Под взмах чёрных крыльев

Комнату Офелия-холл захватили звуки приятной классической мелодии из слегка поскрипывающей передачи граммофона, что стоял по правой стороне, пока его хозяйка сидела за печатной машинкой. Сегодня Уэнсдей приняла решение поэкспериментировать в письме с рассказом, немного отойдя от серии Вайпер. И причиной не являлся тот факт, что она предложила одному из людей перечитать её первую работу, которую Аддамс всё же решила несколько подредактировать. Как бы ни было сложно признавать, но сказанные в прошлый раз советы действительно привели её к интересным замыслам и странной форме вдохновения, отчего она и вправду добровольно внесла в свою историю подобие эмоциональной связи, создавая основу для дружбы между героинями, однако что с этим сделать она могла решить после, если будет продолжать вносить корректировки в следующие части о Вайпер. Она не считала, что это сделало её историю лучше, но была готова допустить, что подобный эксперимент позволил расширить границы возможностей её авторских идей, пусть Уэнсдей и не до конца ещё разобралась с этой азбукой Морзе эмоций. Но сложности только привлекали её со сладкой решимостью уничтожения границ. Даже если это означало смириться со тщетными попытками людей с ней сблизиться… Хотя в этом можно было заметить главный парадокс? Уэнсдей всегда ограждала себя от бесполезных чувств, глупых привязанностей, оставляя в своей душе место лишь для небольшого семейного круга. И каким-то непостижимым образом в Неверморе с ней создали дружеские связи уже несколько человек, что вполне подходили под ту чуждую для неё категорию «нормальных людей». И всё же они приняли Аддамс, готовые к её настоящей личности. Энид, Юджин, Ксавье… Странные глупцы. Но теперь и Уэнсдей училась их принимать, как часть своей жизни, пусть и не давая им особых вольностей: она всё ещё считала крепкие объятия отвратительными, как и нытьё по личной жизни — раздражающим. Это могло бы быть утомительно, однако в определённой области вызывало чрезмерное реагирование. А именно из-за странности схожего чувства с отравлением, без приятной горечи, которое её до сих пор отвлекало своей бессмысленностью. И вызвано это было тем человеком, который просто оказался невиновен, а всё оправдание её ощущений при нём тем, что это подсказка к его вине, было разбито. И как недавно объяснил предмет их возникновения — это было проявлением симпатии, которое вполне могло перерасти в романтический интерес… Ксавье Торп действительно стал её ядом. Уэнсдей резко перестала печатать, закрыв глаза. Даже во время работы он немыслимым образом отравлял её разум. И она не могла придумать способ, как это изменить и вернуть прошлую мрачную пустоту, позволяющую ей сосредотачиваться лишь на сюжете, на который бы не влияли загадки той части мозга, что отвечал за эмоции. Уже сейчас Аддамс была близка к тому, чтобы с детективной линией переплести элементы психологии, причём связанной не с травмой от потери конечностей, а с глупыми размышлениями об осознании чувств, которые персонаж долго отрицал. Полнейшая глупость. Скупая пытка, которую она даже не могла облегчить изощрённостью, потому что не понимала… Уэнсдей слишком много времени посвящала раздражающему липкому теплу внутри себя, что обычно возникало из-за Ксавье. Что ж, варианты, как с этим разобраться уже приходили на ум. Первой, конечно, шла мысль об убийстве навязчивого субъекта, который в таком случае вовсе не будет ей на глаза попадаться. Она вполне могла сделать всё профессионально и незаметно спрятать труп, который обнаружили бы, когда всю информацию о преступлении уже нельзя было бы восстановить по гниющим останкам. Идея казалась вполне в её стиле, и она почти начала обдумывать, какой способ применить. Однако Уэнсдей не пошла дальше. Ей не хотелось его смерти. В какой-то мере она испытывала удовольствие от их общения, его часто удивляющего поведения, дававшее вкус непредсказуемости… Нет, она не хотела его терять… К тому же, не факт, что это всё разрешило бы, ведь такое ощущение грозило остаться с нею и без постоянного присутствия Торпа в её жизни. Далее приходила идея игнорирования. Более