***
Выйдя за порог дома, где они остановились, шум города захлестнул моментально. Повсюду машины, велосипедисты, прохожие. Жизнь бурлила и неслась. Уэнсдей щурилась, сдерживая зевоту. Стокгольм в это время года никогда не бывает тёмным. Ясновидящая к такому не привыкла. Девушка молча шла за художником следом и пока ноги неспешно вели, мозг был заполнен лишь мыслями о романе. Что же ей делать? Что придумать? По сюжету эта сцена даже до середины не дошла, а тут строчку выдавить из себя нереально. Главное — сделать грамотно, на достойном уровне, а не просто: лишь бы хоть что-то, хоть как-то. Тут тело девушки налетело на что-то. Что-то большое и тёплое. Уэнсдей шагнула назад и пришло понимание, что она буквально врезалась в Ксавье. — Всё нормально? Ты буквально спишь на ходу. — Парень наклонил голову так, чтобы он мог заглянуть в чёрные глаза. — Нормально. Мы уже пришли? — Нет. Но у меня есть идея, как нам добраться быстрее и при этом потратить меньше энергии. Аддамс нахмурилась, а парень торжественно раскинул руки, отходя в сторону. — Это. Это же. Самокат. — Электросамокат, — уточнил художник, улыбаясь. Дева смотрела то на юношу, то на чудо техники. Писательница развернулась на подошве на 180 градусов, делая несколько шагов обратно домой. — Ты не можешь отказываться, даже не попробовав, — парень мягко хватает Уэнсдей за руку. — Нет, могу. Я не собираюсь кататься на этом двухколесном монстре. Не умею его водить. — Значит, поедем на одном. — И как ты себе это представляешь? — Ты станешь наперёд. А я сзади буду придерживать руль. — Это игнорирование техники безопасности. Он не выдержит нас двоих. К тому же. Сомневаюсь, что это законно. — Они выдерживают до 150 кг. И это будет считаться законным, до того момента, пока нас не поймают, — размеренным голосом продолжает утверждать Ксавье, придерживая деву за предплечье. — У нас два варианта: либо мы идём туда пешком, либо — на самокате. Выбирай. После такого аргумента, она задумалась. — Клянусь богом, если мы упадём прямо на дороге... — Не упадём. Я не дам тебе упасть. Обещаю, — Ксавье заглядывает в глаза Аддамс с такой искренностью и уверенностью. Что кажется, Уэнсдей готова была пойти на любую авантюру. Чёрт бы его побрал. Подошва кед тёрлась одна об другую. Ужасно тесно и жарко. Кисти рук ложатся на руль самоката, в этот момент ладони художника накрывают. Стало ещё более некомфортно. В горле пересохло. Аддамс ощущает его дыхание в волосах. Чувствует, как табун мурашек пробегает по всему телу, стоит только соприкоснуться с оголённой кожей. Настоящая пытка.***
Чувство дискомфорта сглаживают порывы ветра. Чёлка развивается, постоянно попадая в глаза, по ощущениям это напоминает уколы иголкой прямо в глазное яблоко. Это даже расслабляет. Стокгольм можно разделить на две части. Первая — современная, с большими панорамными зданиями, постмодернистской архитектурой и огромным, просто ужасающим количеством растений. А вторая часть кажется абсолютно противоположной. Пятиэтажные домики с изогнутыми крышами, построенные ещё несколько столетий назад. Каменные дороги, велосипедные дорожки и магазины, стоящие вдоль улиц. Швеция — холодная страна, это видно невооруженным взглядом. Тёмные оттенки зданий. Пасмурность, тут же сменяющаяся на солнце. И, конечно же, мимо проходящие шведы, одетые в свитера. Изгои заехали за очередной угол узенькой улочки. Они выехали на открытую дорогу, порывы ветра усилились, а вместе с ними — и шум машин. Солнце спряталось за густыми облаками. Пара выехала на главную улицу, вокруг было ещё больше машин и меньше домов. Открывшийся перед ними вид подверг Уэнсдей в самый настоящий шок. Это огромное, четырёхэтажное здание, выполненное в классическом стиле, с узорами на фризах, большими окнами вдоль стен, да и просто, с впечатляющей детализацией. Объехав здание, изгои остановились напротив входа, куда