Тернии и Звезды

Гермиона сидит у фонтана. Теперь она делает это каждый день. Раздражающе холодные брызги время от время окропляют ее покрытую мурашками кожу, но у нее нет сил на то, чтобы подумать о более удобном расположении. Ее голова болит, потому что до этого она плакала несколько часов подряд. Она всегда плачет, когда получает письмо от матери, подписанное ею же выдуманным именем Моники Венделл. Она плачет иногда перед прочтением, иногда во время. В некоторые моменты, как сегодня, боль от утраты становится такой невыносимой, что она не вскрывает письмо и оставляет его ожидать более стабильного эмоционального состояния. Невилл замечает ее распухшие глаза, но не говорит об этом ни слова, не бросает на нее жалостливый взгляд и не говорит такие глупости как «Все наладится». Он рассказывает о себе, о стажировке, о том, как не смог поступить в Академию Травологии, но будет пробовать снова на следующий год. Его рассказы почему-то не раздражают Гермиону как болтовня остальных. Он излучает какую-то светлую, очень добрую энергию. Он справился с войной, и олицетворяет все то, чем хотела бы быть сама Гермиона. Однако он очень мягок и не навязчив в проявлении своего нового «я», а потому Гермиона даже не может завидовать ему. Все, что ей остается, это надеяться, что однажды справится и она. И от этого жизнь становится чуть менее невыносимой. — Никогда бы не подумал, что Гарри может подружиться с Гойлом. Невилл играет с браслетом из обсидиановых бусин на руке и с улыбкой покачивает головой. — Они больше пьют, чем дружат. — закатывает глаза Гермиона. — Но тем не менее… — пожимает плечами он. — Я чувствую себя обворованной. Рона забрали в магазин, за Гарри всегда таскается Грег. Мне даже поговорить не с кем. — А Джинни? — После того, что Джинни… — Гермиона запинается и замолкает. Она бросает нервный взгляд на Невилла и мысленно дает себе пощечину за то, что едва не проговорилась. — Вы поругались? — подсказывает ей он сам. — Вроде того… Немного нагрубили друг другу. Мы никогда и не были подругами в прямом смысле этого слова. Я ведь совсем не такая. — Какая? — Не как нормальные девушки. — пожимает плечами Гермиона. — Не слежу за модой, не крашусь, не знаю подробности жизни знаменитостей. Мне бы кресло, книгу, чашку чая и я могу провести так целые выходные. — смеется она. — Можно даже без кресла. Невилл задумчиво смотрит в небо и как бы невзначай бросает: — Я думаю, ты чудесная. — Я думаю, скорее подойдет слово чудная. — усмехается Гермиона. — Чудесная. — уверенно повторяет Невилл. — В смысле, что ты самая красивая и умная девушка в школе. Конечно, каждая девушка красиво по своему, но твоя красота, она такая… Как в сказках про принцесс. Ты невероятно добрая и самоотверженная. Храбрая. Может ты не похожа на обычных девушек, но ты и не обычная. Про таких как ты пишут книги, такие как ты меняют историю. Невилл поворачивается к Гермионе и встречается с ее взглядом полным изумления. Они смотрят друг на друга, какое-то время, а затем… каждый из них не знает причину, но затем… они приближаются друг ко другу. — Вы с Роном… — задает очевидный вопрос Невилл, находясь в миллиметре от ее губ. — Нет. Мы не вместе. Невилл коротко кивает, но все равно медлит. Он действительно похорошел. Гермиона смотрит в его глаза, она никогда не замечала, что они очень темного оттенка. Смотрит на блеск идеально уложенных волос, на губы. И почему-то все это ощущается неправильно. Она не знает, что именно, но… это не то. — Я чувствую себя глупо. — шепчет Невилл, прикрывает глаза и улыбается, словно смеясь над самим собой. — Да. — кивает Гермиона и отодвигается. Они не смотрят друг на друга, а затем начинают громко смеяться, рискуя быть пойманными за нарушением комендантского часа. — Прости, я что-то… Прости. — повторяет Невилл сквозь смех. — Это была бы катастрофа. — покачивает головой Гермиона. — Точно. Все равно, что с сестрой целоваться. Когда они наконец успокаиваются, Гермиона утыкается лбом в плечо друга. — Я рада, что ты приехал. Здорово вот так просто посмеяться