Тяжелый свет Сильмарилла

Гость поселился у Тони в кафе. Раны на его ладонях зажили удивительно быстро, а что там было с душевными – одному богу ведомо. Общался с их пёстрой компанией, помогал по хозяйству. Нёхиси где-то раздобыл для него флейту, и теперь помимо ночного пианиста в кафе можно было встретить дневного флейтиста. И всё же этот Макалаурэ словно пребывал немного не здесь: часто замолкал, смотрел в ему одному ведомые дали, не всегда сразу отзывался, если к нему обращались. Нёхиси в такие моменты говорил, что тот гуляет по внутренней вселенной, а Иоганн-Георг – что завис. Эльфа здесь приняли за своего, ни о чём лишнем не расспрашивали, если сам не рассказывал. И при этом у Тони сложилось впечатление, что каждый на свой лад пытался его развеселить и о нём позаботиться, уж кто как умел: Иоганн-Георг вдохновенно о чём-то вещал и знакомил с городом; Нёхиси превращался в неописуемых чудовищ, рассыпался феерверками и мыльными пузырями; Стефан вёл беседы о магии Арды и Вильнюса; а он, Тони, иногда чувствовал себя заботливой бабушкой, которая гадает, чем бы ещё вкусным порадовать приболевшего внука. Было вокруг этого Макалаурэ облако печали, в которое он кутался, как в любимый плащ. «Ничего, пройдёт», – говорил Нёхиси. – «Вон уже какой молодец, на прошлой неделе спел с Иоганном-Георгом разноцветный ветер. Я с этим ветром потом полночи по городу летал и могу подтвердить: чтобы такое создать, надо в момент творчества быть счастливым, ну хотя бы и только от самого процесса». *** Макалаурэ часто гулял по городу в одиночестве, без особой цели. Любил бродить вдоль реки или сидеть на берегу и смотреть на воду. Была дождливая осень, но когда это ему мешало? Разве что стал брать с собой термос с чаем, чтобы совсем не замёрзнуть. Жалко, что в этом городе нет моря. Он всё хотел попросить кого-нибудь проводить его на Изнанку, но не находил повода. Нолдо шёл по одной из главных улиц, как вдруг услышал необычный звук, похожий на тихий звон. Раньше он не встречал его в городе. Макалаурэ остановился и стал смотреть по сторонам. Оказалось, это подъезжал местный транспорт, который двигался по рельсам. «Трамвай», – услужливо всплыло в голове слово. Забавно, что он теперь знает много слов, с предметами для которых совершенно не знаком. «Так почему бы не познакомиться с этим ближе», – решил феаноринг и вошёл в вагон. В трамвае было тепло и почему-то пахло корицей. «Сегодня проезд бесплатный!» – сообщила хрупкая старушка, которая, вероятно, следила здесь за порядком. Макалаурэ устроился на сиденье у окна и стал смотреть на город: кафе, в котором местные жители даже в такой холод уплетали мороженое; главная площадь с часами; фонтан в виде русалок, не работающий по причине холодов и украшенный яркими гирляндами; приземистый дом с аркой, на сводах которой были нарисованы пёстрые большеглазые рыбы; стая голубей, воркующих вокруг девушки, которая крошила им хлеб; чей-то садик с качелями, подвешенными к толстой ветке дерева. Макалаурэ чувствовал, что ему становится легко и спокойно. «И крыши снова синие. Понятно», – улыбнулся он. – Как мне добраться до моря? – спросил он сидящего рядом усатого мужчину. – О, море в последнее время опять на конечной, не ошибётесь, – улыбнулся тот. – Выйдете из трамвая и пойдёте направо. А там – услышите. Море он услышал сразу. Спокойное, уверенное в себе. Макалаурэ очень любил холодное осеннее море, когда никто уже не купался и берег становился пустынным. Можно идти вдоль кромки воды, можно разуться и стоять в