заходило множество людей и, разумеется, большинство — туристы. — Мы на месте, — прозвучал голос парня около уха девушки. Плечи Аддамс дёрнулись, равновесие пошатнулось, но руки художника успели подхватить. — Ты как? — Нормально. Так, значит, ты хотел мне показывать просто красивое здание? — спросила Аддамс, старательно разглядывая узорчатые стены перед собой. — Не совсем. Пошли. Они вместе последовали во внутренний двор. Людей здесь снова было много, слишком много, колоссальное количество. — Только не говори, что мы пойдём туда, — сказала ясновидящая, взглядом указывая на толпу. Её речь, как спелое яблоко, сочилась нектаром под названием «сарказм». Однако посмотрев на лицо Торпа, всякие позитивные эмоции тут же испарились. — Нет. — Да. — Нет. — Да, Уэнсдей. — Ксавье, я туда не пойду. — Нарушишь пункт в контракте? — юноша изогнул бровь. — У тебя два метра рост, а у меня — метр с кепкой. Они меня там затопчут. — Во-первых, не 2 метра, а всего лишь 188 см. — Всего лишь?! — непривычно для себя самой, бурно отреагировала девушка. — Ладно. Я тебя понял. Художник уходит куда-то за спину писательницы. Аддамс расслабленно скрещивает руки на груди, наблюдая за толпой, что с каждой минутой становилась всё больше и больше. Прикосновение чужих рук. Она успевает лишь развести руки в стороны, как тут же резко поднимается над головами всех. Ясновидящей понадобилось несколько минут, чтобы понять, что происходит. — Как погодка наверху? — звучит голос парня снизу. Осознание приходит мгновенно. Ксавье воспринял «растопчут меня» буквально и потому решил посадить Аддамс прямо себе на плечи. Было странно. Безумно странно. Уэнсдей всю жизнь жила с необходимостью поднимать голову, чтобы элементарно посмотреть человеку в глаза, но сейчас другим приходилось смотреть на неё снизу вверх, даже великану Ксавье. И абсолютно не важно, что сейчас Аддамс восседает на его плечах и только благодаря ему находится в этой ситуации. Но тут возникает вопрос. А как спуститься? — Я расчленю тебя, — прошипела ясновидящая. Теперь у неё нет выхода. Всё, что ей остаётся — это спокойно сидеть, ведь самостоятельно слезть, не поломав кости, она не сможет. В этот момент зазвенел колокол. Толпа оживилась. Каждый второй, если не первый, достал телефон. Дева с непониманием, смотрела на людей, но затем её привлёк звук. Шаги, много шагов, хотя нет. Это не людское движение. Стук, стук копыт. Во внутреннем дворе появилась целая колонна стражников, одетых в синюю военную форму из позапрошлого века. Мужчины сидели верхом на лошадях и шли ровным строем, вдоль внутреннего двора. Каждое движение, шаг, ритм, даже дуновение ветра — всё было отмерено идеально, от начала и до конца. Словно это совсем не живые люди, не живые кони и, вообще, это кадр из фильма, а актёры в нём — пластилиновые игрушки. Резко Торп сдвинулся с места. Каждый его шаг отдавался во всём теле Аддамс и это было странно, безумно странно. Парень вместе с девушкой на плечах, вышли из внутреннего двора, и шли вдоль улицы, где было значительно меньше людей, наблюдающих за сменой караула, ведь основная масса собиралась именно во дворце, где они были ранее. — Ну что? Всё ещё хочешь спуститься на землю? — у него в голосе прозвучала какая-то игривость, что не могло не выводить из себя. — Разумеется. — Размеренно ответила Уэнсдей — Уверена? Мне кажется, ты очень комфортно себя чувствуешь, когда моя голова между твоих ног. Пальцы художника прикоснулись к бедрам девы. Импульс прошёл по всему телу, конечности покрылись мурашками. Аддамс уже в тысячу раз успела себя проклясть за то, что надела короткие шорты длиной выше колена. Она до боли сжала руки в кулак, ощущая, как ногти врезаются в кожу ладоней. — Я просто шучу, — Ксавье склонился и, одним движением рук, снял чёрно-белою деву со своих плеч на землю. Уэнсдей опустила голову, её взгляд был прикован к земле. Чёлка спадала, скрывая лицо, словно ширма. Лишь бы никто не увидел, лишь бы не признавать, лишь бы он не догадался. — Я голодна. — Прошептала дева, скрывая подступивший жар к лицу.***