чем подходящей для неё вариант. Уэнсдей обладала сильным самоконтролем, а потому этот уголёк тепла в её мрачной душе можно было суметь затушить силой времени. Она хотела это применить, и всё же что-то в её разуме подсказывало, что данное решение не сработает… Нечто изменилось, и привычные методы уже не могли быть столь же эффективны. Следующий вариант был самым горьким и рискованным. Попытаться принять и работать с этим. Это неизбежно приводило к необходимому взаимодействию с Ксавье, что значило бы больше, чем состоявшееся классическое дружеское общение. Готова ли была она к этому? Существовало так много противоречащих факторов. Уэнсдей никогда не хотела романтики; случай с Тайлером в расчёт она не брала, ведь тогда это был чисто эксперимент. Который не вызвал в ней никакой эмоциональной реакции, кроме унижения в осознании, как она позволила себя одурачить. С Ксавье всё обстояло иначе… В отличие от Гаплина он зародил в ней настоящие сомнения касаемо её безразличности, вызывая столь противное ощущение, которое, вероятно, вполне можно было назвать чувством, пускай и без ясной его классификации. Это вызывало отвращение из-за того, что приносило неуверенность… Она не могла принять подобное, тем самым нарушив свои принципы и убеждения, которые отстаивала перед пассивной настойчивостью родителей. Все эти… чувства полностью противоречили ей и всё ещё продолжали существовать, может быть, даже укрепляясь. Всё это создавало ощущение агонии, которая слишком раздражала отсутствием физических причин; тогда она могла бы хоть чем-то насладиться. Размышления были прервано тихим кашлем со стороны. Уэнсдей обернулась к балкону, у окна которого стоял Ксавье, что нервным жестом повёл рукой в знак приветствия: — Можно зайти? Аддамс лишь встала, скрестив руки на груди, и одарила его суровым взглядом, который был им принят как положительный ответ. Уэнсдей наблюдала за юношей, сухо заметив: — Тебе стало нравиться использовать этот путь. Ксавье глухо рассмеялся: — Это естественно, учитывая, что вход через дверь затрудняет тщательный контроль от лиц моего пола. Уэнсдей сдержала желание закатить глаза: — При должном подходе это совсем не сложно. Торп кивнул, чуть вскинув ладони: — Классический ответ Уэнсдей Аддамс. И всё же я предпочту через балкон. Он подавил мысли с ассоциациями слова «романтичнее», ведь за это его тело уже вполне могли бы не найти на следующий день. Уэнсдей продолжала истребляющее смотреть на него, ожидая дальнейших действий. По опыту Ксавье уже знал, что она избегала словесных прелюдий, желая сразу перейти к сути, а потому протянул ей руку, в которой вновь держал результат её творчества: — Спасибо, что поделилась со мной. Снова. Она медленно взяла папку с печатными листами, невольно коснувшись кончика его среднего пальца. Уэнсдей умела переносить без изменений в лице даже изящное растяжение на дыбе, потому лёгкий удар тока, произошедший в этот миг никак на ней не отразился. Но она отчётливо его ощутила. Ещё один признак. Уэнсдей положила предмет на стол и вновь посмотрела на Ксавье. Он выглядел в своём обычном стиле: слегка мятая простая одежда, небрежно взятые в пучок волосы, чьи прядки выбивались, падая на лицо. Она могла найти в нём черты внешней привлекательности. Как и в его обществе, и помощи. Но хватало ли этого, чтобы сделать выбор в отношении точно связанных с ним ощущений? Повисшее молчание напрягало Ксавье, и он произнёс: — Я ещё работаю над новыми иллюстрациями, так что… Его душа заполнилась нежным теплом при воспоминании прогулки, когда они говорили о её творчестве. Тогда она признала компетентность данных им советов, делясь намерением применить их на практике, а также мыслью, что его иллюстрации могут стать удачным дополнением к её произведению. Он тогда с трудом мог поверить в услышанное, будучи поражённым, что… она действительно доверилась его мнению и признавала его творчество подходящим под мрачный тон её повествования. Но прежде ему стоило прочитать новую версию о первой истории Вайпер. И теперь Уэнсдей ждала от него слов в отношении своей работы, пусть и не допускала, что его мнение сейчас хоть как-то