His Greatest Hits

Шипы — моя вина, прощенья нет вине,

Но виноваты ли цветы перед людьми?

Пускай мои шипы останутся при мне,

А ты цветок возьми.

Р. Тагор

      Приснился кошмар — мне нужно было надевать на гигантских рыб, которых задержала B-15, намордники, чтобы они поменьше болтали. У меня никак не получалось, а рыбы болтали и болтали, обвиняя меня в халатности и пренебрежении протоколами. Это из-за Локи. Точно из-за Локи. Все самое ужасное в моей жизни — из-за Локи. Если бы было что терять, я бы сказал, что из-за него я потерял счет времени.       На завтрак был какой-то мутный суп с крошечными кусочками мяса, которые казались совершенно чужими и лишними в этом овощном бреду. Еще в нем плавали какие-то белые хлопья.       — Полезно для пищеварения, — наставительно сказала буфетчица, должно быть, заметив мою поднятую бровь.       Вкус был отвратительный, но я съел все до последней капли и даже облизал ложку — просто чтобы заглушить впечатления от проклятых рыб. Конечно, я должен быть благодарен Хранителям времени за пищу, но лучше, пожалуй, буду благодарен за метафору: большая часть жизни — это унылое овощное месиво, но иногда, если повезет, находишь что-то вполне симпатичное. Досталось же мне дело Локи…       Ничего себе симпатичное, его вариант убивает твоих товарищей, напомнил себе я. Да, но вариант! А L0001 — это L0001. По земным меркам уже двадцатый век, а он еще вполне достойный юноша. Юноша, потому что в асгардской возрастной психофизиологии я, как смог, разобрался. На странное скачкообразное взросление в раннем детстве асгардцев пришлось махнуть рукой — дело, как объяснил мне аналитик 1182-E, которому я поручил разобраться, что к чему, было в особенностях их железного организма и во времени, требуемом на формировании всяких там костно-мышечных и прочих структур. Куда смешнее было несовпадение внешности и психологического возраста. К концу десятой катушки — в каждой примерно по сотне земных лет — Локи и его братец выглядели вполне сформировавшимися балбесами, сильно засидевшимися в родительском доме. Но в большинстве земных культур — в ТВА принято отсчитывать все от Земли — Локи оканчивал бы школу, и впереди у него маячило совершеннолетие, к которому Тор уже был совсем близок.       Почти вырос, в общем. И до сих пор не стал воплощением зла. Хитрый и озорной — да, но ведь и я хитрый и озорной, а у меня за триста с лишним тысяч смен всего два взыскания: одно за ту запрещенную игру на темпаде, а другое... Не слишком ладит с друзьями брата и вечно дерзит строгому отцу — и что? Я тоже цапаюсь с B-15 и иногда оспариваю решения Хранителей времени, особенно если речь идет о количестве премиальных купонов. Почему Равонна говорит, что для него все предопределено? А если L0001 вне этого порочного круга? Если угроза священному таймлайну — только его варианты? Все-таки надо написать Равонне заявление — пусть разрешит мне досмотреть эту историю до конца. А она опять скажет: да ты им просто любуешься, заканчивай. И что я ей возражу? Все то же самое? Понимаешь, Равонна, я изучаю психологический портрет потенциального преступника? Если я пойму, что движет L0001, то сумею поймать того самого? А она опять будет смеяться: тебе, скажет, не преступников, а бабочек ловить. Раз твой L0001 такой замечательный, каким образом его психологический портрет поможет тебе в поимке жестокого убийцы? А я скажу, что хорошие черты L0001 в преступнике-отщепенце могли извратиться… Тьфу. Почему любой наш разговор с Равонной о Локи теперь напоминает временную петлю?       Я дошагал до тайм-театра и включил проектор — новенький, казенный. Локи жаловался матери на то, как никто — под «никем» он имел в виду брата и его друзей — не оценил спасительный туман, который он навел на поле боя в Норнхейме. Я и сам, положа руку на сердце, тогда почти обиделся за Локи и его искусство: туман получился на загляденье, и юные воины смогли самым неблагородным образом удрать, пока вдесятеро превосходящие их враги были в замешательстве.       — …а Тор опять называл это фокусами.       — Наши фокусы, милый, позволяют управлять реальностью, не прибегая к грубой силе, — улыбается Фригга. — Как твой туман. Ты сделал так, чтобы вам не пришлось вступать в безнадежный бой, и, быть может, изменил вашу судьбу.       — Оружие тоже управляет реальностью. Мьёльнир может оборвать жизнь. Мой кинжал может! — Локи украдкой гладит блестящее лезвие.        — Молот и кинжал разрушают, чтобы разрушить. А мы можем творить иллюзии, пробуждать чувства, открывать двери. Это путь для тех, кто видит дальше очевидного и кто готов искать правду за пределами зримого.        — Правду… — усмехается Локи. — Тор считает наше искусство обманом.       Фригга тоже негромко смеется — словно ветер трогает лады на звонкой флейте.       — Любой обман становится правдой, если в него верят. Наше искусство — это орудие, как Мьёльнир в руке твоего брата. Главное — как и для чего мы пользуемся этим орудием. С его помощью мы познаем мир, и это делает нас…       — …сильнее, — с воодушевлением подхватывает Локи.       — Мудрее, Локи. Мы учимся понимать все, что нас окружает.       — И если мы понимаем, то можем и управлять?       — Нет, мой сын. Если мы понимаем, то можем выбирать с открытыми глазами. Выбор — это наша подлинная сила.       — Ты всегда заставляешь задуматься, мама.       — Потому что я знаю, на что ты способен, Локи. Ты способен стать кем угодно. Ты способен изменить мир. Просто помни, что мы меняем мир каждым своим поступком, каждым словом, каждым взглядом. Искусство творить заклинания — это просто один из способов.       Интересно, как это — когда у тебя есть мама? Локи кажется, что Один больше любит Тора, и он завидует брату, — а я все чаще ловил себя на мысли, что завидую Локи. У Локи есть мама, а у меня нет, и у B-15 нет, и у Равонны нет. Но зато ТВА дало нам цель. Кажется, я начинал понимать, в чем беда Локи, L0001: у этого мальчика нет цели. Что ж, Локи, ты действительно способен стать кем угодно, даже кем-нибудь хорошим. Но станешь ли ты тем, кем хочешь стать? И кем ты хочешь стать? Или все уже предопределено, как говорит Равонна?       Катушка подходила к концу. Локи в очередной раз пытался притвориться Тором, чтобы впечатлить Одина — забавно, как в нем сочетается жажда всеобщего внимания и любовь к сосредоточенному одиночеству среди умных книжек, — а тот лишь отмахивался: «Ты можешь подделать вид Мьёльнира, но не его тяжесть». Нормальный, сказал я себе. Вполне нормальный парень. Может быть, даже слишком. Когда же он оступится? Я как будто смотрел на канатоходца, идущего над пропастью, и думал: о, все еще в порядке, все под контролем.       Но что будет, если канат внезапно оборвется? Это же Локи, а все Локи будто созданы для того, чтобы канаты под ними обрывались. И все же мне очень хотелось верить, что именно этот канат — выдержит, даже если весь мир против.        Я промотал немного дворцового быта, явно скучного — было бы за что зацепиться взгляду, зацепился бы. Хорошо, что Хранители времени в своей бесконечной мудрости подарили нам совершенную технологию просмотра чужих жизней: пленки смонтированы так, что мусор — сон, беседы за чаем о погоде, ковыряние в носу и прочие физиологические подробности — в хронику не входит. Если, конечно, объекту хроники прямо в туалетной кабинке не приходит в голову мысль, которая в итоге выливается в нексус-событие и нарушение временной последовательности… Как это было бы, наверное, нелепо — смотреть, как Локи с утра принимает ванну. С одинаково тупым видом: у меня — по эту сторону экрана, у него — по ту.       А между тем на экране асгардцы усмиряли бунт в Ванахейме. Я немного запутался в их «-хеймах», но мне нравилась эта ирония — Асгард как гарант порядка и спокойствия в Девяти мирах: явиться вместе с армией, надрать всем задницу, вернуться домой, при необходимости повторить. Вот у нас охотники не поднимают бунт, потому что уважают Хранителей времени и судью Ренслейер, и мне всегда казалось, что так проще.       Битва еще не началась, но опасность уже разлита в воздухе. У молодых Тора и Локи горят глаза. Один рядом с ними, и на его лице — смесь гордости и озабоченности. Он смотрит на Локи так, будто силится прочесть закрытую книгу.       — Нет-нет, я не буду превращаться в змею, — говорит Локи, будто именно этого от него и ждут. — Это никогда не помогает.       — Локи, это война, а не игра в прятки. Сила и честь — вот что делает нас асгардцами, — веско роняет Один, словно произносит заклинание.       — Сила есть, честь добудем, отец. Мы их разгромим! — с воодушевлением подхватывает Тор.       Локи смотрит на обоих и усмехается:       — Честь и сила, да. Но иногда тонкая игла опаснее меча.       Один хмурит лоб:       — Иглы не делают воина великим, Локи.       Тор басовито гогочет:       — Иглы делают великим портного.       На экране небо горело в разрывах туч. Я завороженно наблюдал за битвой — и за Локи. Как будто я ощущал то же, что и он: пока блестит в руке серебряный кинжал, сыплются зеленые волшебные искры и сверкают в синих небесах Ванахейма молнии, все остальное — не всерьез, не нужно и совсем не важно.       — Их слишком много! — кричит кто-то из воинов Тюра.       — Я могу их отвлечь, — предлагает Локи, не отрывая взгляда от бескрайнего поля, усеянного противниками.       Один качает головой:       — Локи, сын, не время для фокусов, мы не в театре.       — Мы в бою! — краснея от сдерживаемого гнева, встревает Тор.       — Да, брат, — Локи поднимает левую бровь. — И разве не сейчас, когда враг ждет настоящего удара, лучшее время для иллюзии?       Один смотрит на младшего принца и кивает. Локи на мгновение улыбается. Не победной улыбкой, которая говорит: «Я вас обманул», а скорее улыбкой облегчения: «Спасибо за веру в меня». Его услышали, и он, хоть и на мгновение, стал частью чего-то большего, чем он сам. Пусть даже это всего лишь война.       — Поиграем в Рагнарёк, — еле слышно шепчет Локи.       Он вскидывает руки, как дирижер, собирающийся извлечь музыку из хаоса, и воздух наполняется мерцанием. На поле битвы появляется огромная огненная рогатая фигура с мечом, повергая противников в ужас. Ненадолго — но этого хватает Одину, чтобы скомандовать, и Тюру с его воинами, чтобы подчиниться. Асгардцы наносят решающий удар.       Я откинулся на спинку стула. Мастер-класс по менеджменту в кризисной ситуации с элементами волшебства — это было красиво. И «тонкая игла опаснее меча» — красиво. И то, как Тор, вызвав Биврёст, на руках оттащил в асгардский лазарет Локи, отключившегося от перенапряжения прямо на поле боя, — тоже. Я даже успел испугаться. Впрочем, это не первый раз — и явно не последний, — когда Локи попадает к целителям из-за магии и не только. Меня уже не удивляло очередное противоречие в этом существе: почти кошачья осторожность, опасливость даже — и временами совершеннейшее безрассудство, бесстрашное «или-или». Как будто для него среди хаоса не существовало вероятностей, сигма-алгебры событий и прочих элементарных вещей.       — Научись мере в своих трюках. Когда-нибудь ты заплатишь за них слишком высокую цену, — сурово говорит Один бледно-зеленому, в тон одеяниям палат исцеления, но гордому своей проделкой младшему принцу.       — Видишь, брат, иглы могут быть опасны и для портного. В следующий раз возьми с собой наперсток, — смеется Тор, не скрывая облегчения.       Мне опять стало обидно, и я остановил катушку. Я понимал, что отец и брат волновались. Я тоже волновался! Но разве мальчик не заслужил похвалы или хотя бы одобрения? Один не хочет напрасно его обнадеживать? Тогда… тогда зачем обнадеживал раньше? Я прекрасно помнил, какое у Локи делалось лицо всякий раз, когда он слышал отцовское «Вы оба рождены править». Я докажу, я сумею, я справлюсь. Но, может быть, Один собирается убить того главного синемордого великана и посадить Локи на трон Ётунхейма, когда придет время сказать ему правду? Не случайно же он обронил, что у него большие планы на этого малыша. Нет. Детеныша, так он назвал Локи. У меня все зафиксировано в отчетах.       Тор — старший, у него все расписано наперед: Мьёльнир, молнии, популярность, почетное прозвище «Бог грома» и, вероятно, трон. А Локи просто пытается быть лучшим во всем, в чем Тор плох, — а плох он в сложном, в том, чего нельзя добиться Мьёльниром и луженой глоткой. Это не зависть в прямом смысле. Он хочет быть уникальным и незаменимым, оставаясь частью семьи. Прозвище «Бог озорства» — скорее насмешливое, чем почетное, но Локи научился носить его с гордостью, как и свой нелепый шлем с рогами. Мне вдруг захотелось научиться так же носить все нелестные эпитеты, которыми меня и моих коллег-аналитиков награждает B-15.       Игла и молот, иллюзии и реальность. Все опять сводится к выбору, подумал я, нажимая кнопку воспроизведения, чтобы полюбоваться, как молодые эйнхерии уговорили Локи наложить чары невидимости на жареного вепря — очевидно, того самого Сехримнира, которого некогда гонял юный Тор по Радужному мосту, — и незаметно пронести его в лазарет. Заговорщики, разумеется, были раскрыты, а тарелка с вепрятиной — отобрана.       — Эйр, милочка, раненые воины хотят настоящей еды!       — Ну, во-первых, я вам не «милочка», а во-вторых, с жалобами на питание в палатах исцеления обращайтесь к Всеотцу через своего непосредственного начальника, — хмурится Эйр. — Не пытайтесь обойти правила хитростью.       Непосредственный начальник, Тюр, перевязанный с ног до головы, сидит тут же и обгладывает жареную ногу.       — Почему ему можно, а нам нельзя? — возмущенно спрашивает рыжий всклокоченный эйнхерий.       — А он попросил как положено, — сурово отвечает целительница. — Славные юноши, а если бы вы отвлекли меня своими проказами от спасения больного? Его смерть была бы на вашей совести. Ведь Асгард без одного — уже не Асгард.        Я восхищенно смотрел на главную асгардскую целительницу — вот у нее-то в лазарете, то есть в палатах исцеления, действительно порядок и спокойствие. Может быть, лучше назначить Всематерью Эйр? Не справится ли она с Девятью мирами лучше, чем Всеотец?        Вскоре Локи опять угодил в палаты исцеления — поспорил с Фриггой, что найдет тайную тропу в Муспельхейм, и нашел. А его нашли несколько огненных демонов. Бой с демонами был скорее досадным недоразумением: я давно привык, что его носит по странным и опасным местам вовсе не жажда битвы — жажда знания. Когда он впервые направил летающую лодочку, чем-то напоминающую наши такси-пикапы, прямо в скалу, я забыл, как правильно дышать, решив, что у парня подростковый кризис проходит слишком бурно, и он тронулся рассудком. Зря я, что ли, мы с 1182-E изучали асгардскую возрастную психологию? Но оказалось, что Локи каким-то непостижимым способом обнаруживает в горной породе, как я понял, сгустки энергии Биврёста. Я хотел было поручить 1182-E вникнуть в этот вопрос, а потом решил — зачем, если меня вполне устраивает рабочее объяснение? Гораздо интереснее казалось другое — то, как смело и уверенно Локи обнаруживал дыры между мирами, вероятно, каким-то образом было связано с тем, как легко плодятся его реальности. Сто семьдесят два варианта — и я даже не могу сказать, начало это списка, середина или конец, потому что сто семьдесят третий может возникнуть в любой момент, и непонятно, сколько еще возникнет.       