День за днем. Эпизод 1

Через два часа я с триумфом выхожу из зала нашего мероприятия. Да что я - все довольны до пузырей, особенно Наумыч. Я иду последним, позади толпы, отдуваясь и нервно застегивая пиджак. И слушаю восторженный голос Егорова, разносящийся по холлу редакции: - Всем большое спасибо, господа! Ему вторит довольный баритон Лазарева: - Господами мы были два часа назад, а теперь партнеры. Так сказать, в одной подводной лодке… Вы, знаете, я должен признаться, что когда мы шли к вам, у нас было масса вопросов. Но выслушав до конца вашего очаровательного докладчика, не осталось ни одного. Антон тоже вставляет в рефрен свои три копейки: - Ну, я думаю, что это заслуга всего коллектива. Коллектива, коллектива… Про коллектив не спорю, но мог бы и меня…, то есть Гошу, похвалить и поздравить, друг, все-таки. Тем временем, Лазарев продолжает осыпать сотрудников «МЖ» комплиментами: - Безусловно, у вас прекрасная команда. Где вы ее откопали? Наумыч рад похвастаться: - Вы знаете, у меня есть волшебная лопата, но я ее никому не показываю. Это специфика нашей профессии. Недавнее волнение все еще не отпускает меня - пальцы бегают по пуговицам рубашки, потом хватаются за воротник, пытаясь что-то подправить. Голос Лазарева продолжает литься, словно мед из бочонка: - Правильно делаете, а если показывать, то только иногда, партнерам. Наконец, счастливый Егоров объявляет народу долгожданный фуршет: - А чтобы наше плавание было успешным, всех приглашаю в бар. Прошу! Представитель инвесторов обрадовано поддакивает: - Замечательно! Пока многочисленная компания заходит в подошедший лифт, Валик вдруг оборачивается ко мне, плетущемуся, кажется, одним из последних: - А ты к нам присоединишься? Какая на хрен пьянка, у меня проблем выше крыше и полная прострация, как их решать. - Не, я не могу. Егоров тоже оборачивается и строго командует: - Есть вещи, которые надо делать через не могу. Спорить с ним не хочется. Кошусь на Калугина - он топчется рядом, отсекая путь к отступлению. Идти с ними или нет? Вообще-то выпить сейчас не помешает. - Если только на пять минут Говорю неуверенно в пространство и захожу в лифт. *** Скоро мы все уже в «Дедлайне» и ждем, когда нам накроют сдвинутые в гусеницу столы, и начнется фуршет. Егоров меня не выпускает из виду, так что не сбежишь, и по его настрою чувствуется посиделки, точнее постойки с рюмкой, затянутся не на один час. Наконец, все готово и народ с бокалами в руках выстраивается вдоль стола. Бросаю сумку и портфель на ближайший диванчик у стены и присоединяюсь к массам. Наумыч берет на себя обязанности тамады — тосты сыплются, как из рога изобилия и время летит незаметно. От шампанского плавно переходим к напиткам покрепче, и я уже не раз успеваю подлить себе в рюмку коньяку. Тамада снова затевает речь: - Друзья, у меня тост. Хочу всем нам пожелать здоровья. И хочу пожелать нам везенья, потому что на «Титанике» здоровья было много, а удачи мало. Рядом стоящий со мной Лазарев бубнит: - Грамотно. Егоров продолжает: - Да, заряжай! А теперь слушай мою команду. Правым бортом бронебойным… Пли! - Ур-р-ра! Все тянут друг другу бокалы, в радостном желании зафиксировать восторг победы совместным чоканием. Я опрокидываю в себя еще одну стопку с коньяком и прислушиваюсь к себе… Кажется, нервный психоз отступил полностью… Подвыпивший Лазарев, пытается найти во мне собеседника и путано старается перекричать музыку: - Я, все забываю, как прости, вас…, тебя…, вас..., как…? Самому