Somewhere in the Between (Где-то между)

            Первая цель Курогири — Доктор.       У Курогири нет плана, он даже не знает, чего хочет. Побег кажется бесполезным, попытка убить Сенсея – тем более. Но его не волнует здравый смысл. Праведная ярость кипит в его венах. Он хочет справедливости для каждого ребёнка, чьё будущее Сенсей забрал и исказил. Он хочет мести, какой бы она ни была, разумной или нет.       Он не знает, что ждёт его через несколько минут. Они вполне могут быть для него последними.       Но он знает, что его первой целью должен быть Доктор.       Доктор слабее Сенсея, его кости хрупкие, кожа дряблая. У него также (как удобно) есть шприцы в кармане – те самые, что высасывают остатки жизни из Курогири.       Курогири интересно, будут ли они действовать так же на Сенсея. -       Курогири выходит из портала и свет белоснежной, слишком яркой больничной палаты выжигает его глаза.       Доктор поднимает голову, слыша, как закрывается портал Курогири, его руки замирают рядом с машиной, над которой он работал.       — Курогири, — приветствует его Доктор. Курогири не видит его глаз за массивными очками, но он чувствует на себе тяжёлый взгляд. Мужчина осматривает Курогири с головы до ног, его густые брови поднимаются, по лицу расползается улыбка.       — Боже, боже. Как много крови.       Курогири не отвечает.       — Если тебе нужно-       Курогири призывает портал перед доктором и бьёт его в лицо.       Доктор спотыкается, но Курогири уже телепортировался ему за спину и схватил за плечи.       — Курогири-       Он закрывает рот Доктора рукой, не давая ему договорить какой-либо приказ.       Доктор корчится, и пинается и пытается, пытается, пытается вырваться из хватки Курогири, но все бесполезно. Рука Курогири уже в кармане халата Доктора, его пальцы ухватили шприц.       Доктор пытается что-то прокричать. Это мог быть приказ, это могла быть мольба. Для Курогири это не имеет значения. Ничего не имеет значения, кроме шприца, который он подносит к шее Доктора, прокалывает им его тонкую, словно бумажную кожу.       На секунду кажется, что ничего не произошло.       Но потом Доктор сутулится, мнется, падает на пол кучей дряблой плоти и хрупких костей.       Он не мёртв. Курогири видит, что он дышит. Но по крайней мере Курогири может больше не беспокоиться о нем.       Курогири не останавливается, чтобы передохнуть. Вместо этого он наклоняется, обшаривает карманы Доктора в поисках других шприцов.       Остался один.       Курогири смотрит на него, берет и засовывает в собственный карман. Мало, но пойдет. -       Шприц тяжёл в кармане Курогири – даже тяжелее ножа и трубы, что были в его руках.       Он был вынужден оставить оружие в другой комнате. Просто их вид заставляет что-то в животе Курогири перекручиваться, рвоту подступать к горлу. Окровавленный нож – он это сделал. Труба, в крови и осколках кости – он это сделал.       Слишком много всего.       Теперь он идёт к офису Сенсея. С каждым шагом пламя в венах Курогири пылает ярче, ненависть ревёт в нем.       Только месть имеет значение. Только справедливость имеет значение.       Но тогда.       Тогда он видит их. Маленькие, пыльные следы, ведущие в комнату Томуры.       И он слышит их. Тихие, дрожащие всхлипы, исходящие из комнаты Томуры.       И внезапно огонь в его венах, ненависть обращаются в туман. Растворяются.       Имеет значение лишь Томура.       Когда он прислоняется к ручке двери, когда открывает дверь, он думает лишь о Томуре с его большой, большой улыбкой.       И дверь распахивается, перед ним предстаёт Томура, свернувшийся клубочком на кровати, и Курогири думает лишь о том, что он выглядит так, так неправильно.       След из пыли заходит в комнату, доходит до кровати. До Томуры, который покрыт ей с головы до ног.       Курогири закрывает за собой дверь, делает глубокий вдох и шепчет:       — Томура? Это я.       На секунду Томура смотрит на него, но потом снова прячет голову, сильнее сжимает подушку.       Курогири смотрит на него молча. Всё в нем хочет обнять Томуру, но он весь в крови, и даже если бы не был, Томура, кажется, не особо любит прикосновения.       