День за днем. Эпизод 1

Утром просыпаюсь, как всегда сам, по внутреннему будильнику. Не открывая глаз, на автомате, сую ноги в тапки и тащусь в туалет. Автомат, видимо, не срабатывает, и раковина оказывается ближе. Подойдя к умывальнику, беру с полочки тюбик с пеной для бритья и выдавливаю на ладонь густую порцию, на ощупь. Только потом приоткрываю глаза… И замираю, не понимая…Смотрю на лохматую тетку в зеркале, незнакомую телку в моей клетчатой пижаме… Рукава и штанины явно длинноваты, смотрятся аляповато, но ей это видимо не мешает. Это собственно кто? И где в отражении я? Про собственное отсутствие мелькают дурацкие мысли о вампирах и привидениях. А потом изнутри поднимается, словно рвотная масса, волна панического ужаса… Она заполняет горло, нос, уши. Я пытаюсь ее прорвать и ору: - А-а-а! Не могу смотреть на это. Не желаю! У меня что, глюки? Или помутнение рассудка? Я выскакиваю за дверь санузла и вижу Аньку на моей постели - у нее вытаращенные дикие глаза и она присоединяется к моему ору: - А-а-а! Дергаюсь туда-сюда, не зная и не понимая за что хвататься и что делать. Ощупываю себя на ходу, чувствуя под ладонями, совершенно чужую мягкую плоть. Да что ж такое-то... Что происходит?! Ошалелое метание по квартире приводит меня на кухню, где меня наконец и настигает Сомова. У нее у первой вопли приобретают осмысленность, хотя больше напоминают растерянный испуганный ор: - Э… Ты кто такая?! Потом она вдруг кричит в сторону ванной: - Гоша… Блин, меня задолбали твои выходки! А потом снова набрасывается с воплями на меня: - Ты кто? Ты кто? Ужас отключает крошечные ростки логики и попытки в чем-то разобраться. Тупо ору в ответ: - Я, Гоша, я! - Кто «я»? - Ну, я это Ань, ну! - Кто я? - Ну, я, Гоша я! Сомова на миг зависает, в потом, зажав уши, визжит: - А… А я - Вася! Торкаюсь в ее сторону, делая мелкий шаг, но она отшатывается, почти трясясь от страха: - Не подходи ко мне! Это просто сюр какой-то, комната ужасов. Мозг пытается найти хоть какие-то возможные объяснения, но получается плохо. Вдруг меня озаряет: - Так, стоп — машина! Я все понял - я сплю. Естественно! Естественно, я сплю. Кидаюсь бегом в спальню и слышу вдогонку: - Э, ты куда? Все что мне надо сейчас, так это проснуться. Бормочу, уговаривая себя сделать это: - Твою мать! Приснится же такое. Такая хрень, твою мать! Запрыгнув на кровать, ныряю под одеяло и укрываюсь с головой. Сейчас я проснусь, и кошмар кончится! Анютин крик добирается и сюда, разрушая иллюзию: - Ты, куда? Одеяло сползает с меня, насильно стаскиваемое Анькой, и мы вновь оказываемся с Сомовой, лицом к лицу. Она таращит глаза и почти на пределе визжит: - Убирайся, я сказала! Проснуться не получается, но это единственная возможность остановить нарастающий бред. Извернувшись на бок, лезу в тумбочку за иголкой - по крайней мере так рекомендуют избавляться от сна во всех книгах Сходу схватить пакет с набором иголок не получается и я продолжаю шарить в ящике, истерично подвывая: - А-а-а… Где, она? До меня доносится сердитый окрик: - Алле, не трогай там ничего! Чувствую, как Анька, вцепившись мне в ноги, пытается оттащить назад, от тумбочки: - Не трогай ничего там, я тебе сказала. Наконец нащупываю булавку. Ожидание боли порождает внутри скулеж, прорывающийся наружу: - М-м-м… - Что ты там достала? Закрыв глаза и собравшись с духом, со всей дури втыкаю острие себе в ляжку и ору от боли и отчаяния. Это не сон! - А-а-а! Что теперь? Надо что-то придумать, надо что-то делать! Внутри все клокочет и взывает к действию. Хоть какому-нибудь! Соскочив с кровати, устремляюсь опять в гостиную. Вдогонку, слышится: - Э, ты что полоумная? Стой, я сейчас милицию вызову. Если не уберешься, я вызову милицию! Вот милиции точно не надо! Милиция разбираться не будет Закроет или психушку вызовет. Запнувшись, поворачиваюсь