бы не забыть, как: - Маргарита, можно просто Марго. - Марго. Скажу честно — я редко могу слушать женщину более двух часов… Ха-ха... Все-таки, вам это удалось. Кричу на пределе голосовых связок: - Спасибо, я старался. Константин Петрович недоуменно хлопает ресницами: - Что ты делал? Блин, поменьше бы надо болтать… Поправляюсь: - Старалась! - А-а-а. Соседство становится опасным и я пытаюсь уйти в толпу, но натыкаюсь на Антоху. Тот поднимает бокал, вроде с поздравлением, но слова говорят о другом: - Да, действительно, это было феерично. Мы с Гошей взбивали эту сметану целый год — и тут появляешься ты, и снимаешь все сливки. По-моему, это несправедливо. Вот, суслик. Сметану он со мной взбивал. Ведра ты подносил, да смывки отмывал… Мне неприятен его наезд, и я пытаюсь Зимовского отшить: - Ты смотри, аккуратней, а то язва откроется на нервной почве. Антон прямого намека не воспринимает и бычится: - Чего? - Ничего. Обхожу его и протискиваюсь ближе к столу, где опять пью. Здесь ничего не изменилось и Егоров продолжает радоваться жизни: - Я вам скажу, что еще одно такое утро я бы не пережил. Марксисты — ленинисты, как говорят англичане — самое красивое в футболе, это счет. Так что за Реброва я возьмусь завтра, а сегодня — все! Бухаем! Я прощаю… А, нет, угощаю!... Ну, надо же, я своему коллективу говорю «бухаем»... Еперный театр, сегодня действительно исторический день. Похоже, Наумыч уже даже для себя хорошо принял на грудь, а он выпивоха знатный. Антон вопит: - Борис Наумович, давайте за вас, мы вас обожаем. Урра-а-а! * * * Прихватив с диванчика сумку, извлекаю из нее телефон. Среди шума и криков пытаюсь дозвониться Анюте. Мою голову, несмотря на обилие выпитого спиртного, сейчас занимают две проблемы, и по одной из них я хочу поговорить с подругой. Сомова отвечает быстро: - Да, Гош. - Выручай, слушай, мне капец. - Проблема с презентацией? Из-за гама приходится напрягать голос: - Да, причем тут презентация! Ты нашла мне эту стерву? - Карину? - Кого еще-то? - Я звонила мобильным операторам, они сказали, что номер вообще аннулирован. - Бли-и-ин. Ну, сука! Анька язвительно хмыкает: - Игорь Семенович, ну, теперь вы понимаете, что значит кувыркаться с бабами, про которых вы ничего не знаете? Где живут, где работают… Она вдруг ускоряется, меняя тон: - Гош, я больше не могу с тобой говорить, у меня эфир. Ною в трубку: - Анечка, родная, сделай что-нибудь, пожалуйста. Я, сейчас, сдохну. Забери меня, отсюда. - Гош, я не могу тебя забрать — я в студии. - А я в заднице! Анечка, ну, сделай чего-нибудь, а? - Все Гош, не могу говорить, я тебе перезвоню. Вот и поговорили. Тащусь назад к столу и наливаю себе еще коньяку. Если у Карины номер аннулирован, то узнать адрес бывшей владелицы симки не получится даже через милицию… Господи, что же делать? Неподалеку топчется Калугин с трубкой у уха и я невольно прислушиваюсь к разговору: - Я же тебе сказал — у нас сегодня пре-зен-та-ция. Да, скоро буду. Я тебя тоже люблю. Все котенок, пока, давай. Блин, у всех приятные дела, котята, цыплята… Один я — урод недоделанный… Изобилие выпитой жидкости напоминает о второй проблеме, давящей на мой мозг. Причем проблеме усиливающейся с каждой минутой — ужасно хочется в туалет, где я не был практически, с самого утра, а у женщин как известно, мочевой пузырь меньше мужского. До дома, чувствую, не дотерпеть. Вздохнув, начинаю потихоньку пробираться к выходу, расталкивая танцующих: - Извини, братан. Не успеваю