His Greatest Hits

И все-таки чувствовать стоит — хотя б для того, чтоб перестать однажды. Ф. Пессоа

      Разумеется, я смотрел все подряд. Вообще все, хотя и уговаривал себя, что нужно смотреть «важное», а не в пятый раз хихикать над тем, как братья меряются длиной струи. И как им не надоедает? Правда, если бы у меня был брат, может, и мне бы не надоедало. Не надоедает же нам с B-15 собачиться по любому поводу — а она мне, если подумать, сестра, если все мы дети Хранителей времени.       — Пока я не стану учить тебя, как вызывать огонь, — строго говорит Фригга.       — Почему? — Локи капризно хмурит лоб.       — Потому что, малыш, сначала нужно научиться его останавливать.       — Я научусь!       — А для того, чтобы остановить огонь, надо понимать, зачем ты его вызвал. Это не игрушка.       Малыш Локи на экране еще сильнее свел тоненькие брови, силясь постичь логику. Я тоже. Мама Фригга любила говорить загадками, потому что мама Фригга была ученым. Ученые вообще странные — помню, Архимед с учеником три недели спорили о форме идеального многоугольника, пока просто не начертили окружность. Если бы они при этом случайно не решили задачу о квадратуре круга, то нам бы не пришлось и вмешиваться, но правила есть правила… Земная наука, впрочем, до поры до времени была безобидной. Хорошо, что асгардскую науку защитная система ТВА считает магией, иначе тот старый дьявол, вариант L5471, разнес бы тут все до основания.       Как-то Локи попросил Фриггу заколдовать игрушечную лошадку, чтобы она казалась сломанной: вредная Сиф, сестренка золотоглазого Хеймдалля, постоянно отнимала у младшего принца игрушки и с веселым гиканьем уносилась прочь. Прямо как Равонна, которая врывается ко мне, как апокалипсис седьмого класса на мирную захолустную планетку, хватает со стола отчет, независимо от степени его готовности, и мчится с ним к Хранителям времени…       Решение короля и королевы растить детей приближенных вместе с принцами, во дворце, казалось вроде бы разумным — пусть принцы привыкают, что подданные могут их и поколотить, и обозвать. Идее «первый среди равных» в священном таймлайне к тому времени было не меньше тысячи лет. Но потом служанка, прибираясь, выбросила лошадку, а Локи плакал так горько, что мне стало его почти жаль.       Он еще не знает, что он Локи, а я знаю, напомнил я себе. Из отчетов следовало одно: любой Локи — это живой кошмар. И я с самого начала был готов сочувствовать Одину, хотя и думал про себя, что если кто и вырос живым кошмаром, то уж, наверное, не сам по себе, как гора пыли в архиве. А теперь получалось, что я сочувствую совсем не Одину. Если я скажу об этом B-15, для которой все Локи — один Локи, причем самый ненавистный, тот, который убивает ее товарищей, она меня сначала проткнет, потом обратит в прах. Или сначала обратит в прах, а потом проткнет. Она сможет, ручаюсь.       Я усмехнулся, снова включил проектор и залюбовался, как красавица Фригга учит Локи — ростом с восьмилетнего земного паренька — владеть оружием. Два длинных кинжала для него были почти как два меча, но управлялся он с ними довольно ловко. Я никак не мог взять в толк, насколько быстро взрослеют асгардцы, — теперь братья ничем, кроме разве что непрактичной одежды, внешне не отличались от младших школьников с Земли. Да и поведением тоже. Но Локи, принесенный во дворец младенцем, меньше чем за четверть катушки уже почти догнал Тора. Он так быстро растет, потому что ледяной великан? Но если бы это было ненормально, пошли бы пересуды — асгардские сплетники дадут сто очков вперед скучающим минитменам, — а пока ни у кого во дворце не было ни малейших подозрений по поводу младшего принца. Отношения асгардцев с потоком времени выглядели как-то запутанно даже для ТВА. Я отметил для себя, что нужно запросить в архиве документы по асгардской возрастной психологии, если они там, конечно, найдутся, и прилип к экрану.       