к подруге и отчаянно прошу: - Ань, не надо, ну! Это я. - Кто, я? - Да, Гоша, блин! - Психиатру расскажешь! Хватаюсь за голову. Бред! Бред! Наш невменяемый диалог прерывает включившийся автоответчик городского телефона. Мы замираем, вслушиваясь в каждое слово: «Ребров привет, это Карина. Надеюсь, ты уже вернулся с Юпитера? Поздравляю! Помнишь, я тебе говорила, что ты не знаешь, с кем связался? Ну, как? Тебя еще не проперло от новой оболочки? Тащись, моя красавица. Если хочешь, можем дружить. Целую, пока». Упс! Не знаю, как ей удалось… Но приходит тревожная мысль - я ей верю! Шиплю сквозь зубы: - Сука! Ну, тварь, тварь! Сорвавшись с места, на ходу подтягивая сползающие штаны, бегу назад в спальню в отчаянном стремлении быстрей добраться до мобильника. Сомова отстает на несколько шагов, но вопить продолжает: - Стой, куда ты опять? Стой, кому сказала. Не трогай телефон. - Да это мой телефон! - Не трогай! Запрыгнув ласточкой на кровать, опять тянусь к тумбочке, чтобы схватить лежащую на ней трубку и, вызвав список последних абонентов, нажать кнопку набора. Но бездушный голос только твердит, что чужой аппарат вне зоны доступа. Бли-и-и-н! Хочется завыть, что-нибудь разбить, сломать. Голос Сомовой продолжает талдычить в ухо: - Если ты сейчас не скажешь, кто ты, то я, вообще, не знаю, что я сделаю! И снова орет в сторону санузла: - Гоша! Вот чего туда все время орать? Или она думает у Гоши запор, и он там заперся? Через секунду мы уже вдвоем на кровати, поверх одеяла, забравшись с ногами, и орем друг на друга: - Ань, ну что ты заладила как попка. Гоша, Гоша. Это я, Гоша, я! - Да какой ты Гоша?! До меня вдруг доходит, что… У меня не только чужое лицо…, что я весь чужой… Не мужчина. Заглядываю за пазуху, а потом лезу в штаны: - Откуда это вымя? А где, где вот это? В ответ только Анькин растерянный ор, который ничего не объясняет и никому не помогает: - Да я-то, откуда знаю! Ты, вообще, кто? Пытаюсь собраться и на повышенных тонах все-таки добраться до ее мозга: - Ань, это я, я, я, Гоша! Эта тварь, эта конченая Карина! Ты что не видишь, что она со мной сделала? Сомова опять вопит, не желая верить своим глазам и ушам: - Да что она с тобой сделала, я ничего не понимаю! Кто ты? С этой рожей? Блин, ни малейшего намека! - Да откуда я знаю! - Так, тихо, подожди. Я не знаю, кто ты, откуда, но я тебя прошу, пожалуйста, просто скажи мне - где Гоша? Епрст, так и хочется выматериться… Я беру Сомову за плечи и трясу ее как грушу: - Что ж такое, Аня! Мы вчера, с тобой, ели суши, я тебе все, про эту дуру, рассказал, и потом я попросил сделать мне чашечку кофе, и наверно отрубился! Ну, что ты, ни хрена не помнишь, что ли? Я еще сказал, что ни с кем не смогу жить под одной крышей, кроме тебя. Твою мать! Ну, ты не помнишь, что ли? Из Сомовой словно выпускают воздух. Таращиться, будто стукнутая пыльным мешком: - Как? Гоша, это что, ты? Силы покидают меня. Я валюсь на кровать и тоскливо ною: - Ань, что со мной стало, а? * * * Мы идем на кухню, и я там достаю с полки бутылку виски, стакан и, пристроившись у стола, методично пью, порцию за порцией — то ли пытаясь забыться, то ли снять стянувшийся у меня внутри комок страха. Но не очень-то получается — время от времени заглядываю за пазуху, проверяю не исчезло ли там привалившее счастье и отчаяние возвращается: - М-м-м, уродство, какое уродство... Анька бродит по кухне и что-то гундосит, размахивая руками, потом присаживается напротив меня: - Слушай, ну я не понимаю, как такое возможно. Как такое возможно?! Я такое только в кино видела. - В гробу я видал такое кино, — вспышка злости заполняет меня.