Внутри Евы

Темный обсидиановый силуэт нарисовался в дверном проеме, его ажурные рога ветвились, заслоняя собой свет, тонкий холодный свет энергосберегающей лампочки. Желтые глаза-фары смотрели не мигая. Он прошел в комнату без спроса, без стука, и сел в уголке. Сел и уставился на меня, его козья морда ничего не выражала. Совершенно ничего. Улыбался ли он или злился? Давно не видел я его, но соскучиться, признаться, не успел за две сотни лет. Кот встретил гостя воплем и грациозно соскочил под стол. Вениамин Савельич шипел, что есть мочи, кажется, собрав всю храбрость, которая была в его тщедушном кошачьем тельце. Я устало зевнул: день был такой долгий, а ещё этот вечер встреч. Столько гостей сегодня, а я гостей не жалую с 1542 года. Ну, знаете, все эти рейды в безвкусных рясах, костры, вакханалии с факелами, злые и голодные крестьяне. Откроешь так дверь, а там товарищ-инквизитор с друзьями ручонки свои потирает потные: "Пройдемте с нами" ... «Какими судьбами, Рогатый?» Козья морда не ответила. Только пару раз моргнула: оценивала обстановку. Укутав тело Евы в теплый шерстяной плед, я сел на кровать, скрестив ноги. Будь я человеком, должно быть, вид этого существа вызывал бы во мне неистовый ужас, он взывал к тому первобытному чувству страха, что таился глубоко внутри, в каждом живом существе. Благо, живым существом меня можно было назвать с большой натяжкой. Дело пахнуло недобрым: сначала эти фокусы с Зазеркальем, девчонкой, заметавшейся в Межмирье, теперь — Рогатый. Явился однозначно не по мою душу. Здесь попахивало сделкой. Да что уж там, здесь разило сделкой за версту. Длинная, сбившаяся в колтуны, шерсть покрывала всё тело этой гигантской козлиной туши, хоть косички плети. Рогатый вздохнул, (или мне так показалось). Он повернул голову на бок, минусы-палочки в янтарных глазах закружились, заплясали, как черти. Я услышал голос, скрипучий, невнятный, как старые половицы в деревенском доме, однако Рогатый и рта не раскрыл. Голос сказал: «Сколько лет, сколько зим, Добрый Друг. Не ожидал, что встретимся, да ещё при таких обстоятельствах», - Козёл почесал голову, на пол осыпалась сухая листва и, кажется, мёртвые мухи, (или блохи), - «Стало быть, Сосуд пуст?» «Ну, как пуст», - усмехнулся я, демонстрируя себя во всей красе, разведя руки. «Где девчонка?» «А черт её знает», - какая ирония: я улыбнулся своей шутке. «Шутить изволишь? Во что ты превратился, Друг Мой, посмотри только на себя: ведешь существование ничем не достойней паразита. Как ты докатился до жизни такой?» «Я по крайней мере не кормлюсь доверчивыми школьницами, Козлоногий». Рогатый поднялся на копытах: его тень заслонила свет. В комнате потемнело. Он навис надо мной грозной махиной, его рога, кажется, разрослись ещё гуще прежнего. Запахло чащобой, валежником, мокрой травой. Мрачными алтарями времен язычества, среди непролазных лесов, заросших троп и пения, скрытых в тени, черных птиц. Я почувствовал это всем нутром: сладкий привкус тьмы. «София передавала привет тебе, Эон. Так ведь теперь тебя зовут, верно?», - он застыл на пороге, заслонив собой весь дверной проем: темная пропасть, мгла и только. Рогатый клубился, как дым. - «Я найду её, ты же знаешь. И прихвостней её найду. Друзей. Мальчишек. Всех найду. Каждого. За каждым явлюсь...» Дым развеялся. В коридоре снова загорелся свет, тусклый, холодный, фальшивый. Я молчал. Я молчал, раздумывая над случившимся, над тем, что сказал мне Рогатый. "Мальчишки, значит?" Вениамин Савельич горделиво высунулся из-под стола, смело и отчаянно размахивая куцым хвостом: «Это ещё что за козёл был?» «О, дорогуша, осторожней с выражениями. Это древнее зло, зло, стоящее у истоков рода человеческого, тот, с которого всё началось когда-то. Эта козья рожа ...» «Такое же древнее, как ты?» «Какое же я зло, дорогой, я так, паразит, как все изволят выражаться, веду плачевное существование...», - я взглянул в зеркало. «Что же ты наделала, Ева?»