В зал быстрым шагом входит Один — в повседневной одежде, мирный, но строгий. В бороде еще больше седых нитей, чем раньше. Локи подбегает к отцу, размахивая сверкающими кинжалами.       — Отец, смотри, как я умею!       Один сурово сводит брови:       — Не маши попусту оружием, Локи, если не хочешь никого поранить.       — Раны украшают воина, — наставительно произносит Фригга. — Сейчас его главная наука — как не заколоться самому.       — Нет такого клинка, чтобы пронзить это каменное сердце, — усмехается в бороду Один.       — Мама, а отец опять обзывается! — Локи прижимается к матери, будто прячется.       Фригга качает головой и исподтишка, чтобы Локи не видел, грозит Одину пальцем: зачем дразнишь ребенка? Всеотец, впрочем, не сдается.       — Поучись у старшего брата уважению к тому, что забирает жизнь.       — Уважению? — младший принц задыхается от обиды. — Да он опять все утро летал на Мьёльнире и Сехримнира гонял по Радужному мосту!       Не знай я наверняка, что это не так, я решил бы, что у Одина побывали наши агенты и ознакомили его с будущим — по протоколу, под расписку о неразглашении. Он воспитывает мальчишку так, как будто знает, что из него вырастет. А я разве знаю? Я знаю, что из Локи может вырасти только Локи, но какой именно Локи? Пока я видел любознательного и осторожного, милого и озорного, веселого и капризного мальчишку, который любит маму, — впрочем, его маму обожает весь Асгард, и... не разделять это чувство просто невозможно. Папу и брата тоже любит, только папу боится, а брату слегка завидует, потому что брат старше и сильнее. И брата куда чаще хвалит папа.       Это было странноватое ощущение: я сидел перед экраном и пытался проанализировать то, чего никогда не испытывал. Меня всегда расстраивало ограничение, с которым я раз за разом сталкивался в работе: чтобы по-настоящему понимать всех этих существ, я должен знать то же, что и они, чувствовать то же, что и они, — и, значит, пережить то же, что и они. Я даже как-то хотел написать заявление, чтобы мне для профессионального роста и развития аналитических способностей позволили прожить десять-пятнадцать земных лет где-нибудь в 90-х годах двадцатого века. Правда, тут же представил себе экран с вертикальной прямой, устремившейся к красной линии, и пожалел ни в чем не повинный таймлайн: это же будет нексус космического масштаба, если аналитик ТВА закажет кофеек в прибрежной забегаловке и возьмет напрокат гидроцикл… Так что вся моя жизнь — это помещения и коридоры ТВА. Жизнь существ из Священного Таймлайна я знаю только теоретически. И раз это существо ведут эмоции, надо их понять. Надо попытаться вникнуть, наблюдая.       — Тор такой глупый, что не понимает сложных вещей!       — Локи, мой маленький Локи, а ты так умен, что порой не понимаешь простых, — смеется Фригга.       Я почему-то понимал, чего он ждет: что мама сама проникнет во все его маленькие тайны. Мама хорошая. Но почему Один такой строгий и зачем он дразнит малыша, заставляя его еще больше завидовать Тору? Сложная штука воспитание. Очень, наверное, тяжело балансировать между будущим, которое пытаешься предугадать, и прошлым, которое уже не изменить. Хорошо, что меня никто не воспитывал.       — У тебя не каменное сердце, — говорит Фригга, — оно живое и теплое, просто ты закрываешь его броней.       — Потому что я не хочу чувствовать столько всего! — почти кричит Локи.       — Но иначе ты не сможешь так хорошо мыслить, малыш, — улыбается Фригга. — В твоей голове все происходит очень быстро.       — Зато у Тора все так просто! Почему я не могу летать на молоте, как Тор?       — Зато Тору недоступно многое из того, что доступно тебе. Ты хочешь променять свое воображение на уверенность? Ты хочешь быть просто воином?       — Я не хочу! Мне предназначено!       Фригга улыбается и ерошит сыну волосы.       — Зачем ты рассказал отцу про Тора?       — Потому что отец всегда говорит, что я плохой, а Тор хороший.       — Не всегда, малыш. Отец мудр и знает: даже в худших из нас есть что-то хорошее, но даже у лучших из нас есть недостатки.       Локи шевелит губами — повторяет про себя и запоминает, а потом тянется к тарелке с виноградом.       И тут я вспомнил, что в эту смену еще не завтракал, — как проснулся, сразу припустил в тайм-театр, где безнадежно тосковал проектор. Странная штука: мы здесь контролируем время, но сами не улавливаем его ход по-настоящему, потому что не можем постареть и умереть. А вот голод чувствуется еще как. Голод и усталость — это единственные сигналы, что время все-таки движется: термодинамика неумолима даже в ТВА.       Кофе был примерно такого же цвета, как мои ботинки, а блюдо смены, как всегда, собрало полный набор отзывов от охотников — от «Похоже на резиновый коврик» до «Надеюсь, это курица». Охотники как дети, только с оружием и не так часто плачут. А я прихватил еще и положенный мне кусок пирога. Если уж завтракать рядом с охотниками, то хотя бы пирогом.       Новая смена — новая свара. За завтраком мы с B-15 обменялись ценной информацией. Она сообщила мне, кто я такой, а я сообщил ей, куда она должна идти. Охотница постоянно наносит урон крепостным стенам моего неиссякаемого оптимизма, но и мне иногда выпадает шанс ее разозлить еще до начала смены. Равонна однажды спросила, почему меня не любят некоторые охотники. Потому что я говорю правду, ответил я. Удивительно другое — почему некоторые охотники меня все еще любят? Потому что я редко говорю правду.       Насытившись, я отправился обратно к замершему на экране асгардскому интерьеру и капризному лицу младшего принца. Не успел я снять проектор с паузы, как в воздухе запахло протоколом, и на стол рядом со мной уселась Мисс Минутка.       — Мёбиус, — строго сказала она, как будто это было проклятием, а не именем. — Тебе необходимо продлить разрешение на пользование тайм-театром, ты и так нарушил регламент.       — Прости, дорогуша. Застрял в столовой. Пытался проанализировать, что именно я ем на завтрак.       Мисс Минутка нахмурилась и растворилась. Точно, продлить разрешение! Как будто нельзя испросить разрешение сразу на десять смен или на пятнадцать. Нет, нельзя. В канцелярии на меня уже начинают косо смотреть: не понимают, чем я занят в тайм-театре. Я и сам не до конца понимаю. Еще и о каждой пленке в архиве отчитывайся — как будто нельзя написать: «…с 001 до конца». Нет, тоже нельзя. А если написать — интересно, что мне будет за подрыв устоев? У нас, наверное, и нарушения-то такого нет. Сейчас ты откажешься заполнять формуляр, потом лифт повезет тебя туда, куда ему вздумается, а потом что? Дубинки охотников сами собой пойдут по коридорам, отправляя в Пустоту всех подряд?       Но бунтарский дух искал выхода. Может, написать заявление на личный проектор? Или запросить его стоимость в жетонах?       — Мисс Минутка, дорогуша! — позвал я, зная, что она всегда рядом, как совесть. — Сколько стоит проектор?       — Мёбиус, у тебя слишком низкий уровень допуска. Ты хочешь обойти протокол? — строго спросила мисс Минутка.       — Я хочу обойти бюрократию, это другое.       — Обратись к судье Ренслейер и попроси ее сделать запрос.       Я махнул рукой. Если это у нас называется «обойти», то лучше я пойду сложным бюрократическим путем.       — Как бы ты поступил? — спросил я у нахмуренного малыша на экране.       Странное дело, сейчас я видел в нем не столько объект исследования, сколько почти союзника. Иногда мне начинало казаться, что вся наша система создана не для эффективной работы, а только для того, чтобы каждый из нас чувствовал себя частью грандиозного замысла Хранителей времени. А если я — часть грандиозного замысла, значит, и мой благородный бунт — тоже часть этого замысла! Правильно, Локи?       