Локи с гордостью показывает Фригге опаленный плащ и небольшую рогатую корону.        — Стало быть, пробился в Муспельхейм? Сам?        — Спроси у Хеймдалля, наш славный страж скажет, что не открывал для меня Биврёст. — Локи вздергивает подбородок.        — Итак, ты нашел одиннадцать тайных троп. Всего тринадцать. Когда найдешь последнюю, — хитро улыбается Фригга, — подарю тебе Ормстённ.        Кинжал с отделанной изумрудами рукоятью красив — и вправду напоминает змеиный зуб.        Некоторые оговорки Фригги — ей-то откуда известны тайные тропы между мирами? — и ее умопомрачительное владение оружием никак не вязались с обликом благородной и мудрой королевы Асгарда. Меня уже тянуло посмотреть ее хронику. Но я живо представил объяснение — знаешь, Равонна, для того, чтобы составить психологический портрет объекта, мне необходимо изучить его мать, потому что… потому что… потому что Фрейд, — и глаза Равонны, закатившиеся куда-то вглубь. Это, кстати, было одним из моих первых дел — молодой врач, вместо библиотеки отправившийся на вечеринку. Потом, составляя отчет, я разобрался, что в священном таймлайне он должен был выиграть конкурс, поехать на стажировку в Париж и стать знаменитым психиатром (я даже запросил в архиве несколько его работ и в итоге диагностировал Равонне с ее обожанием Хранителей времени комплекс Электры). Но тогда он решил напиться с друзьями и попал к нам… Интересно, что бы он отдал, чтобы познакомиться с Локи? Он бы наверняка назвал своих «нарциссов» какими-нибудь локианцами. Мальчик и вправду центр собственного мира. Может быть, потому что еще младенцем его оставили с миром наедине? И теперь он требует от других больше, чем сам готов им дать? Как можно хотеть нравиться другим, если они сами тебе ни черта не нравятся? Я вот не люблю охотников — ну так я и не требую, чтобы они меня любили!       — Я в юности нашла все тринадцать, и ты сможешь.       — А я всего одиннадцать…       — Не расстраивайся, милый, ведь меня воспитали провидицы.       — А меня — моя мать, мудрейшая женщина Асгарда!       — И отец, сильнейший воитель Девяти миров, — напомнила Фригга и вдруг встревожилась: — Надеюсь, ты не пострадал? Твоя тонкая кожа уязвима к жару, ты же знаешь.        Локи мнется.        — Разве Эйр тебе не говорила?        — Конечно, нет, милый.        — Но вы же подруги.        — Это не значит, что она доносчица. Каждый ее подопечный вправе рассказывать или не рассказывать о своих бедах сам. Для нее все равны и все одинаково важны.       — «Асгард без одного — уже не Асгард», — вспоминает Локи слова Эйр.       — Да, милый, и ты должен это помнить, когда займешь свое место на троне — или у трона.        «На троне или у трона». Это начинало меня начинало возмущать: зачем Один и Фригга так жестоко играют с ожиданиями сыновей? «Вы оба рождены править». Хотя, надо сказать, сын своих приемных родителей творчески переработал этот метод — не говорить прямой лжи, но умалчивать о деталях, чтобы собеседник сам истолковал сказанное в обход истинного смысла. Я вспомнил, как вызывающе Локи сообщил Тюру, когда тот поинтересовался, зачем младший принц берет лодку: «Разумеется, я собираюсь в Муспельхейм сразиться с огненными демонами!». Тюр захохотал, а Локи тонко улыбнулся. Правда тоже может быть оружием. Пусть все думают, что это ирония, и никому не придет в голову, что на самом деле — нет. Пожалуй, стоит это позаимствовать для отчетности. Или не стоит — для начала надо научить коллег понимать иронию.       Еще я обратил внимание, что повзрослевший Локи становится просто помешан на контроле. Я бы посмотрел, как он однажды напьется, расслабится и потеряет этот самый контроль, — но, к сожалению, он считал пьянство уделом мужланов вроде Тора. Скрытность тоже делалась его второй натурой: признаться, что у него что-то не получается, пожаловаться на что-то — да он лучше сгрызет свой собственный шлем. В этом они нашли бы общий язык с B-15. А я никогда не понимал этого молчаливого превозмогания, которое каким-то непонятным образом сочеталось в Локи с позерством, — хотя, конечно, мне ли осуждать позерство. Все мы любим покрасоваться… просто не все надевают жуткий шлем с рогами или берут жилет за девятьсот жетонов, как 1182-E. Позерство еще никому не вредило, а вот превозмогание — да.       