- Я сейчас поеду, я ее урою тварь, я ее в трехлитровую банку закатаю! - Ну вот, объясни мне. Как такое можно сделать с человеком? Как? Нервно огрызаюсь, наливая новую порцию вискаря: - Ань, хватит кудахтать «Как? Как?». Да вот так! Откуда я знаю, может она мне чего подсыпала. - Что она тебе подсыпала? По телевизору много всякой белиберды рассказывают: - Да, я не знаю. Хрень, какую-нибудь, гормоны, хреноны! - Слушай, ну, так не бывает. Сомова, своим упрямством, выводит меня из себя: - Ань, посмотри на меня. Вот, посмотри на меня и скажи, бывает такое или нет?! - Тогда, по порядку. Где, эта, твоя Карина живет, а? Вопрос не по адресу и я только мотаю головой: - Не знаю. - Ну, а работает где? Это тем более не ко мне, а к ее этому… Диме жениху. - Ну, не знаю! - Супер! Отлично! То есть, ты спишь бабой, и даже не знаешь, где она живет или работает? Я вскакиваю с кухонной табуретки: - Вот, именно — я с ней сплю, а не езжу по ее домом и работам! Анька возмущенно орет в ответ: - Где, ты предлагаешь, ее искать? Где, где… В Караганде. Ну не могу я сейчас думать, не могу соображать. У меня в башке комок полного отрицания всего и вся! Меня, Игоря Реброва, больше не существует! А мое я дергается и не может выскочить из чужой, причем бабской, оболочки. Из меня вырывается стон отчаяния: - Ань, отвали от меня! Ты, что, не видишь, что мне плохо! Опять сажусь, наливаю вискаря и опрокидываю стопку в себя: - Ань, ну, помоги мне, я не знаю, что мне делать. Торкнувшись, туда-сюда, Сомова принимается усердно о чем-то размышлять: - Хорошо. Во-первых, тебе надо вспомнить, что у тебя есть работа. И что это даст? Я взрываюсь: - Да какая на хрен работа! Я что, туда, приду сиськами трясти? «Здравствуйте, я ваша тетя!» Моя растерянность и злость находят прежний предмет для ненависти: - Я сейчас поеду, я урою эту тварь! Я ее под обои закатаю! Анюта прерывает мои угрозы: - Ты можешь, на секунду заткнуться? Можешь, услышать меня? Что я хочу сказать - напомнить хочу, что у тебя сегодня презентация! Ключевое словно и я словно натыкаюсь на стену. Мысли с собственных горестей перепрыгивают на горести планетарного масштаба, которые обязательно произойдут сегодня в «МЖ» из-за моего отсутствия: - Блин… Блин, точно. Что же делать? - Презентация…. — от бессилия я вновь завожусь. - Молись! Молись, сука, если я тебя найду! Сомова уже вошедшая в командный вкус, прикрикивает: - Ну, слушай, хватит вопить. Что ж ты разнылся как баба. Это невозможно слушать, просто! Но тут мой мобильник на столе начинает жужжать и я, отталкивая Аньку, бросаюсь к нему, как к спасательному кругу: - Алло, Карина! В трубке слышится осторожный голос Антохи Зимовского: - Извините, а я могу услышать Игоря? Растерянно захлопываю крышку мобильника и молча, плюхаюсь назад на табуретку. Анька смотрит с любопытством и торопит: - Кто там? Кто? Я весь трясусь в нервном напряжении – вдруг он меня узнал? - Это Антон, с моей работы. - Приехали, и что теперь? М-м-м? Нет, узнать меня невозможно! Он хоть и ближайший мой приятель, можно сказать друг, но если ему не рассказать и не объяснить, сам он меня под этой личиной точно не распознает. - Так, спокуха. Так, ладно, спокуха, спокуха… Снова хватаюсь за трубку: - Сейчас позвоню и все объясню. Сомова хватает меня за руки, мешая: - Не надо никуда звонить. Ты, что, с ума сошел? А потом отбирает телефон: - Не надо никуда звонить. Что ты собираешься объяснять? Ты что, хочешь, чтобы тебя, с мигалками, в веселенькое заведение отвезли, что ли? А ведь она права… Растерянность достигает предела: - Ань, что мне делать-то? * * * Ухожу в спальню, но по пути сворачиваю в туалет — терпеть уже, даже при осознании полной беспросветности жизни, нет никаких сил. Оттянув привычно вниз резинку пижамных штанов, пытаюсь что-то разыскать в своих мужских трусах и быстро понимаю бесполезность этого действия — капец, теперь придется меняться и приспосабливаться даже в таком элементарном деле, которое, можно сказать впиталось с молоком