Для Равонны у меня было заготовлено оправдание — я хочу понять образ мыслей преступника. Что я ей отвечу, если она спросит, не слишком ли хорошо я понял образ мыслей преступника, я еще не придумал. Но колебаться было поздно, и я, подхватив под мышку проектор, направился в канцелярию, а по дороге скормил пневмотрубе бумаги. Пневмотруба втянула почту, как Кейси свой любимый сок.       Тощий, будто высохший безымянный клерк — номер-то у него хоть есть, интересно? — равнодушно шлепнул на стойку бланк уведомления о порче инвентаря. Я вознегодовал:       — Я ничего не портил! Он сам.       Клерк пожал плечами и, порывшись худой лапкой в коробке с бумагами, выдал мне другой бланк — это было уведомление о поломке инвентаря. Совсем другое дело! Расписав засохшую ручку на каком-то обрывке, я кратко сформулировал проблему: «Проектор не включается» — и поставил закорючку. Оболганный проектор беспомощно и жалобно таращил стеклянный глаз.       — На починку или на списание?       Я задумался. Можно уломать УБ — пусть разрешит мне самому разобраться с проектором, а потом, когда досмотрю, верну и скажу, что починил. Глядишь, премию выпишут. Но единственный весомый аргумент — «сам сломал, сам починю» — отпадал: я уже подписал бумагу о поломке, а не о порче. Как происходит списание, я не представлял, однако если один путь не оставляет шансов, а про второй ничего не известно, лучше выбрать второй.       — На списание.       — В конце смены отнесу, — клерк поставил на заявлении галочку и потянулся к проектору.       — Я сам отнесу, мне по пути! — я даже глаза немного выпучил, демонстрируя готовность.       Клерк кивнул и отвернулся, а я отправился прямиком в техническую, расположенную в самом низу. Помещение, где царил УБ, или Уроборос, такой же гений в технике, как я в аналитике, так и называлось — «техническая». Мы, два гения, даже чуть-чуть симпатизировали друг другу, хотя встречались редко — я не портил имущество ТВА, а если и портил, то носил на списание не сам. Но консультации УБ были бесценны: он мог рассказать про работу триллионов механизмов со всех уголков вселенной, а через его руки проходило все оборудование агентства. Иногда казалось, что ему наплевать на священный таймлайн и на нашу миссию, была бы возможность возиться с техникой.       УБ радостно меня поприветствовал, а я с выражением глубокой скорби поставил перед ним проектор и сунул в руки уведомление о поломке.       — Сломался. Сначала пленку сжег, а потом вообще перестал включаться.       УБ пробежал глазами бумажку. Внутренние часы, отмеряющие несуществующее время, начали тикать раза в два быстрее, а огромное пространство ТВА сжалось до размеров технической. Врать письменно было проще, а лживые слова, исторгаемые из собственной глотки, вызывали новое чувство. Тревожное, не скрою.       — На списание или на утилизацию? — деловито осведомился УБ.       — На списание, — машинально ответил я, но не успев переспросить, какая, собственно, разница, потому что списание у меня в голове подразумевало и утилизацию, обнаружил перед собой ворох бумаг.       УБ глубоко вздохнул, набирая в легкие побольше воздуха, и начал инструктаж:       — Вот форма, что у тебя принято уведомление о поломке. Сначала на печать в канцелярию, потом отдашь в архив. Потом пойдешь к аналитикам, покажешь уведомление о поломке, подпишешь рапорт о своей невиновности в порче инвентаря. А это отчет о выбытии единицы из отдела, пропечатаешь у хозяйственников. На складе возьмешь бланк заявления о выдаче новой единицы, зарегистрируешь в канцелярии, отнесешь хозяйственникам. Потом тащи проектор сюда, на утилизацию. Вот заявка, у хозяйственников поставишь печать, я распишусь.       