Хотя в случае Локи еще попробуй отличи одно от другого: как-то он летел с Тором, Фандралом и Вольштаггом на лодке и попросил порулить. Каким-то неизвестным науке биологии нервом я уловил, что он вовсе не хочет показать класс. Надо же, такое мощное существо — ледяной великан, превращенный в асгардца, — и вдруг не может лететь спиной вперед. Его откровенно мутило, но показать свою слабость Тору и друзьям было для него немыслимо. Казалось, еще чуть-чуть, и его вывернет за борт — но Тор на удивление вовремя пустил брата к рулю. Я мысленно похвалил себя за прогресс: начинаю видеть по лицу, что чувствует наблюдаемый объект.       Обед я в очередной раз пропустил, поэтому, прихватив пленку, отправился в столовую, оставив на после ужина несколько баночек газировки и самое интересное — грандиозную попойку по поводу совершеннолетия Тора. Нет, самым интересным была не сама попойка с участием гостей из всех Девяти миров. Гораздо занятнее было другое: выяснилось, что по семейным правилам при совершеннолетии принцы должны лишаться невинности при помощи опытной придворной дамы. Тора это чрезвычайно развеселило, потому что он уже не раз спал с Сиф и, кроме того, был мертвецки пьян.       — Брат, ступай вместо меня, — вдруг осеняет Тора.       — Я?!       — Ты! Сам вечно твердишь: я бы на твоем месте, я бы да я бы! Вот и побудешь… на моем месте. Неужели не хочется? Это же такая ч-честь! — у Тора начинает заплетаться язык.       — Честь? Да если все вскроется, меня отныне и до самого Рагнарёка будут называть «Локи, брат сводника».       Тор гогочет так, что на пиршественном столе жалобно звенят бокалы.       — Ты же бог орос… сорзо… розоства, брат! Ничего не вскроется.       — Я сам могу соблазнить кого угодно, если захочу, — гордо заявляет Локи.       — Просто это было бы з-забавно!       — Для кого? — фыркает Локи, но в его глазах разгорается обычный плутоватый огонек.       Братья всегда понимали друг друга с полуслова. Я, сам едва сдерживая хохот, смотрел, как Локи, собрав весь свой энтузиазм, направляется в покои, указанные Тором. Придворная дама призывно и ободряюще улыбнулась, и я деликатно нажал на кнопку перемотки. Регламент, конечно, не запрещал просмотр интимных подробностей хроники — если они были записаны на пленку, это говорило о том, что система сочла их достаточно значимыми, — но Локи всегда так рьяно оберегал личное, что я решил прокрутить порнографию. Мне было почти стыдно перед ним, хотя регламент и не предусматривал эмоций по отношению к наблюдаемому объекту.       — Видишь ли, — сказал я новой банке с газировкой, — я считаю, что каждое живое существо имеет право на свои тайны.       Банка не умела говорить, но если бы умела, то наверняка сказала бы: «Тайны — это как углекислый газ в газировке. Или он выйдет на поверхность, или банка взорвется. А теперь открой меня, пожалуйста».       Я кивнул, соглашаясь с мудрой мыслью моей молчаливой подруги. А Локи на экране, смущенный, но, кажется, гордый, стоял у окна и смотрел на звезды.       — Ну как? — с нетерпением спрашивает чуть протрезвевший Тор.       — Не понравилось, — мрачно говорит Локи.       — Ничего, в первый раз ни у кого не получается. Ты не возбудил ее как положено, что ли?       — Не в этом дело. Она была не со мной. Это… унизительно.       — Подумаешь! Как будто если бы это был я, она была бы со мной. У нее такая работа.       — Это еще унизительнее.       Тор даже обиделся: я предложил как лучше, а ты думаешь о странном и вообще какой-то странный. Секс он и есть секс — либо ты хочешь, либо не хочешь. Мне нравилось, как спокойно в Асгарде относятся к сексу, наделяя его символическим смыслом, но видя в нем просто одно из удовольствий. На Земле к этому пришли только к началу третьего тысячелетия — века до двадцать второго устраивали вокруг простого совокупления какие-то священные танцы. Однажды я из интереса изучил регламент ТВА на предмет запрета половых контактов между сотрудниками и, не найдя, предложил Равонне попробовать, но она только отмахнулась: Мёбиус, это же нехорошо. Мне захотелось ее переубедить, и я призвал в союзницы простую арифметику: если тебе хорошо и мне хорошо, то как же это может быть нехорошо? Но она была непреклонна. Я решил в следующий раз предложить секс УБ — он представлялся мне коллегой более широких взглядов, — но потом как-то замотался и забыл.       Манера Фандрала, белокурого друга Тора, соблазнять всех дев подряд была в Асгарде предметом дежурных шуток. Фандрал, говорили все, и с чибисом возляжет, на что юный воин гордо отвечал: «Я бы выразился иначе — я и чибиса уговорю возлечь со мной». Однако с некоторых пор девы перестали нуждаться в уговорах — и каждый раз, стоило разохотившемуся Фандралу снять штаны, иллюзия превращалась в реальность… Идиотская шутка, придуманная Тором, похоже, пришлась Локи по вкусу.       Из покоев Фандрала выбегает Локи и, как молодая лань, мчится в столовую палату. За ним несется всклокоченный Фандрал — без штанов, зато с кривым ванахеймским мечом. Вольштагг, уютно устроившийся за столом, обгладывает кость и хохочет, глядя на это зрелище.       — Я тебя убью! — вопит Фандрал.       — Опять купился, неудачник! — веселится Локи.       Сиф насмешливо кривит губу:       — Лучше найди себе невесту, Локи.       — О, я уже нашел, — Локи поводит рукой, будто кого-то представляет друзьям, и в воздухе возникает точный слепок Сиф, только в асгардском свадебном наряде. — Знакомьтесь, моя невеста, госпожа Иллюзия, такая же неуловимая и загадочная, как я. К тому же она всегда будет мне верна — ведь я ею управляю.       — Только сунься к моей спальне — будешь иметь дело с этим. — И Сиф потрясает копьем.       На лице Локи я прочитал еще не оформившееся желание доказать, что сунется. Я хихикнул и пошел спать, чтобы с утра насладиться, как Локи достает весь Асгард иллюзиями, в которых, как признавала даже мама, он совершенствовался с каждым днем. У него был грандиозный план: обмануть самого Хеймдалля. Локи давно научился отводить от себя его всевидящие глаза, если был далеко и не хотел, чтобы за ним следили, но испытать на прочность свои иллюзии вблизи — ему явно не терпелось. Я никак не мог понять, чем отличаются друг от друга разные виды иллюзий Локи: когда он копирует структуру ДНК, а когда просто рисует видимую глазу картинку, и почему одни фигуры прозрачные, а другие плотные. Мне хотелось поплотнее заняться асгардской магией — может быть, при помощи 1182-E, — но слишком уж увлекательной была хроника.       — Брат, у меня есть блестящая мысль. — Локи подбирает слова, как художник краски.       — Опять хочешь продать Альвхейму Радужный мост? — в голосе Тора звучит скепсис, однако он всем видом показывает — поделись, и я выслушаю.       — Начну издалека. Отчего, по-твоему, наши эйнхерии такие безликие?       — Оттого, что их лицо — подвиги, — заученно отвечает Тор.       Ну конечно, подвиги. Я уже убедился, что если когда-то асгардские воины и совершали некие подвиги, то эти времена были давно и прочно забыты. Теперь же если кто и спасал честь асгардского оружия, то разве что отряд Тюра, а в эйнхерии записывали всех подряд — в основном молодых асгардцев, не способных и не расположенных ни к чему более полезному, — и балбесы в золотых доспехах окончательно превратились в дворцовую гвардию. Словом, Локи подговорил Тора изобразить двоих рядовых эйнхериев и посмотреть, узнает ли их хранитель врат и наблюдатель миров.       — Здравствуй, добрый Хеймдалль! — степенно говорит Тор.       — Здравствуйте, принцы, — золотоглазый страж едва заметно улыбается.        Смотреть на обескураженного Локи было весело. Хеймдалль строго сказал, что не узнает его: вернее, узнает под любой личиной, но не узнает по поведению — с каких пор младший принц ставит перед собой такие скучные и вместе с тем неразрешимые задачи? И предложил задачу попроще: обмануть его сестру Сиф, которую учил видеть незримое не кто-нибудь, а он сам. По лицу Локи было видно, что он вспомнил и копье воительницы, и свою недавнюю уязвленность.        — Притворись мной и предложи ей… м-м-м… уединение под звездами, — загорается Тор. — Вот и проверим, узнает она тебя или нет.        — С любовью не шутят, — сурово говорит Хеймдалль, должно быть, уже досадуя из-за своего предложения.        — Так ведь и я ее это… ну, люблю, — Тор выглядит не слишком смущенным. — А если она меня любит, значит, точно поймет, что это не я.       — Не поймет! — высокомерно заявляет Локи.       — Спорим, поймет!       — Это ниже моего достоинства, но если ты так чтишь формальности, то, безусловно, спорим.       Братья сцепляют руки.       — Хеймдалль, разбей! — просит Тор. — Значит, если Сиф тебя не узнает, я… я…       — Ты уговоришь отца поставить на площади мою статую, — предлагает Локи. — Он, разумеется, не согласится, но ты хотя бы попытаешься.       — А если узнает?       Вмешивается Хеймдалль:       — Ты хотел себя испытать, Локи? Если ты проиграешь, я отправлю тебя в Мидгард. Ты проведешь там три дня под личиной обычного мидгардца и ничем себя не выдашь. Сородичей обманывать легко — попробуй обмануть людей, они подозрительны и недоверчивы.        — У него ничего не выйдет, — хохочет Тор. — Когда мы в последний раз были в Мидгарде? Лет восемьсот назад. Там все изменилось!       — Братец, это ты закостенел, а я могу принять любую форму и воспроизвести любой стиль! — гордо заявляет Локи. — И я сумею обмануть этих жалких мидгардцев, которые и так обманывают себя каждый день, думая, что их жизнь — это нечто большее, чем бесконечный круговорот ничтожных радостей и бед…       — А мы будем следить за тобой отсюда, — Тор кивает на обсерваторию, — и хохотать.       Хеймдалль добавляет:       — Если почувствуешь опасность, вызовешь Биврёст.       — Это всего лишь Мидгард! — машет рукой Тор. — В крайнем случае тебя посадят в тюрьму.       