с кем-нибудь. И спасибо за то, что сказал. Приятно, что кто-то считает тебя кем-то большим, чем просто заучкой. — Так считают многие, не только я. Гермиона не верит, но решает с благодарностью принять и этот комплимент. Она видится с Невиллом почти каждый день, когда загруженный график позволяет ему выйти на прогулку. Он живет отдельно, в комнате выделенной для профессоров, рядом с теплицами. Стажировка, а также рекомендательное письмо профессора Спраут дадут ему шанс поступить сразу на второй курс академии, если он хорошо сдаст экзамены, и поэтому все свободное время Невилл сидит за учебниками. Очень часто они просто молчат. Сидят в библиотеке или во дворе под деревом, каждый занятый своей книгой, перекидываются парой фраз о том, что сегодня погода теплее или что до ужина осталось полчаса. Гермиона удивляется тому, как комфортно оказывается дружить с Невиллом. Дружба с Гарри и Роном была другой. Веселой — да. Но при этом всегда раздражающей, заставляющей ее прыгать выше головы, решать нерешаемые головоломки, зачастую просто утомляющей. С Невиллом они словно жили в одном темпе. Ей просто жилось. Просто дышалось. Вместе с тем это было весело, потому что избавившись от прежней стеснительности, Невилл зачастую придумывал для них занятия, заставляющие Гермиону делать то, к чему она не привыкла. Например, он твердо решил освоить метлу до уровня, подобающего нормальному взрослому магу, и убедил Гермиону тренироваться вместе с ним. *** — Так это правда, что Драко назначили префектом только благодаря Люциусу? Гермиона сидит на столе, где Невилл усердно подрезает листочки дрожащей трясучке, которая от его прикосновений дрожжит еще сильнее. У нее не было урока и поэтому она пришла на Травологию пораньше, чтобы поболтать с Невиллом. — Судя по тому, что я наблюдаю здесь, кажется, что это вообще была исключительно его инициатива. — медленно проговаривает Невилл, сосредоточившись на своей работе. — Бабушка говорит, что Малфой-старший как никогда работает над своей репутацией. С каждым днем расширяет степень своего влияния. Не то, чтобы он делал что-то плохое… Но такая одержимость властью вряд ли мотивируется альтруизмом. — Думаешь, он что-то затевает? — Думаю, ты достаточно воевала и тебе не стоит влезать в какие бы то ни было заговоры. — улыбается друш, поглядывая исподлобья на Гермиону. — Я не собираюсь устраивать расследование. — закатывает глаза она. — Просто теоретический интерес. Так что? Невилл качает головой. — Да и вряд ли кто-то позволит Малфою что-то сделать. Он ведь не один там всем заправляет. Нотт, Огден, Саламандер… Почти все богатые дома влиятельные люди начали интересоваться политикой, никто больше не доверяет Министерству. — Не хочу прерывать вас, голубки, но у нас урок. Гермиона никогда не любила голос Пэнси Паркинсон. Ласковый с теми, кто мог принести ей выгоду, он становится пронзительно-едким с теми, кого она считала ниже себя. К Гермионе она обращается исключительно во втором варианте. — Не ревнуй, Паркинсон. — улыбается Невилл, и искренность этой улыбки совсем не соответствует язвительности его слов. — Если Гермиона не будет против, то в эти выходные я приглашу на свидание тебя вместо нее. Гермиона со смехом ударяет Невилла по плечу. Затем спрыгивает со стола, хватает сумку и занимает свое место за столом среди остальных учеников. — Ты еще больший идиот, чем я думала, если у тебя хватает тупости предполагать подобное. — вложив все презрение в свои слова, выплевывает Пэнси. — Как жаль. — упрямо продолжает играть свою роль Невилл. — Мы бы были красивой парой. Он демонстративно вздыхает и с видом несчастного влюбленного продолжает обрезать трясучку. Травология была самым нелюбимым предметом Гермионы после Прорицания. Ей не нравится копаться в земле, пересаживать растения, которые зачастую норовят убить тебя во время процесса. А результат всегда непредсказуем, так как при работе с живыми организмами нельзя действовать только по учебнику. Вот и сейчас Гермиона выполнила все в точности, как было сказано в