***
Судно, на котором они должны были провести ближайшие двое суток, было идеально по всем современным стандартам. Это был туристический корабль, состоявший из шести этажей, включающих в себя: ресторан, спа, джакузи, игровую комнату и даже библиотеку. Последнему девушка была рада больше всего. Уэнсдей даже закрыла глаза на не особую безопасность судна, хотя в это время года проплывать пролив Дрейка — то ещё удовольствие. Уэнсдей сидела в кожаном кресле библиотеки. С помощью специальных механизмов книги не вываливались из полок, даже при такой сильной качке. Вообще, находясь в одиночестве среди книжных стеллажей девушка иной раз забывала, где она находится, и только вид из иллюмината служил напоминанием. Закончив прочтение, дева поставила книгу на место и вышла из библиотеки. В коридорах на перилах висели бумажные пакеты, помнится да прихода в библиотеку их было больше. Благодаря семейным отпускам в Бермудском треугольнике, девушка никогда не знала, каково это — страдать от морской болезни. Но наблюдая за мучениями окружающих — как их скручивало, как лица пассажиров приобретали все оттенки зелёного — иной раз писательница ощущала приятный трепет. Ясновидящая вошла в свою каюту и мгновенно ощутила странный дискомфорт, словно она о чём-то забыла. Пройдя мимо зеркала взгляд цепляется за яркое пятно. Красная резинка — Ксавье. Дева тут же выбирается из своей комнаты и подходит к двери напротив. Стучит — ни звука, ни шороха. Ещё стучит — всё так же тихо. Перед тем, как Аддамс уже собиралась выбить дверь, замочная скважина зашумела, и каюта отворилась, предоставив вид на растрёпанное, уставшее, бледно-зелёного оттенка лицо. — Уэнсдей? Не сказав ни слова, девушка влетела в каюту парня и шокировано смотрела в лицо художника. — Тебе плохо? — Есть немного. — Устало ответил Торп, присаживаясь на край кровати. — Давно? — Как только отчалили. — Таблетки пил? — Ещё нет. Уэнсдей хмурит брови, а затем молча уходит. К удивлению девушки, новость о том, что на борту есть интернет, оказалась для неё спасением. В телефоне звучали гудки — долгие и протяжные. Бесило до невозможности, до скрежета костей и желания ударить абонента набранного номера чем-то тяжёлым. Удивительно, что ещё пару лет назад она наотрез отказывалась становиться рабом технологий и покупать телефон. Вдруг на другой стороне трубки послышалась тишина, и без раздумий Аддамс выпалила. — Как лечить морскую болезнь?! — Привет, Марина. Как твои дела, как здоровье? Привет, Уэнсдей. Да так неплохо. Спасибо, что спросила. Да не за что. — Марина, я говорю серьёзно. Как вылечить морскую болезнь?! — А я в рот ебу как? — Мало ли, что ты там в рот берёшь. Как вылечить? — На противоположной стороне трубки звучало недовольное сопение. — Ксавье сильно плохо? — Полумёртвый. — Ладно, слушай.***
Ксавье лежал в кровати, плотно укутавшись в одеяло. Желание существовать отсутствовало и смерть уже казалась ему не такой уж и ужасной. Каждую секунду он ощущал боль — живот так сильно скручивало, что кажется ещё немного и он завяжется узлами прямо внутри художника. Тут дверь открылась и в комнату влетела Аддамс, неся в руке пакет. — Вылезай. — Командным тоном сказала писательница, кладя пакет на тумбу. С большим нежеланием Торп выбрался из своего убежища. Стараясь меньше двигаться, хотя толку от этого было немного. — Одевайся потеплее, мы идём гулять. — В такую погоду? Ты смерти моей хочешь? — поёжился художник, пытаясь сосредоточить взгляд на фигуре девы. — Встал и оделся. Жду тебя в коридоре. — Так же быстро, как она появилась, так же быстро Уэнсдей исчезла из каюты. Ксавье уже давно понял: если Уэнсдей Аддамс что-то взбрело в голову, то она от этого не отступит. Легче просто принять и подчиниться. Выбравшись из бесконечных коридоров судна, изгои оказались на палубе. Морозный ветер обдувал лицо, а едва ощутимые брызги летели во все стороны. — Нам к хвосту. — Сказала готка, ухватив парня за руку и потащив его за собой. Помимо них наверху больше никого не оказалось — все либо отлёживались больные в кроватях, либо поздно обедали, либо пытались себя как-то занять, лишь бы отвлечься от тошноты. Пробравшись к хвосту, девушка и парень глянули вниз. Крупные волны ударялись об стены корабля, высоко поднимаясь брызгами, но недостаточно, чтобы достать до них. — Стой здесь и смотри на горизонт, это должно помочь. — Парень молча выполнил указание и оперевшись руками об перила смотрел, как небо соединяется с океаном. — И долго так стоять? — Пока тошнота не пройдёт. — Ясно. — Без энтузиазма прошептал художник. — Ты знал, что это самое опасное место во всём мировом океане. — А я думал — Бермудский треугольник. — Этому месту не нужно быть заколдованным, чтобы похоронить на своём дне тысячи кораблей. Повторяя позу Торпа, девушка оперлась о перила и спокойно продолжила. — Пролив Дрейка соединяет два океана — Тихий и Атлантический. Самые сильные штормы — именно здесь. Это потому, что здесь постоянно дует западный ветер и в сочетании с течением с запада на восток он образует волны до 15 м высотой. — Ого, у нас в школе были башни по 15 м. А тут волны… — Отсюда и появились легенды о кораблях призраков. В 1860 году китобойное судно наткнулось на шхуну «Дженни». Все тела на борту сидели, как живые, но были заморожены. А в дневнике капитана осталась запись: «4 мая 1823 года: еды нет уже 71 день, и я единственный, кто остался в живых». — То есть, корабль плавал по проливу без управления на протяжении 37 лет? — Одно из самых загадочных исчезновений кораблей за всю историю. — Дополняет Аддамс. — И мы прямо сейчас находимся в этом самом проливе. — Да. — Класс. — Истерически усмехнулся парень, молча уставившись вдаль. Немного позже девушка достала из кармана коробочку и открыла её — Возьми. Это тоже поможет. — Имбирь? — Торп ухватил красный лист, сразу закинул его в рот и скривился от горечи. — Ты будешь ужинать? — не обращая внимания на выражение лица Торпа, спросила Аддамс. — Не в таком состоянии. — Тогда тебе нужно пить больше воды — если уж не ешь, то хотя бы водный баланс нужно поддерживать. Потом выпьешь имбирный чай. — Задумчиво бормотала писательница, не сразу заметив на себе внимательный взгляд Ксавье. — Что? — Да так, ничего. — Юноша снова отвернулся и полной грудью вдыхал солёный воздух.***
