Обитель теней

Коля никогда не любил это место. Мрачное, почти не дающее солнечный свет, оно ассоциировалось у него с клеткой, на которую некто невидимый навесил плотную, дымчато-темную ткань. Он поднял глаза. Дорога в школу занимала не так много времени, но и этого было достаточно, чтобы вдоволь насмотреться на чужие дома, чьи окна как будто смотрели на него в ответ — обвитые узорами, они были похожи на пустые глазницы, поверх которых серебрянным блеском проступала сотканная наспех морозная паутина. Они смотрели на него так, будто в чем-то подозревали. Он ускорил шаг, чувствуя, что холодный ветер так и норовит толкнуть его в спину. «Словно хулиган» — думал Коля, пока проселочная дорога вела его к уже знакомому домику. Тот чернел на поле, невольно вынуждая вспомнить как совсем недавно, во время одной из стычек, на снегу точно также чернела его собственная кровь. Кровь... Зачем-то подняв ладони, он обвел взглядом свежие ссадины, верно полагая, что за этот учебный день их станет куда больше. Больше тычков, больше синяков. Страха, в конце концов. Последнее сидело в нем одной незаживающей раной, ровно как и неспособность испытывать злость на своих обидчиков. Не важно, что они с ним делали - на губы сама собой налезала улыбка. Глупая и только богу известно, насколько настоящая, но... — Ты сегодня рано. Сколько бы его друг не появлялся со стороны леса, у Коли никак не выходило к этому привыкнуть. Порой казалось, что Федор и сам походил на лес. Мрачный и молчаливый, он манил своей таинственностью так, как чаща завлекала дурашливых хулиганов из их класса — мальчик знал, что они делают так почти каждый вечер, а потом, вдоволь набегавшись, хвастают об этом утром. Мол, нам взрослые всё говорят не лезть туда, а мы пошли и вот, полюбуйтесь... Целехоньки. Гоголь слабо улыбнулся. — Д-да, я просто... Сглотнув, чтобы немного убрать сухость во рту, Коля понял, что особой причины у него не было. Он просто хотел видеть, слышать и находится рядом с человеком, который не причинял ему боль, не смеялся над несмешными шутками одноклассников и, он надеялся, хотел быть рядом в ответ. Чувствуя, как к щекам прилила предательская краска, он попытался прикрыть лицо руками. В груди неприятно закололо. Привычка строить негативные сценарии преследовала его не первый год, но именно сейчас один такой заставил его серьезно заволноваться. Что, если Федя сочтет его каким-то неправильным? — Прости, я... Я, наверное, пойду... — Стой. Голос у Феди тоже был холодный, почти приказной. Он ассоциировался с ветром, гуляющим по этому полю, а глаза... Были моменты, когда Коле казалось, что в глазах цвета малины он видит подобие мягкости, но на самом деле в них было лишь одно безразличное знание. Знание о том, что правильно, а что нет. В Коле тоже оно было, но он не мог переступить через себя и причинить кому-то вред, а когда пытался... В его голове тут же всплывали слова матери: Где твое воспитание, Николай! Даже сейчас, не сделав ничего плохого, он весь ссутулился под весом смутной вины, в один момент оказываясь во власти собственной тревоги... Чужая ладонь коснулась его плеча. Легкая, почти невесомая, но даже от этого прикосновения (или ему это только казалось?) в голове... Нет, во всем теле, появилась странная легкость. — Все хорошо, Коля. Я рад, что ты здесь. — сорвавшись с чужих губ, эти слова далеко не сразу достигли сознания мальчика - сейчас его внимание перехватило совсем другое. Его друг... Улыбался. Улыбался не кому-то, а именно ему. Коля не сразу нашелся с ответом, но Феде он как будто и не требовался. — Пойдем, — продолжил он. — Я хочу кое-что тебе показать... Снова не дожидаясь реакции, Федор ткнул пальцем в сторону дома, пока Николай в очередной раз отмечал, насколько же сильно он меняется рядом с ним. Вот, например, его мысли больше не будоражило воображение и чужие окна больше не виделись пустыми глазницами. Они были просто окнами. Темными и пустыми. Даже любопытно — они знакомы уже несколько месяцев, а его родителей Коля так и не видел, но... Казалось, он был бы рад остаться с ним навсегда. Тогда не было бы постоянного волнения, переживаний по поводу родительских ссор... Рядом с Достоевским все становилось легко, просто, а главное — правильно. — Ты еще ни разу не показывал мне свой дом. — замечает Коля, пока его друг возился с замком на входной двери. — Что там... Он прерывается на полуслове, когда Федя в один момент прикладывает палец к своим губам. — Подарок. — таинственным шепотом, словно кто-то мог их услышать, выдал он. Коля почувствовал, как по коже забегали мурашки. Подарок?... Его мысль снова осталась незаконченной, но на сей раз причина была иная. Стоило Феде приоткрыть дверь, как по ушам резанул звук — у Коли сразу создалось впечатление, словно кого-то связали прорезиненной веревкой и та теперь нещадно скрипит. Мальчик вздрогнул. В голове словно сработал будильник, чьей задачей было пробудить его ото сна, заставить бросить пьянящее ощущение свободы, какое он знал только рядом с Достоевским... Но этого почему-то не происходило. Смотря на пару своих школьных обидчиков, связанных и барахтающихся на грязном полу, мальчик первым делом взглянул на Федю. Тот выглядел довольным и, как показалось Коле, хотел, чтобы то же самое чувствовал и он сам. — Это... — Тебе. Мальчик не заметил, как его друг оказался у него за спиной — не смотря на то, что им обоим было по тринадцать, Федя был выше Гоголя на целую голову. Чувствуя, как от переизбытка эмоций и вновь проклевывающейся совести на лбу выступает испарина, Коля всем свои существом желал вновь ощутить чужое холодное прикосновение. Вновь вернуть себе свободу, выбраться из удушливой клетки морали и чувства вины за все, что он когда-либо делал или говорил не так... Горячий шепот влился в уши: — Я хочу, чтобы ты избавился от этого мусора... — Федор аккуратно разжал чужие пальцы своими, донельзя ледяными, вкладывая в них не менее леденящее кожу лезвие. — И тогда я избавлю тебя от этого. Подушечки холодных пальцев медленно коснулись Колиного виска. — Навсегда?... Федя улыбнулся — Коля не мог этого видеть, но чувствовал, знал... — Навсегда. Последнее, что успело запечатлеться в памяти еще одолеваемого волнением Гоголя, была кровь. И впервые за долгие месяцы... Она принадлежала не ему.