пройти и двух шагов, как слышу рядом голос Андрея: - Марго! Ты как? Останавливаюсь. Марго - это ко мне, надо отвечать. - Никак. - Трудный день? - Не то слово, Калуга. - Слушай, откуда ты знаешь, что меня так зовут? В моей окосевшей голове уже раздрай, и у меня не получается остроумного ответа: - А… Что трудно догадаться? Калугин, значит, Калуга… Я смотрю, ты тоже рад, что Ребров свалил. - Почему? Почему, почему …Потому , что я вчера устроил тебе головомойку. - Говорят, что вы с ним не очень ладили. - А кто говорит? - Общественность. - Ах, общественность…, общественность всегда говорит. Мы с ним, конечно, разные люди и у нас с ним были чисто творческие разногласия. Я его всегда ценил и уважал, как профессионала. Гладко стелет. Смотрю на него осоловелыми глазами: - Это ты говоришь мне, потому что я его сестра? - Нет, не поэтому - А почему тогда в прошедшем времени? Были…, уважал…. - Ну, это случайно. Пьяно вздыхаю - что-то я заболтался, а ведь шел с определенной целью: - Ладно, не парься. Я тебя тоже…, в смысле Гоша тебя тоже…, ценит как профессионала. Потом концентрируюсь на поставленной задаче: - Пойду, отолью… * * * У дверей туалета сталкиваюсь с выходящим мужиком, и мы переминаемся друг перед другом, торкаясь то вправо, то влево. Мне уже не до танцев и реверансов и я тороплю, не слишком вежливо: - Ну, чего встал как баран! Давай, бей копытом, туда или сюда. Это придает ему решимости, и он, наконец, отступает в сторону. Я прохожу внутрь, отрываю бумажное полотенце и, подойдя к раковине с зеркалом, промокаю вспотевший лоб и шею. В отражении ряд стоящих у писсуаров мужиков дружно поворачивает головы в мою сторону. Нет, чтобы побыстрее сделать дело и освободить место… Тут, можно сказать, очередь уже, а у них смотрины. Я поворачиваюсь к ним лицом и спрашиваю у ближайшего, таращащего на меня глазенки: - А чего это ты, голубец, уставился-то. Вам гей — парады запретили, вы теперь здесь тусуетесь? Шарю рукой в поисках ширинки. И не нахожу! Блин, я же в этой долбанной юбке! Совсем мозги плывут. Извиняюсь перед парнями: - Перепутала, с кем не бывает. Закидываю сумку на плечо: - Все, пошла к девочкам. У девочек же прикольнее, да? Зря только мужика обидел. Хлопаю его по плечу: - Продолжайте, продолжайте… И быстренько сматываюсь. * * * Дверь со значком женской фигурки рядом и я ныряю туда. Здесь также людно, как и у нас в мужском, только контингент непривычно другой — пара девок крутятся у зеркала и вскоре уходят, еще три тетки жмутся у стенки возле кабинок — ждут своей очереди. Мне здесь неуютно, рядом с ними, и неприлично, будто подглядываю, но делать нечего — приходится пристраиваться к ним и крутить головой — данная обстановка мне в новинку и, надеюсь, осваивать мне ее не придется слишком долго. Все почти как у нас, только здесь нет лишних «приспособлений» вдоль стены, а на свободном пространстве в углу висит еще одно зеркало в обрамлении искусственной листвы. Смотрю на часы на руке — господи, ну, что там внутри так долго делать-то?! Наконец, заветные кабинки одна за другой освобождаются. Из последней выходит не слишком на вид опрятная деваха, я тут же устремляюсь на ее место, закрываю дверь на защелку и замираю….