувствовала больше. На календаре четверг, уже восьмой четверг в этой палате, она считала. — Знаете… Ино рассказала мне секрет, я поделюсь с вами, но только вы никому! — ладошкой она прикрывает закрытые под маской губы, мягкие, — Ино с Саем… ну… сплелись воедино… переспали. На щеках выступил румянец, словно его живой реакцией на это было осуждение. Но реакции не было. Как обычно. — И… это совершенно нормально, мы ведь уже взрослые люди, да? Просто… у всех такая бурная жизнь, время идет, а мое остановилось вместе с вами, — она печально смотрит в его закрытые глаза, — Я не обвиняю вас, ни в коем случае! Мне даже приятно, что я провожу столько времени с вами… просто… ну… знаете… я даже никогда не целовалась с парнем, не держалась за руку, ну только за вашу. Она вновь переплетает руки с Какаши. И на этот раз его хватка стала крепче. Второй рукой она нежно поглаживает его ногу, уже не такую большую и накаченную. И она могла бы поклясться, что заметила неровное дыхание мужчины, вместе с этим он зажмурился чуть сильнее. — А… Вы мой сенсей и… Вы могли бы научить меня. По румяной щеке катится одинокая слезинка, отчаянно убеждающая себя в том, что Хатаке Какаши до сих пор жив. Рука сжимается вокруг простыни, на которую одна за другой падают кристальные слезинки. — Но вы не говорите ни слова! Вы просто спите…! Для этого момента ее сердце беспокоено колотилось два месяца, восемь четвергов и пятьдесят шесть дней. Она смело подносит дрожащую руку к его спокойному спящему лицу и спускает маску. Он бледный, и это первым бросается в глаза, словно покойник, но живой. А еще у Какаши идеальные губы и подбородок, и родинка под губой, маленькая, аккуратная. Хатаке Какаши очень красивый мужчина, она это видит, и она уверена, будь он в расцвете сил — от него не оторвать глаз. Сакура не нашла силы отступать и прильнула своими горячими, живыми губами к его холодным бледным. Вышло неловко и смазано, но очень нежно и обидно — у нее не было опыта, чтобы с чем-нибудь сравнить. И каким желанным был бы его ответ, вдруг разгорячившийся и живой, берущий жизнь у нее самой. Ей кажется будто он хватает дыхание, жадно так, и все равно нежно, его губы шевелятся слабо, но с чувством. У него, она уверена, опыта побольше. Сакура тешится воображаемым ей поцелуем, пока вдруг теплая рука не касается ее щеки, и не проводит большим пальцем по подбородку, как он делает это обычно… Она понимает теперь, ей не показалось, а Хатаке Какаши с жизнью ответил на ее первый поцелуй. Сакура распахивает глаза, зеленые такие, живые и яблочные, и всматривается в его серый с красным, слабым и уставшим. Его улыбка без маски выглядит по другому, но все равно тепло и нежно. Ее нефритовые глаза, наполненные слезами, смотрят на календарь, висящий на противоположной стене. Четверг. Уже восьмой по счету. И Какаши проснулся. — С добрым утром, — ее голос дрожит, но радуется. Лицом она зарывается в его ладонь еще больше. — Сакура… Его голос слабый, бархатный, она уже и забыла, как он звучит. — Не торопитесь, придите в себя как следует, и я проведу осмотр, — Сакура пытается скрыть свой румянец, и тот факт, что она беспардонно влезла в его маску. Только сейчас она заметила, что их руки так и не расплелись. — Ну, на самом деле я проснулся вчера, но хотелось еще немного вздремнуть, — бледное лицо озаряет неловкая улыбка, Сакура ухмыляется этому. — Я надеюсь ты усвоила наш урок, — мужчина слабо прижимает ее ладонь к своей груди. И Сакура слышит биение сердца, сильное, громкое, живое.