Они вышли на узкую улицу старого города. Их окружали четырёхэтажные жёлтые дома, мимо проезжающие машины и велосипедисты — куда же без них. Завернув за ещё один поворот, пара оказалась около кафе, находящимся прямо в здании. — Тебе здесь понравится. — Сказал парень. Девушка скептически глянула на него из-под чёрных ресниц. Ксавье, не дожидаясь ответа, вошёл внутрь, а вслед за ним — ясновидящая. Помещение оказалось довольно «пошарпанным», в хорошем смысле этого слова. Сразу видно, что этому месту не один десяток лет. Круглые арки, тёмное дерево, тёпло-оранжевое освещение, деревянные столы и стулья малахитового цвета с местами стёртой краской, стены нежно-бежевого цвета, а на них висели карандашные портреты. Буквально каждая деталь пропитана прошлым, даже воздух. Изгои присели за дальним столиком, почти сразу к ним подошёл официант. После того, как они оба сделали заказ, Торп добавил: — И ещё фика, пару штук. Официант ушёл. Карие глаза девушки осматривали помещение. — И почему это место должно было мне понравиться? — Что? — Ты сказал, что это место мне понравится. Почему? Лицо художника моментально приобрело эмоцию, которую Аддамс не сможет описать своим лексиконом. Что-то среднее между: «я знаю то, чего не знаешь ты» и «теперь ты играешь по моим правилам». Он придвинулся ближе, скрестил руки и облокотился ими об стол. — Во-первых, этому месту больше 300 лет. Я знаю, что ты у нас любительница всего старого. — А во-вторых? — осанка девы оставалась такой же идеальной. — А во-вторых, обрати внимание на посетителей. Лоб Аддамс напрягся, взглядом она пробежалась по посетителям. В основном это были мужчины, явно за 40, а то и за 50. — Знаешь, отсюда недалеко Нобелевская академия. — Как бы невзначай, сказал юноша. Взгляд Уэнсдей вернулся на лицо Торпа. — Ты хочешь сказать… — Да. Это место — любимый ресторан нобелевских судей, — парень перевёл взгляд на зал. — За тем столиком решают кому дать премию по биологии, за тем — по астрономии, а за этим... Ксавье постучал по столу, за которым они сидели. — Здесь, они примут решение дать Нобелевскую премию по литературе Уэнсдей Аддамс. После сказанных слов, выражение лица девушки смягчилось. Эмоции художника перестали быть такими серьёзными, в его глазах снова заиграл огонёк. — Ты так уверен, что я получу её? — Я не знаю ни одного писателя, который отдавал бы столько сил, времени и энергии на свою работу, как ты. — Сомневаюсь, что ты знаешь много писателей, — Аддамс нахмурилась. — Если это правда, то почему ни одно издательство, к которому я обращалась, не принимало мои работы? Зелёные глаза парня смотрели прямо, пронзительно и пугающе, до дрожи. Уэнсдей чувствует, как тонет, словно она оказалась в плену — прямо в пучине леса, что расцветал в радужке художника. — Идиоты никогда не смогут в полной мере понять гения. — Значит, я гений? — спросила, продолжая играть в гляделки. — А я идиот. — Ответил Ксавье. Им принесли заказ. Не моргая, девушка продолжала поглощать каждое слово, движение, взгляд Торпа. Они молчали с минуту, обед мог бы пройти спокойно, но Аддамс нарушила тишину: — Только гений может понять другого гения. Юноша глянул на деву исподлобья. Уголки фиалковых губ потянулись вверх. После основного блюда, им принесли десерт. Глаза, наполненные чернилами, долго смотрят на блюдо, что лежит на белоснежной тарелке, прямо посередине стола. — Это фика — булочка с корицей и сливочной заливкой. Её называют «шведской плюшкой», попробуй. Уэнсдей, с какой-то опаской во взгляде, смотрела на булочки. Столь сосредоточенное выражение лица сильно смешило Торпа, но он всячески прятал улыбку, прикрывая лицо. Аддамс потянулась рукой к