инструкции, перепроверила все дважды, и с особым усердием, так как в учебнике было использовано слово «аккуратно», разгладила почву в новой емкости, куда она пересаживает дьявольские силки, но мерзкое растение не желает пусть корни. Маленькие пятидюймовый стебелек извивается в горшке, словно червяк, но упрямо не желает сцепиться с землей. Самолюбие Гермионы успокаивает только то, что примерно у половины класса результат не лучше. Гарри все еще пытается выудить стебель из старого горшка, Гойл так бесцеремонно запихал свой росток в почву, что профессор безапелляционно заявила, что растение не выживет. Пэнси Паркинсон буквально дерется со своим ростком, который был немного больше, чем у Гермионы, и мог завиваться вокруг запястья девушки, чем бессовестно пользовался. — Держите росток двумя руками у основания и за кончик, чтобы растение не могло захватить вас. — громко, насколько это возможно с ее голосом, верещит профессор. — Да зачем мы вообще этим занимаемся… — бормочет Пэнси, пытаясь оторвать от себя назойливое растение. — К вашему сведению, мисс Паркинсон, именно бомбами из дьявольских силков я остановила с десяток Пожирателей, ворвавшихся в Замок. Конечно, основное их назначение — это устраивать ловушки. Но если добавить немного изобретательности и магии, то почти любое растение становится опасным оружием. Пэнси наконец-то отдирает от себя вьющееся растение и со злостью бросает его в горшок. — Сомневаюсь, что среди них был хоть один стоящий волшебник. Действительно талантливый маг, скажем, Беллатриса Лестрейндж, с легкостью уничтожила бы дьявольские силки. — Она убила стольких людей, и ты ее называешь талантливым магом. — тихо замечает Гарри. — Мы ведь говорим не о морали, а о магическом потенциале. — Посмотрел бы я, что бы ты сказала, направь она свою палочку на тебя. — хмыкает Невилл, глядя Пэнси прямо в глаза. — Можно подумать, ты бы рискнул сразиться с ней. — спокойно произносит Малфой, не отрываясь от задания. — А если да, то был бы полнейшим глупцом. Мертвым в ближайшей перспективе к тому же. Пэнси, приободренная поддержкой Малфоя, криво улыбается. — Вот именно. Я бы и не пыталась бороться с ней. А все те, кто были настолько глупы, чтобы выступить против Беллатрисы без должной подготовки, вполне заслуживают того, что получили. — Мисс Паркинсон! — раздрается визг профессора Спраут. Словно очнувшись, Пэнси вздрагивает и оглядывает класс. Все взгляды, удивленные, нахмуренные и осуждающие, направлены на нее. — То есть я не имела ввиду… — Запрет на посещение Хогсмида в эту субботу, отстранение от занятий на три дня с наказанием в виде хозяйственных работ. — тараторит профессор, едва дыша от возмущения. — Жаль, что ваш курс находится вне балльной системы, иначе сейчас вы бы лишили своего факультета абсолютно всех очков! Я доложу о вашей дерзости директору и впредь советую быть осторожнее с подобными высказываниями, мисс Паркинсон. Продолжайте работу! — кричит она в конце, обращаясь уже ко всему классу. Ученики, уткнувшись в горшки, тем не менее продолжают перешептываться и поглядывать на Пэнси, которая с еще больше злостью принялась за свой росток, кивая Малфою, который что-то тихо пробормотал ей. Оставшаяся часть урока проходит в необычайной для восьмикурсников тишине. Прерывают ее только редкие комментарии профессора и едва слышные перешептывания однокурсников. Никто, кроме Гермионы, не обращает внимание на стажера, который за соседним столом обрезает листочки дрожащей трясучки без прежней аккуратности. Он старается, но сложно делать надрезы, когда взгляд то и дело мутнеет от накатывающих слез. Она оглядывает класс и замечает, что Гарри тоже смотрит на Невилла. Затем он встречается взглядом с Гермионой, и боль, которую она видит в его зеленых глаза глазах заполняет собой все ее сознание. Ну, конечно, он все понял, и конечно, он снова винит себя. Гермиона с досадой представляет, как завиваются мысли в голове Гарри, выстраиваюсь в логическую цепочку: если бы не его пророчество, Невилл бы не потерял родителей. Это глупо. Это так