Уэнсдей сидела за удалённым столиком в ресторане, её окружали белоснежные скатерти, изысканные блюда и практически полное отсутствие людей. Что может быть лучше, чем уединение на корабле, проплывающим самый опасный участок на всей земле? Пожалуй, только сидеть в уединении и зачитываться романом о приключениях первооткрывателей Антарктиды. Девушка была столь заинтересована книгой, что даже не заметила, как около неё оказался Торп. Ксавье поставил на стол тарелку с едой, а затем присел напротив девы. — Тебе уже лучше? — Да, намного. Хотя я до сих пор не сильно понимаю, почему ты просто не дала мне таблетки. — При такой тряске толку от них мало, к тому же у них есть много побочных эффектов и они вызывают привыкание. Лучше натренировать вестибулярный аппарат, чтобы потом было легче. — Потом? Девушка замерла, потупив взгляд, чёрные очи уставились на страницы. Аддамс посмотрела на художника. Парень скрестил руки на груди, выжидая ответа от ясновидящей. — Нам ещё плыть по меньшей мере сутки, а потом обратно. — Ясно. — Юноша откинулся на спинку стула, уперев взгляд, полный зелени, на деву. Между ними повисло молчание. Долгая и протяжная тишина, ей не было ни конца, ни края, как сыпучие пески. Чем больше думаешь и пытаешься выдавить из губ хоть что-то — тем сильнее проседаешь.***
Комната, погружённая во тьму, была насквозь охладевшей антарктическим воздухом. Соль и лёд оседали невидимой стружкой на поверхности: рабочий стол, шкаф, диван-кровать и на кожу спокойно спавшей писательницы. Дверь каюты приоткрылась, пуская внутрь ярко-белый свет, фигура подкралась к кровати, и лёгкого прикосновения ладони к щеке было достаточно, чтобы дева раскрыла глаза и резко села. — У тебя тут холодина несусветная. — Прошептал Ксавье. — Который час? — Два часа. Одевайся, нужно срочно выходить. — Парень вышел в коридор. Уже через несколько минут Уэнсдей покинула свою комнату — полностью одетая и, кажется, готовая ко всему. — Что происходит? — спросила Уэнсдей, осматривая тёмные пустые коридоры. — Пошли. — Художник ухватил девушку за руку и увёл её за собой. На любые вопросы девушки парень отмалчивался и продолжал вести писательницу за собой. Преодолев все этажи, они наконец-то выбрались на улицу. Океан успокоился, от прежней бури остались только мокрые пятна на досках палубы и тихие волны. — Ты объяснишь, что происходит? — уже не выдерживая молчанки, шипит Аддамс. — Я хочу тебе кое-что показать. — Кратко ответил Торп, продолжая вести деву за собой вдоль палубы. Океан словно поглощал каждый звук, даже крик ощущается здесь, как шёпот. Они подходят к хвостовой части судна, как и несколько часов назад. Обернувшись, Ксавье наконец-то посмотрел в лицо Аддамс — так, словно пытался разглядеть в нём ответ на вопрос, который юноша не задал вслух. Без предупреждения парень резко выключает фонарь на телефоне. Писательница хмурится, не понимая, что происходит от слова совсем. Художник поднимает голову вверх и рефлекторно дева повторяет за ним, и замирает. Тёмно-синее, практически чёрное небо, было усыпано миллионами белых вкраплений —словно брызги краски. — Млечный путь. — Шепчет девушка, разглядывая яркое пятно на звёздном небе. — Словно молоко разлили. Отсюда и название. — Хрипло прошептал Ксавье. Чернильный взгляд замер на его лице, в лунном свете он был для неё единственным, только одно его присутствие могло успокоить шторм и вызвать торнадо. Только он один был от начала до конца искренним. Тут взгляд цепляется за светлое пятно прямо в океане. Айсберг. Огромные, снежные глыбы льда, прямо в океане — они были достаточно далеко, чтобы никак не навредить судну, но сейчас Аддамс волновало другое. Если они уже сейчас встретили эти ледовитые горы, то значит Антарктида уже совсем близко. Погружённая в свои раздумья Уэнсдей и не заметила, как оказалась в плену тёплых объятий и как губы художника нежно прикоснулись к её лбу. — Солёная. — Улыбнулся Торп. Девушка смотрит на довольное лицо парня, а затем медленно тянется к нему, целует. Сладко прикасаясь — невинно и нежно. А когда Ксавье того не ожидал, она лизнула нижнюю губу. — Солёные. — Шепчет Уэнсдей, отстраняясь всего на несколько миллиметров, уголки вишнёвых губ приподнялись. Девушка замечает, как что-то во взгляде юноши меняется. Ладони художника ложатся на её щёки, и он притягивает к себе. Он целует так, словно жаждал этого. Ксавье кусал, облизывал, оттягивал зубами, не давая Аддамс сделать лишний раз вдох, пока его руки опустились на бледную шейку и талию, притягивая и прижимаясь. Наконец-то отстранившись от лица писательницы, художник продолжал удерживать деву близко к телу. Затуманенный лес вглядывался в лицо Аддамс — там больше нет ни безразличия, ни напускного высокомерия. Только опухшие приоткрытые губы, что тяжело вбирали в себя воздух и прикрытые глаза, наполненные тьмой и желанием. — Пойдём. — Ласково промурчал парень. Ксавье снова взял девушку за руку и повел за собой внутрь судна, пока дезориентированная Уэнсдей пыталась понять: что только что произошло, и куда испарилась вся нежность.***
Ксавье нажал на выключатель, и вся каюта осветилась лампочным светом, тем самым, что чуть ли не слепил выжигающей яркостью. Уэнсдей не успевает привыкнуть к новому освещению, как художник резко прижимает её к двери, нависая над ней и вжимая её в деревянную поверхность. Аддамс не может дышать, Торп заполняет всё пространство, всю комнату, весь материк. Пока он настойчиво сминает губы ясновидящей, руки художника сбрасывают верхнюю одежду сначала с писательницы, а затем и с себя. На несколько секунд отстраняясь от желанных губ, Ксавье укладывает руки готки вокруг своей шеи, а затем подхватывает её под бедра. Из Уэнсдей вылетает резкий вскрик, а затем следует полная дезориентация в пространстве — в тот момент, когда художник ложится на кровать, усаживая её на себя. Она тяжело дышит, упирается коленями в кровать. Аддамс с удовольствием отмечает, что ей определенно по вкусу смотреть на довольную мордашку Торпа с растрёпанными волосами, в окружении белоснежных простыней. Хотя, она готова поклясться — на чёрной он бы смотрелся в разы компрометирующе. — Mon cœur. — Требовательно прозвучал Ксавье, привлекая внимание Аддамс. — Если хочешь ночевать у меня, то избавься от верхней одежды. Девушка просто смотрит на него, поглощая в чёрную дыру внутри своих глаз, а затем резко поднимается на ноги прямо на кровати. Она стоит над художником и незамедлительно снимает штаны, старательно избегая контакта с глазами художника. Отбросив грубую ткань на пол, девушка снова присаживается на колени, параллельно снимая кофту оставаясь только в майке и белье. Тело вздрагивает, словно его прокалывают тысячами иголок, в тот момент, когда Ксавье укладывает ладони на её задницу, сгребает