блюду, настороженно взяла булочку средним и большим пальцем, сморщила носик, потому что взялась за липкую часть. Писательница открыла как можно шире рот и сделала первый укус. Корица и какая-то сладкая заливка. То ли сырная, то ли сахарная. Может сироп? Или сливочное масло? Уэнсдей не заметила, как съела всю булку, затем потянулась за второй, а потом и за третьей. Резко пришло осознание. Девушка меньше, чем за 10 минут съела все булочки. Чёрные глаза зыкнули на художника. Ксавье покраснел, по-прежнему закрывал рот рукой. — Даже не думай об этом. — Прошипела ясновидящая. В ответ парень что-то промычал, уже через секунду его лицо приобрело крайнюю степень красноты и из него вырвался яркий, заполняющий всё пространство смех. И пока юноша пытался прийти в себя, наполнял лёгкие воздухом, разминая ладонями болевшие щёки, пытаясь что-то объяснить. Аддамс в голове думала, что лучше: сшить рот или переломать каждую косточку рук? Торп вдохнул побольше воздуха и на выдохе быстро сказал. — У тебя всё лицо испачканное. Уэнсдей прикоснулась к лицу. И действительно — щёки липкие, засахаренные и, теперь, предательски красные. Девушка схватила салфетку и резко поднялась на ноги. — Пошли. Я не хочу здесь весь день торчать, — шипит дева, до боли вытирая щёки и губы.***
— А вот и следующая остановка в нашей туристической программе, — торжественно заявил художник, раскинув руки в стороны. — Метро? — девушка изогнула бровь. — Это не обычное метро, а Стокгольмское метро. Лицо готки так и кричало об жутком «интересе». — Правильно ли я понимаю: ты притащил меня к чёрту на куличики, чтобы показать метро? — Повторяюсь. Это не обычное метро и ты в этом скоро убедишься. Тебе понравится. — А если нет? — Понравится. Уэнсдей скрестила руки на груди, внимательно смотря в лицо художника. Мимо них проходили люди, вдалеке звучал шум машин и лёгкие порывы ветра. Делать было нечего.***
Первое, что зацепило взгляд — это стены и потолок, выкрашенные в сапфировый цвет, имеющий странную шероховатую форму. Но Аддамс не заострила на этом внимание. А зря. Ступеньки эскалатора медленно спускались. Поток людей был небольшим, так как сейчас была середина рабочего дня. Это к лучшему, в воздухе не будет летать попытка догнать время. Когда изгои переступили последнюю ступень, глаза девушки раскрылись. — Добро пожаловать на станцию Т-Сентрален, — голос художника прозвучал над головой мрачные девы. Парень нежно обвёл ладонями хрупкие плечи Аддамс и повёл вперёд. Чёрные глаза панически оглядывали все вокруг. Когда вы слышите слово "метро", что первое приходит вам на ум? Шумное помещение с колоннами, давними мозаиками и рекламными баннерами? Ну, а это место, определённо, не вписывалось в привычное восприятие. Стены и потолок неровные, шершавые и изгибистые, словно бушующее море, застывшее в одно мгновение — они представляли собой одно целое, не имея чёткого контура, только стены синие, а потолок белый, с цветочным голубым узором. — Как и многие другие станции, Т-Сентрален вырублена в гранитной скале. Поэтому многие станции метро без облицовки имеют неправильную форму, как и подобает обычной скале. Они не спеша прогуливались по станции, разглядывая практически каждый изгиб, каждый «наскальный рисунок». — Все станции так выглядят? — спросила девушка, разглядывая рисунок на потолке. — Здесь нет повторяющихся дизайнов и дело далеко не в палитре. — Художник улыбнулся, заводя девушку в один из вагонов.***