Локи хмыкает:       — Это же стыдно, Хеймдалль! Только Тор может посреди битвы просить мост, если дела плохи, а я знаю, что такое честь!       Договоренность была достигнута, и Локи отправился подбивать клинья к Сиф. Облик Тора шел ему примерно так, как B-15 пошло бы платье с розочками и оборками, но я оценил его героические усилия — походка и осанка были почти как у брата, и это было гораздо лучше, чем раньше. Локи осваивал не только искусство иллюзий, но и искусство притворства.       — Давай окажемся где-то далеко-далеко… — глубоким, страстным голосом говорит «Тор». — Только я, ты и звезды.       — Отнеси нас на купол Химинбьёрга, — предлагает Сиф. — Будем смотреть на звезды и целоваться.        Я отчаянно хихикал, глядя, как Локи одну за другой перебирает причины, по которым он не может вызвать Мьёльнир, чтобы полететь на крышу обсерватории Хеймдалля целоваться с любимой женщиной. Все закончилось звонкой оплеухой — вот так и мне однажды досталось от Б-15, — и теперь Локи ждали три дня в Мидгарде…        — Мёбиус, — пискнула мисс Минутка, возникнув у меня над головой. — Тебя вызывает судья Ренслейер.       Ах да, нужно же отчитаться перед Равонной. Бумаги, заполненные, разумеется, как положено, уже лежали на краю стола и ждали своего часа. Но мне не терпелось узнать, что будет дальше. Вернее, что было дальше.       — Да, дорогуша, — покорно произнес я и потянулся за темпадом.       Связавшись с Локи, я постоянно ловил себя на какой-то дерзости. Проектор этот, теперь вот служебный темпад использую в своих интересах… То есть как это в своих, возразил я сам себе, — это интересы работы, интересы дела, интересы нашей миссии, в конце-то концов. И я, потыкав пальцем в кнопки, нашел режим тайм-камеры. Если в тайм-камере время останавливается для преступника, то оно останавливается там и для аналитика. И если я открою тайм-камеру, продублировав текущую локацию, но не определив временную петлю, значит, войдя в дверь, я снова окажусь все перед тем же экраном: и к Равонне явлюсь вовремя, и досмотрю историю хотя бы до точки с запятой. Я подглядел и ввел темпоральный статус — IPB-TVA-296 11301.38, а затем указал координаты двадцать пятого тайм-театра. Сработало! Значит, спокойно досмотрю катушку до конца.        И я с восхищением — уже вполне привычным, и плевать, что предусмотрено регламентом в отношении объекта наблюдения, а что нет, — погрузился в земные приключения Локи. Как он, приземлившись в городе под названием Портленд, мгновенно сориентировался!       На Локи — он выглядит несколько старше себя, волосы зачесаны назад — легкое черное пальто, темный костюм, белая рубашка, галстук с булавкой и мокасины. Этот франт ничем не отличается от обычного местного жителя. Притаившись в закоулке, он делает легкий жест, и в его руке, охваченный зеленоватым сиянием, появляется рогатый шлем.       Вывеска на здании гласит: «Продаем, покупаем, обмениваем». Под вывеской — дата: 22 ноября 1971 года, а под датой — цена золота за унцию: 44 доллара 28 центов. Ломбард.       Локи заходит, вежливо кивает веселому толстяку-владельцу в сером комбинезоне и кладет шлем на прилавок.       — Откуда это?       — Из Асгарда, — не моргнув глазом, отвечает Локи.       — Хорошая шутка, — хохочет владелец. — Это, конечно, не золото, а какой-то дрянной сплав. Я дам тебе за эту штуку… ну, тридцать пять баксов.       Лицо Локи непроницаемо, и даже слова про «дрянной сплав», кажется, не задевают его самолюбие. Тридцать пять долларов — это все-таки тридцать пять долларов. Он пожимает плечами, отдает шлем, забирает деньги и направляется в соседнюю забегаловку, где покупает бургер за тридцать центов и бутылку колы за шестнадцать, а потом отправляется гулять по городу, смущая юных и пожилых дам своим блистательным обликом.       Не знаю, что восхитило меня больше, — карточные фокусы, удивившие публику на уличном фестивале, выступление на открытой дискуссии в местном университете, посвященном свободе воли, или то, как на третий день он угнал самолет. Просто купил билет до Сиэтла на оставшиеся двадцать долларов… и угнал самолет. Не нарушил никаких законов физики, не устроил никакой катастрофы — просто немного побыл собой. Я сидел, придерживая челюсть рукой, и наблюдал, как он пьет бурбон с газировкой, очаровывает стюардесс и даже слегка напуганных пассажиров, а потом, после взлета, со словами «Хеймдалль, брат, приготовьтесь!» шагает в пустоту. И, подхваченный крайне своевременной веселой радугой, уносится домой, в Асгард — с ворохом земных денег, бесполезных, но добытых по-своему честным трудом.       И все же Сиф не давала ему покоя. После очередного пира Локи под личиной Тора подкараулил ее, пьяную до пустых глаз, и проводил в покои. Сиф была рада вниманию и заботе старшего принца — «Давай-давай, ложись, я тебя покараулю, чтобы никто сюда не зашел, особенно мой дурной братец», — и я уже приготовился к разочарованию. Я понимал, что мне будет неприятно на это смотреть. Что ж, значит, вот он, поворот к злодейству? Не получив желанного внимания, добиваться его любыми способами?       