глупо. Она злится, но в этот раз ей хватает сил выдержать взгляд друга, покачать головой в знак несогласия. Гарри грустно улыбается и возвращается к своей работе, а Гермиона, к своему собственному удивлению, решает после уроков наконец поговорить с другом, позволить ему высказаться и убедить его, насколько хватит ее терпения, не казнить себя за прошлое, над которым он ни сейчас, ни тогда не имел власти. В этот день Гермионе не удается поговорить ни с Гарри, который решил посвятить вечер полетам на метле, ни с Невиллом, занятым учебой. Сама она проводит весь день в библиотеке, не желая пересекаться ни с кем, кто мог бы решить завязать с ней диалог. После прочтения письма от матери не прошло и суток, а это значит, что она совершенно точно сорвется на любого, кто спросит у нее «как дела?». Новости из Австралии, тем не менее, были положительными. Кофейня ее отца медленно, но верно набирает популярность среди жителей их района, а мать во всех подробностях расписала свой новый рецепт десерта, который содержит в себе мало компонентов вредных для зубов. И лишь это небольшое упоминание их прежней профессии выбивает Гермиону из колеи. У нее просто не получается радоваться за родителей, у которых отобрали не только дочь, но и их прежнюю жизнь. Их дипломов оказалось недостаточно для того чтобы работать в Австралии. И это не было бы проблемой для них прежних, которые регулярно повышали квалификацию, тратя огромное количество времени на подготовку и сдачу экзаменов. Не было бы. Раньше. Моника писала, что видимо в силу возраста учиться стало намного сложнее, поэтому им пришлось отказаться от старой профессии. Но Гермиона была уверена, что дело вовсе не в возрасте и не в сложности экзаменов. Это она своей рукой вторглась в столь чуткую материю как сознание человека, и это не могло пройти бесследно. И хотя мама рассказывала о трудностях их новой жизни с достойным восхищения оптимизмом, Гермиона видела, сколько боли и сожалений осталось между строк в этих письмах. Она не думала о последствиях, когда принимала это решение. Откровенно говоря, она вообще не сильно рассчитывала, что выживет, и поэтому жизнь после войны оказалась для нее остаточным явлением болезни, которое не убивает, но мучает тебя без надежды на улучшения. Через несколько дней после битвы за Хогвартс, когда прошла эйфория победы, и жизнь окружающих начала возвращаться на круги своя, Гермиона первым делом отправилась проконсультироваться к целителям Святого Мунго. Все специалисты больницы, а также некоторые зарубежные целители, которым писала Гермиона, заявляли, что восстановление памяти после Обливиэйта невозможно. Бывало, что людям просто рассказывали те фрагменты, которые были стерты, но никто не мог поделиться случаем, когда даже после длительной терапии человек сам вспоминал прошлое. Некоторые говорили Гермионе, что единственный путь — это честно рассказать пострадавшим обо всем, что произошло, и жизнь дальше, создавая новые воспоминания взамен ушедших. Но Гермиона стерла из их памяти не один и не два года жизни, не отдельных период или событие, она стерла все, что касалось нее. Она не представляла, как можно на словах рассказать обо всем. Еще меньше ей верилось в то, что они смогут принять незнакомого человека как свою дочь и уж совершенно точно она знала, что как прежде ничего не будет. Уже схватившись за ручку своей двери, она замечает знакомый силуэт у окна. Весь день она успешно избегала всех знакомых и вернулась в Башню только после заката, уже решив, что сможет спокойно пережить эту ночь. Но судьба и Драко Малфой видимо думают иначе. Она решает, что лучше всего просто игнорировать его, но не успевает удержать свои мысли и язык. — Скажи своей подружке, чтобы следила за тем, что говорит. Малфой не двигается и ничего не говорит. Когда она уже решает, что он сам решил ее игнорировать, и открывает дверь, до нее доносится его голос. — А что? Переживаешь за нежные чувства Лонгботтома? Он ни капли не изменился. Такой же мерзкий. Такой же жестокий. Не знающий сопереживания