Время пролетело незаметно, двери отворились и изгои вышли из вагона на нужную им станцию. — Добро пожаловать на станцию Стадион. — Ксавье торжественно объявил. — Весьма оригинальное название. Первое, что их встретило — это зелёный сеточный забор вдоль стены. — Пошли, самое интересное всегда внутри, — Торп снова повёл Аддамс за собой. — На самом деле, это метро называют «самая длинная галерея искусств в мире», а всё потому, что над каждой станцией работали множество дизайнеров, художников, скульпторов со всего мира. И каждая — особенная: имеет свой дизайн, задумку и цветовую палитру. И таких, только под землёй, 48. — Надеюсь, ты не заставишь меня посетить каждую из них. — Такого рода пытки меня не интересуют. — Уэнсдей перехватила игривый взгляд юноши. Они прошли несколько коридоров. Стены здесь были окрашены в нежно-голубой с пёстрыми радужными элементами эмодзи, дорожными знаками, указателями и так далее. Зайдя в главный холл, голова пошла кругом. От начала стены до потолка, была нарисована огромная радуга. Перед глазами Уэнсдей появился образ не менее яркой подруги волчицы. — Ты тоже подумала про Энид? — голос художника звучал совсем тихо, практически шёпотом. — Возможно, — таким же шёпотом ответила дева. — Давай сделаем фотографии и отправим их ей? Пусть позавидует. — Чему? Тому, что мы нашли место её рождения? — Тому, что мы весело проводим время, пока она обижается на Аякса, копит на новый телефон и проводит время с любимой семейкой. — Твои методы издевательств становятся всё более изощренными. Парень достал телефон, а девушка подошла к нему. Ксавье чуть ли не сел на шпагат, чтобы их лица были на одном уровне и было хорошо видно фон. — Ты не забыл условие договора? — «Никто из школы не должен знать»? — Верно. — Но, а как же… — Я ей ничего не говорила. Она сама, — перебила Аддамс. — Поехали отсюда, от этого буйства красок у меня из глаз пойдёт кровь. Сохраняя идеальную осанку, Уэнсдей пошла вперёд. А Торп, как и всегда, рядом.***
Последняя станция, которую они решились посетить, была под названием… — Технологический Институт? Серьёзно? — Именно так. А что? — Название слишком резко отличается от других. В чём загвоздка? — Ничего особенного. Она просто находится под техническим институтом. Видимо, решили не заморачиваться. Однако поверь. Тебе там точно понравится. — Перестань так говорить, это уже начинает пугать. — В хорошем смысле? Чёрно-белая дева промолчала, отводя взгляд в окно. Когда двери вагона отворились, девушка решительно сделала несколько шагов, но так же резко замерла. Здесь было намного больше освещения, присутствовали своего рода колонны, представляющие собой всё те же скалы, только теперь на них были изрисованы бело-серые разводы. Пересилив себя, Аддамс сделала шаг и подняла голову. Прямо над ней, синие и белые узоры перемешались между собой. Это напоминало узор на китайских вазах, только неразборчивый, мутный. — Уэнсдей, — голос Ксавье ударялся об гранитные стены. Посмотрев по сторонам, дева не увидела парня. — Уэнсдей. Дева поняла, откуда доносится голос и пошла в сторону звука. Звук её обуви разносился тихим эхом. Зайдя за очередную колонну, дева нашла его. Торп стоял точно посередине платформы. Как только в его поле зрения оказалась писательница, на его лице засияла улыбка. — Смотри. — Прошевелил он одними губами, поднимая голову вверх. Чернильные глаза проследили за действием юноши, посмотрели вверх. Прямо над головой художника висела огромная сфера, представляющая из себя правильный додекаедр — грани его сделаны из прозрачного стекла, а внутри двигалась спираль. Аддамс неспешно шла в середину платформы, прямо к Ксавье, при этом не отрывая взгляда от экспоната. — Пять элементов Платона: дерево, огонь, земля, металл и вода, — шёпотом говорит парень. Но даже так ясновидящая прекрасно его слышит, более того — она его ощущает кожей. Такое чувство, что с каждой проведённой секундой в этом месте, людей становилось всё меньше и меньше. — Пойдём. Хочу ещё кое-что показать. Изгои не спеша идут по коридору, рассматривая узоры и экспонаты. В особенности, приятно было смотреть на отсутствие людей. Зайдя за очередной поворот, они наткнулись на эскалатор, уходящий так высоко, что, кажется, он ведёт прямиком в рай. — Мы на месте. Ясновидящая недоуменно