и подтягивает вверх, вынуждая Уэнсдей двинуться вперёд. — Что ты…? — Хочу сделать тебе приятно. — Легко отвечает художник, заглядывая невинным взглядом в черноту девы. — Зачем? — Для этого не нужны причины, Mon cœur. Просто хочу. — Юноша продолжает притягивать Аддамс вверх. — Ксавье, нет. — Уэнсдей. — Нет. — Девушка врезается рукой в поручни кровати, пытаясь помочь собственному телу отодвинуться. — Уэнсдей. — Ксавье, не нужно. — Сядь. Мне. На лицо. — Коммандно звучит голос художника. Всего на мгновение Аддамс обескуражилась достаточно, чтобы Торп перетянул на себя инициативу. Всё тело содрогается, Уэнсдей скручивается, почти скулит, от одного только дыхания художника, словно от удара током. Нервы напрягаются, ноги рефлекторно вздрагивают, стоит только ощутить, как язык проходит вдоль ткани. Ксавье удерживает руки на бёдрах, не позволяя отстраниться ни на миллиметр. Пальцы писательницы впиваются в деревянный каркас кровати, ноги дрожат от постоянного, непрерывного трения об насквозь влажное бельё. Всё тело вмиг выгибается, когда пальцы юноши отодвигают ткань и теперь от прямого контакта не спрячешься. Аддамс зажимает одной рукой рот, а второй удерживается, пытаясь сохранить остатки баланса, чтоб в прямом смысле не сесть на лицо Торпа. Влажные звуки, вперемешку со стонами разносятся по всей каюте. Уэнсдей осознала, что окончательно потеряла рассудок в тот момент, когда уже сама начала двигать бёдрами в такт. В какой-то момент, одна рука парня перемещается и проникает под её майку, медленно и плавно поднимаясь по животу к груди писательницы и скользит по ней, зажимая между указательным и средним пальцами сосок. — Ксавье! — практически кричит Уэнсдей, когда болезненно-сладкая судорога проходит по животу и ногам, оседая. Теперь, она уже не в силах себя контролировать и полностью садится. Но Ксавье, судя по довольному мурчанию, только рад. Писательница ослабевает и откидывается на спину, её мягко подхватывают колени художника, давая ей опору и возможность прилечь на него с широко раскрытыми ногами. Писательница тупит взгляд в потолок, засыпая, пока корабль колышется на волнах.***
Уэнсдей проснулась, слыша биение сердца под ухом. Тихое дыхание, тёплые руки и абсолютная темнота. Писательница лениво отлипает от груди Ксавье, поворачивается на другой бок. Нащупав на тумбе телефон, Аддамс слепит глаза об яркий экран, пытаясь разглядеть время. 8 утра, а за окном такое чувство, что полночь. Полярная ночь в самом разгаре. Писательница поднимается с кровати, подползает к иллюминату — темно и тихо, видимо они уже добрались до Скоша . Писательница включила ночник и обернулась. Художник продолжал спокойно спать, русые пряди мирно падали в лицо, а футболка непроизвольно задёрнулась вверх. В голову девушки пришла мысль, от которой было бы греховно избавляться. Девушка тихо приоткрыла шкаф в поисках ремня. Но его там не оказалось — зато был галстук. Мысли, зачем Торп взял галстук на Южный полюс — у девушки не возникало. Ей стоило потратить всего несколько секунд, чтобы забраться на кровать и привязать руки Ксавье к изголовью кровати. Лицо художника оставалось умиротворённым и мягким. В какой-то момент Уэнсдей даже стало жаль рушить его сновидения, но в голову быстро пришли воспоминания этого вечера, от которых бросало то в приятную возбуждающую дрожь, то в обжигающий гнев. Аддамс до сих пор довольно сложно определять свои чувства, особенно когда это касается Торпа. Собравшись с духом, дева с головой ныряет под одеяло и тихо спускается. Ксавье ворочается, неосознанно подстраиваясь под действия готки. Писательница доверяется собственным ощущением, руки проходят по ногам, а затем поднимаются на бедра — нащупывая резинку штанов и проникая под неё. Аддамс улавливает, как Ксавье издает тихий вздох. Девушка волнительно сглатывает слюну и достает. Дышать становится трудно уже сейчас, вокруг темно и жарко. Все, что у неё есть — это лишь осязание. Она высовывает язык и прикасается к головке, ощущая, как он твердеет и обретает форму прямо у неё в руках. Обхватывает губами, прикасается языком, постепенно беря больше, вслушиваясь в ворчание и нарастающие стоны. Вся эта атмосфера неожиданно начитает будить в ней будоражащие ощущения. Челка липнет ко лбу, пульс учащается, а внизу живота вяжется комок нервов. — Уэнсдей? — Слышится уже ясный, даже осознанный стон. Аддамс поддается соблазну и начинает показушно двигаться под одеялом, словно умышленно привлекая внимание сонного парня. Торп в непонимании ситуации начинает дёргаться, пытается освободить руки. Это мешает деве и дабы хоть как-то переключить внимание, она слегка стягивает одеяло, открывая вид на то что, она с ним делает. Ксавье замирает мгновенно, все что он может — это смотреть. Голова кружится, а лава проходит по телу — хочется запечатлеть, нарисовать или хоть примитивно сфоткать со вспышкой. Хочется прикоснуться, провести по щеке или убрать мешающую черную прядь за ушко, но руки не слушаются — связаны. Mon cœur, её месть всегда коварна. Голос не слушается — то и дело пропуская очередной стон или ругательство. От количества напряжения хочется взорваться, Ксавье уже, кажется, теряет рассудок. Но точкой невозврата становиться всего одна, маленькая деталь. Уэнсдей, облегает его вплотную и поднимает глаза на Ксавье. Черный омут теперь наполнен не только тьмой, но и похотью. Поглощающий и сводящий с ума. Торп достигает вершины. В голове пусто, ни единой мысли. Аддамс поднимается на ноги и, как ни в чём ни бывало, бродит по комнате, доставая из шкафчика салфетки и возвращается на прежне место, присаживается на Ксавье. — Я могу сделать это сам. — Бурчит парень, наблюдая за девушкой. — Я не сомневаюсь. — Спокойно ответила Уэнсдей. — Может уже развяжешь? Ты уже отомстила, незачем… — Я сделала это потому что захотела. Сам ведь сказал: причина не важна. — Хитро глянула на художника, откидывая салфетки в сторону и поправляя его внешний вид. — Аддамс, развяжи меня. Сейчас же. — Серьёзным тембром говорит Торп. Дева приподнимает бровь, а затем подползает к парню зависая в миллиметрах от его лица. — Сам попробуй. — Ясновидящая поднимается на ноги и отходит от кровати. — Ладно. — Ксавье усмехается, а затем галстук тряпкой спадает с запястий художника. Из готки вырывается визг, когда парень резко встает с постели и приближается к ней. Уэнсдей забегает в ванную и Торп быстро настигает.***