Так и что теперь? Руки пытаются привычно что-то делать, но на мне сейчас совсем иная, можно сказать нетрадиционная, форма одежды. Дома проблема решилась быстро, но там была пижама, останки моей мужской жизни. Так, надо успокоиться и осмотреться. Вижу крючок на стенке сбоку и вешаю на него сумку, потом прилаживаю туда же пиджак. Попытаемся идти проторенным и понятным путем — так надежней. Стараюсь стащить юбку вниз, как штаны, но этого не получается — слишком узко в талии, а расстегивать все эти крючки и пуговицы без Аньки я боюсь. Капец и как быть? Задирать вверх или все же расстегивать и тянуть вниз? Задачка не для мужского ума. Издав недовольное мычание, тащу плотный подол узкой юбки вверх, словно кожуру и замираю, пораженный ужасной мыслью — неужели вот так вот, придется корячиться каждый божий день? Да еще на долбанных каблуках?! Блин, извращенец! Это же удавиться можно! Весь красный от стыда, бросаю взгляд на унитаз, и мой затуманенный мозг переключается на другую проблему, порождающую всплеск чувства брезгливости — вспоминаю пьяную мочалку, которая, только что, на нем восседала. Кто ее знает, где она таскалась… Садится на ее место, мне вовсе не хочется. Поднимаю глаза к потолку - о, господи, за что мне все это? Вздохнув, отматываю и отрываю несколько витков туалетной бумаги от рулона и кладу ее на сиденье… Капец, у нас в редакции, в женском туалете, наверно, такой же проходной двор… Может еще потерпеть? А потом, спустив трусы, тоскливо пристраиваюсь сверху. Если бог хочет сделать жизнь мужчины ужасной, ему достаточно превратить его в женщину. *** После дамской комнаты возвращаюсь в зал — моей надломленной психике срочно требуется анестезия в виде нескольких порций спиртного. Оставив сумку возле портфеля, с зажатым в руке мобильником, пробираюсь к столу и наполняю коньяком, до самых краев, вместительную рюмку. Но отпить успеваю только половину — телефон в ладони вибрирует, и я прикладываю его к уху. Из-за музыки и гама слышно плохо, и я пробираюсь сквозь толпу в поисках более тихого места… Ура! Это приехала Анька, и она уже ждет меня на улице! Это как нектар на мою израненную душу, и я, без промедления, рвусь на выход, туда к ней, моей спасительнице. Выскочив в ночь, еле удерживаю равновесие, вцепившись в ручку выходной двери. Это ж сколько времени мы здесь прогуляли? Практически, половину дня. Кошмар. Но, по крайней мере, на улице в прохладе, моя голова кружится не так сильно, как в забегаловке. Глубоко вдыхаю ночной воздух: - Фу-у-ух. А потом сгибаюсь, пытаясь остановить медленное кружение внешнего мира. За спиной слышится приближающийся голос Калугина: - Марго! Он выскакивает вслед за мной, с моими сумкой и портфелем в руках. Совершенно про них вылетело из головы. Я выпрямляюсь и он сует их мне в руку: - Подожди, ты забыла. - Спасибо. - Ты, в порядке? Конечно, нет. И морально, и физически. Что-то я не рассчитал с алкоголем. - Да, я нормально. - Давай, я тебе помогу. Он забирает мои шмотки назад, поддерживает меня, а я пытаюсь сделать шаг в сторону стоящей неподалеку машины… Там Сомик, там Анечка, спасительница моя. Увы, ноги ужасно болят, хочется снять туфли и идти босиком. И еще мне хочется поделиться этим горем: - Калуга, ты не в курсе, кто придумал эти гребаные шпильки? - Нет. На ступеньках моя нога проваливается вниз, и я ухаю куда-то в небытие, откуда меня тут же извлекает Калугин, успевая поймать под подмышки: - Так, тихо, тихо. Оп-па-на. Ну и видок у меня, наверно — одна лодочка слетела, глаза открываются с трудом, ноги не держат. Андрюха сжимает меня покрепче, потом встряхивает, пытаясь выпрямить и установить на ноги. Я, удерживая пьяное равновесие, тихонько бормочу: - Капец! Калугин вдруг отдергивает обнимающую руку: - Извини, я