Хрусталь и глина

      Снова выйдя на улицу, девушка была в полном отчаянье. Возможности вернуться нет, оставалось лишь два пути. Либо она идет в дом терпимости, за су продавать последние крохи ее чести. Либо идет просить милостыню под взором Господа. Оба варианта были ужасны, но больше ничего не оставалось.       Выбрав нравственно-чистый путь, молодая Камилла направилась к Собору Богоматери. Пусть весна и оживляла природу, но сидеть на улице все-таки холодно и опасно для здоровья.       Войдя в здание, француженка снова испытала необычайный приток эйфории. Было в этих высоченных потолках и ярких витражах что-то божественное и великое. Сев на самую дальнюю от алтаря лавочку, Дюбуа погрузилась в молитву. Весь мир парижского населения отверг ее, вся надежда была лишь на Бога, как и всегда.       «Господи, дай мне сил прожить этот день достойно. Позволь мне не очернить имя семьи моей. Да будут все мои начинания посвящены имени твоему. Да подай мне знак и убереги от бед… Аминь.»       Просидев в молитве и размышлениях около двадцати минут, Камилла все-таки собралась и решила, что просто сидеть и просить о помощи – не ее вариант. Но и быть игрушкой господина тоже не хотелось, так что было принято самое излюбленное Дюбуа решение. Честный труд – все равно, что молитва.       В Соборе находился один священник. Он был старше того, что сопровождал горбуна, но не страшнее. Подойдя к нему, девушка завела беседу. - Добрый день, монсеньор, - француженка почтительно поклонилась. - Доброго дня, мадмуазель. Видел, как Вы молились, - священнослужитель говорил тихо, по всей видимости у него пропал голос. - Да, верно. Подскажите, святой Отец, есть ли в этом доме Господа работа для честной католички? Я готова на любой труд во имя Его.       Не успел пожилой священник ответить, как его тут же перебил голос из-за спины Дюбуа. Это был Клод Фролло, но уже без Квазимодо. - У меня есть для Вас работа. Вместе с проживанием, что скажете? - Но мы не можем… - Начал возражать хриплым голосом другой мужчина, но его снова перебили. Клод уже все решил.

***

- Позвольте Вам кое-что сказать, мадмуазель. Брат Жан был полностью прав, когда возразил моему слову. Так что, если Вы, дорогуша, не будете хорошо работать, мне придется выпроводить Вас отсюда. – Архидьякон говорил все шепотом, дабы не привлекать ненужные уши. - Спасибо Вам, огромное спасибо! Я даже не знаю, где оказалась бы, если бы не Ваша доброта. - Зато я прекрасно знаю. А теперь идемте, я объясню, что делать.       Камилла, наконец, смогла расслабиться, ведь теперь у нее будет работа и ночлег. Что еще можно пожелать для счастья?       Неожиданно девушка поняла куда идет. Она уже была там. Архидьякон вел ее на колокольню. От воспоминаний первой встречи с Квазимодо, Дюбуа стало не по себе. Все внутри нее сжалось. Пусть и стихи он писал красивые, но наружность пугала. Нет, парень не сказал ей ничего дурного или неприличного, но один лишь вид его лица приводил в ужас. - Заходите, - мужчина приоткрыл дверь, и француженка зашла в огромное помещение с колоколами. Все было такое же пыльное, но уже чуть более знакомое. - Я знаю, что Вы уже были здесь. Мой сын сообщил мне о Вашем визите. Именно поэтому я привел Вас сюда. - Простите, что я так вломилась утром. Мне лишь хотелось… - Увидеться с Квази, я знаю. Он никогда не скрывал от меня вашу переписку. В какой-то степени я даже «рад», что он смог найти себе друга, пусть и в лице женщины.       Архидьякон вел девушку вглубь, продолжая рассказывать о том, как он обучал сына грамоте и на сколько Камилла должна быть благодарна, что он привел ее сюда. - Но где же он сам? Разве Квазимодо не живет здесь? - Живет. Вот он. – Клод указал рукой в сторону, откуда шел ветерок. Это было что-то вроде открытой лоджии. У самого края сидела сгорбленная судьбой фигура, смотревшая вниз. Рыжая копна волос растрепалась и снова выглядела как гнездо. На звонаре снова была обычная одежда, руки обнимали ноги, согнутые в коленях. Со спины он сам напоминал своеобразный колокол. - Вашей задачей будет… помощь звонарю. И упаси Господь, чтобы я застал вас двоих за непотребством! - Что Вы?! Это место священно! Даже думать о прелюбодеянии в подобных условиях – грех!       Голосок Камиллы стал крепче, а слова увереннее. Она никогда даже подумать не могла о том, чтобы предаться греху в столь божественном соборе. Слова архидьякона слишком сильно вывели девушку из себя.       Мужчина в сутане, кажется, даже не слушал ее ответ. Он подошел к горбуну, ласково погладил по спине, от чего тот вздрогнул. Квазимодо был чем-то сильно опечален, но не хотел показывать отцу. Повернувшись в сторону тронувшей его руки, звонарь обомлел. Перед ним снова был этот чистый ангел. Ее темные кудри мягко обрамляли лицо, из-за чего казалось, что она сошла с картины. Все в ней было правильно, чисто, идеально.       Осознав, кто смотрит на него, бедняга снова отвернулся, желая скрыться. Квазимодо не был слеп, но прекрасно понимал то, каким был для окружающих его людей. И мысль о своем безобразии не уберегала звонаря. Лишь глухота была верной защитницей покоя. Парень не слышал больше усмешек и оскорблений. Большая Мари уберегла его от злых языков в тот самый день, когда оглушила. И звонарь был благодарен. Но именно сейчас ему хотелось бы услышать ее голос. Ласковым с ним был только отец, так что бедняга не мог даже представить, как звучал бы голос этого ангела. Никогда раньше горбун не жалел об этом так сильно и горестно, как сейчас. Это разбивало глиняное сердце в дребезги. - Ты будешь заниматься той работой, которой тебя озадачит Квазимодо. Место для ночлега тоже просить у него. Вот, возьми – из сухих морщинистых рук девушка взяла небольшой конвертик, — Это твое разрешение на случай, если кто-то начнет задавать вопросы. - Спасибо, монсеньор. - Не стоит, это лишь клочок бумаги. Если кто-то захочет тебя выпроводить вне моего присутствия, то можешь затребовать убежища. Но будет лучше и проще, если ты просто не станешь спускаться с колокольни. По крайней мере никто кроме меня сюда не поднимается. Думаю, ты понимаешь почему.       Архидьякон что-то сказал звонарю жестами, а после очень быстро удалился. Общение с женщинами все еще давалось ему тяжело. Но было в этой девице что-то, что манило священника. Пока мужчина разбирается в своих чувствах, будет лучше, если она будет под взором верного сына, а не в доме терпимости.       «Так, все приобрело совсем другой поворот событий, но пока я здесь, думаю, все хорошо. По крайней мере кажется, что Квази примет меня… Но приму ли его я..? Ах, да как я вообще могу позволять себе сомневаться?! Он ведь мой спаситель! Не будь его, я бы не вырвалась из родительского гнезда… Надеюсь, не пожалею о своем решении. На все воля Господа.»