Солнце замерло на горизонте, мотор зодиаков гудела так, что собственные мысли толком не расслышишь. Их окружал снег, глыбы льда — от тех, что одной рукой поднять не трудно и до тех, что высотой превосходят их корабль. Айсберги напоминали соль, застывшую в формах, которую легко разломать в кулаке. Пока Аддамс разглядывала окружающие снежные пейзажи, художник вглядывался в то место, куда они отправились группой на зодиаках. — Посмотри. — Прозвучало у уха писательницы. — Видишь — там на берегу лодка? — Действительно. — Сосредоточенные взгляды рассмотрели на одном из берегов: старую, деревянную, серую лодку. Вернее то, что от неё осталось. — На полюсе полно памяток прошлого, к примеру, этой — не меньше 100 лет. — С чего такие цифры? — Поинтересовалась писательница. — Надо быть полным идиотом, чтобы отправиться в Антарктиду на деревянной лодке с вёслами, если есть моторная. — При таком собачьем холоде тут удивительно всё сохраняется. — Удивительно, что тут вообще что-то может жить. — Я недавно слышала, что здесь появились зимние комары. — Они и здесь нас преследуют. — Отчаянно вздохнул Ксавье. Уголки губ Уэнсдей непроизвольно дернулись вверх.***
Зодиаки непрерывно продолжали движение и на горизонте среди белых гор, показался он — чёрный берег. Десепшен. Зодиаки подплыли к берегу. Из-за отсутствия гавани пассажирам пришлось выбираться прямо в воду. Торп без какого-либо труда выбрался из лодки и помог в этом писательнице. Но не только подал руку, помогая подняться, но и подхватил девушку на руки и буквально перенёс с воды на берег. — Чёртов рыцарь. — Прошептала ясновидящая в шею Ксавье. Оказавшись на земле, изгои наконец-то в полной мере смогли осознать в каком удивительном месте они находится. Остров Десепшен образовался из-за извержения вулкана и чёрная землянисто-каменная масса под ногами — это застывшая лава, ставшая вулканическим песком и из-под которой до сих пор исходит пар. — Тебе не понравился пролив Дрейка? — неожиданно спросила дева, бродя вдоль берега с юношей. — К чему ты? Уэнсдей резко повернулась к парню и продолжила идти спиной вперёд. — Тебе предоставлена уникальная возможность — стоять прямо на действующем вулкане. — Девушка с удовольствием наблюдала, как выражение лица Ксавье сменяется из недоумения в палитру ужаса. — В последний раз он просыпался в шестидесятых. Интересно, можно ли его как-то разбудить? Ясновидящая драматично изобразила задумчивость, а затем начала прыгать на месте. — Уэнсдей! — Ксавье сорвался с места и побежал на писательницу, а сама Аддамс начала убегать. Но помимо чудотворного сотворения острова, Десепшен известен и своими развалинами. После второй мировой, здесь располагалась военная британская база, потом лаборатория, а сейчас от цивилизации здесь остались только заржавелые трубы, покоцанные лодки и наполовину разрушенные деревянные дома. Как декорация к фильму ужасов или пейзаж планеты после конца света. Но, что ещё в разы пугающе — так это то, что раньше здесь располагалась китобойная база, где в том числе, убивали и морских котиков. И ирония в том, что теперь эта база полностью принадлежит котикам, а китобойные лодки стали для них жилищем.***
После посещения острова, группа вернулась на корабль. Следующая высадка была на самом материке, а потом — путь домой. Однако у парня с девушкой были совсем другие планы. И пока остальные пассажиры наслаждались присутствием пингвинов, тюленей и морских слонов, изгои покинули корабль с вещами. Следующий пункт их назначения — оазис Ширмахера. — В кои-то веки, связи отца помогли. — Пробубнил парень, наблюдая, как вдалеке за ними уже едет внедорожник. Отель White Desert уникален тем, что занимается дорогим отдыхом прямо в Антарктиде. Отель поделён на три лагеря, они находятся в разных местах, у них разные программы, разные дизайны, но их объединяет общая тема — богатый отдых в современных дизайнерских домиках, на самом уединенном континенте.***
Пока внедорожник беспрерывно ехал вдоль снежных пустынь, Уэнсдей разглядывала пейзаж за окном. Снежный ландшафт и облачное небо смешались в одно целое, и у этого слияния не было ни конца, ни края. 13 часов — самое светлое время дня, дальше начнёт темнеть. Темнота — это ночь, а ночевать они будут в одном домике, на одной кровати и учитывая слова, сказанные девушкой в Мексике, изгои будут не только спать. И кажется, только сейчас Аддамс в полной мере начинает это осознавать. Пока писательница задумчиво вглядывалась в окно машины, Ксавье о чём-то беседовал с водителем, время от времени поглядывая на ясновидящую.***
Оказавшись снова на улице, ясновидящей показалось, что она наконец-то снова смогла дышать. Небо расчистилось, прямо впереди солнце зависло на горизонте, отбрасывая тень на их дома, которые будут таковыми ближайшие 2 недели, или чуть меньше. Привыкнув к снежным полям, можно легко забыть, что не вся Антарктида такая. К примеру: прямо перед изгоями открывался вид на участок, на котором полностью отсутствовал снег — земля здесь была каменная, песочно-коричневого цвета, как поверхность Марса. И дома расположенные на этой территории выглядели, как марсианские иглы: белые, железные полусферы. Всего таких домиков 12, 6 из которых: комната персонала, столовая, библиотека, кухня, переговорная и мини-музей. Эти иглы находились рядом друг с другом и соединялись вместе коридорчиком, а вот остальные были номерами гостей, со своими спальнями и ваннами. Уэнсдей приняла твёрдое решение, что как только она окажется в их номере, она тут же испробует местный водопровод. Для пяти звёзд отеля, где за стоимость двухнедельного проживания можно прожить не один месяц, наличие горячей воды и электричества — это минимум из предоставленных условий. После долгожданного душа из кипятка, от которого Аддамс получила неожиданное удовольствие, готка вернулась в спальню. Их домик был в сине-серой палитре, с деревянным полом, утеплёнными стенами, рабочим столом и потрясающе удобной кроватью, на которой уже расположился Торп с пастелью и блокнотом. Писательница глянула на сосредоточенное лицо художника и решила сама уделить время написанию книги.***
Глянцевый журнал с громким хлопком упал перед Уэнсдей, девушка почти вздрогнула, но продолжила крепко держать вилку в одной руке, а другой — придерживать страницы книги. Чёрные глаза метнулись сначала на стоящего перед ней Ксавье, а затем на журнал. — «Ледяные туннели» — это какой-то шифр? — Да, призыв о помощи от пингвинов. — Художник присел за стол около Аддамс. Изгои находились в столовой: круглый стол, мягкие кресла, красивая сортировка, приятная атмосфера в серых тонах и изысканные блюда. Помимо девушки с парнем, в других домиках также жили люди, однако большинство придерживались желания интроверного отдыха, что было только плюсом. — Я хочу туда. — Уверенно заявил Торп. — Тебе нужно моё одобрение? — Я хочу туда с тобой. Уэнсдей снова оторвала взгляд от книги и посмотрела на Ксавье, а потом снова на журнал. — Долго туда? — Туда едет вся группа. Так что нас подвезут. Оденься потеплее. — Художник встал из-за стола и вышел из иглы, а сама Аддамс продолжила есть.***