Наконец, Томура шепчет:       — Я не хотел.       Курогири моргает.       — Не хотел что?       — Чиисая больше нет.       — Что значит Чиисая-       И тогда Курогири понимает.       Томура ничего не касается пятью пальцами. Даже сейчас, когда он прижимает подушку к груди, его мизинцы подняты.       И когда Курогири ушёл, Томура тренировался.       “Возьми игрушку с собой, Томура”       — Мне жаль, — шепчет Томура, его голос дрожит.       Два пальца к кровоточащей шее.       — Я не хотел- Мне жаль-       Осознание настигает Курогири с резкостью падающего на голову здания.       Томура такой же, как и он.       Сенсей использует Томуру так же, как и его самого. Или, по крайней мере, планирует использовать.       Прямо как с Курогири, Сенсей делает из этого ребёнка убийцу.       Что-то снова загорается в Курогири. Та самая ярость, что была раньше, вновь полыхает.       Сенсей делает из Томуры – Томуры, который такой, такой маленький и такой, такой светлый – монстра. Он делает из Томуры монстра прямо как из Курогири.       И тогда эта ярость, это пламя в груди Курогири взрывается. Оно ревёт, и жжёт и кричит.       Но теперь, теперь все иначе.       Теперь это пламя не вызвано жаждой насилия – жаждой кричать, и царапать и кусать просто чтобы заставить человека, который ранил его, почувствовать хотя бы часть того, что он сделал с Курогири. Теперь у него есть цель. Теперь Курогири понимает, что ему надо вытащить Томуру отсюда. Они оба должны выбраться. Напасть на Сенсея мало. Он должен вытащить Томуру отсюда, и они оба должны выжить.       И вдруг дело не в мести. Дело не в справедливости. Дело не в победе.       Дело в спасении.       Дело в возвращении их украденных жизней.       Они дети. И они не будут сидеть и ждать, когда их забьют, как скотину.       Это новое пламя в Курогири – пламя убеждения. Это новое пламя – смысл. Это новое пламя – обещание.       Мы вернём свои жизни. -       Курогири знает, что легко не будет. Курогири знает, что даже если у него есть причуда порталов, Сенсей сможет найти их с помощью жучка где-то в Курогири.       Но теперь у Курогири есть план.       С каждой минутой он вспоминает все больше и больше из жизни, что была до.       Он вспоминает своих друзей, вспоминает их радость. Вспоминает их убеждение в том, что все будет хорошо.       Вполне понятно, почему они были героями.       Курогири помнит. Он помнит Юэй.       Он не помнит всего. Но он помнит достаточно, чтобы знать, что он там учился.       Он помнит достаточно, чтобы знать, что там они смогут найти убежище, что там им дадут еду и кров, что там Курогири избавят от жучка.       Курогири не знает, что будет дальше. Наверное, они будут скрываться. Курогири придётся оставить юность, найти работу, чтобы прокормить себя и Томуру. Но он сможет дать Томуре хоть какое-то подобие детства.       И это? Этого достаточно. -       Курогири не знает, сколько времени он провел в раздумьях. Но когда он приходит в себя, имея зачатки плана, Томура вытирает слезы с лица.       — Томура, — начинает Курогири, делая шаг к кровати. Он понижает голос, — Я придумаю, как нам выбраться отсюда, ладно?       Томура вскидывает голову и смотрит на него широкими от удивления глазами.       — Тебе никогда не придётся делать что-то такое снова, — им обоим не придётся. Не придётся ранить ничего и никого. Из них не сделают кого-то, кем они не являются.       Томура открывает рот, словно хочет что-то сказать. Но все, что он говорит — тихое "Что?".       — Я знаю, как мы сможем сбежать. Я знаю, куда мы сможем пойти. Я знаю безопасное место, — он не может сдержать улыбки, — Мы можем убежать, Томура. Мы можем построить свои собственные жизни.       Томура смотрит на Курогири, и Курогири практически видит, как вертятся шестерёнки в его голове.       Он так же видит тот самый момент, когда Томура решает, что ему нравится эта идея, когда какое-то подобие пламени Курогири загорается и в нем.       — Я уйду на несколько минут, хорошо, Томура? Но когда я вернусь, ты должен быть готов бежать со всеми своими вещами. Сможешь собраться для меня?       Томура смотрит на него ещё секунду. И потом в нем что-то меняется. Он расправляет плечи и кивает.       — Хорошо.       — Хорошо, — говорит Курогири Томуре, — Хорошо.       Курогири думает о том, как они с Томурой играли в Героев и Злодеев. Он думает о том, как они смеялись на полу, как он верил, что в конце-концов все у него будет хорошо.       Он думает о том, что было раньше, когда он так сильно верил в эти слова несмотря ни на что.       Он помнит, каково это – надеяться. Он помнит, как он всегда улыбался, даже когда что-то шло не так. Он помнит свою непоколебимую веру в то, что будущее будет добрым, и он помнит, какую силу ему давала эта вера.       Так что он надеется. Надеется, что сможет дать эту же силу Томуре.       Так что Курогири кладёт руку на маленькое, маленькое плечо Томуры и слегка его сжимает.       — Всё будет хорошо, Томура, — говорит он, — Я за этим прослежу.       Томура смотрит на него своими большими, большими красными глазами.       И Курогири улыбается ему. Потому что это правильно.       И через секунду Томура шатко улыбается в ответ. -       Туман его портала холоден.       Он вьется у кожи, холод пробирает до костей.       Он призрак чего-то знакомого, эхо его причуды, застывшей и искаженной в что-то несомненно иное.       Как Курогири.       Как тот, кем Сенсей хочет видеть Томуру.       Пламя внутри него ревёт.       Выходя из портала в свет офиса Сенсея, Курогири расправляет плечи.       Сенсей сидит за столом, его руки сложены, он смотрит на Курогири. Как и всегда, он улыбается.       — Курогири, — говорит он.       — Сенсей.       Сенсей осматривает его с головы до ног, подмечает его окровавленный костюм.       — Не думал, что ты способен на такое, — говорит он, улыбка его сияет, как тот проклятый нож, — Я впечатлен.       И что-то в Курогири кричит. Скребется, и кусается и корчится. Он помнит, как когда-то он хотел лишь впечатлить Сенсея, благоговейную тревогу, что была с ним каждый раз, когда он был в его офисе. Теперь же похвала Сенсея вызывает мурашки, заставляет живот скручиваться.       Он ненавидит его.       — Но, Курогири, я просто обязан спросить, — говорит Сенсей, снисхождение мелодией разливается в его голосе, — Ты выполнил свою задачу?       Курогири стискивает зубы, выпрямляет плечи и молча смотрит на Сенсея.       Сенсей приподнимает бровь. Он уже знает ответ.       — Ты убил их всех?       Их лица мелькают перед его взором. Женщина, что блюет на пол и задыхается. Мужчина, что падает, стоит только Курогири вытащить нож из его спины. Другой мужчина, что спотыкается за секунду до того, как Курогири разломит ему череп. Вигилант, упавший на пол с проломленной головой, словно тряпичная кукла. Последняя женщина, что лежит на полу лицом вниз, меж её рёбер расцветает красным её собственная пуля.       Дети. Широкие, широкие глаза. Плюшевые игрушки, прижатые к груди.       Томура.       — Отвечай, Курогири. Ты убил их всех?       Ответ закипает внутри Курогири. Он подступает к его горлу, царапает его, ждёт. Курогири не пытается его остановить. Вместо этого он контролирует его. Он задирает подбородок, не отводит взор от глаз Сенсея.       — Нет, Сенсей, — безэмоционально говорит он.       На лице Сенсея нет ни следа удивления. Он просто откидывается на спинку кресла и хмыкает, в его позе едва видно отстраненное разочарование.       Курогири так, так сильно ненавидит его.       Следующие свои слова Курогири говорит добровольно. Нет никакого принуждения, как когда Сенсей требует ответ. Нет, следующие его слова вздымаются и выходят из него, тёмный дым от огня, горящего в его венах.       Эти слова принадлежат Курогири и только ему.       И эти слова, его и только его слова, не тихие. Они не вежливые. Они громкие и полные жгучей, праведной ярости.       — Они были детьми! — выплевывает он, делая шаг вперёд, — Каким монстром надо быть, чтобы- чтобы- приказать мне убить их?       Сенсей смотрит на Курогири. Моргает. На секунду почти даже кажется, что его застали врасплох.       Почти.       Потому что спустя мгновение эта растерянность сменилась ещё одной снисходительной улыбкой.       — Твои убеждения похвальны, Курогири, — говорит он, — Но в этой работе должны быть жертвы. Не всех можно спасти, — он делает паузу, наклоняет голову набок, — Я уверен, ты, Курогири, все знаешь о жертвах.       Дождь, страх, здание, хор слишком юных криков-       — Сомневаюсь, что ты помнишь, но... — Сенсей замолкает, посмеиваясь про себя, — Некоторые сказали бы, что то, как ты приносишь себя в жертву ради этих детей, похвально. Однако, — он показывает рукой на Курогири – Курогири в окровавленной одежде и с ещё более окровавленными руками, — Посмотри, куда тебя это привело.       Он думает о Хизаши с маленькими красными месяцами на руках. Он думает о девушке с ярко-красными ногтями и потухшими, потухшими глазами. Он думает о вигилантах – о крови, хлыщущей из шеи одного из них, из спины другого, голов ещё пары и из грудной клетки последнего. Он не смотрит на свои руки, но он чувствует эти ужасные, ужасные корочки засохшей крови на ногтях, проникающие в каждую его клеточку.       — Так что же, Курогири, — говорит Сенсей, — Ты правда хочешь снова пожертвовать собой ради детей? Думаешь, твои пререкания со мной спасут их? Ты правда думаешь, что это маленькое бунтарство смоет кровь с твоей одежды? С твоих рук?       Курогири стискивает зубы, сжимает руки в кулаки.       — Ты в крови их родителей, Курогири. Тебе никогда не стать героем, коим ты себя мнишь.       Курогири не знает, когда он перевёл взгляд в пол, когда он стал сжимать зубы сильнее, когда стал трястись. Но теперь он это делает. Теперь он это делает, внутри него стыд смешивается с яростью, танцует с ней.       Курогири делает дрожащий вдох.       Задерживает дыхание.       Его выдох ничем не лучше.       Тишина затягивается: Сенсей позволяет Курогири осознать его слова, сам Курогири отчаянно старается не утонуть в них.       Курогири зажмуривается и делает ещё один вдох, на этот раз более плавный.       Задерживает дыхание.       Выдох тоже более-менее плавный.       Проходит целая вечность тишины и Курогири вздыхает.       — Я не настолько брежу, чтобы считать себя героем, — начинает он, его слова звучат неуверенно и неестественно — Может я был им. Когда-то, — он делает паузу, — Но я никогда не был мучеником.       Он помнит. Он использовал свою причуду, чтобы спасти детей, создал облака над их головами. Он не знал, что камень ударит его, пока не стало слишком поздно.       Курогири поднимает взор и смотрит Сенсею прямо в холодные, холодные глаза.       — Я никогда не хотел умирать.       Ужас. Вот что он чувствовал, когда тот кусок бетона затмил собой свет солнца, свет его будущего.       Но, когда он лежал последние свои минуты под стеклом, металлом и бетоном, этот ужас медленно превратился в принятие.       Его смерть была трагедией. Его смерть была несправедлива. Но, лёжа под двумя метрами города, что взрастил его, он улыбался. Он улыбался, потому что он спас тех детей. Он улыбался, потому что свет его будущего будет теперь освещать их.       Он улыбался. Потому что таким он был.       И Курогири – Курогири, который убивал, и сражался и умирал так много раз – улыбается.       — Я просто хотел спасти столько людей, сколько мог.       Он думает о детях, о Томуре.       — Я не знаю, что ты сделал с моей головой, — говорит Курогири, выпрямляясь, — Я не знаю, во что ты меня превратил. Но я все ещё спасу столько людей, сколько смогу.       Он думает о вигиланте, который нашел его за теми ящиками.       "Боже, да это же просто ребенок."       — Все мы. Те дети, Томура, я. Мы просто дети.       Он думает о крыше – свобода, смех, жизнь во всей её красе.       — И мы заслуживаем жить.       Он делает глубокий вдох, такой же глубокий выдох, просто чтобы доказать, что он жив.       — Я не позволю тебе создать больше таких же детей, как я. И я не позволю тебе использовать меня ради этого.       Курогири делает шаг вперёд, сжимая в трясущейся и окровавленной руке ткань своей поношенной и каким-то образом ещё более кровавой рубашки.       — Я не настолько брежу, чтобы думать, что я тот герой, которым был, — он позволяет улыбке на своей лице шириться, превратиться во что-то дикое, — Но у меня его кровь и его кости, и этого достаточно.       На мгновение в комнате тихо.       И ещё одно.       