матери и делалось автоматически тридцать четыре года моей жизни. Глухо прорычав, спускаю штаны с трусами вниз и взгромождаюсь на унитаз…Найду эту суку — убью! * * * Спустя несколько минут, уныло сижу на кровати в одиночестве в собственной спальне. Мыслей никаких. Рядом преданно тявкает Фиона, и я хрипло причитая, жалуясь ей не непонятные перспективы наступающей жизни: - Бли-и-ин… Кому скажи, не поверят, ведь. Прямо любовь-морковь какая-то. Неожиданно внутрь входит Сомова, таща в охапке ворох одежды и комментируя мои стенания:: - Ну, с морковью, я так понимаю, у нас проблемы. Я угрюмо взрываюсь: - Спасибо, ты сейчас меня очень поддержала. Очень! Заметив, как она начинает перебирать свои тряпки, бросив их поверх покрывала, интересуюсь: - Ты, куда собралась? Анькин веселый ответ мне непонятен: - Да, это тебе! - Что, значит, мне? - То и значит. Ты что, в редакцию, голым поедешь? Не голым. Но можно же как-то, соответствующе, чтобы и мне комфортно и чтобы на мужика переодетого похож не был. А это все, что сюда натащила, слишком бабское… Я отмахиваюсь: - Не-е-е… Я эту хрень не буду одевать. Ты что, с ума сошла? Спасибо, не надо. Но Сомова лишь язвительно хихикает: - Да, куда ты денешься! Давай. Она, все-таки, заставляет меня подняться и снять пижаму. Критически оглядев, она, поджав недовольно губы, бросает в пространство: - Эти свои семейные труселя снимай. С женской одеждой они не катят. Перед ней? - Что-о? - Я говорю, не гармонируют мужские трусы с женскими колготками. С чем? - Чего-о? - Хочешь без колготок? Так, будет еще хуже…. Ты же не на колхозное собрание идешь, а на бизнес-презентацию. Представь, что о тебе подумают? Шлепаю губами, как рыба на берегу. Мне не хватает воздуха. Наконец, выдавливаю из себя: - Нормальные трусы… Сажусь на кровать и отворачиваюсь: - Не буду. Потом загораюсь новой идеей: - А можно я пойду в брюках?! Анюта отрицательно мотает головой: - Нельзя! В своих или моих? Цирк решил устроить? Для этих ваших…, инвесторов?... Ладно, брюки я тебе сегодня куплю … Может быть, без колготок тоже обойдемся — ноги загорелые, педикюр совсем свежий… Я с отвращением смотрю вниз. Блин, слово то, какое отвратное: «педикюр». А Сомова продолжает давить: - Но, ты пойми, день не будешь, другой не будешь, потом все равно придется. Женщина должна носить женское белье и одежду. Давай уж сразу, как в омут с головой! Обреченно вздыхаю: - В омут? Было бы, неплохо… Может, все-таки, завтра? Бросаю взгляд на часы на руке - время тает и надо решаться. Сдаюсь! Следующие полчаса Анька, с грехом пополам, наряжает меня в бабское шмотье. Сначала белье - то светлый лифчик, то черный, то одну блузку, то другую… Тьфу! Но терплю. Влезаю в юбку и пиджак. Все? Поправляю длинные волосы (блин, как же они меня раздражают — терпеть не могу, когда отрастают патлы) и смотрюсь в зеркало. Оттуда на меня взирает голубоглазая, среднего роста брюнетка, я бы даже сказал симпатичная. Одежка на тушке вроде смотрится неплохо, смеха или отвращения не вызывает. Покрутившись, скептически выдаю: - Капец, Зверев отдыхает. * * * Потом она, еще пятнадцать минут, что-то со мной делает — разукрашивает морду лица, причесывает, заставляет ходить по квартире в ее босоножках на серебристых небольших каблуках и с открытыми носком и пяткой. Туда-сюда, туда-сюда… Хорошо хоть не жмут, но все равно стоять неудобно, а ходить муторно. И еще меня напрягают раскрашенные пальцы на ногах — откуда, почему и отчего вдруг бордовые… Если Карина мне что-то подмешала, то кто, ногти то, раскрасил? И главное когда? Но вопросами задаваться некогда, тем более, что Сомова все время трамбует мой мозг: - Представишься Гошиной родственницей — сестрой или племянницей, например. А Игорь, скажешь, срочно уехал. Выкрутишься, в общем. Киваю, как китайский болванчик, почти не