— Эти куртки меня убивают. — недовольно зашипел Ксавье. — Сам ведь захотел сюда переться. — ответила спокойно Аддамс. — Но я же не думал, что всё будет так. Я себя чувствую, как те несчастные дети, которых родители одели в пять слоёв, и они еле двигаются. — Я тебе больше скажу. Именно так ты и выглядишь. Они стояли у входа в пещеры. Пока одних инструкторы одевали в специальную экипировку, чтобы спустится в щели, другие спокойно ждали. Кроме этой парочки, естественно. — Как думаешь: какая вероятность, что мы там умрём? — спрашивает Уэнсдей, наблюдая за тем, как очередной человек спускается вниз по тросам. — Во время спуска или вообще? — Во время спуска. — Неисправные тросы, ошибка инструктора, агрессивное поведение спускающегося, плюс в любое время может начаться очередное извержение вулканов и плиты могут сдвинуться, буквально сдавив человека. — Довольно. Красочно. — Прокомментировала девушка, глянув на парня. — Рад стараться. — Улыбнулся Торп. Когда их очередь наконец-то подошла, прежде, чем художник успел осознать, Аддамс уже стояла около инструктора, что застёгивал и проверял её ремни. Чернильные глаза глянули в сторону юноши и перед тем, как начать спускаться, она сказала: — Увидимся на той стороне. И началось. Трос её опускался медленно и плавно, силуэты людей сверху начали медленно становиться цветными пятнами. На долгие несколько секунд, Уэнсдей осталась наедине с Антарктическим морозом. Её окружал лёд — настолько чистый, что она буквально разбирала до деталей своё отражение в стенах. Солнечные лучи, попадавшие в ущелье, освещали его и создавали ощущение сказки, как в книжках Андерсена. Кажется, она не успела сделать вдох, как ноги её прикоснулись к твёрдой поверхности. Деву встретил другой инструктор, он отцепил её от каната и принялся ждать других. Внизу лёд словно отличался, он не был таким прозрачным и чистым, но его срез — как отдельное творение искусства. Ледяные стены сформировались так, что их рельефы напоминали укусы, как будто их надгрызли, как если бы лёд был желейным. От каждого движения на этих рельефах оставались отражения, а особенное освещение придавало всему ярко сапфировый окрас. Всё это место выглядело, как секретный проход в Ледяное царство. — Нравится? Девушка вздрагивает. Около щеки раздалось тёплое дыхание, а на её плечи ложатся руки художника. — Это словно сон. — Шепчет Ксавье. — Не хочу просыпаться. — Отвечает шёпотом Уэнсдей. Словно, если они хоть на немного повысят тон голоса, то вся сказка рухнет. Изгои двигаются вперёд — наблюдая, как после них остаётся отражение на стенах. Они молчат, но готовы поклясться, что слышат, как мягко трещит лёд. Словно убаюкивает. — Я хочу это сделать сегодня. — Дева прикусывает кончик языка, словно наказывая себя за вольности. — Хорошо. — Мягко отвечает художник, целуя ясновидящую в уголок губ.***
Чернильные глаза разглядывают потолок. Впечатлений от путешествия было полно — куда больше, чем она привыкла ощущать, если вообще привыкла ощущать столь яркую и разнообразную палитру вспышек в мозгу. Но, со временем эмоции притупляются, обесцениваются мозгом. А когда пропадают эмоции — приходит осознание. Они вернулись с ужина буквально 15 минут назад, помимо привычной тьмы за окном, стрелки часов тоже показывали позднее время. Уэнсдей пыталась замаскироваться, ввести собственный мозг в заблуждение, но кажется, с каждой минутой — чем больше она сопротивлялась, тем больше мыслей появлялось в голове. Секс. По мнению писательницы, стесняться секса — всё равно, что стесняться есть, дышать или спать. Это естественный процесс, который с биологической точки зрения нужен всем. А всё, что касается большинства — презирается Уэнсдей Аддамс. Так было всегда, по крайней мере до этого момента. Осознание, что это должно произойти сегодня и, что она сама этого захотела, как кувалда бьёт по мозгам. Какого дьявола то, что она ещё год назад не могла представить, теперь вызывает в ней столько противоречий. Дверь комнаты открылась, ясновидящая резко выпрямилась и села на кровати. Ксавье глянул на девушку и, словно поняв всё без слов, мягко сказал: — Завтра команда хочет отправиться плавать на байдарках. Хочешь? — Я подумаю. — Ответила и сглотнула неожиданно накопившуюся слюну. Художник глубоко вздохнул, снял верхнюю одежду и встал на колени прямо около ног ясновидящей. — Если у тебя есть хоть какие-то сомнения… — Это не так… — Парень не дал ей договорить, укрыв её прохладные руки ладонью. — Я пойду в душ. — Художник выпрямился и исчез за дверью. Писательница снова оказался наедине с собой. Два голоса в голове: её принципы и её желания — они словно без конца перетягивали канат, кто же сегодня окажется главным. Она слышит, как включается вода. И наполнившись всей решимости, что у неё есть, поднимается и входит в ванную. Ксавье стоял напротив зеркала, полуголый и с распущенными волосами. Их взгляды пересекаются и Уэнсдей, не имея больше желания тратить силы на колебания подходит, тянется на носочках и привлекает художника в поцелуй. Комната наполняется паром, и не только от воды, но и от соприкосновения двух жаждущих тел. Изгои сами не знают, как переместились в душевую кабину. Одежда мокнет, липнет к телу, а затем исчезает и валяется где-то в углу душа. Парень отстраняется на несколько секунд, словно оценивает ситуацию. На Уэнсдей только трусики, на Торпе — ничего. Ксавье плавно наклоняется вперед, заставляя девушку сползать вниз по стенке. Касается языком между полукружий груди и водит им из стороны в сторону — словно не может решить, какую вобрать первой. Звук, который при этом рвется из его горла и заглушается её кожей, кажется, пугающе голодным. Долго так просидеть нельзя — как бы сильно не хотелось. Плитка теплая и матовая, приятная на ощупь, так и хочется лечь и обмякнуть. Уэнсдей охает, ощутив обжигающий укус, и как один из сосков покалывает в сильном вакууме пухлых губ. Соприкосновение с его бедром, внутренней стороной её бедра оказывается таким же острым и приятным, как и это покалывание. Ксавье опускает Уэнсдей еще ниже и