и границ дозволенного. — Переживаю за твою подружку, которую могут отправить в Азкабан за ее длинный язык. — О, не переживай. Малфой поворачивается и не спеша шагает в сторону Гермионы. — С Пэнси все будет хорошо. К тому же она не сказала ничего такого, что было бы неправдой. Гермиона шумно вдыхает воздух, не сразу найдя слов. — Что ты… — Нужно быть большим глупцом, чтобы выступить в честной дуэли против Беллатриссы. Для нее понятие честной дуэли то вряд ли существует. Что из этого неправда? — Беллатриса — убийца, безумная стерва, получающая удовольствие от насилия. — Она не безумна. — перебивает ее Драко. — Не сумасшедшая во всяком случае. Она осознанно выбрала этот путь, выбрала свое безумие. Есть большая разница между… — Мне плевать. Пэнси сказала не это. Пэнси сказала, что каждый заслуживал то, что получил. Гермиона рывком задирает рукав рубашки и поднимает руку так, чтобы предплечье оказалось прямо перед лицом Драко. — Считаешь, я это заслужила? Грязнокровка. Уродливый, кривой шрам было плохо видно в темноте коридора, но Гермиона уверена, что Драко знает, о чем она говорит. Он берет ее руку, опускает вниз и разворачивает надписью к себе. Гермиона пытается выдернуть локоть, но он держит крепко. У нее проскальзывает мысль, что он похож на безумного, когда указательным пальцем он проводит по бугристой коже. — Малфой, отвали… — Нет. — произносит он тихим, без эмоциональным голосом. — Что? Боже, отпусти, ты что… — Нет, я не считаю, что ты это заслужила. Он поднимает глаза и ей снова мерещится монолитное серебро в его глазах, а еще сожаление. — Это было ужасно. — с трудом выдавливает он. — Я не представляю, какого тебе было там тогда. — Серьезно? Наконец Гермионе удается вырвать руку, и она с силой толкает Малфоя, что тот ударяется спиной об дверь своей спальни. — Не тебе говорить мне об этом. Ясно?! Не тебе. Ты был там. И ничего не сделал. Я не ждала, что ты будешь спасать меня ценой своей жизни. Но ты даже не попытался… Ты даже не сказал ничего. Стоял и смотрел. И снова это взгляд. Как будто ему больно. — Ты можешь рассуждать о чем угодно в безопасной теплице школы. И сейчас Гермиона честно признается себе, что ей нравится. — Но что ты сделал, когда у тебя был реальный шанс повлиять на происходящее? Ей нравится говорить, не сдерживая себя, не боясь задеть чьи-то чувства. — Иногда я думаю о том, что тебе было всего семнадцать лет. Ей нравится причинять ему боль. Потому что… — Но потом вспоминаю, что мне тоже. Потому что вместе со словами ее тело словно освобождалось от яда, от какого-то темного проклятия, мучащее ее ежесекундно. И начав говорить, она уже не может остановиться, потому что знает, что, как и в прошлый раз ей станет легче, после того, как она выскажет ему все. — Так что катись к черту, Малфой. Ты. Паркинсон. Весь ваш чертов Слизерин. Мне не нужно твое сочувствие. Мне нужно было, чтобы тогда ты сделал хоть что-то. Последние слова она произносит в пол. Еле слышно. Без злости и вообще без каких-либо эмоций. Она чувствует себя словно сдутый воздушный шарик и не сразу понимает, что он целует ее. Снова. Она успевает удивиться или разозлиться, потому что когда его руки соскальзывают с ее лица и обнимают, она теряется в дрожи, охватившей ее тело. Этот поцелуй другой. В нем нет страсти, как нет и нежности. Это скорее напоминает теплый чай с сахаром, который она пила раньше каждый вечер. Ничего интересного, ничего захватывающего, просто теплый чай, который согревает и убаюкивает знакомым теплом. — Я не буду извиняться. — шепчет Драко, но голос его так же пуст, как если бы Гермиона сама сказала эти слова. — И мне не жаль. Она не уверена, говорит он о поцелуе или о том эпизоде в мэноре. В любом случае ей снова хочется толкнуть его и послать его к черту. Вместо этого она медленно, но настойчиво высвобождается из его рук. — Спокойной ночи, Малфой. — безучастно произносит она и уходит в свою спальню, не оборачиваясь. Почему-то она знает, что от этого ему хуже, чем от любых проклятий, которые она только могла вообразить.