ледяном прибое, чувствуя, как с каждой волной становишься всё более подобным холодной воде. Он шёл возле линии прибоя, наблюдая, как следы расплываются под ногами, когда увидел, что ему навстречу кто-то идёт. Когда человек подошёл поближе, феаноринг узнал в нём смотрителя маяка. – Доброго дня, – улыбнулся двойник Тони. – Давно мы с тобой не виделись. Я планировал устроить пикник на берегу моря. Составишь мне компанию? *** Тони Куртейну, конечно, хотелось снова встретиться с неожиданным гостем, поэтому когда его планы на одинокий пикник были разрушены, он не расстроился, а только рад был. Макалаурэ улыбался тепло и печально. В распахнутом тёмно-сером пальто и развевающемся шарфе он казался естественной частью пейзажа: серое небо, серое море, и этот, эльфийский принц. Тони расположился на песке, развернул свертки с припасами и протянул Макалаурэ бутерброд. Тот поблагодарил и сел рядом. – Рад, что встретил тебя, – заговорил гость. – Хотел сказать «спасибо» за то, что ты вывел меня, и за то, что помог, когда я был не в себе. – Ну, за «вывел» не меня надо благодарить, а Тони, – невесело усмехнулся Куртейн. – Мы, понимаешь, светим вдвоём. Свет маяка – мост между двумя смотрителями, а не мой лично. Мы стараемся сделать его ярче, и, кажется, благодаря мне маяк действительно сияет всё сильнее, но Тони с другом творят совсем уж невероятные вещи: Тони ходит по другим городам, оставаясь при этом дома, и благодаря этому наш свет виден очень далеко. Видимо, и до тебя каким-то образом дотянулись. Это хорошо. – А зачем вам светить ярче? – спросил Макалаурэ. – Стефан говорил, что свет помогает гуляющим по Вильнюсу возвращаться домой. Для чего другие города? Тони отпил чай с ромом из термоса и помолчал, глядя в сторону моря. – Если кто-то из наших погуляет по городу и решит вернуться, то ему будет достаточно и слабого света. Но если уснёт на Той Стороне, то потеряет память и приобретёт новую судьбу. Понимаешь? – Наверное, – кивнул Макалаурэ. – Одна моя знакомая, – Тони Куртейн привычно нахмурился, подумав о Каре, – уснула в гостях, а проснулась студенткой третьего курса в общежитии. И прожила несколько лет, будучи уверенной, что у неё есть семья и друзья детства. А потом увидела свет и смогла вернуться домой. – Вспомнила ли она себя настоящую? – Да, и теперь в Граничной полиции работает, обожает Ту Сторону и ходит туда-сюда. Но это ещё не самое страшное, что может случиться с человеком: если выехать за границы города, то также потеряешь память и обретёшь новую судьбу, но это гораздо серьёзнее. Уедешь от города, никогда не вернёшься на свет маяка, ведь его не видно. И чем дольше ты проводишь время на Той Стороне – тем больше тебя пугает синий свет и тем сильнее не хочется приезжать в Вильнюс. Поэтому я хочу, чтобы наш свет не давал покоя людям и в других городах, чтобы пробуждал и звал вернуться тех, кто ушёл слишком далеко. Макалаурэ слушал внимательно. При этом казалось, что думает он не только и не столько о том, что говорит ему Тони, сколько о каких-то давно прошедших событиях. – Думаешь, они все хотят вернуться? – наконец, спросил он. Тони хотел возмутиться, что «Да, да, конечно!», но задумался. – Кто может не хотеть вернуться домой, если дома ждут и любят? Если дома лучше? Ты же был на Той Стороне: говорят, там даже дышать тяжело поначалу, и кажется, что ты незначительный и слабый. Огромных душевных сил стоит оставаться таким же смелым и весёлым как дома, не скатиться в уныние. Зачем такая жизнь? Ну ладно, допустим, кому-то повезёт, и