сам опускается на колени. Её тело тянется дугой, бёдрами не касается пола, потому что ноги естественным образом обнимают парня. Это почти муки, когда он между её бёдрами, и всё что их разделяет — это только чёрная ткань. Его член давит на неё, его руки сгребают грудь и жмут. Будто Ксавье недостаточно просто целовать и кусать, ему хочется утонуть в ней, раствориться. Здравый смысл до сих пор где-то пищит на задворках сознания. Бесит, но ясновидящая подчиняется. — Ксавье. — Зовёт и кажется, только сейчас осознаёт, что ей не хватает воздуха. — Ммм? — мычит прямо ей в грудь, когда у него во рту… — Контрацепция. — Мгм. — Ты вроде хотел… мыться… — Мыться, — подтверждает, запыхавшись, и переходит на короткие, почти сердитые поцелуи, прежде, чем все-таки поднять голову. — Хотел. Но сначала ты. Художник тянется, приоткрывает дверцу душа, впуская прохладу внутрь и достаёт с раковины тюбик. Наливает содержимое в ладонь, и Аддамс улавливает аромат, его аромат. Целует, снова и снова. Она обнимает, хаотично гладит спину художника впиваясь ногтями в кожу, а он начинает с шеи — то ли, чтобы придушить, то ли, чтобы отмыть всю. Аддамс не знает, какая перспектива ей нравится больше. Она стонет, когда ладони Ксавье проходятся по груди, которую он как будто старается схватить, но не может, потому что скользко. Вниз по животу. Взгляды их пересекаются. В нём голод, в ней опьянение. Зелёный взгляд опускается туда, где его скользкие пальцы отодвигают бельё. Уэнсдей вбирает ртом воздух. Мысли в голове плавятся: то ли от горячей воды, то ли от изучающих, настойчивых поглаживаний. Невольно приподнимает и опускает бёдра, устанавливая подобие такта. Только теперь виолончель она, а Ксавье смычок. Напряжение достигает такого уровня, что ещё немного и Аддамс забудет собственное имя. Весь мир сосредоточен на этом пульсирующем удовольствие. Сейчас она для него существует. — Mon cœur. — Голос Ксавье низкий и тихий, почти сливается с окружающим шумом. Он тянется и словно специально медлит, не забывая мягко проводить пальцами по бёдрам и низу живота. Настоящая пытка. Уэнсдей всхлипывает, когда кончик одного из пальцев погружается в неё, якобы случайно. — Жжет? Прости. Дева молча кивает, прикусывая губу — ожидая, когда боль стихнет. — Никакого мыла внутри, я понял. Только мой рот. Хочешь его там? Кивает еще отчаянней, зажмурившись. — Хорошо, — Ксавье выдыхает с облегчением. — Хорошо, Mon cœur. Она заглядывает ему в лицо, заворожённо наблюдая, как мелкие капли стекают по русым прядям и падают ей на живот. К концу этой ночи она точно забудет, как дышать. Затем Торп исчезает из поля зрения, зато тело девы ясно ощущает, как руки художника перемещаются на бёдра и как кожа горит под его дыханием. — Обними меня ногами… Сильнее. — И она слушается. Дышать становится всё труднее. И никакое удушение с этим не сравнится, дыхание перехватывает, тело не слушается и порывается, ноги дрожат, пальцы девушки врываются в пряди, перебирая их и натягивая. А потом ток. Конец вселенной и напряжение всех мышц одновременно. Как маленькая смерть, даже лучше.***
Ласковые прикосновения простыни, медленное расслабление мышц и чистая голова. Больше нет ни сомнений, ни страха. Ксавье заботливо занёс Уэнсдей в спальню и уложил на постель, а сам ушёл обратно в ванную, сказав, что ему нужно закончить без отвлекающих факторов. В другой ситуации Аддамс бы огрызнулась, но приятная усталость настолько захватила тело, что даже говорить не было сил. В таком состоянии трудно определять время. Но перед тем, как Торп вышел из душа — ей кажется, что прошла целая вечность. — Всё хорошо, Mon cœur? — парень подбирается к деве и убирает выпавшую прядь за ухо. — Тебя долго не было. — Бурчит в постель, продолжая лежать на животе, и краем глаза наблюдая за художником. — Я всё возмещу. Ксавье забирается на кровать, и нависает над девой, мелко осыпая её плечи поцелуями. Писательница лениво двигается под ним, перекатывается на спину и отвечает мягкими ласками. Сладкий поцелуй, мягкие прикосновения и трение тел. — А вот теперь, можно защиту. — Усмехается Ксавье в губы ясновидящей и плавно отстраняется, пытаясь что-то усиленно найти в прикроватной тумбе. У Аддамс почти нет сил злиться из-за прерванного акта ласк. Торп находит необходимое, но всё равно не спешит возвращаться. Проходит всего несколько минут, но опять-таки в состоянии Уэнсдей — бесполезно говорить о времени. — Да не настолько же он длинный! — ворчит девушка. Ксавье хохочет, хватает Аддамс под поясницу, и сам сваливается на спину. В ту же секунду она оказывается сверху. Воздух выбивается из лёгких, дева моргает несколько раз в тщетной попытке понять, как до этого дошло и, что ей теперь делать. — Чтобы тебе не было больно, нужно всего лишь не делать тебе больно, — его взгляд скользит по телу быстро и жадно, нигде не останавливаясь надолго, кроме лица. — Всё хорошо, — Торп гладит по спине одной рукой, и притягивает голову девы, касаясь губами её виска. — Так ты сможешь все контролировать, — объясняет. — Просто расслабься и пусти меня, когда будешь готова. Его ладонь гуляют по телу, на секунду задерживается на ягодице, а затем сползает значительно ниже. Уэнсдей охает, ощутив очередное нежное поглаживание, но теперь уже не рукой. — Так глубоко, чтобы тебе все еще это нравилось. Двигайся осторожно, постепенно, почувствуй, как и с какой скоростью это приятнее всего. Прислушивайся к ощущениям, пробуй, никуда не спеши, ничего не стесняйся и говори со мной. У нас впереди целая полярная ночь. — Недостаточно. — шёпотом отвечает. Торп целует за ухом и щекотливо водит там носом. Как только удерживающее давление на затылке исчезает, Уэнсдей выпрямляется на коленях и приподнимается на них. Оглядывается и нащупывает руку художника на его члене. Но затем он мягко его отпускает, и предположение, что Торп его удерживает, моментально растворяется. Аддамс кажется, что если она поднимет взгляд и посмотрит в глаза парня — то сгорит заживо, или же всё-таки решится. Два противоречия шумят в голове. Она злится, что он дал ей свободу действий, но куда сильнее её обидела бы собственная беспомощность. Руки Ксавье гладят, от колен до бедер и по бокам, до самой груди, которую он ласково сжимает. Это внушает долю уверенности. Расслабляет. Она прикрывает глаза и откидывает голову, ощущая, как одна рука Ксавье отстраняется, слышит щелчок крышки, а затем ладонь возвращается, только теперь мягко прикасается к ней, и Уэнсдей всеми нервами чувствами, что на пальцах художника что-то текучее