повлияет на её восприятие получившегося результата. Он продолжал молчать, что вынудило её использовать резкий тон: — И что ты скажешь? Ксавье не смог скрыть удивление, ведь не ожидал, что ему вновь повезёт обсудить её работу, но направленный на него выжидающий взгляд доказывал иное, и парень с искренностью ответил: — Уэнсдей, это великолепно. Она чуть замерла, ведь не ждала от него столь эмоционального, пусть и краткого отзыва. По сути её изменения не были многочисленными, но восприятие истории всё же меняли в связи с увеличением роли одного из персонажей, а соответственно диалогов и неких моментов проявления эмоций, уровень достаточности коих ей было сложно установить для соответствия её убеждениям и того, что требовалось книге. Почему эти параметры перестали быть тождественны она ещё не полностью поняла, но следовала внутреннему чутью, которое теперь создало восторженную реакцию Ксавье, что, к сожалению, вызывала в ней некий отклик, усиливая те самые ощущения. Не выдавая возникшего в ней противоречия, Уэнсдей кивнула, сухо проговорив: — Тогда после того, как ты завершишь свою часть, я отправлю всё в издательство. И, — Она вздохнула, зная, что должна дальше сказать. — Должна признать, твои комментарии действительно помогли изменить повествование в лучшем изложении. Ксавье улыбнулся, испытывая сильную радость от её слов, явно подразумевавших благодарность, которая бы вслух далась ей с трудом. Он знал эти свойственные Аддамс черты, что и делали её особенной, научившись неким образом понимать, когда фразы, сказанные ею в безэмоциональном тоне, значили куда больше… И, естественно, он не мог об этом сказать, желая сохранить себе жизнь и помогать ей дальше, поэтому только произнёс: — Рад, что смог принести пользу. Уэнсдей же оглядела его, после садясь за стол словно давала намёк, что цель его прихода выполнена. Но Ксавье не хотел уходить. Ему было так мало этих жалких минут разговора, пусть он и не хотел навязываться ей. Будто уловкой судьбы из шедшей пластинки зазвучала новая мелодия, которая Ксавье была знакома, и он был удивлён услышать её здесь. — Не думал, что ты слушаешь подобное, — Произнёс парень с улыбкой, посмотрев на Уэнсдей, пока на фоне звучали нотки лирического вальса Шостаковича. Аддамс одарила его новым взглядом: — Всего лишь очередное классическое произведение, в котором таится талант, пусть это и вальс. Он заметил, как название танца она произнесла с некой толикой презрения, и решился на очередной риск, что при неверном шаге мог навлечь на него гнев известной особы. — Это напомнило мне кое-что, — Ксавье сделал к ней шаг, поймав вскинутый ему хмурый взгляд. — Ты всё ещё должна мне танец. Он был одарён редким мгновением наблюдения, как эмоции были выражены на её лице, пусть и являло смесь изумления и отвращения. Ксавье не испугался и лишь протянул руку, чувствуя уверенность в том, что делал. Уэнсдей подозрительно на него смотрела и наконец произнесла: — Тебе следует напомнить, что технически ты сам отказался идти со мной на тот идиотский бал? Ксавье только усмехнулся: — Значило ли это, что ты всё же пошла бы или же придумала б уловку, видя в моём лице монстра? Уэнсдей подавила вздох. Конечно, никакое возможное чувство вины роли не играло, и даже она понимала, что Ксавье легкомысленно использует слова, чтобы вынудить её танцевать с ним. Потенциальность садизма и тактики девушка могла оценить. И всё же в том, что Уэнсдей приняла его руку, кроились иные причины. И самое противное, что она с трудом могла бы их сформулировать: странное желание испытать эту пытку и пройти очевидный эксперимент на проверку её реакции на Торпа — лишь это казалось объяснением, имевшим хоть какой-то смысл. Прикосновение его ладони вновь отразилось лёгким ощущением тока, которое разочаровывало малым разрядом и раздражало своим возникновением в этот момент. Немыслимым образом она встала перед ним, и он неспешно приблизился, явно намереваясь положить другую ладонь ей на талию, но медлил, тихо спросив: — Позволишь? Уэнсдей хотела закатить глаза, раздражённо произнося: — А как ещё ты планируешь танцевать вальс? Этим она также скрыла ту малую