Обитель теней

Осаму поёжился. Тонкий плащ с трудом защищал от пронизывающего до костей холодного ветра, что так и подмывал экс-мафиози заскочить в первое попавшееся кафе, мысль о котором он так старательно игнорировал уже как минимум полтора часа. В кармане вибрировал телефон — то обеспокоенный Накаджима опять выискивал его по поручению их неимоверно пунктуального коллеги. Он вздохнул, думая о том, что его нынешняя задумка всё же несколько сложнее, чем каждодневные планы на удачный суицид. Да, намного сложнее. Взгляд вновь мазнул по куда-то спешащим прохожим и Осаму, к своему удивлению, не сразу подмечает худощавую фигуру, что по обыкновению куталась в плащ, казавшийся ещё тоньше, чем тот, что был у него самого. Он прикрывает глаза. «Ну и задачку я себе выбрал, да, Одасаку?» — по губам пробегает привычная полуулыбка и он с легкой досадой осознаёт, что на сей раз ей не удастся перекрыть всколыхнувшуюся внутри скорбь. Приоткрыв непослушные веки, Осаму вновь цепляется взглядом за знакомый силуэт и умудряется не терять его из виду ещё долгих двадцать минут, пока дорога не приводит его к дверям незнакомого кафе. Дазай вдруг останавливается — его цель предсказуемо ускользнула из поля зрения и он уже знал, что за этим последует. — Если вы принимаете меня за дурака, то вам же хуже. — знакомый кашель резанул по ушам, тогда как сам мафиози вышел из затемненной части невзрачного здания. — Зачем вы хотели меня видеть? Детектив выдохнул, получше кутаясь в плащ. — Видишь ли, я давненько уже тебя жду. — шуточная манера вновь даёт о себе знать, из-за чего Осаму и самому становится несколько противно. — В общем... — он вздохнул, всё ещё сохраняя на губах подобие улыбки. — Я хотел поговорить с тобой. Экс-мафиози приподнял руки, как бы демонстрируя свою открытость и отсутствие каких бы то ни было скрытых целей, на что Рюноске смог только нахмурится пуще прежнего. — Не здесь. — спустя какое-то время бросает он и, подойдя к двери, скрывается внутри. Дазай уже успевает порадоваться — хотя бы тому, что очередной порыв ветра больше не уколит холодом кожу его лица. Оказываясь внутри, он тут же пробежал взглядом по помещению. Народу было несколько больше, нежели в уже привычном ему заведении, однако самой атмосферы это не портило. Вокруг витал запах кофе и совсем немного - выпечки, а от первого, как он решил, не сможет отказаться даже Рюноске. — Как насчёт кофе? Мне кажется, если я не согреюсь, то завтра из постели меня не вытащит даже Куникида. — хмыкает он, переводя взгляд на бывшего ученика. — Тебе бы и самому не помешает чашечка чего-то горячего... Не думаю, что Гин-чан понравится, если ты вдруг сляжешь с простуженным горлом. Осаму улыбается с привычным задором, но глаза его словно две стекляшки, потухшие и не выражающие ничего. В ответ на это Рюноске окинул его таким взглядом, какой даже Дазай, не смотря на всю свою проницательность, не сумел прочесть. — К чему это всё? Не сложно догадаться, что Рюноске, как человеку, который его, Дазая, знает как облупленного, смотреть на него такого, улыбчивого и хорошего, просто противно. Не то чтобы экс-мафиози об этом не думал, просто на данный момент он как нельзя лучше осознаёт тот факт, что ему куда легче было бы составить план, смоделировать какую угодно ситуацию, но вот чтобы просто взять и откровенно поговорить... Сейчас он понимает, что это куда сложнее, чем казалось ему изначально. Хотя бы из-за того, что смотреть в серые глаза отчего-то становится неимоверно сложно, а при воспоминании о почившем товарище в груди вновь начинает шевелится привычная боль. — Я знаю... — начинает он, непроизвольно сминая одну из лежащих поблизости салфеток. — Знаю, что ни одно моё слово не вернёт и уж тем более не исправит того времени, когда я насильно внушал тебе, что ты ничего не стоишь. Я помню, что как-то сказал: попади ты к моему другу и он бы дал тебе всё, что нужно было иметь ребёнку в твоём возрасте. Это не было ложью, как и то, что я сказал после. — Вы утверждали, что ненавидите поступать правильно. — взгляд переменился. С отсутствующего, почти безразличного он сменился на то, что Осаму сумел запомнить слишком хорошо. — Судя по вашим нынешним поступкам, да и вообще предательству... Что-то заставило вас перейти на свет. — Ты не глуп. — мужчина кивает. — И, конечно, ты понимаешь, кто был причиной таких резких изменений. — Ещё бы мне этого не понимать... — ладонь Акутагавы резко опускается на стол, заставляя несколько вздрогнуть сидящую неподалёку стайку девушек. — Может, вы и считаете меня недостойным вашего признания, но я не слепой. — Я этого не говорил. — Осаму нахмурился. — Но... — Нет, на сей раз это вам стоит меня послушать. — юноша вновь встречается глазами с бывшим наставником и Осаму видит в них не столько злость, сколько презрение. Не то чтобы оно не было заслуженным - как ни тяжело признать, но Дазай понимает это только сейчас, будучи за пределами тьмы, частью которой когда-то являлся. — Если этот разговор является вашей глупой попыткой попросить прощения, то в этом нет нужды. Не всё можно простить. Не всё и не всех. — он поднимается со своего места. — Полагаю, вам это известно не хуже, чем мне, Дазай-сан. — Да, ещё как известно... — Осаму улыбался, но, стоило Рюноске повернутся к нему спиной, как эта улыбка тут же растворилась. Исчезла, уступая место до боли привычной горечи, съедающей его с момента смерти единственного близкого человека, дружбы и доверия которого он явно не заслуживал. Акутагава уже стоял у двери, когда Дазай, опомнившись, нагнал его. — Постой. — на этот раз он не трудился изображать напускное дружелюбие, а просто остановил мафиози, уцепивший за рукав его пальто. Оно и впрямь было тонкое, как он и отметил вначале. — Хотя бы ради сестры одевайся теплее. — мужчина вздохнул и, стянув с себя излюбленный песочный плащ, накинул его на чужие худощавые плечи. — Тебе отсюда ещё полчаса до дома идти, я знаю, и всё таки... Не мёрзни. Его лицо приобрело странное выражение — казалось, на нём не осталось ничего, кроме усталости. При виде этого Рюноске невольно вздрогнул, даже не попытавшись стянуть с себя предложенный плащ. Быть может, если бы его однажды спросили, как выглядит настоящий Дазай Осаму, то память непременно подкинула бы этот момент. Совершенно пустое лицо — без улыбки, без гнева, без чего-либо, что вообще можно было отнести к живому человеку.