И ещё.       Несколько секунд Сенсей лишь смотрит на него.       А потом он смеётся. Его смешки наполняют комнату, звучат почти добродушно: словно звуковая дорожка смеха из ужасного ситкома. Сенсей смеётся, и смеётся и смеётся прямо в лицо Курогири, его плечи трясутся, глаза – зажмуриваются.       Улыбка спадает с лица Курогири.       — Ты напомнил мне кое-кого, Курогири, — говорит Сенсей, когда его смех затухают, — Кое-кого, кого я знал давным-давно, — На секунду взгляд Сенсея становится отдаленным, и Курогири отчётливо кажется, что Сенсей смотрит сквозь него, блуждая в своих воспоминаниях. Но только на секунду. Как по щелчку пальцев его взор и знающая улыбка возвращаются.       — Видишь ли, — говорит Сенсей, — Есть чёткая грань между похвальным идеализмом и бредовым. И ты, и тот человек, которого я знал, оба её перешли очень давно, — он вздыхает, — Я прослежу за тем, чтобы Доктор снова тебя перезапустил. Он исправит то, что сломалось в твоей голове.       Сенсей тянется к ящику стола, тому, в котором хранит шприцы. Но до того, как он может его открыть-       — Ты знаешь, где сейчас твой доктор, Сенсей? — спрашивает Курогири, его голос холоден.       Сенсей останавливается, его рука висит у ящика. Он смотрит на Курогири.       — Он лежит без сознания на полу моей больничной палаты, — говорит Курогири, — И только из-за моего бредового идеализма, моих бесполезных убеждений он сейчас там, а не на дне океана, — следующие его слова полны яда, о существовании которого Курогири даже не подозревал, звучат куда более похоже на Сенсея, чем ему бы хотелось, — Так что, Сенсей, если ты хочешь "исправить то, что сломалось в моей голове", в этот раз придётся действовать самому.       Он создаёт портал перед ящиком со шприцами, не давая Сенсею его достичь.       — Ты же меня создал, разве нет? Лишь для того, чтобы служить тебе? — он наклоняет голову набок, — Тогда и убей меня сам, Сенсей.       Несколько секунд Сенсей молча смотрит на него, стиснув зубы и хмурясь. Медленно он выдыхает через нос.       — Убери портал, Курогири.       Содрогаясь, портал исчезает в небытие.       Сенсей выдвигает ящик и берет шприц.       — Не думаю, что ты понимаешь, — говорит он, — Что ты всего лишь ошибка кода, — он встаёт, — Ты всего лишь провальный эксперимент, — огибает стол, подходя к Курогири, — Ты всего лишь источник раздражения, — поднимает шприц, нависая, — Ты ничто.       И Курогири проваливается сквозь пол.       Он выскакивает из портала позади Сенсея на другом конце комнаты. За те мгновения, которые нужны были Сенсею, чтобы отреагировать, он находит шприц в своём кармане и крепко его сжимает.       Вытаскивает руку из кармана как раз тогда, когда Сенсей разворачивается к нему.       — Вижу, ты лучше владеешь своей причудой, — говорит Сенсей, будучи полностью собранным.       Курогири не отвечает. Вместо этого он думает о Томуре. Он думает о своих обещаниях.       “Мы можем убежать, Томура. Мы можем построить свои собственные жизни.”       Он думает о его удивлении, о том, каким недостижимым казался Томуре побег.       “Всё будет хорошо, Томура. Я за этим прослежу.”       Он будет сражаться, и он будет убивать и он умрет, чтобы сдержать слово.       С этой мыслью Курогири переносится за спину Сенсею, готовый вколоть шприц в шею.       Он видит их будущее, он практически чувствует его-       С нечеловеческой, невозможной скоростью – словно он нарушил сами законы времени – Сенсей разворачивается, отбивается от его руки. Он хватает Курогири и бьёт его о стену с громким треском.       Всё в один момент.       Голова Курогири врезается в стену, и мир вертится. У него звенит в ушах. В полубессознательном состоянии он едва чувствует, как Сенсей вырывает шприц в него из рук.       — Не используй причуду, — говорит Сенсей, и Курогири чувствует, как его туман со свистом рассеивается.       Миллион мыслей бьется в его голове. Как им выбраться без причуды? Смогут ли они просто сбежать? Что если он разбудит Доктора и заставит его отдать противоречащий приказ? Будет ли приказ недействительным, если он вырубит Сенсея? Или если потеряет сознание сам Курогири? Есть ли ограничение по времени-       — Тебе повезло, что я уделил тебе время, — говорит Сенсей, выдергивая Курогири из своей головы. Он держит Курогири за ворот одной рукой, в другой держа шприц, — Я хотел посмотреть, что ты сделаешь, и теперь, когда я все увидел, — он поднимает шприц, — Я не впечатлен.       