тебя, кажется…, я дотронулся до тебя. И что? Иначе же упаду. Поэтому только хлопаю ресницами: - В смысле? - Ну, в смысле…, вот. В смысле за задницу подхватил? Эх, Андрюха, мне бы твои проблемы… Отмахиваюсь: - А это… Господи, да лапай, сколько тебе влезет… Удерживая одной рукой меня, а другой сумки, он нагибается и шарит, где-то внизу у земли. Я, обхватив его за шею, с пьяным любопытством жду, стараясь не завалиться. - Сейчас, так давай, вот вторая туфля, я тебе помогу… Ножку давай. Ситуация кажется мне ужасно смешной… А если туфелька подойдет? Покачнувшись, интересуюсь: - Ой, я тебе Золушка, что ли? - Да. Нет, уж… Знаем, чем эти сказочки кончаются. Пытаюсь взять процесс под контроль и отдираю от себя его руку: - Дай, я сама! - Тихо, тихо. Его руки переползают с ноги на мои бедра и поднимаются выше. Я пытаюсь опереться на своего невольного помощника: - Фух. А потом обхватываю за шею двумя руками, так гораздо удобней: - Кстати, принц, а преврати меня в мужика, а? - М-м-м. Калуга улыбается. Наверно, не может… Жаль. Я отпускаю его шею, и, кажется, самостоятельно стою на своих ногах. Хотя и продолжаю опираться на его руку. Андрей бормочет, подталкивая к проезжей части: - Пойдем, по-моему, ты немножечко выпила. Совсем, чуть-чуть. Ха! Все-таки, смешной он мужик. Откровенно ржу: - Немножечко? Ты бы уже сдох! - Давай-ка… Есть предложение… Я тебе лучше вызову такси. Или сам довезу до дома, давай? Во-о-от, все мы мужики одинаковые. Его там, где-то, ждет телка, «котенок», а он тут меня клеит. Нет, Андрюха! Прилетела птица обломинго! Я уже относительно прочно могу стоять на ногах и даже балансировать с помощью портфеля и сумки. Так что отнекиваюсь:: - Не надо, тебя котенок ждет. - Какой котенок, Марго? Понятно… Конспирируется. Но Гошу не проведешь! - А чего ты квадратные глаза делаешь? Я слышал…а, как ты по телефону чирикал. - А-а-а. - Кстати, поздравляю, Гоша говорил, что ты у нас не по этим делам. - Спасибо. - А ты по этим… Хух… Ну, все… За мной приехали уже. Киваю на Аньку возле машины: - Все… Котенку привет. Потом плетусь к ней и слышу вслед: - Передам… Осторожней! *** Наконец, мы с Анькой едем домой. Все позади. От переполняющих чувств, рвусь облобызать свою подругу: - Ну, Анька, ты настоящий друг. Дай я… В полутьме ее щека украшается двумя разводами от губной помады. Ну вот, забыл об этой хрени. Сомова морщится: - Ой... Фу... Что вы там, керосин пьете, что ли? Я пьяно соглашаюсь: - Да… Плюс к тому, что женская печень хуже перерабатывает алкоголь. - Ты то, откуда знаешь? Многозначительно поднимаю вверх палец: - Я редактор мужского журнала! - Слушай редактор, а давай так договоримся — сейчас, молча, поедем, ладно? Оттопырив нижнюю губу, удивленно смотрю на подругу: - С чего это вдруг? - Потому, что я в эфире еще. Алле, Руслан? Ее тон меняется на диджейский: - Ну, что ж, мы продолжаем наш эфир, напоминаю, что с вами Аня Сомова и это была группа «Рейкьявик»…. Анюта косится на меня и качает осуждающе головой: - И так, я напоминаю, что с вами Анна Сомова, надеюсь, вы еще не переключились. В полутьме салона мне становиться все хуже и я вою: - Бли-и-ин, ну на хрена я столько набухавил, а? Над ухом Анька продолжает тараторить: - А, извините, пожалуйста, у нас тут небольшие помехи на линии. Ну, как говорится, помехи для беседы не помеха. Я валюсь в ее сторону: - Что, реально женский алкоголизм не лечится? Голос Сомовой слегка срывается: - Вот, например, у меня есть и первый