слушая: - Чтобы не сбиться, фамилия пусть будет Реброва, а имя… Может быть, Маша? Автоматически бормочу: - С Уралмаша. - Ну, сам придумай, какое-нибудь… Но такое, чтобы не забыть и не перепутать… Пока старательно марширую на каблуках, набирая километраж, Сомова уходит, а потом притаскивает в одной руке черную бабскую сумку под крокодила, а в другой сжимает еще пару туфель — закрытых лодочек на шпильках. Анька кладет все это хозяйство рядом с моим портфелем, в котором обычно таскаю ноутбук и документы, и потом добавляет, кивая на сумку: - Тут, все самое необходимое… И я, все-таки, положила упаковку с колготками, пригодятся. Молча иду дальше, стараясь сохранить равновесие — меня ее наряды, сейчас, меньше всего интересуют. - А еще одни туфли зачем? Как сменка, что ли? - Красивые. Ну, не хочешь, не бери. * * * Наконец, выходим из квартиры и идем к лифту — спускаться по ступенькам на каблуках, даже с моего четвертого этажа, равносильно попытке суицида. Как только выходим на улицу, и за спиной захлопывается дверь подъезда, возникает острое желание ринуться в обратном направлении. Проектируемый проезд 3538 - это не Бродвей, не Тверская, и даже не Ломоносовский проспект, но народу, перед которым будет позориться Игорь Ребров в бабском шмотье, шмыгает достаточно. Увы, путь к отступлению преграждает Сомова и я ошалело, ковыляю прятаться за угол, благо, что мы живем в крайнем подъезде. Слышу Анютин голос и высовываю нос наружу — обозреть, где она с машиной. До проезжей части,, где припаркован «Rand Rover» метров 20 и Анька кричит оттуда : - Ну, я долго еще буду тебя ждать? Придушенно шиплю: - Ань, ну, поближе подогнать нельзя, что ли? Подруга на уговоры не поддается и категорично огрызается: - Нет, нельзя. Надо было танк себе покупать тогда. Затравленно оглядываюсь по сторонам, никто вроде в мою сторону не таращится, но все равно тоскливо тяну: - Слушай, Ань, я не могу-у. - Ну, почему? Черт, неужели непонятно? Не хочу я выходить на публику, словно гей! - Да, по кочану! Потому, что я похож на трансвестита. Или вообще, хрен знает на кого! Анька злится: - Ну, не хочешь, как хочешь. Мне, вообще, на твой журнал наплевать. Мне, до него, до звезды. Все, я звоню в редакцию. Все такие нервные. Ладно, сдаюсь и кричу ей: - Стоять! - Ну, что? - Там, это… Никого нет? - Никого. Хватит уже ломаться. Красна девица, иди сюда. Иди сюда! Сумка на плече, в руках портфель с ноутбуком. Обреченно пытаюсь ковылять на гребаных каблуках. А еще приходится постоянно поправлять выбивающуюся из дурацкой юбки дурацкую блузку и стараться не упасть, когда вдруг подворачивается нога. Анька хватается за голову, глядя на мои трепыхания. Ну, да, я почти клоун. Я это признаю, и это помогает спокойней воспринимать происходящее.Садимся в машину — я пассажиром, Анька за руль. Пока едем, не вышедший адреналин заставляет нервничать и суетливо дергаться, все время что-нибудь поправляя и трогая. На Новопесчаной, на перекрестке горит красный, и мы тормозим. Анюта вдруг орет в приоткрытое окошко: - Эй, тебе что, альбом для рисования купить? Сорванец, самозабвенно пририсовывающий изображенной на плакате Сомовой усы, оглядывается и убегает. Вот оно, бремя славы. Анька оглядывается, ища у меня сочувствия: - Козел, а? Но мне не до нее. Внутренний мандраж не отпускает и только нарастает. В сотый раз поправляю воротничок на рубашке… Или блузке? Черт их разберет… Сомова орет в ухо, заставляя вздрогнуть: - Эй, ты меня слышишь? Слышишь, говорю, меня? Слушай, Гош, ты мне не нравишься! Давай, соберись, все будет нормально. Как-нибудь, проскочим. Давай, ты легенду помнишь? Так трясусь, что зубы дробь выбивают: - Д-да, помню я в-все. - Ну, давай. - Э-э-э, я Реброва, двоюродная сестра Гоши. - Так. - Его сейчас нет в городе. Не нравится мне все это, и внутренний протест