часть, которой его желание соблюсти её границы было воспринято в менее раздражающем ключе, в отличии от всей складывающейся ситуации. Приняв соответствующую стойку, когда его ладонь всё же опустилась к талии, а ей пришлось ухватиться за плечо парня, они начали медленно двигаться в такт музыке. Ксавье наблюдал, как Уэнсдей слегка поморщилась и не смог не спросить: — Тебе так не нравится вальс? Она ответила ему с хмурым взглядом на лице: — Он приносит тошнотворные ассоциации. В плохом смысле, — Ксавье хотелось усмехнуться комментарию, но ни слова не сорвалось с его уст после того, как в предупреждении Уэнсдей сильно надавила его предплечье, которого касалась ногтями, что вызвало в ней удовлетворение, когда он слегка поморщился, и Аддамс продолжила в пояснении. — Когда меня и брата обучали этим движениям родители не переставали говорить о том, как танцевали вальс на своей свадьбе, при этом с намёками смотрели на меня, будто так и ждут, что я повторю их опыт. Её лицо было полно не утихавшего негодования и отвращения, и Ксавье молча принял ответ, понимая, что со столь выражающими свою близость родными ей было нелегко. Делая шаг вперёд в танце, он вдруг увидел, как в её взгляд в заинтересованности обратился к нему, отчего его дыхание сбивалось не хуже, чем от физических упражнений. Уэнсдей же отметила: — Ты хорошо движешься. Ксавье горько усмехнулся. Настала его очередь делиться воспоминаниями: — Проходил специальный курс по настоянию отца. Его часто приглашают на разные мероприятия, на которые по надобности берёт меня, а сын Винсента Торпа не может плохо знать элементарные вещи. Он не скрывал горечь в своих словах, а затем понял, что ему совсем не хотелось говорить, лишь наслаждаться оставшимися минутами музыки, что дарила ему шанс танца с Уэнсдей. Она ощутила такое же желание, замечая его дискомфорт при упоминании отца. Уэнсдей вполне могла бы говорить о раздражающих воспоминаниях или упомянуть факт, что когда-то в аристократических кругах этот танец считался очень интимным для юных пар, что его чуть не запретили в Российской Империи, но она молчала. И также не дала себе задуматься, как только что затронула при парне одну из причин, почему отталкивала мысли о привязанности к нему в том ключе, в котором он, очевидно, питал к ней чувства. Она молчала, позволив им просто танцевать. Они неспешно кружили по комнате, быть может, нелепо смотрясь в том, как их вид и окружающая обстановка не соответствовали их действиям, но разве это важно? Плавными движениями они двигались по невидимой оси, ощущая крепкость прикосновений и то, как вокруг всё расплывалось, что едва ли можно было замечать что -то кроме глаз, направленных лишь к партнёру, пока сердце переживало беспощадный сбивчивый ритм… преследовавший их обоих. Сложнее всего было признать, что Уэнсдей и вправду получала удовольствие от столь нелепого действия. Быть может, это её самый терпимый парный танец. Музыка заглушилась царапающим звуком, свидетельствующем, что пластинка закончилась. Они остановились, но не отстранились. Секунды шли, а они продолжали смотреть друг на друга, всё ещё соприкасаясь. Уэнсдей чувствовала, что он был как никогда близко к ней. Начинало тошнить и лихорадить. Испытываемые терзания противоречий вспыхивали с новой силой, когда взгляд Ксавье стал казаться бессмысленно глубоким и интимным… И она резко отступила. Уэнсдей отошла на несколько шагов, стараясь привести мысли в порядок. Как она только позволила себе дойти до такого состояния, что ей словно в астме хотелось судорожно перевести дыхание? Как-то дядя Фестер упомянул, что между ними создавалось напряжение, которое могло бы убить. Сейчас она могла признать его правоту. Но перед ней был только Ксавье, который выглядел несколько… потерянным. В другое время Уэнсдей бы польстило, что она сумела привести человека к подобному состоянию, но с ним всё было не так. Ей не хотелось видеть его таким. И Уэнсдей желала презирать себя за это, за такую слабость, но на то у неё ещё будет время. Сейчас она осознавала, что должна сказать хоть что-то… — Это всё… Слишком. Прозвучало глухо, почти неуверенно, искренно… Ксавье