Словом, мне предстояло обойти пол-агентства. Голова немного шла кругом, и я возмутился:       — А жетоны на новые ботинки мне тоже положены? Я же подметки сотру, пока бегаю.       УБ развел руками:       — Кто заявил о неисправности, тот и списывает. Раз первую подпись в канцелярии сам поставил, сам и разбирайся.       В голове что-то щелкнуло: если по бумагам проектор будет считаться списанным, значит, можно будет что-нибудь придумать в смысле спасения от утилизации. Но опять какая-то неведомая злая сила потянула меня за язык.       — А если я сейчас скажу, что передумал и принес на утилизацию?       УБ широко улыбнулся и достал дубинку наподобие охотничьей, только без острого конца.       — Но первое слово дороже второго. Подпиши, кстати, еще и вот тут.       За спиной у УБ зажужжал принтер, и на стол передо мной легла бумага:       «Сотрудник: Мёбиус М. Мёбиус       Темпоральный статус: IPB-TVA-161       98710.22 На списание».       — И ты не будешь его осматривать? — я кивнул на проектор.       — А зачем? У тебя же не заявление не на починку инвентаря, а уведомление на списание. Твоя подпись? Твоя.       Я выдохнул: сработало. Теперь предстоял забег по агентству. ТВА все-таки удивительное место не только с точки зрения времени, но и с точки зрения пространства — только здесь ты можешь столкнуться с бюрократией, пытаясь ее обойти.       Возвращаясь, я продумывал, что сказать технику. Может, стоило зайти в архив и попросить документы по случаям повторного использования списанных единиц? Но не успел я поставить проектор на стол, как УБ, мгновенно увенчав заявку на утилизацию своей размашистой подписью, с диковато горящим взглядом вдруг предложил:       — А давай перепроверим на всякий случай?       И, не дожидаясь ответа, подсоединил к проектору шнур питания. Красная лампочка зажглась, стеклянный глаз ожил, УБ возликовал:       — Живой!       — Вот это да, — я изо всех сил попытался изобразить удивление и погладил проектор по теплеющему металлическому боку. — А в тайм-театре не работал! И куда его теперь?       — Я не могу взять его в починку, потому что он не сломанный, — забормотал УБ, — но и вернуть в хозотдел не могу, потому что его уже списали. Утилизовать я его тоже не могу, потому что уже расписался о выполнении заявки на утилизацию… Короче, забирай. Все равно его по документам уже нет.       Я подавился заготовленной речью.       — Зачем?       — Хотел себе оставить, но я же вижу, как ты на него смотришь.       — Сроднился с ним, пока этажи обходил, — хмыкнул я. — Спасибо.       УБ подмигнул мне и потянулся к отвертке, а я, подхватив проектор под мышку, отправился в хозотдел. Челнок должен был привезти форму и белье, и я точно знал, за чем иду.       У стойки кастелянши тихо вздыхал какой-то номерной аналитик, рассматривая новый рабочий костюм, а челнок, видимо, только что улетел — двигатели лаяли где-то совсем близко.       — Чего явился? — поздоровалась кастелянша. — Дождись очереди.       — А я за жетоны.       Отсчитав двести жетонов, я забрал жесткую сероватую простыню, которой предстояло стать экраном у меня в комнатушке. Расти большой, Л0001 из священного таймлайна, теперь я во всеоружии.       Остаток смены я посвятил бегству от действительности: устроился на рабочем месте, откинулся на спинку кресла и глядел в потолок.       Локи со смехом вбегает в обсерваторию и прячется за Хеймдалля, деловито беседующего с Одином. Суровый золотоглазый страж приобнимает его за плечи. За Локи, тяжело топая, врывается Тюр в полном боевом облачении.       — Копье… в змею… — отдуваясь, объявляет он. — Всеотец… прошу пресечь… чтобы впредь…       Один, жестом показывая, что жалоба принята, разрешает Тюру удалиться.       — Видишь, Хеймдалль? Ты его защищаешь, а асгардцы жалуются, — строго говорит Один.       — Зато свита Фригги его обожает. Похоже, Всеотец, вы редко посещаете покои королевы.       — А ты, стало быть, часто... — усмехается Один.       — В детстве бывал и чаще, — невозмутимо продолжает Хеймдалль. — Помните, Всеотец, как меня дразнили? Дитя девяти матерей.       — Но ты и правда был славным мальчиком. А этот — проказник. Так зачем же ты, — обращается Один уже к Локи, — превратил в змею копье доброго Тюра?       — Он хотел Слейпнира оседлать! — Локи воинственно вскидывает подбородок. — А Слейпнир еще молоденький.       — Это я ему велел. Не говори глупостей, сын, Слейпнир здоровый взрослый жеребец, и пора ему учиться ходить под седлом.       — Я тебе его подарил, отец, ты и езди! Только пусть он еще немного окрепнет. Пожалуйста…       Голос младшего принца звучит так просительно, что даже Всеотец смягчается и обещает не торопиться. Локи веселеет:       — Тогда отгадайте загадку: на двоих десять ног, три глаза и один хвост. Кто это?       Вот же Слейпнирова мамаша, улыбнулся я про себя. Однажды Локи баловался и случайно превратил беременную кобылу Одина в паука. Фригга возмутилась — для того ли я тебя учила, сын, чтобы ты издевался над безвинным животным? — и отругала его так, что уши горели от стыда даже у меня, хотя я точно был ни при чем. Локи долго ходил с покаянным видом, а потом, когда кобыла родила странного восьминогого жеребенка — слабенького, полуживого-полумертвого, — вызвался выхаживать это жалкое создание. И выходил: пеленал в какие-то меха, с утра бежал на конюшню, поил молоком из бутылочки…       А потом, когда Один впервые взял сыновей на Землю, в гости к тем, кого он защитил от родичей Локи, во время беседы у костра кто-то из воинов в шутку назвал младшего принца Слейпнировой мамашей. Локи насупился и начал оправдываться. Могу представить себе, в каком виде вся история дойдет до потомков этих, в шлемах и с косами…       Как быстро это стало для меня чем-то обычным — после работы усесться перед экраном с газировкой. Катушка подходила к концу, а я все никак не понимал, как этот веселый и ласковый паршивец мог вырасти из того же корня, что и вариант-убийца, и все другие Локи, которых я видел. Нет, не так. Вот как правильно: что должно произойти с этим мальчишкой, Локи священного таймлайна, чтобы он стал таким же, как все другие Локи? Как же все это сложно — даже для меня.       Может быть, все эти чужие жизни, которые мы смотрим, как раз и учат нас, как сложно быть живым существом? Слишком много неизвестного, слишком много ошибок, слишком много боли… Наверное, все так и должно быть, и я не должен ничего чувствовать, а должен просто воспринимать. Посмотрел — зафиксировал в отчете. Нам нельзя отвлекаться на такую ерунду, как чувства, нас создали не для этого. Не для удовольствия же я смотрю эти пленки, а для дела. Но... все равно что-то тянуло меня к этому Локи, к его миру, к его семье.       Я привычно разозлился то ли на себя, то ли неизвестно на что. «Семье». Не люблю это чувство, когда называешь что-то, будто нажимаешь на кнопку, а из памяти ничего не извлекается, кроме самого слова. Можешь только назвать, а не объяснить. Но я привык объяснять.       Пора было идти к Равонне пить бренди, она еще несколько смен назад начала обижаться, что я променял старую подругу на негодяя. И, конечно, разговор опять свелся к Локи.       — Регламент не запрещает мне изучать психологический портрет преступника, Равонна.       — Но никто не запрещает мне видеть в этом каприз, Мёбиус. Для него все предопределено, изучать нечего, поверь. Роль Локи в священном таймлайне — это зло и только зло.       — Посмотрим.       — Увидишь.       — Посмотрим.       — Почему ты такой оптимист?       — Нет, я реалист. Просто мне нравится наша реальность.       И я не дам ее разрушить никакому негодяю, который плевать хотел на законы Священного Таймлайна, договорил я про себя.