напрягает лоб, осматривает чёрными глазами всё пространство, но никак не может понять, что конкретно художник хотел показать. Ксавье протягивает ладонь к писательнице, та с опаской, но принимает её. Шаг, второй и вот прямо перед ними эскалатор. Обладательница чёрных волос всё ещё не понимает, что происходит, но делает шаг и ступает на ступень. В это мгновение, словно по волшебству, лестница загорается разноцветными огнями. Уэнсдей отпускает руку и смотрит себе под ноги, наблюдая, как цвета загораются, сменяются один за другим, перемешиваются, сливаются, создавая уникальную гамму — и всё это прямо перед её носом. Уголки губ приподнимаются. Она оглядывается, но сзади никого. Она отпустила его, отпустила руку. Ступени беспрерывно идут вверх с такой скоростью, что уже не видно земли, только лестница — и внизу, и вверху. Вокруг Аддамс ни души. Она одна, на всё пространство. — Ксавье! — её голос звучит эхом. Писательница упирается рукой на перила и смотрит вниз, смотрит и смотрит. Она не может точно охарактеризовать то, что чувствует. Словно стоит на самом краю обрыва, буквально на носочках. Ещё секунда, всего одно мгновенье. Мозг посылает сигналы, что эти эмоции глупые, гиперболизированные, неоправданные. Но кому какая разница, что говорит здравый разум, если всё тело щемит, парализует и горит? Словно погружённая под воду, она кричит, но на поверхности это не слышно. Крик в пустоту. Пальцы рук дрожат, а глаза темнее ночи продолжают вглядываться вниз. Шум. Доносился из самых глубин. В самом конце начинает виднеться тёмный силуэт, неразборчивый, размытый, до жути знакомый. С каждой секундой, шум шагов становится всё громче, а образ всё чётче и ближе. Силуэт словно перелетает через ступени, и вот он — стоит на расстоянии пяти ступенек от Уэнсдей. — Я и забыл, какой он быстрый. — Ксавье громко заглатывает воздух, пытаясь восстановить дыхание. Аддамс молчала, всматриваясь в лицо юноши. Подсветка продолжала гореть разными цветами, освещая не только пространство вокруг, но и их самих. Чёрные глаза, так внимательно глядели на художника, словно пытались запечатлеть в памяти, как красные, синие, жёлтые, пятна ложатся на его кожу. Как меняется цвет глаз, и как непослушные пряди волос падают тенью. Торп не спеша поднялся по ступенькам. Расстояния, разделяющего их, практически нет. Дева стоит на ступень выше и теперь, наконец-то, у неё есть возможность посмотреть на художника сверху вниз. Они молчат, смотрят друг на друга, словно хотят найти ответ на свои вопросы, которые не решаются озвучить вслух. Бледная ладонь мягко ложится на щеку юноши. Зрачки Ксавье моментально расширились. Ещё никогда в своей жизни он не был настолько счастлив, никогда не упивался столь малой лаской. Голову даже начали посещать мысли, что он готов отдать жизнь, чтобы раствориться в ней. Ему бы хотелось стать воздухом, ласкающим кожу, проникающим сквозь чёрные пряди волос и ресниц. Ксавье и Уэнсдей всё смотрят друг на друга, не моргая и, кажется, даже не дыша. И пока экскалатор не прекращает движение, ясновидящая плавно придвигается ближе. Жар чужого дыхания сменяется на губы. Девичьи руки перемещаются на плечи художника, а Ксавье заключает миниатюрный силуэт в бесконечно долгие и тёплые объятия.***
Как только дверь, разделяющая их дом и улицу закрылась, Аддамс влетела в свою комнату, по дороге скидывая с себя уличную одежду. Оказавшись в знакомых четырёх стенах, буквально напала на печатную машинку. Наконец-то она нашла решение своей дилеммы. Вдохновение, словно бушующее море накатывало, огромными волнами. Уэнсдей, практически до боли и дрожания мебели, стучала пальцами по клавиатуре. Страница за страницей, глава за главой — девушка не замечала ничего вокруг. Были только она и её роман. Когда бледные пальцы прикоснулись к клавише «точка» писательница наконец-то смогла вынырнуть из