видел всё. Она, может быть, впервые настолько открылась перед ним. И он с трудом представлял, как поступить. Ему было тяжело дышать, сердце учащённо билось… Как она когда-то сказала: «все признаки отравления», назвав его своим ядом. Что уж говорить о том, что он едва ли не был от неё зависим. Но Ксавье умел терпеть, учась на боли и ошибках, шедших с детства. Он знал, что должен просто попытаться помочь без… надежды, которую продолжал хранить в своём сердце. Потому Торп сделал лишь небольшой шаг вперёд, спокойно произнося: — Уэнсдей… Ты не обязана думать, что это имеет значение. Он обещал, что не будет давить. Даже если произносить это было сравнимо тонкой боли. Похоже, ему стоило давно признать свои черты мазохиста, иначе бы он вряд ли здесь находился. К его удивлению, она только покачала головой, словно о чём-то раздумывая, а затем села на кровать, вскинув на него взор, в котором можно было разглядеть черты усталости: — Это не будет иметь смысла, потому что всё повторится. Пока я просто не приму факт наличия во мне привязанности в отношении тебя, основанной на романтическом интересе. А я не могу это сделать. Ксавье застыл, с трудом веря в услышанное. Уэнсдей напрямую говорила, что он ей… нравится, и он не мог осознать это. И также Торп понял какой тяжестью была для неё эта мысль, что отображалась в пустом взгляде и глухом голосе… Это было действительно мучительно для неё. Он тихо произнёс: — Из-за меня? Был ли он причиной того, что она отталкивала свои чувства? Уэнсдей подняла к нему взгляд: — Из-за меня. Он замер от той горечи, которая звучала в её голосе. И осознал, что сейчас мог только попытаться помочь ей разобраться, откладывая свои чувства, ведь видеть её столь сомневающейся было так же болезненно, как если бы она просто сказала, что он её не интересует. Ксавье желал только помочь ей, на своём опыте пройдя насмешки ментальных проблем, понимая, насколько важно принимать себя, прежде чем обращать сознание к миру. И сейчас он видел, что она нуждается в поддержке, пусть вслух из них никто этого не произносил. Ксавье аккуратно отвёл её стул чуть ближе к кровати, чем вызывал толику удивления во взгляде Уэнсдей, но протестов его действиям не прозвучало. Он сел, смотря в её глаза, которые в таком положении были на равном ему уровне, что помогало созданию более благоприятной обстановки для того, чтобы попытаться поделиться чем-то личным. Ксавье чувствовал уверенность в своих действиях, надеясь, что не причинит ещё больше дискомфорта. Под её внимательным взором он задал первый вопрос: — Что именно тебя пугает в этом? С резкостью Уэнсдей произнесла: — Ничего не может меня испугать. Её взгляд выражал очевидную угрозу, которую хотя бы не произнесла вслух, что он посчитал хорошим знаком. Чуть усмехнувшись, Торп кивнул: — Конечно. Я имел в виду, чего именно ты не хочешь, когда мы говорили про… отношения? — Он сглотнул, ощущая неловкость при последнем слове, в которое вкладывал большое значение. Уэнсдей нахмурилась: — Ты решил взять на себя роль моего психотерапевта? Ксавье рассмеялся, пожав плечами: — Ну раз у нас уже нет возможности посещать профессионалов, придётся обойтись помощью друг друга. Она лишь хмыкнула: — Что ж, можешь попробовать. Но предупреждаю: все, кто были в этой роли, имели неприятный конец. Он не желал вдаваться в подробности, радуясь согласию на эту попытку. И потому кивнул: — Итак… — Ксавье поднял брови, ожидая ответа на уже заданный вопрос. Уэнсдей чуть дёрнулась, моргнув, что говорило о том, что она не чувствовала себя комфортно, чего он не желал: — Тебе не… — Я не хочу многого, — Она перебила его с уверенностью, продолжая ровным голосом. — Этой особой ловушки: стать как мои родители. Частые свидания и признания, страсть, которую не сдерживают ни минуты, как бы это не выглядело тошнотворно. Свадьба после школы и отказ от своей карьеры и свободы ради семейных ценностей. Её голос был полон презрения, которое копилось в ней с тех пор, как Уэнсдей стала замечать за родителями планы создать из неё их копию, будто они не замечали её взглядов на этот мир. Пусть в последнее время взаимопонимание обретать стало