и холодное. Проводит от пучка нервов, и даже слегка проникая, параллельно размазывает обильно. Ясновидящая вздрагивает, словно ноги отнимаются — всё внутри натягивается и плавится. Ладонь его возвращается. Больше сдерживающих факторов нет. Уэнсдей впервые осознаёт насколько влажная, даже чересчур скользкая. Но не спешит садиться так быстро, как хочется, физически. Делает вдох и на выдохе медленно, очень медленно, опускается. Нахмурившись и закусив губу — потому что тело пока не знает, как реагировать на этот новый уровень наполненности. — Mon cœur? — Ксавье интересуется глухим шепотом, и ей приходится приоткрыть глаза, чтобы посмотреть на него. — Не больно? Не в силах говорить, молча кивает, делает вид, что не знает, как горят щёки в этот момент. Уэнсдей кажется, что она чувствует всё: как пульсирует вокруг него или как он пульсирует в ней. Для неё пульс — это уже что-то чуждое. Он не такой, как от болезни, скорее — как от сильного возбуждения. Это приятный пульс. Даже лучше, чем предвкушение мести, или садистское удовольствие. Всхлипывает, опустившись на него до конца. Колени изменяют только в тот момент, когда очень чувствительный краешек тела ненароком соприкасается с его лобком. — Похорони меня так. — В её голосе больше воздуха, чем смысла, когда она пытается остановить рассудок. — Прямо так? — тихо хихикает. — Да! — Не торопись, — предупреждает, глядя то в глаза девы, то куда-то значительно ниже, кажется, поглощённый не меньше Аддамс. — Если не ради себя, то хотя бы ради меня. — Почему? — уточняет, неким подобием игривого шепота. Настолько игривым, насколько может выдать из себя Уэнсдей, учитывая, как она поёживается и пытается устроиться так, чтобы волшебное соприкосновение стало давлением. А ещё лучше — трением. И это проблематично, потому что каждое движение отдается во всём теле. Ксавье сосредоточенно сводит брови и даже губы его подрагивают, когда смотрит туда, где их тела соединяются. Затем вновь поднимает взгляд на неё. Качает головой, будто она требует от него слов, которые он не может произнести. — Наша ночь, может очень быстро кончиться, если ты поспешишь и не дашь мне привыкнуть. Смотрит ему в глаза, утопая в собственных ощущениях, пытаясь уловить смысл сказанного Торпом. Доходит слишком медленно, но всё-таки доходит. — Я осторожно, — шепчет с издёвкой. — Постараюсь не сделать тебе больно. Прекращает под его взглядом, красноречиво выражающим: «заткнись». Ухватив за запястья, Ксавье буквально обрушивает ладони Уэнсдей себе на грудь, и она рывком нависает над ним. А соприкосновение становится-таки давлением. Мучительно приятным, и все еще недостаточно сильным. — Ниже, — наставляет. — Наклонись еще ниже, Mon cœur. Делает, как он говорит. Переходя ладонями с груди на плечи и теперь упираясь в них. — Так хорошо? Медленно кивает, зажмурившись. Так хорошо, просто отлично. Колени дрожат, прижатые к его бокам. Так тесно прилегая к нему. Кажется, Уэнсдей вообще нисколько не продержится, если прямо сейчас начнёт двигаться. — Пробуй. — Ноги Торпа сгибаются позади, а руки опускаются на её бедра, готовые направлять. Пробует. Поддаётся вперед сперва нервно и дергано, но постепенно, повинуясь рукам художника, движения становятся ритмичными. Для самой Аддамс существует только трение между ними. Ноги напрягаются сильнее и сильнее, пока она просто не прекращает их чувствовать. Перед глазами всё взрывается, размывается. Она дрожит и сжимает. Кусает нижнюю губу, пытаясь одновременно контролировать спину, которая норовит прогнуться, и ломкие, умоляющие звуки, рвущиеся из легких и горла. Первая волна схлынывает быстро, оставив след внизу живота, обжигающий приятной лавой. Но Уэнсдей не хочет её отпускать. Сжимаясь теперь специально, изо всех сил стиснув зубы, стиснув пальцы на плечах Ксавье. Второе цунами накрывает куда сильнее. — Caray!, — гортанно пищит, абсолютно не своим голосом. Отталкивается от его плеч, чтобы сесть прямо и продолжить двигаться. Не осторожничая, не жалея себя, не прислушиваясь к голосам в голове. Их нет. Есть только сытость, полная и настоящая. Но есть подозрение, что если приложить усилия, можно достигнуть и третьей волны. И возможно, она будет даже лучше, чем первые две. Резко Уэнсдей оказывается опрокинута на кровать. Распахивает глаза, стараясь быстро прийти в себя и сориентироваться. Ксавье нависает, и выглядит азартным и как будто даже злым. Словно она не трахала его, а методично лупила по лицу, чтобы раззадорить. Правда лицо, почему-то, осталось безупречным. — Что случилось? — Растерянно уточняет, нахмурившись. Он поднимает брови, безмолвно переспрашивая «у меня?». Но на губах, к счастью, мелькает озорная улыбка. — Ты случилась. — заявляет обвинительным тоном. Разглядывает лицо Аддамс, прищурившись, словно до этого времени чего-то в нем не замечал, или усиленно пытается на нём что-то найти. — Ты, блять, неприлично хороша. Я чуть не умер. После последней фразы, уголки вишнёвых губ непроизвольно поднимаются. — Обращайся. — Обращаюсь, — Ксавье нависает ниже, упираясь теперь локтями по бокам от плеч, и одобрительно чмокает в губы, в щеку и где-то совсем рядом с ухом. — Мне этого мало. Я собираюсь трахнуть тебя так, как мне нужно, Mon cœur, пока ты этими скачками еще не сломала мне член. Но это может быть слишком для тебя. — Тогда я остановлю тебя. — продолжает его мысль, мягко кивая. — Челюсть выбьешь, если понадобится. И не надо так улыбаться. — Ладно. — жуя губы, отвечает. Его тело движется вальяжно и плавно. Он мягко проталкивает колено под бедро Уэнсдей, и она послушно обхватывает его одной ногой. Другую Ксавье просто отводит чуть дальше в сторону — настойчиво и бережно. Когда он толкается вперед, проникновение ощущается тяжелым. Словно предыдущих десяти минут не существовало. Уэнсдей смотрит в круглый потолок над его плечом, широко распахнув глаза и вбирая ртом воздух. Губы художника на её шее тихонько кого-то матерят, зато хвалят и горячо целуют деву. Тело писательницы безвольно ерзает вверх и вниз под весом его движений. Оно ровное, мягкое и глубокое. Как Ксавье хочет. И неожиданно французский мат в исполнении Ксавье заводит, хотя Аддамс понятия не имеет значения. Его ладонь отрывается, накрывает половину лица девушки, и давит большим пальцем на нижнюю губу, заставляя раскрыть рот еще шире — заводит. И то, как его язык ныряет в её раскрытый рот и хозяйничает там, путая мысли и коверкая слова. С этим поцелуем ничто не сравнится, даже учитывая то, что происходило в ванной этим вечером. Даже собственное