заставляет немного взять себя в руки. Я пытаюсь убедить себя и Аньку: - Бред, это бред, понимаешь? Никто в это не поверит. Хрен, кто поверит в это. - Давай, ну, роди, что-нибудь свое. Ты же у нас гений креатива! Легко сказать роди… На светофоре зажигается зеленый, но впереди стоящая машина продолжает стоять. Непредвиденная задержка заставляет психовать, и я срываюсь на крик: - Ладно, ну все, поехали уже… Блин чего они все там умерли, что ли? Несколько раз нажимаю на кнопку клаксона. Никакой реакции, стоит как наср…но. - Сто пудово баба за рулем! Сомова одергивает: - Слушай, сиди и не дергайся, а? Мне нужно выплеснуть избыток эмоций, и я начинаю вылезать из машины: - Так, стоп – машина! Давай ты будешь сидеть и не дергаться. А вашего брата лечить надо. - Вашего брата… На себя посмотри! Подхожу к стоящей впереди машине. Вот дура, губы красит, а все должны стоять и ждать. Одно слово - блондинка. - Понятно… Наклоняюсь к открытому окошку: - Слышь, ты, овца… Свисток дома красить надо. Или ты забыла, где руль? Девица ошалело опускает руку с помадой: - Чего? - Того. Продай свой гроб, купи мозги! Моя визави, очнувшись, огрызается: - Рот свой закрой! Хамка! - Чего ты сказала? - Уши мыть надо, поняла? В таком ключе, чую, словесный поединок может затянуться, и мы с места долго не сдвинемся. Приходится отступить с боем, нанеся последний удар сопернице: - Слушай, курица безмозглая, твое счастье, что ты баба, а баб я принципиально не бью. Разворачиваюсь и иду назад к машине, оставляя блондинку беситься за стеклом. Сажусь на свое место и получаю от Аньки укоризненный взгляд. - Ну что, проорался? Демонстративно отворачиваюсь. Я прав, чтобы она не говорила. *** Наконец подъезжаем с Анкой к редакции, и она притормаживает возле тротуара. Я продолжаю трястись и Сомова, глядя на меня, командует: - Все! Ни пуха. Ну, чего ты сидишь, давай выметайся, мы уж приехали. Вся моя былая уверенность, весь мой порыв спасти «МЖ» от позора, вдруг, куда-то, улетучиваются и я пищу бабьим писком: - Анька, я… Я не могу. - Опять, двадцать пять. Ну, что ж ты разнылся то. Ты баба или мужик? Ее слова, словно подзатыльник слабаку и нюне, и я, встряхнувшись, снова готов идти в бой: - Сама ты, баба! - Вот и иди… Раз мужик. Вылезаю из машины, разглаживаю смявшуюся юбку и перекладываю портфель из руки в руку, поудобней. Теперь глубокий вдох и успокоиться. Анька тоже вылезает и кричит мне вслед: - Сумочку забыл, подожди! Испуганно оглядываюсь: - Какую сумочку? Сомова машет выданной мне женской сумкой, оставленной в машине: - Вот, эту. Блин! Ну и на фига она мне? Таскать лишний груз: - А нельзя без этой хрени, а? - Ты, что! Там тушь, тени, помада. А то они мне как мертвому припарка. Ладно, хрен с тобой, нельзя, так нельзя. Беру женский прибамбас под подмышку: - Ну, все? Анюта вновь недовольна: - Ну, как ты ее взял? На плечо повесь. Ну, давай, давай! Медленно тащусь по ступеням вверх к вращающимся дверям издательства. Мимо нас кто-то проходит, знакомое лицо, и я автоматически здороваюсь: - Здрасьте. Сомова хмуро меня одергивает: - Ты с кем здороваешься? Черт его знает. Вешаю сумку на плечо: - Ну, все? - Давай, сойдет. Ладно, иди, если что — звони мне. Ладно, давай! В дверях останавливаюсь. Еще раз одергиваю пиджак: - Собрались! У нас все получится. Когда проем вращающейся двери оказывается напротив меня, решительно вхожу внутрь пандуса, а потом проскакиваю в следующий проем. Рубикон перейден и я направляюсь в сторону лифта. Нажав кнопку, стою, переминаясь с ноги на ногу. Блин, как же неудобно передвигаться на этих ходулях, кто их только придумал… Вот и лифт, двери открываются, рядом стоящий парень делает приглашающий жест, пропуская меня вперед. Ему что, спасибо сказать или реверанс отвесить? Понятия не имею. На всякий случай раскланиваюсь, прежде чем