легче, особенно после недолгого ареста отца в Джерико, ведь ничто не объединяет сильней чем совместное попадание за решетку, но в их надеждах явно ещё оставались мечты о танце на её свадьбе и прочих гадких приторностях. Ксавье кивнул, чуть задумавшись. Уэнсдей даже было немного интересно, что он ей скажет. Похоже, она впервые с кем-то добровольно делилась этими размышлениями. И она ещё не могла понять, как к этому относится. Торп всё же проговорил: — Уэнсдей, я понимаю, когда родители возлагают груз своих надежд. Но в этом случае нужно помнить, что не все следует пути, как у твоих родителей. — Разве это не типичный сценарий? — Она испытывала некую озадаченность, когда Ксавье кивнул: — Это всегда индивидуально. Люди сходятся, могут влюбляться, остальное зависит уже лишь от их желаний. Вспомни Энид и Эйкса. Свадьбы в планах у них явно ещё нет, — Ксавье захотелось улыбнуться, представив возможную реакцию друга на такую мысль. Уэнсдей задумалась над таким сравнением: — Энид упоминала о своих мечтах о свадьбе, но всегда словами «может», «однажды». И она хочет обязательно поступить в университет. Ксавье кивнул: — И это вполне нормально. Твоим родителям, очевидно, повезло встретить друг друга так быстро и сохранить эти чувства. По большей части, это редкость, — О своих родителях он постарался не думать, чтобы не прибавлять больше сложностей. — И никто не посмеет заставить тебя отказаться от карьеры, потому что только ты решаешь, как построить свою жизнь. Уэнсдей почувствовала себя странно. Для неё всегда как пример отношений стояли родители, что навязывали ей свои идеалы о любви и страсти, считая это неизменным даром для всех смертных. Но о том, что есть другие алгоритмы, она хоть и знала, но никогда не принимала их возможными для себя. Теперь это приводило её к ещё большим противоречиями и нестыковкам. — Но разве, в конце концов, люди не приходят к браку как к неизбежной кульминации отношений, если сумели вытерпеть друг друга достаточное количество времени? Ксавье лишь повёл плечами: — Я не вижу в этом обязанности. Да, есть общественный шаблон из свиданий, любви, свадьбы и детей, но разве необходимо ему следовать, если главная цель в том, чтобы людям было комфортно вместе? Уэнсдей отвела взгляд, не скрывая удивление: — Ты так это видишь? Он кивнул: — В наше время эти элементы уже не так важны. Главное, знать, что дорогой тебе человек счастлив, доверяет тебе и ему хорошо быть рядом с тобой. Остальное условности, — Ксавье вздохнул, ощущая в себе необходимость спросить. — Тебе претит в особенности мысль о браке? Уэнсдей снова посмотрела на него, выглядя так непривычно открытой, и кивнула ему: — Я воспринимаю его как ловушку. Этот социальный институт существовал как принуждение, по своей сути, имея смысл только в объединении имущества. Люди лишь предали ему традиционность, ставя его в основы жизни, особенно для женщин. Для меня это открытое посягательство на свободу и независимость. Ксавье слушал, понимая, что это тема действительно затрагивала её, преследуя своими границами, которые ей претили. И он принимал данную точку зрения, не испытывая какой-либо горечи, ведь его не волновало наличие в отношениях зарегистрированного документа. Зачем, если это только причинит дискомфорт дорогому человеку? И он улыбнулся ей, проговорив: — Что ж, хорошо. Это вполне можно понять, пусть и не всем, к сожалению. Лично мне это безразлично. — Неужели? — Её тон выражал сомнение, и он кивнул под хмурый взгляд: — Это так. И зная, как ты воспринимаешь эту тему, могу уверить, что ни за что не предложу тебе заключить брачный союз. Уэнсдей не скрыла удивления, последовавшее от его слов. И оно также приносило необычное облегчение с нотками удовлетворения. — Это одни из лучших слов, что ты мог мне сказать. Ксавье улыбнулся, испытывая радость от того, как уголки её губ слегка поднялись в столь редком и прекрасном подобии улыбки, а в её глазах появилось нечто мягкое… Такой он вряд ли ещё мог видеть Уэнсдей и жалел, что в этот миг не мог запечатлеть её на портрете… за который она вполне могла бы нанести ему какой-то вред. Ксавье восхищался ей, вопреки всему, не