невнятное мычание звучит иначе. Даже оно будоражит ясновидящую. Ксавье тяжелый, душный, мокрый, пахнет свежим гелем для душа, красками, морозом и сексом. А ещё чертовски самоуверенный — идеален и знает это. Напоследок, войдя так глубоко, что бедра оказываются подброшены над одеялом, Ксавье замирает и смакует собственный кайф. И это идеально. Уэнсдей любуется им, сквозь усталость, желая, чтобы его не отпускало как можно дольше. Но парень всё-таки фокусирует взгляд на лице девы и смотрит. Долго и… осуждающе? Аддамс не может понять, что от неё хотят, ей слишком хорошо и она слишком устала, чтобы переживать об этом. Поэтому отвечает мутным взглядом. Ксавье все еще в ней, когда его пальцы пробираются между их телами. Тремя уверенными круговыми движениями пальцев он заставляет Уэнсдей истерично дернуться и закричать, напрягая каждый миллиметр тела, пропуская сквозь мозг очередной нейронный взрыв. — Вот теперь я доволен. — Сладко улыбается, целуя Уэнсдей. Мягко отлипая друг от друга, Торп выпрямляется, поднимаясь на ноги. Без единой мысли в голове, писательница наблюдает за ним. Рассматривая, мысленно проводя руками по телу, ощупывая кожу и мышцы. Тут чернильные глаза глянули на циферблат. — Ночь ещё не кончилась.***
Девичье тело лежало на кровати, в окружении скомканных одеял и подушек. В голове тихо и чисто. От малейшего движения внизу живота проносится покалывание — терпимое и чарующие, учитывая, сколько наслаждения оно принесло вчера. Аддамс лежала в постели в плену лени. Но когда ей это надоело, она всё-таки открыла глаза. От чего насторожилась сразу. Ксавье рядом на постели не оказалось, как и вообще в комнате, в ванной и во всём домике в целом. Это напрягло, но отмахнувшись от лишних мыслей, она глянула на часы. Поздний завтрак — наверняка он ждёт её в столовой. Быстро переодевшись в тёплое, дева покинула домик и отправилась в столовую иглу. Художника там тоже нет, как и во всех других иглах. Это глупо, абсолютно невозможно и абсурдно. Нельзя ставить факт исчезновения Ксавье и проведённую вместе ночь в одну линию. Даже мысль такую подпускать глупо. Однако. Рассудок то и дело подпитывает голову тревожными мыслями. Уэнсдей вернулась в комнату и заметила одну деталь, которая стала началом тревожных мыслей. Сумка Ксавье исчезла. Его словно не было здесь — ни в этой игле, ни в этом лагере, ни в Антарктиде. Аддамс копается в собственных вещах, не беспокоясь о нарастающим бардаке и находит телефон, пальцы подрагивают и набирают номер. Вместо его голоса или хотя бы гудков: «Абонент временно недоступен». Ей кажется, что накапливающиеся внутри эмоции просто разорвут её. Уэнсдей дрожит, пытается удержаться, найти поверхность для опоры. Ксавье здесь нет, он оставил её, ему надоели эти бесконечные качели. Он взял то, что хотел и все. Больше она ему не нужна, никогда не была нужна. Его интересовал только процесс, он с самого начала хотел добиться её, приручить, и он это сделал, да ещё и как. Пробрался под кожу, вломился в душу, даже обувь не сняв. И оставил её, на чёртовом южном полюсе, выполнил часть их договора и ушёл. Обманщик. Предатель. Её предатель… Аддамс осела на пол, уткнувшись лбом в колени. Чем больше она думала, тем хуже становились мысли. Беспрерывный поток поглощал и добивал, дорисовывая самые ужасные варианты произошедшего. 13 часов — самое светлое время суток. После — наступает темнота. Уэнсдей не знает, сколько так просидела. Вероятно — это могло бы длиться ещё дольше, но тут на улице раздался шум. Приехали машины. Девушка медленно поднялась и вышла из иглы. Мороз встретил её, обжигая мочки ушей и покрасневшие глаза. Уличные фонари зажглись, и только благодаря этому она смогла разглядеть приближающиеся силуэты, среди которых разглядела до боли знакомый. Злость и обида растворились в морозе. На лице художника расплывалась довольная улыбка, он разговаривал с кем-то из других гостей, рассказывая очередную шутку и с удовольствием наблюдал, как все вокруг, подхваченные позитивной волной, смеялись. Но тут взгляд, в котором бушевал лес, зацепился за одинокий силуэт в чёрном. Не думая ни секунды, парень побежал к ней навстречу. И буквально зажал ясновидящую в своих руках. Ощутив, как она дрожит, парень не понимающе глянул на Уэнсдей и приподнял её лицо в ладонях. — Что с тобой? — Просто молчи. — Пробубнила девушка, спрятав лицо в куртке художника.***
— Значит, она подумала, что ты её бросил? — истерически смеялась Марина, выходя из зала. — Нет, она подумала, что я уехал. — Это одно и то же, истеричка. Ведьма шла по заполненным залам выставки. Её любимый Нью-Йорк с самого утра выдавал дождливую погоду, от которой американцы были явно не в восторге, в отличии от Марины. Конечно, при такой погоде и в таком большом городе, полетать на метле толком не можешь. Однако, хотя бы надышаться воздухом можно. — А что на счёт сумок? Куда делись твои вещи? — Я просто переложил их под кровать, чтобы они не мешались под ногами. Самое интересное: я же говорил ей, что на байдарках с утра буду. — Поправочка. Ты это говорил до того, как затрахал её. Так что, сделай скидку на не совсем адекватную оценку обстоятельств. — Ведьма не спеша спустилась по огромной мраморной лестнице, ощущая, как подол красного пальто развивается от каждого движения. — Тут ещё нужно подумать, кто кого. — Ты, кстати, ничего не хочешь у меня ничего спросить? — девушка преодолевает холл и плечом открывает деревянные двери. — Как прошла твоя встреча? Не успевает ведьма ответить, как внимание переключается. Она замирает на входе у самого края лестницы. Дождь лил, как из ведра. Все окружающие люди бегали из стороны в сторону, прятались под куртками, зонтами, сумками, искали убежища в кафе и магазинах. Автомобилей практически не было — много дорог перекрыли, поэтому большинство прохлаждались в пробках. Но одна единственная машина стояла прямо у входа в музей, а около неё — силуэт с чёрным зонтом. Ведьма повесила трубку. Марина спускалась ступенька за ступенькой. И вот, она стоит напротив, совсем близко. Осенний, дождливый холод не чувствуется, как если бы каждый миллиметр её тела был сосредоточен на персоне. — Что ты здесь делаешь?***
Солёный ветер проникает сквозь чёрные пряди, холодный воздух бьёт прямо в лицо, обдувает щёки горячими поцелуями. Уэнсдей стоит на снежном береге и вглядывается в горизонт. Ощущает, как тёплые руки ложатся ей на плечи и как около щеки чувствуется чужое тёплое дыхание. Она трётся носом об щеку Ксавье, расслабленно прикрывая глаза. — Куда теперь?