Игра вслепую

      Я смотрела на пустой листок передо мной. Мозг искусно увиливал от всяких продуктивных мыслей, уходя в воспоминания и пустые размышления, похожие на белый шум от телевизора: лишь бы были звуки, всё остальное не важно. Всё казалось невероятно далёким и пустым. Зачем мне рисовать? Зачем вообще что-то делать? Голова тяжело пульсировала, и от этого хотелось сжаться в комочек в каком-нибудь тёмном углу и сидеть до скончания времён. Рука слегка тряслась. Карандаш в ней выводил невидимые воздушные петли. Я сжала его покрепче и нахмурилась. Прошло почти два месяца после того, как я очнулась на больничной койке. За это время я много и долго спала, постепенно приходила в сознание, и вот, теперь я могу ходить, говорить, даже общаться с людьми, а не сидеть в прострации с вечным звоном в голове. Спасибо терпению моей тёти и бабушки, которые стойко выдерживали все мои капризы и страхи. Так почему я просто не могу взять и начать рисовать? Ведь это так вдохновляло меня раньше. Раньше... Раньше мама так любила рассказывать, что у неё собраны рисунки почти из всех моих возрастов, и она готова хоть сейчас уже открывать галерею.       Я почувствовала как перед глазами встаёт пелена, посмотрела на потолок и глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. Так что же можно нарисовать и как описать неверие в случившееся и физическую боль, которая проникла внутрь меня и уже обосновалась там как паразит, размножающийся и пирующий на осколочных воспоминаниях о том, что произошло. А может и не стоит это рисовать? Может вообще мне стоит выкинуть свои альбомы, раз я вообще ни о чём другом не могу думать?       Я отложила листок в сторону и прикусила губу. Усталость. Вот что я чувствую. Вот что надо нарисовать. Усталость тела, потому что восстановление — это изматывающий процесс. Тело отказывается работать на должном уровне, ты учишься ходить как ребёнок, ешь как ребёнок и плачешь как ребёнок за одним только исключением — кричишь в подушку или без голоса, чтобы никто не услышал. И всё это подправлено бесконечными таблетками, массажами, обследованиями и приёмами психолога. Пока только психолога. Даже не знаю, как так получилось, что я не проявляю каких-то поехавших реакций на мир. ПТСР словно бы обеспечено, а я даже особо кошмаров не вижу. Хотя и других снов тоже — теперь сон это вязкая жижа, в которой тонешь и из которой едва выплываешь, но это и логично, организм ещё восстанавливается. Думаю, скоро меня наконец-то выпишут домой. Я почти поправилась относительно того, что могут вылечить в больнице. — Власт, — с противоположного конца палаты окликнула меня знакомая — Лена. Она попала сюда недавно и, думаю, просто зацепилась за меня как человека, который не против общения и который примерно её возраста.       Я вскинула голову. — Ты там в порядке?       Я никогда никому не рассказывала, что произошло со мной, но из моих общих пояснений она понимала, что мне пришлось нелегко последнее время. Я кивнула. — Ты минут пять смотрела в одну точку. — Ого, — вяло удивилась я. Пять минут? Ощущалось как пять секунд. — Я за чаем пойду, тебе принести? Мне привезли зефира вишнёвого, такая красота. — Мне нельзя, — я пожала плечами. Спасибо ударам в живот — я особо не понимала, что и как произошло, да и не хотела вникать, но что-то было повреждено и теперь мне ещё полгода, а то и больше надо было соблюдать диету и крепкий чёрный чай туда явно не вписывался. Было даже жаль, но как-то немного. С того дня, когда я пришла в сознание, мне вообще было как-то лень испытывать сильные эмоции. Всё казалось приглушённым и не стоящим усилий, может, это отчасти пугало Лену и она пыталась меня исправить. — Ой, прости! — она перевела взгляд на пол, резко заинтересовавшись своими шлёпками, но также резко передумала их разглядывать и снова посмотрела на меня.       Я пожала плечами. — Расскажешь, что там за листок такой и почему ты его отшвырнула? Он что, оскорбил весь твой род? — Отшвырнула? — я попробовала слово на вкус. — Мммм, — я неопределённо повела головой. — Вот и договорились, — Лена вскочила на ноги и быстрым шагом вышла из палаты.       Я проводила её взглядом и откинулась на подушку.       Однажды я тоже лежала в больнице, но это было давным-давно и детские воспоминания совсем не походили на то, что открывалось мне тут каждый день.       Вместо яркого солнечного дня — духота и грязные окна.       Вместо детской площадки — куча орущих детей около жалкого подобия горки, которое грозит разрушиться с минуты на минуту.       На потолке потрескавшаяся штукатурка и сырые пятна в углах.       Огромная палата с вечно бубнящими, стонущими и ноющими людьми.       Я сама внутри - стонущий клубок сознания.       Коридоры и небольшие зоны отдыха и встречи гостей, в которых не во что сыграть, никак не отдохнуть и почти не с кем встретиться. Несмотря на огромную неоценимую помощь, бабушка не знала, что делать тут, со мной, а тётя постоянно работала и приходила едва ли живой. Я всё это понимала, так что сразу им сказала, что пусть они живут свою жизнь, а я выпишусь из больницы и тогда пообщаемся.       