желая покидать, как и избегать мыслей о ней. И теперь его надежда, что таилась и крепла, охватила его душу, дав той смелости решиться сказаться своё откровение: — Уэнсдей, мне не важно, как это закончится. Не вижу смысла думать о конце, когда мы ещё толком не выразили чувства и намерения касаемо этого шанса. Она слегка отвела взгляд, также задумываясь: — Разве это не необходимо? Ксавье пожал плечами: — Боюсь, здесь нет верного ответа. Но это не мешает попробовать, — Он старался не забывать о дыхании, осознавая, что встал на опасный путь, но был уверен, что так правильнее — быть честнее. — Мне кажется, что это не будет так плохо: если ничего не выйдет, то расставание пройдёт с объяснением и попытками сохранить дружбу. Если, конечно, я не сделаю что-то, из-за чего всё кончится моими похоронами или объявлением об исчезновении при загадочных обстоятельствах, — Возможно, ему следовало насторожиться от того, как при последнем в её глазах мелькнул блеск хищника, но он продолжал. — А если… всё пойдёт хорошо и будет устраивать обоих, то можно это принять и дать чувствам жить, без ограничений социальными нормами. Уэнсдей молчала и думала. Она никогда не предполагала, что кто-то может попытаться понять её позицию презрения к общественным устоям, связанных с романтическими отношениями. Но Ксавье вновь сумел её удивить. Как и обещал, он не оказывал давления, просто делился своими мыслями. Она знала, что он примет от неё любое решение. Но вот только Уэнсдей не понимала, как принять его. При новых условиях возникшая неопределённость развивалась в ней словно опухоль, и надо было понять, как избавиться от неё. Ведь в отличии от настоящей болезни, эта давила и раздражала в неприятном смысле. Уэнсдей нашла взгляд Ксавье, что терпеливо ждал: — Значит, ты воспринимаешь всё таким образом? Он твёрдо кивнул: — Не вижу препятствий для этого мнения. Я уверен в своих желаниях и чувствах. И знаю, что твой комфорт имеет наибольшее значение. Она обвела его взглядом, отмечая, как напряжены были его мышцы, выдавшие, что он всё же нервничал. Уэнсдей решила говорить также честно: — Отношения со мной не из лёгких. Мне сложно думать о желаниях других, принимать всецелое внимание… Это кажется не… Она ненавидела, что именно сейчас не могла правильно подобрать слова. Но Ксавье двинулся ближе, отвлекая её: — Ты не обязана сейчас это решать. У тебя есть столько времени, сколько пожелаешь. К тому же, — Он усмехнулся. — Думаешь, я уже не осознал все риски, связанные с тем, чтобы быть рядом с тобой в столь привилегированном статусе? Уэнсдей нравилось, как он говорил. Как ни было унизительно признавать, но Ксавье действительно сумел убедить, что возможны и положительные стороны в том, как её сознание предало её в позволении развиться этим… так называемым чувствам. Было странно, что она честно открыла ему все свои сомнения — это для неё чересчур искренне, и всё же… Уэнсдей могла найти в этом нечто притягательное. Его внимательность, готовность ждать и, очевидно, принять её настоящую, позволив строить всё на условиях, что она позволит… Это давало ощущение контроля, который был для неё столь сладок и необходим, когда дело касалось её жизни. И ей ещё предстояло всё обдумать тщательно, всё взвесив и проанализировав, но это не мешало поддаться редкому желанию… На её лице появилась улыбка. Мягкая, не широкая, но невыразимо прекрасная. Ксавье чувствовал, как быстро билось его сердце, и с трудом осознавал, что она действительно дарила ему этот редкий момент. И смотрела Уэнсдей после всех смелых слов без желания его убийства, а с неким… предвкушением и любопытством. А Ксавье был уверен, что его лицо совсем не скрывало того, как он поражён, шокировано замерев перед ней. Хотя, может быть, ей это льстило. Так и было. Глаза его были полны искреннего удивления с приторной надеждой, рот приоткрыт. Уэнсдей не могла отрицать, что такая реакция ей нравилась, особенно тем, что могла довести его до почти шокового состояния. Это давало основу для простора фантазии в отношении него. Главное, не переборщить. Потенциал казался слишком большим, чтобы устраивать скорые похороны. Уэнсдей