звоночек. Алле, здравствуйте, представьтесь. Анюта толкает меня в бок, и я теперь заваливаюсь в другую сторону, к автомобильной двери. Тон подруги становится настойчивым: - Представьтесь! Начинаю неуверенно бубнить: - А... Го.., а… Маргарита.. - Прекрасное имя, почти как у Булгакова. Глаза слипаются все сильнее, и я громко ворчу: - Да не надо мне Булгакова, ты мне лучше ведьму эту найди! Анька продолжает орать над ухом: - Маргарита, Маргарита, вас плохо слышно. Наверно, у вас сегодня был непростой вечер? Плохо слышно? Я пытаюсь взбодриться и не потерять нить разговора: - Вечер… У меня денек был, кому скажи — не поверит. - Вы нам расскажите — мы поверим. Вас кто-то обидел? Мужчина? Или женщина? - А, э-э-э…. Утыкаюсь носом в боковое стекло и почти отключаюсь от внешнего жужжания: - Алло, алло, вас неслышно. Эх, сорвалась наша Маргарита. Ну, похоже, ее действительно кто-то сильно обидел. А я обращаюсь ко всей прекрасной половине человечества. Так! Не спать! - Девчонки, возможно, кого-то из вас очень сильно обидел парень, и вам удалось ему отомстить. Пожалуйста, звоните, делитесь с нами. Вдруг нам удастся найти рецепт против тех, кто нас обидел. Давайте скажем твердо «нет» нашим обидчикам. А значит, я жду ваших звонков. К концу ее монолога я уже отпихиваюсь от двери и сижу почти прямо, немного соображая: - Ты чего, реально думаешь, что эта конченная Карина возьмет телефон и начнет тебе наяривать? Сомова отмахивается: - Слушай, я, по крайней мере, хоть что-то делаю. Воспоминания о Карине слегка прочищают мои мозги от алкогольного угара и я снова начинаю ее костерить: - Вот, тварь, вот, тварь, нет… Взяла и все концы обрубила. Все! Анька вдруг поворачивается ко мне и задирает вверх указательный палец: - О! Гостиница! Я тупо смотрю на ее наманикюренный ноготь: - Что, гостиница? -Ты помнишь, ты говорил, что вы в какой-то гостинице с ней кувыркались? В моей башке что-то начинает шевелиться, но не до конца: - И что, в гостинице? - Слушай, Гош, ты с тех пор как стал бабой начал резко тупеть. Ну? - А…В «Золотом яблоке». Это там, на Малой Дмитровке. Сомова, молча, перестраивает машину в другой ряд на разворот. Через несколько минут я уже почти бодр и полон надежд. Как же я сам не допер? * * * Через двадцать минут мы у цели. Решительно вхожу в двери гостиницы и широким шагом марширую к ресепшену, буравя взглядом администратора, как бык на красную тряпку. Небрежно бросаю сумку на его стойку: - Хай… Толстяк вежливо улыбается в ответ: - Добрый вечер, чем вам могу помочь? Сейчас… Сейчас сосредоточусь и выдам: - Управляющего, сюда, зови. - Простите? Главное не сбавлять темпа и побольше агрессии, я эту мягкотелую публику хорошо знаю – пока кулак к носу не подсунешь, так и будут блеять: - У тебя чего, тампоны в ушах? Я говорю, управляющего, сюда, зови! - Дело в том, что управляющего в это время, как правило… Прыгнув пузом на стойку, хватаю жирдяя за грудки: - Слушай, ты, урод! Я тебя сейчас стукну один раз по башке, и ты будешь какать, где попало. Я говорю: управляющего сюда, мухой! В голосе парня тревога, но он еще сопротивляется: - В чем, дело?! Анька прерывает порыв бывалого мачо и оттаскивает меня от стойки: - Стоп, я тебе говорю, иди в машину! Блин! Я мужик или не мужик! - Я сейчас его… Наконец-то проснувшийся толстяк вопит, правда куда-то в сторону: - Женя, позови охрану! Анюта разворачивает меня и толкает в спину, придавая направление движению: - Иди в машину! Пьяный пыл быстро куда-то уходит… Зато со спины