потока, захлестнувшего её разум. Она откинулась на спинку стула, посмотрела в окно. Уже давно стемнело, ну как стемнело — в это время года в Стокгольме белые ночи. И это изрядно сбивало, так как, если под рукой нет часов, то сложно определить. Сейчас восемь вечера или два ночи? Но в этот раз сомнений нет — на улице слишком тихо, ни машин, ни людей, ни музыки, словно всё замерло во времени, словно Аддамс последний человек на всей земле. Ясновидящая разминает спину, потягивается и тут замечает, что на столе стоит тарелка с, уже знакомыми ей, фика и записка. Гению нужна передышка и глюкоза. А ведь Уэнсдей даже не заметила, как Ксавье заходил. Аккуратно взяв пальцами сладость, она принялась наслаждаться булочками, от которых не осталось и следа уже через несколько минут. Не успевает девушка вытереть щёки от сахара, как на телефон приходит оповещение. Это явно не кто-то из знакомых, ведь сообщение из почты. Чернильные глаза внимательно читают сообщения, затем резко останавливаются, перечитывают снова. Она вскакивает. Серотонин наполняет всё тело. Уэнсдей выбегает из комнаты и влетает в спальню художника. — Ксавье! Ксавье, проснись! Просыпайся! — писательница заскакивает на двуспальную кровать, начинает тормошить парня. — Что? Что такое? — парень хрипло бурчит себе под нос, протирая пальцами глаза, пытаясь сфокусировать зрение. — Читай. — Аддамс тычет в лицо Торпа экраном, с яркостью на максимум. — Я ослеп! — прошипел юноша на всю комнату, прижимая ладони к глазам, отворачиваясь. — Не хочешь читать, ладно я прочитаю: «Уважаемая Мисс Аддамс, мы прочитали черновик вашей работы, что вы прислали нам 2 недели назад. Рады сообщить, что мы заинтересованы в дальнейшем сотрудничестве.» Чёрные очи с сумасшествием смотрели на парня. — Ты понимаешь, что это значит?! Меня напечатают! — Тебя напечатают, — парень нахмурил лоб, пытаясь вникнуть. — Меня напечатают! — Тебя напечатают! — осознание приходит резко. Ксавье резко садится на постель. Крики и смех заполнили комнату. Девушка и парень падают на кровать. Они соприкасаются лбами, смеясь истерически, до боли в щеках и в животе. Через какое-то время, когда на тело опустилась пелена спокойствия, в комнате снова зазвучал голос Ксавье. — У меня есть для тебя кое-что, но сейчас, мне кажется, это будет лишним. — Показывай, — Аддамс садится на постель, прижимая колени груди. Торп тянется к тумбочке, достаёт оттуда бумажный пакет и протягивает его Уэнсдей. Девушка разворачивает бумагу и находит внутри целую гору чёрных конфет. — Это салмиак, подумал, что тебе понравится. Здесь они очень популярны, — зелёные глаза внимательно проследили, как дева съела одну конфету. Лицо ясновидящей расслабилось. — Вкуснятина. Это даже лучше, чем лакрица. Аддамс продолжала есть медленно, пережёвывая конфеты, но тут её взгляд цепляется за Торпа. — Попробуй, — ясновидящая предвигается ближе, протягивая конфету ко рту парня. — Я не хочу. — А я не спрашиваю. — Уэнсдей, нет. — Ксавье, да. С горем пополам, чёрно-белая дева заставила его съесть «лакомство». — Это похоже на сироп от кашля. Тот, который давали в детстве. Ужасно горький. — Да… Я его обожала, а ещё спаивала им Пагсли. Художник посмотрел на чёрно-белую деву с прищуром и какой-то странной задумчивостью. — Вижу тебе понравились фика. — томно сказал юноша. Аддамс с недоумением, на которое было способно её лицо, посмотрела на парня. Ксавье от такой «бури» эмоций расплылся в нежной улыбке. Он притянул руку к щеке ясновидящий, собрал оставшийся после булочек сахар и лизнул свои пальцы. — Сладко. Кожа на бледных щеках Уэнсдей нагрелась моментально. Фигура Торпа нависла над мрачной девой, их лица были на миллиметровом расстоянии. В следующее мгновение, Аддамс ощутила горячее прикосновение к щекам, а затем увидела, под покровом ночи, до жути довольного Ксавье, облизывающего свои губы. — Вкусно. Хочу ещё.