наклонилась к нему, остановившись очень близко к его лицу. Она могла ощутить, как резко оборвалось его дыхание, как участился пульс, зрачки расширились. Как и у неё… Уэнсдей закрыла глаза и иррационально прижала губы к его щеке, ощутив гладкую и тёплую кожу. Поцелуй, длинной в секунду, и она вернулась к прежнему положению, мысленно фиксируя результаты. А они были: Ксавье буквально застыл, его взгляд выражал истинный шок. Ей это нравилось. Однако теперь он моргнул и его губы обрели подобие улыбки, а к глазам вернулась та мягкость и надежда. Это было противно, в хорошем смысле… Уэнсдей осознала, что она и правда была бы не против поэкспериментировать с ним, исследуя и… познавая границы своих возможных эмоций, которые оказались не чужды её телу и сознанию. Она заметила, что Ксавье стал двигать ладонью, что до этого была на его коленях, потянувшись к ней, но замер… когда сбоку раздался скрежет двери, смешавшись со звонким голосом Энид: — Уэнсдей, прости, я знаю, что у тебя писательский час, но я… Наступила тишина, когда она увидела их. Энид застыла, моргнув, затем ещё раз. А после сделала вдох и улыбнулась: -Ксавье! Какой сюрприз… — Он уже уходит, — Резкий тон Уэнсдей прервал возможные комментарии соседки. Аддамс краем глаза наблюдала, как от быстрой смены обстановки Ксавье овладело застенчивое смущение. Вероятно, ему было более неловко из них двоих. А к такому состоянию могла приводить его лишь она… она возьмёт эту монополию, если примет решение в пользу его предложения об отношениях, если так можно расценивать их последние откровенные разговоры и прикосновения. Она нашла его взгляд, и Ксавье кивнул: — Да, верно, — Он нервно встал, проведя руками по карманам. — Что ж, Энид, был рад видеть. Уэнсдей, — Снова этот взгляд… с приторной эмоциональной нежностью, которая в ней отзывалась всё тем же мерзким липким приливом. — До встречи. Как только его фигура скрылась от их взоров, Уэнсдей ощутила, как на неё выразительно уставилась Энид, явно ожидая объяснений: — Итак… Аддамс подняла на неё пустой взгляд: — Что? Энид закатила глаза, вздохнув: — О, Уэнсдей… Ну ты же не думаешь, что я просто упущу тот факт, что я возвращаюсь в нашу комнату во время твоего «особого» часа, так как у меня отменили факультатив, готовясь к твоим язвительным вставкам, и вдруг застаю тебя с Ксавье, которому нельзя тут находиться, — Она игриво подмигнула, зловеще продолжая. — Причём я успела уловить те томные взгляды, которые вы бросали друг на друга, не говоря уже о том, что он буквально был очень близко к тебе, нарушая любимое тобой личное пространство. И моё чутьё ведёт к тому, что здесь явно таится нечто интересное. Аддамс же только встала и вернулась к своей пишущей машинке, сухо отвечая Синклер: — Ты же в курсе, что чуять можно лишь конкретные существующие объекты, а не материально-пустые предположения? Энид не отступала, подойдя к подруге: — Уэнсдей, ты же знаешь, что не я отстану. А ещё могу поставить новый плейлист от Тейлор Свифт прямо сейчас. Аддамс медленно повернулась к ней: — Начинаешь применять шантаж в изощрённых формах? Это достойно уважения. Потому выдвигаю встречное предложение: я отвечу на твои банальные вопросы, связанные с обнаруженными тобой деталями, но это будет не сейчас. Энид радостно всплеснула руками и закивала: — Чудесно! Синклер вернулась на свою пёструю до боли сторону, а Уэнсдей к своему тексту. Благо, она отправила Вещь по делу, иначе бы и он пристал. А она не хотела тратить на них время, чувствуя, что ей действительно нужно затеряться в своём повествовании, даже если сюжет придётся испортить намёками на романтическое влечение. Ничто ведь не мешало ей попросту убить одного из героев, устроив похороны в качестве компенсации. Да, этот вариант был для неё. Руки уже поднялись над аппаратом, когда позади раздался новый звон голоса: — Я тебе обязательно напомню об этом. Уэнсдей сдержала своё раздражение и лишь в типичной форме ответила: — А я напомню, что в случае распространения полученной в этих стенах информации, тебе вряд ли понадобятся твои тошнотворные лаки для ногтей. Уэнсдей приступила к работе, не видя хитрой улыбки Энид.