Так что же, что я буду делать после выписки? Надо искать работу, я же теперь взрослая. Хотя что значит взрослая? Я едва ли осознавала себя человеком и уж точно не понимала, чего хочу. Хочу покоя. Умереть, но не умирать. Полежать пару дней в коме, чтобы очнуться свежей и похорошевшей. И никаких забот.       «Чтобы полили живой и мёртвой водой», — ехидно подсказал внутренний филолог во мне. — О нет, я отошла на пару минут, а она уже спит, — раздался надо мной бодрый голос Лены.       Я приподнялась и оперлась о металлическую спинку кровати. Пахло чаем и каким-то ароматизатором наподобие пирога. Я глубоко вздохнула. — Это черничный пирог, — мгновенно отреагировала Лена. — Нравится?       Я пожала плечами. — Всё ясно с тобой. Так что, расскажешь, что за мутки у тебя с листиком? — Надо порисовать, — я взглядом поискала лист, дотянулась до него и положила на тумбочку. — Ничего себе наша медицина куда пошла. Нафиг врачей, рисуй аппендицит.       Я улыбнулась. — А если не так нарисуешь, то всё, готовься к операции на почки, точнее надо было быть.       Лена насмешливо зафыркала. — Есть какие-нибудь идеи, что делать? Чисто там цвета какие-нибудь уже отобрать, фигуры?       Я пожала плечами. — Я вообще не художник, даже не знаю, что и как начать. — Так а что хочется? То и рисуй, — Лена хлебнула чая. — Мой аппендикс будет похож на глисту, — я улыбнулась, стараясь сгладить прозвучавшую словно бы оправдывающуюся интонацию в голосе. Лена улыбнулась в ответ и чуть прищурилась. — Так ты же и не должна быть художником, рисунок — это же не только правила, а всякие разные вещи, которые показывают, что тебе где-то мрачно, где-то остро, где-то резко... — Да не знаю я, что показывать, — резко я оборвала её на паузе, не дожидаясь, продолжит ли она. — А что хочется? — Ничего, — я развела руками. — Для твоего сведения, если бы я понимала, что рисовать, я бы сидела и рисовала, а не ныла бы, что мне нарисовать.       Лена дёрнула уголком рта. — По-моему, ты усложняешь жизнь. — По-моему, ты её упрощаешь, — я сердито перевела взгляд на окно. Затянулась пауза. — Ну может быть, — наконец спокойно ответила Лена. — Так что тогда делать? — Да это не важно, рисунки — это так, мелочи. Лучше ты расскажи, как у тебя поживает бабушка, это же она тебе зефир привезла, да?       Я перевела разговор на нераздражающую меня тему и приготовилась к неодобрению и недовольству с того, как резко ушла от вопроса. Но Лена кивнула, принимая моё нежелание отвечать и с готовностью начала рассказывать о том, как её бабушка делает зефир, где и какие есть подводные камни и как она мечтает, чтобы та начала его продавать.       Чувствуя как поднимается какая-то тяжесть и даже отчаяние от счастливого тона Лены, я извинилась и решила прогуляться до туалета и обратно, чтобы уйти от непрерывного потока речи.       В коридоре хотелось бежать, чтобы прекратить обращать внимания на семьи, сидящие на лавочках, на пациентов, общающихся между собой, хотелось тишины — абсолютной, чтобы можно было услышать биение сердца. Но я едва ли могла идти быстро — ноги быстро уставали. В итоге мозг ещё сильнее цеплялся за толпу, сливающуюся в единое пятно с открытым тёмным провалом рта. Мне тоже хотелось присоединиться к ним и закричать во всю силу.       Я дошла до туалета, напряжённая как струна, сунула руки под струю ледяной воды и прислонила их в горящим щёкам. Не помогло, теперь было одновременно горячо и вымораживающе. Всё тело пробрала дрожь и на миг перед глазами потемнело. Я облокотилась о стену и прикрыла глаза, стараясь дышать ровно. Звон заполнил всё. Никакого мира - только пронзительный писк. Дыхание сбилось и стало совсем рваным, поверхностным. Я сглотнула и проморгалась. Постепенно пазл начал складываться в раковину с хлещущей из крана водой. Я наклонилась и поскорее закрутила ручку. Осторожно выдохнула. — Уходи отсюда, — раздалось сбоку. Я вздрогнула, отшатнулась, вплотную вжавшись в стену. — Простите, — дрожащим, севшим голосом, я едва ли не поклонилась, пытаясь показать, что не заметила как зашёл человек и мне очень стыдно. — Уходи, — повторила полупрозрачная женщина. Я видела сквозь неё стену. — Ч…что? — Прекрати сиять, — медленно проговорила она, неотрывно глядя на меня. Я поморгала, пытаясь понять, всё ли со мной в порядке и не проблема ли это с глазами. Бледный силуэт женщины чуть светился в тусклом освещении лампочки, особенно резко ударяя по глазам белоснежной одеждой. — Да-да, хорошо, — я закивала, пятясь, нащупала ручку, и выскочила в коридор. Остановилась, вглядываясь в дверь, словно бы она тоже должна заговорить или как минимум стать прозрачной. Но нет, я ждала, сама не знаю зачем, выйдет ли человек или хоть кто-нибудь оттуда. Ничего. Никого. Я вздохнула и закрыла лицо руками. Бред, это всё бред и глюки мозга.