Курогири скалится:       — Я бы возненавидел себя, будь это иначе.       И Курогири рывком наклоняет голову, чтобы укусить Сенсея за руку, которая его держит.       Зубы встречают плоть. Кровь встречает кость.       Рука Сенсея содрогается от боли, он отдергивает ее, тонкие струйки красного стекают по ладони к пальцам. Он прижимает руку – свою трясущуюся, окровавленную руку – к груди, тяжело дыша.       — Замри, Курогири.       И он замирает.       Он не может не замереть.       Он вздыхает. Его конечности встают на место. Он толкает, и тянет, и борется и сопротивляется, но его тело ему не принадлежит. Уже давно не принадлежит.       "Мы можем построить свои собственные жизни" — обещал он.       Он не справился.       Он представляет Томуру – Томуру, который сидит в своей комнате со всеми своими вещами, готовый бежать, и он ждёт, ждёт, ждёт, когда Курогири вернётся.       “Всё будет хорошо, Томура. Я за этим прослежу.”       Он не смог. Он не может.       Сенсей делает шаг назад, убедившись, что Курогири не может двигаться.       — Ты был близок, Курогири, правда, близок, — говорит он, — Но пусть это будет напоминанием о том, что ты ничто. Ты не угроза, и ты никогда ей не будешь.       Курогири замечает, как кровоточащая рука Сенсея дёргается.       — Но даже если ты не представляешь из себя угрозы, это не значит, что я буду терпеть подобное глупое поведение, — он наклоняется, смотрит Курогири прямо в глаза, — Надеюсь, тебе понравились твои бредни. Теперь все кончено.       И прямо в лицо — в лицо самому беспощадному человеку, которого только знает Курогири, в лицо самой безнадёжной ситуации, в которой он когда-либо был – Курогири улыбается. Каким-то образом, когда его конечности не двигаются, когда почти все его тело замерло, он улыбается. Он улыбается, потому что он уже проиграл. Это все, что он может сделать.       — Я знаю, — говорит Курогири, — Что ты меня не убьёшь. Ты сам сказал. Я слишком ценен.       “Незаменимая фигура,” — так назвал его Сенсей.       — Ты, — продолжает он, — всего лишь сотрешь меня из моей головы, как уже делал. И прямо как раньше, это не сработает, — он смотрит Сенсею в глаза, в его пронзительные холодные глаза.       Даже когда у тебя ничего не получается, улыбайся как ни в чем не бывало.       Так что Курогири позволяет себе улыбнуться шире, позволяет улыбке расползтись по лицу и показать все его окровавленные зубы.       Это моё кредо.       — В моей голове призрак героя, Сенсей, и пока ты не убьёшь нас по-настоящему, мы будем возвращаться и преследовать тебя.       С этими словами он плюёт Сенсею в лицо.       Сенсей медленно моргает.       И со временем чистое недоумение на его лице сменяется гневом.       Если бы Курогири мог, он бы поднял вверх кулак, но он не может. Так что он скалится, обнажая свои окровавленные зубы и шипит:       — Плюс ультра.       Сенсей не удостаивает Курогири ответом.       Когда Сенсей вкалывает шприц, он не улыбается.       И когда холод растекается по телу Курогири, когда он проникает в его вены, Курогири думает о Томуре.       “Всё будет хорошо, Томура. Я за этим прослежу.”       Он не смог.       Он сказал, что все будет хорошо. И он в самом деле в это верил.       И вот он здесь, прямо как раньше, перезапускается и перестраивается, искажается и превращается в кого-то другого.       Он надеется – надеется, потому что у него нет другого выбора – что, даже когда он снова забудет, кто он, часть его будет жить в голове его будущего.       Он надеется, что однажды он вернётся.       Он надеется. Потому что больше ему ничего не осталось.       Курогири сползает по стене. Он падает на пол – кучка конечностей, которые ему даже не принадлежат.       Но даже когда его сознание начинает ускользать от него, когда его глаза закрываются, он улыбается.       Он улыбается. Потому что больше ему ничего не осталось.