зайти. Юный кавалер следом. Не знаю, что он там себе навыдумывал и за кого меня принял, но когда он вдруг начинает подмигивать и просить номер телефона, я не выдерживаю и даю ему коленкой между ног. Как только двери на этаже раскрываются, возмущенно выскакиваю наружу, судорожно застегивая пиджак: - Телефончик, ему. Педик, блин! * * * Люси нет на месте, и я успеваю прошмыгнуть в свой кабинет, чтобы отдышаться перед следующим этапом моей авантюры и оставить там бабскую сумку. Зеркала нет, я нервно вздыхаю и еще раз окидываю себя взглядом до самого низа. Блин, мало того, что в юбке, так еще эти красные ногти, торчащие из босоножек! Как гомик, право. Мужики увидят — оборжутся. Поставив портфель на стол, лезу внутрь за ноутбуком. Капец, а это что? Ну, Сомова… Выуживаю из недр сначала одну Анькину лодочку, потом другую, а затем и пакет с колготками. За каким, епрст? Снова смотрю вниз, на красные ногти, и тут же плюхаюсь в кресло — а ведь это выход! Увы, ступня отказывается пролезать внутрь туфли, а когда, все-таки, это удается сделать, уже протестует пятка, задирая задник. Что же делать с пальцами? Чем их закрыть? Не знаю, может быть от внутреннего психоза, а может по другой причине, но это вдруг становится идеей fix, вопрос жизни и смерти. Бессильно рычу и мычу: - Грх… М-м-м… Может согласиться на гребаные колготки? В последний раз я их носил в детском саду и ведь ничего, выжил. Выудив из пакетика, трясу ими, заставляя выпрямиться на всю длину. Как их одевают-то? Всунув одну ногу до половины, а затем другую, смотрю что получилось. Ерунда, слишком тонкие, все просвечивается. Взгляд снова падает на стоящую лодочку, и я пытаюсь погрузить в нее пальцы и пятку. О, чудо! Ступня проскальзывает как по маслу, и я тут же хватаю вторую туфлю повторить эксперимент. Отлично, как доктор прописал! Закатав юбку до пупа, натягиваю колготки до конца. Неожиданно слышится из холла голос Егорова: - Гоша. Гошенька, ну родной, нельзя же так! Торопливо стягиваю край юбки вниз, хватаю портфель с ноутбуком и устремляюсь к выходу. Когда выглядываю из кабинета, у меня начинает трезвонить мобильник. Точно, Егоров звонит мне. Он расстроено кидает в пространство: - Епрст, где же ты ходишь-то? Услыхав трезвон за спиной, он оборачивается и застывает в немой позе — видимо ожидал лицезреть нечто другое, более мужественное и теперь в шоке. Пора приводить старину в чувство: - Так, спокойно, спокойно… Я пришел… Ла… Пришла. У Егорова глаза как блюдца и голос садится до хрипа: - Простите, а вы, кто? Он даже пытается заглянуть в дверь кабинета, из которого я материализовался. Хватаю руку начальника и начинаю ее трясти в подобии рукопожатия, беспрерывно тараторя: - Я, Гоша…, то есть Мар… Маргоша. Ну. Маргоша я для друзей, а так меня зовут Маргарита. Маргарита Реброва... Меня Гоша прислал, он же вам звонил, да? Или нет? Наумыч таращит глаза: - Все! Это — задница! Не понял, это что наезд? Изгибаясь, оглядываю себя сзади: - В смысле? У меня? Встрепенувшись, Егоров вдруг оживает и тащит меня к себе в кабинет. Я не сопротивляюсь, даже сама прикрываю дверь, когда заходим внутрь, и начальник спешит к своему рабочему месту. Поставив портфель на сиденье кресла, остаюсь стоять, лицом к лицу с шефом. Егоров сразу переходит к грозной атаке: - Девушка, я еще раз спрашиваю — где Игорь Ребров? - Борис Наумыч, я еще раз повторяю — моего двоюродного брата нет в городе. - Я это уже слышал. Вопрос такой — где Гоша? Что сказать? Заболел? Умер? Превратился в бабу? Любой вариант из пришедших в голову мне не нравится. Печально вздыхаю: - Он… В другом городе. Шефа ответ не удовлетворяет и он недовольно орет: - Где? Москва, Питер, Тель-Авив? Мы сейчас, с вами, в города играем, да? Я лихорадочно пытаюсь вспомнить, хоть какой-нибудь город в другой части планеты: - Он… В