прилетает моя сумка и шмякается рядом. Надо же… Я сказал «моя» бабской сумке. Докатился. Нагибаюсь поднять, а потом бреду на выход. Где-то краем затуманенного сознания слышу удаляющиеся голоса: - Гм, не надо охрану, пожалуйста. Извините, вас как зовут? - Павел! - Павел, вы простите мою подругу, она жена влиятельного человека. Просто они с мужем поссорились… Толкаю дверь и выхожу на воздух. Господи, какое, все-таки, это тело хилое. Даже в морду, никому, дать нельзя. * * * Сижу в машине, клюю носом. Через десять минут дверь распахивается и Сомова плюхается на водительское место, протягивая листок: - На! Держи! - Что, это? - Адрес, твоей Карины. Мое сердце подпрыгивает до небес: - Как, адрес? Подожди... Ты, чего, серьезно? - Что я, на Клару Новикову, по-твоему, похожа? Все никак не совладаю с радостными эмоциями: - Слушай, откуда? Ни фига, себе! Анюта горделиво хвастается журналистской хваткой: - Элементарно, Ребров. Администратор гостиницы вспомнил номер службы такси, которая довозила эту твою Карину. Волна протеста тут же лезет наружу: - Никакая она не моя, эта Карина! - Ну, хорошо! Довозила не твою Карину. В общем, я туда позвонила и нашла этого таксиста, который ее довозил. Мне уде невтерпеж: - И чего? Он тебе все рассказал? Сомова самодовольно смеется: - Слушай, поработай на радио с мое, с тобой и покойники заговорят. * * * Через полчаса мы уже на Садово-Кудринской, в каком-то арочном проезде, и я бегу весь растрепанный к заветному подъезду. Даже каблуки не помеха. Анюта следом еле поспевает. У входа стоит фургон, куда грузчики что-то затаскивают. Мне это не нравится, и я притормаживаю, заставляя Аньку уткнуться носом мне в спину: - Чего? Торкаюсь к ближайшему из грузчиков: - Мужики, вы с какой квартиры носите? - С сорок шестой... Точно, та самая, сейчас возьмем горяченькой: - Бли-и-ин. Летим дальше, мимо бабки — консьержки вверх по лестнице, пешком, лифт ждать некогда. Запыхавшись, вламываемся в открытую дверь и обегаем комнаты — пусто. Я выскакиваю на балкон и сверху наблюдаю хвост уезжающего фургона... Слов нет, одни эмоции: - Сука! Сомова вздыхает: - Ну, что, опоздали? Похоже съехала… На полу валяются фотки Игоря Реброва. - Как видишь. Я чуть ли не вою от обиды: - Одни проколы…Черт! Из меня, словно выпускают воздух. Я сникаю, не хочется ни говорить, ни думать. Всю дорогу до Ломоносовского молчу, не обращая внимания на Анькины попытки отвлечь разговорами и немного успокоить. * * * Дома, первым делом, иду переодеваться. Ха! Не тут-то было. Пальцы автоматически крутят пуговицы и скользят по гладкой материи в поисках края рубашки… Что-то не так… Смотрю вниз — блин, у баб же все не как у людей, все на другую сторону… А с юбкой вообще отдельная песня — и кто только эти крючки придумал? Как их расстегивать с длиннющими когтями, совершенно непонятно. Через минуту раздражение перехлестывает через край — хочется взять ножницы и отрезать все на хрен — и крючки, и ногти. Наконец, стаскиваю с себя всю бабскую хрень… Нет не всю, как руки не изворачиваю, но расстегнуть сзади застежку своего главного издевательства никак не удается: - Капец. Подтянув повыше пижамные штаны, приходится идти на кухню на поклон к Сомовой: - Ань. Помоги, а? Там чего-то заело. - Где? Поворачиваюсь к ней спиной. Анька секунду колдует и оковы падают: - Ничего, научишься. Обругать ее, за такое пожелание, нет сил. Блин, все чешется… Тут жмет, там трет…Лишь ворчу под нос: - Типун тебе на язык. Чтобы я еще хоть