он останется собой. А все остальные, кому тяжело? Неужели они не хотят возвратиться? Собеседник провёл ладонью по лицу, словно очень устал. Сидел, вертел в пальцах крышку термоса. – Не знаю, что бы ответили те, кого ждут у тебя на родине, но могу рассказать, ради чего ушли мы и почему не вернулись. У нас всё было хорошо: лёгкость, мир и благополучие. Потом… случилось очень плохое, было много лжи, предательство – но даже если бы нас не предали, мы бы всё равно когда-нибудь ушли. Знаешь почему? – Вам было скучно? Хотелось приключений? – Нет. Нам хотелось узнать, кто мы и насколько сильные. Мы были достаточно гордыми, чтобы считать, что со всем справимся. Разругались с кем только было можно и ушли в почти не обжитый край, где точно будет труднее, где поселилось большое зло, а мы хотели отомстить ему и жить самостоятельно. Так подростки убегают из дома, когда чувствуют, что не могут окрепнуть под опекой. Мой брат несколько раз уходил в горы, чтобы доказать отцу и себе, что уже взрослый. Да уж. Взрослый… Тони перебирал в пальцах песок, смотрел как он высыпается из ладони. Макалаурэ продолжал. – Нам запретили возвращаться, но это не мешало желающим мечтать о возвращении. Я не хотел вернуться. Скучал по матери, по тем, кто остался – но никогда не повернул бы назад! Только закончив дело, ради которого ушёл. Хотел бы я отменить наш выбор, остаться в Блаженном Королевстве? О, нет! – глаза его блестели. – Весь тот мрак, через который мы прошли – он был нужен, понимаешь? Без него мы были бы как неживые. Не начавшие жить. Спящие дети в уютном и безопасном мире. А ещё… – он вдруг словно опал. – Ещё, не потеряв, не познав трудностей, мы не могли ценить того, что у нас было. Безмятежность и лёгкость нашего дома. Макалаурэ замолчал, но было видно, что ещё не закончил говорить. Тони ждал. – Мы не умираем насовсем, как люди. После смерти… ай, не важно. Мы возвращаемся туда, откуда ушли однажды. И я вернусь. Но согласен на это только когда будет окончен мой путь. Хотя, пожалуй, сейчас уже можно… но раньше точно было нельзя. Они молчали вдвоём, погрузившись каждый в свои мысли. Наконец, Тони спросил: – Ты сказал, вам запретили возвращаться. Ты бы хотел, чтобы у тебя был выбор? Макалаурэ кивнул: – Да. Всегда лучше иметь выбор. Тогда те, для кого путешествие оказалось слишком сложным, или те, кому уже хватило испытаний, смогли бы вернуться. И я рад, что много времени спустя такой выбор им всё-таки дали. *** Феаноринг пел, тихо-тихо. Сам не заметил, как начал. Смотритель маяка сидел рядом, слушал. Сначала было очень горько от вновь проснувшейся тоски по Эдо, от чувства вины, почти детской злости и обиды, и ещё от смущения, что ни с того ни с сего разоткровенничался с почти чужим человеком. Ну, пусть не человеком. Но какого чёрта он разразился такой речью о потерявшихся? А потом пришла лёгкость, словно летний дождь смыл всё ненужное. Стало немного пусто, но Тони давно не чувствовал себя таким умиротворённым. Он живёт, здесь и сейчас. Вот море, вот вкусный бутерброд. Был. Свежестью пахнет, кричат чайки, новый знакомый поёт что-то волшебное. – Спасибо, – тихо сказал Тони Куртейн. *** – Как ты думаешь, ваш свет сможет снова дотянуться до моего мира? – спросил Макалаурэ. – Не знаю, – честно признался Тони. – А нужно? – Дело в том, что у меня там, возможно, остался брат. И если он всё ещё жив, то ему ещё хуже, чем было мне. И я подумал… «Понятно», – вздохнул Тони Куртейн. – «Теперь буду до умопомрачения хотеть возвращения не одного, а двоих».