Сиднее. - Где? - В Сиднее. Это Австралия. Новый вопль оглушает: - Да я знаю, где находится Австралия! Какого хрена, он там делает? Я что, в психушке? Что он там делает? Неуверенно поправляю: - Он, вообще-то, еще не там. Где-то, в воздухе. Самолет летит тринадцать часов. Начальник кулем обрушивается в свое кресло: - Все... Все, это финиш! Надо, надо додавить Наумыча, что причина отсутствия Игоря форс-мажорная: - Дело в том, что у него отец живет в Австралии. И ночью, у отца, случился инфаркт. А вы бы на месте Гоши точно также бы поступили! Мои доводы легко отклоняются: - Да у него с головой проблемы, а не с отцом! Вот, это, что это такое, а? Я вас спрашиваю, что, вот это такое? Егоров выскакивает из-за своего стола и сует мне под нос мобильник. Я сникаю: - Это? Сотовый телефон. - Вот, правильно. Те-ле-фон. И, обычно, по этому телефону звонят начальству, когда улетают в Австралию! Понятно? Пытаюсь выкрутиться, но мои потуги похожи на лепет. Хотя и уверенным голосом: - Но, все так неожиданно вышло. Пока ему визу дали, пока он в аэропорт… - И в самолет он прямо на ходу прыгнул?! Ох, господи, лучше бы у меня инфаркт был. Егоров садится на стол, спиной ко мне, лицом к окну. Кажется, он основной пар выпустил и теперь можно дожимать в нужном мне направлении: - Борис Наумыч, успокойтесь! Гоша послал меня разрулить ситуацию. Опустив голову и сутулясь, шеф почти стонет: - Девушка, нет никакой ситуации. Есть большая голая задница! Наумыч устало пересаживается в кресло. Я тоже сажусь, переложив портфель на колени. Проникновенно глядя шефу в глаза, выкладываю главный козырь: - Так, Борис Наумович, послушайте меня внимательно. У вас, там, в кабинете, сейчас, сидят люди, готовые вкинуть в ваши акции тонну бабок. Мы, сейчас, пойдем туда и я… Я, слышите! Я, проведу эту презентацию! Во взгляде Егорова недоверие и подозрительность: - Вы что, сейчас, бредите? - Так, стоп — машина! Я в полном адеквате. Мы с Гошей делали этот проект вместе! Он мне очень доверяет, как себе, даже советуется иногда. Видите эту сумочку? Я тыкаю пальцем в большой Гошин портфель: - Там находится ноутбук Гоши. И в нем презентация! А я, единственный человек, который знает пароль и все остальное! Борис Наумович, ну, вы поверьте, все будет, как по маслу — подпишем договор, хряпнем вискаря и по бабам. А? Похоже, последний довод его сразил. Он растерянно таращится на меня: - Каким, бабам? А черт их знает… Кажется, я сморозил глупость, но это неважно. Шеф как под наркозом ведет меня в зал заседаний, перекрестившись он распахивает дверь и объявляет сидящей там публике: - Еще раз добрый день. И позвольте вам представить… Э-э-э… Он смотрит на меня, и я, зайдя за ним следом, говорю: - Маргарита Реброва, двоюродная сестра Игоря Реброва. Сам он, к сожалению, сегодня не сможет присутствовать по семейным обстоятельствам. Не обращая внимания на шушуканье сотрудников, сразу начинаю подготовку к показу и прошу Любимову: - Галь, подключи, пожалуйста, комп. Слышу краем уха, как один из инвесторов, а точнее пресловутый Лазарев о котором говорил вчера Егоров, начинает зудеть: - Борис Наумович, может быть, вы нам объясните, а где сам Игорь Семенович? Это надо пресечь. Пусть задает свои дурацкие вопросы после презентации. Делаю шаг вперед: - Здесь! Э-э-э… Здесь я представляю его интересы. Ну что, начнем? Эльвир, закрой, пожалуйста, жалюзи. Егоров шипит растерявшейся финансовой директрисе: - Эльвира, жалюзи! Та чего-то бурчит недовольно, но дело делает, а я не прислушиваюсь к критическим репликам. Неожиданно натыкаюсь на взгляд Калугина. В нем что-то такое, что на секунду останавливает меня: - Калуга, что-то не так? Он отрицательно мотает головой, а Наумыч кричит через зал: - Люся! Люся, дверь! Обвожу присутствующих уверенным взглядом и начинаю: - И так, «Мужской журнал».