колыбельная лернейской гидре

мы выжили. мы упекли пухан и угги подальше в шкаф, как ссыльных – на маяк, за чувство города, косплеющего джунгли, за чувство, что он спасся и размяк, раздался, будто дерево – в разносторонье, набух подобно почке и вздохнул. за чувство, что земля – могильная, воронья – включила рост, предчувствуя весну, и что готовится на глубине песчаной к побежьим корешкам сейчас юдоль. за то, что можно пренебречь уже перчаткой и приласкать любимую ладонь. мы выжили, сюрприз; ну разве не за это – хоть смейся, хоть не верь, хоть просто режь – сплетались в заводь рунную две Эдды, ступал на бой великий Гильгамеш, живил пером героев Средиземья Толкин, любой войны предвосхищая план? ну разве не за чувство – близкого всем толка – всевечного спокойного тепла? ну разве не за чувство чистого потока, питающего сеть людских трахей? мы выжили, пройдя сквозь поросль невзгода, и будем выживать потом; поверь. мы будем выживать, как садик подоконный, чтоб как-нибудь затем расцвел жасмин, и в этом аромате даже у драконов не выпускалось в голове шасси. мы будем выживать, чтоб пользоваться почтой, ходить на распродажи, слушать фонк; скупать в пекарне эчпочмаки, слойки, сочни и барабанить в теплый глюкофон; еще, конечно, пылесосить, мыть тарелки, смеяться и кусаться, целовать друг друга, как целует воды шквал Борея, придерживая пальцами овал лица; читать и быть читаемыми сами, чуточек рисовать, смотреть k-pop совместно по субботам, схемы оригами разучивать; и изредка мыть пол. мы выжили; мы упекли пухан и угги без сожаленья в толстостенный шкаф, чтоб прошептать, как вновь занявшиеся угли: мы есть мы есть. какой же кайф. * а всем другим: упрятывайте снуд и худи, снимайте шкуры, вспарывая швы. живите, господи, всегда живите, люди. и будьте всех живее из живых.