Сиф заснула, как-то нежно похрапывая, а Локи с коварной улыбкой, дико смотревшейся на простом, как оштукатуренная стена, лице Тора… нет, не сбросил иллюзию, даже не начал снимать штаны, а материализовал острый серебристый кинжал. У меня оборвалось сердце: он что, решил ее заколоть? Нет, просто отрезал здоровенный клок волос. Сиф завозилась, что-то забормотала, Локи в испуге замер, а я неприлично заржал. Великие Хранители времени, какое же он еще дитя!       Сиф успокоилась, задышала ровно, и Локи, сжимая в кулаке доказательство, что он ее провел и проник в ее спальню, метнулся к выходу. Это тоже выглядело крайне нелепо — ловкие, кошачьи движения в облике квадратного Тора. Я был уверен, что он пойдет к Тору хвастаться победой, но он задумчиво побрел к себе, а назавтра получил от Сиф еще одну оплеуху — куда серьезнее предыдущей. А в довесок и третью: «Ты всегда будешь один», — сказала она. Но прекрасная леди Сиф ошибалась. Локи был одинок не потому, что искал внимания такими дурацкими способами, — Локи искал внимания, потому что был одинок. Мне хотелось то ли дать ему в ухо как следует, то ли обнять его: L0001, идиот, ты же сам отталкиваешь других. Почему? Ты уверен, что не заслуживаешь хорошего отношения, и добиваешься хотя бы плохого? Как ты докажешь Одину, что ты достойный сын, если сам так не считаешь?       — Локи, милый… — Фригга чрезвычайно серьезна. — Я очень расстроена.       — Я больше не буду, — дежурно отвечает Локи.       — «Я больше не буду». — Фригга взвешивает его слова, как ювелир — алмаз. — Пустые слова. Зачем я тебя учила? Чтобы ты пользовался нашим искусством для детских выходок? Это язык вселенной, и размениваться по мелочам означает недооценивать его силу.       — Это была просто шутка!       — Шутка за шуткой, и вот ты уже переходишь грань. Ты не можешь брать что-то просто потому, что тебе этого хочется. Нужно меняться, Локи. Нужно расти.       — Я не хочу меняться, я хочу быть собой!       — Стать собой, милый. Но иногда для того, чтобы стать собой, необходимо измениться. Каждый раз, когда ты применяешь свои способности, это оставляет отпечаток и на тебе, и на ткани реальности. Постарайся, чтобы эти отпечатки были красивыми.       Фригга заставила Локи сплести иллюзию, которая должна была продержаться до тех пор, пока у Сиф не отрастут волосы. Она смогла проучить его, не унизив: Локи сделал из своей ошибки что-то красивое, даже если Сиф в течение всего процесса смотрела на него волком и говорила гадости (впрочем, заслуженные). Фригга всегда умела находить правильные слова — еще бы Локи почаще к ним прислушивался, — и вдохновлять на правильные вещи. Но все же, все же: почему он ничего не сказал Тору? Понял, что заигрался? Мне было даже немного стыдно, что я заподозрил Локи в желании взять Сиф силой или обманом. «Это унизительно», — вспомнил я его слова. Любовь под иллюзией, под чужой личиной унизительна. Вот почему он никогда так не делал, а только по-детски играл в соблазнение. Если ты — иллюзия, то и отношения будут иллюзией. Можно легко уговорить чуть ли не кого угодно, но это будет неинтересно: «Она была не со мной». Мне казалось, я залез в эту голову — то лохматую, то прилизанную, — и прочитал ее мысли.       После того, как дело было сделано, Локи и Фригга беседовали у него в покоях долго, до самой ночи. Потом Локи сонными глазами следил за пламенем факелов, а Фригга, чуть улыбаясь, глядела на сына и негромко пела ему колыбельную, как младенцу.             Куда убегаешь, милый, мой маленький олененок?             Постой, погоди, останься, подумай, куда твой путь.             У всех на виду не скрыться, броней не закроешь сердце.             Под горьким холодным ветром дорогу домой не забудь.             Что станет с тобой, не вижу, по ветру гадать не смею.             А вдруг ты лежишь убитый под сводом чужих небес?             А вдруг ты, седой и строгий, плывешь в погребальной лодке?             Но смерть, мой малыш, нескоро — не мчись ей наперерез.       Очень оптимистично. Почему асгардская колыбельная больше напоминает похоронную? Я смотрел на экран и думал о Фригге, о том, как она всегда видела в Локи что-то большее, чем просто «запасного сына». Она видела его уникальность, его таланты, его возможности. А если она видела в нем все это, возможно, Хранители времени и Равонна что-то упускают?       Фригга пела и пела, а я любовался. Ими обоими.             …и как бесконечно быстро уносишься ты куда-то,             И как бесконечно нежно я все на тебя смотрю.       Может быть, судьба — это не предначертанная прямая, а суперпозиция реальности? Пока не сделан шаг, следующий момент существует в двух состояниях одновременно: истина и ложь? Или, может быть, это просто бесконечная последовательность выборов, которые делает некто, пытаясь стать лучше? Или хотя бы — стать собой.