раз нацепил на себя эту фигню… Залезаю в куртку от пижамы и присаживаюсь к столу. Взяв бутылку, булькаю в стакан порцию виски, но не пью – уже не лезет. Хотя хреново даже больше, чем утром – прошедший день измотал и физически, и морально… Сомова куда-то уходит, а через десять минут возвращается, присаживаясь напротив, и я подаюсь к ней через стойку: - Что мне делать, Ань? - Прежде всего, успокоиться. Я бы посоветовала тебе поваляться в теплой ванне, с душистым толстым слоем пены, расслабиться, отключить мозги. - Я не умею. - А ты попробуй… Честно говоря, там для тебя уже все готово. Иди. Она кивает в сторону ванной. Я вздыхаю и тащусь туда, со стаканом и все той же бутылкой вискаря. Иду расслабляться — главное при этом не уснуть и не утонуть. Раздеваюсь, стараясь не смотреть вниз, перелезаю через край ванны и погружаюсь в айсберги пены. Улегшись, беру бокал с виски и делаю из него большой глоток — хочется побыстрее отвлечься от происходящего кошмара. Смотрю на плавающее в пене туловище и совершенно не могу увязать его с собой, со своим существованием, со своими ощущениями. Словно, я в дурном сне… , или компьютерной игре… Голова профессора Доуэля… Любопытство пересиливает. Я даже не уверен, мелькает мысль — вот, сейчас, дам команду руке — и ничего не произойдет…. Но она послушно тащится к туловищу, и тыкает пальцем в мягкую проминающуюся плоть… Я трогаю сосок и тут же отдергиваю руку, испуганный новым ощущением… Черт, что я делаю? Лучше воздержаться от таких исследований… Поднимаю ногу из пены и пристраиваю ее на краю ванны. Какая она непривычно маленькая и гладкая… Нет, нужно выпить еще! Глотаю остатки вискаря из бокала и погружаюсь с головой под воду… А потом выныриваю… Смотреть на эти чужие изгибы, на эту колышущуюся чуждую плоть, почему-то тоже называемую «грудь» и связывать все это с собой дико и невероятно. Дальше изучать и экспериментировать не хочется… Господи, когда же закончится этот ужасный день? Выбираюсь из ванны, кое - как обтираюсь, отжимаю мокрые волосы, и, нацепив пижаму, плетусь в спальню, оставляя на полу мокрые следы и роняя капли с волос. От двери слышится: - Гоша! Что ж ты делаешь-то? Анька бежит в ванную и тут же возвращается с полотенцем, в которое пытается замотать мои мокрые пакли. А потом так и вешает его мне на плечи, поверх пижамы: - Сиди, сохни! Я пока, там помою, и тут подотру. Сижу, сохну… В голову лезут дурацкие рифмы… Сохни — сдохни, сохни — сдохни… Жизнь кончена и просвета уже никогда не будет… Анька присаживается рядом: - Ты, может, таблетку выпей, а? Легче станет. Уже привычный хрипловатый голос похож на стон: - Да не станет мне легче, Ань. - Ну, а ты выпей, может, станет. - Ты себе даже не представляешь, как это — подходить каждый раз к зеркалу и видеть не себя. Что, вот это все, не твое. Вот мозги — твои, а это хрен знает чье… Ань, ты не знаешь, почему мне так хреново? Вот здесь, прямо, что-то крутит муторно, понимаешь? Сомова вздыхает: - Это тоска, Гош. Я уныло переспрашиваю: - Какая тоска? - Ну, тоска. Ты наверно раньше не испытывал этого чувства? Многие люди с ним живут. Но не так же! - Это чисто бабское, да? - Нет, это чисто человеческое. Она трогает мои волосы: - Уже почти высохли … Гош, все образуется… Завтра будет новый день. И, кстати, суббота — отдохнешь, выспишься… Я стаскиваю с плеч влажное полотенце, отбрасываю его прочь, на пол, и, молча, ползу в постель, под одеяло: - Погаси свет… Может быть, этой ночью, я, все-таки, сдохну?