Меч Сталинграда

Едва заснувшие солдаты отреагировали мгновенно: Егорыч, едва слышно чертыхаясь, свалился с печки, но уже в падении он подхватил свой автомат с верхней полки и, сгруппировавшись в воздухе, присел на одно колено, удерживая дверь в прицеле; Петька, уже почти провалившийся в царство Морфея, выдал малый боцманский загиб, свалился со скамьи и, достав из-под неё винтовку, также взял в прицел дверь. Разбуженный их грохотом Гришка незаметно выудил из кобуры трофейный "вальтер" и спрятал его под повязку на руке. В дверь постучали ещё раз. "Однако деликатный, сука…" - подумал Егорыч и на всякий случай скользнул в ментал, осмотреть окрестности чтобы в случае чего продать свой дух подороже. Сделав это, он едва не зарычал от ярости: его опасения оправдались - за дверью стояла сущность, подобная ему. Но кто это был! Егорыч молча встал, отбросил автомат, и решительно пошёл к двери. Не обращая внимания на тихие оклики Петьки, он отпер замок и рванул дверь на себя… Подул холодный ветер и контуженный солдат поёжился. Рядовой Григорий Алексин очень не любил холод, до жути не любил. В голодном и холодном раннем детстве у него и так было много шансов умереть от пронизывающего до костей русского мороза. Голодного, почти раздетого и постоянно плачущего младенца, лежащего в большой корзине из-под яблок, нашла на улице Твери весной 1919 года добросердечная старушка-воспитательница, создавшая своими невеликими силами детский приют в выделенной ей квартире. Кроме Гриши, как его записала в ЗАГСе старушка, в квартире жило ещё пятеро совсем грудничков. Несчастная женщина едва справлялась с их содержанием, но жили они дружно и относительно спокойно. Пока однажды не кончились дрова. Зима 1924 года выдалась очень холодной - старушке приходилось топить "буржуйку" чаще. Следовательно, запас дров, наколотых добросердечными соседями для приюта, кончился гораздо быстрее. Достать дров не было проблемой - приют находился на окраине Твери, рядом с лесом, где работала лесопилка, рабочие которой каждый день проезжали на своих санях по улицам города, развозя дрова. Проблемой было расколоть эти дрова для буржуйки - соседи куда-то внезапно съехали, оставив приют беспомощным - старушка уже совсем одряхлела и к тому же слегла с жаром. Грише и его братьям по приюту пришлось самостоятельно, своими слабыми детскими силами одеваться, собираться и спускаться вниз, с третьего этажа. Каждому из них было по пять лет. Колкой и перетаскиванием дров они занимались почти весь день. От холода умер один мальчик - самый младший из всех. Вроде присел на секунду отдохнуть на ступени, а как окликнули его - не отзывается и не двигается. Гриша его легонько толкнул - замерзший мальчик только распластался на ступенях. Страху в тот черный день дети натерпелись на всю жизнь. Остальные тоже очень сильно обмерзли, но как же они были довольны собой, когда наконец растопленная буржуйка вскипятила воду и обогрела их. Когда Грише стукнуло тринадцать - его и его товарищей перевели в государственный детдом, где худощавого, но жилистого паренька приметил тренер по боксу. Его и еще пять крепких парней из детдома занесли в список секции бокса, где они занимались по три дня в неделю. У Алексина прорезался самый настоящий талант - он отлично умел держать и отводить удары, он был прирожденным рукопашником, по словам его тренера - старого казачьего пластуна. После окончания школы, состоящий в пионерии и, а потом и комсомоле Алексин отправился учиться в Осоавиахиме. Закончил школу ворошиловских стрелков и был отправлен для прохождения воинской службы, на Урал. На Халхин-Гол и Зимнюю Войну он не попал, хотя и всеми правдами и неправдами рвался на фронт, воевать с японцами. С финнами воевать он наоборот не рвался - буквально каждый год он обмораживал себе пальцы рук и ног в суровых уральских зимах, а рассказы о ужасах Зимней войны доходили и до Уральских гор. Войну он встретил рабочим лесопилки в родной Твери, а ныне Калинине, но сразу на фронт, хотя и был мобилизационного возраста, не попал - его удержал мастер его лесопилки. Надо было успеть заготовить на зиму топливо и стройматериал для Красной Армии - дрова, доски, торф, коего было в Калининской области всегда много. Но война докатилась и до его родного города, где Алексин успел немного повоевать. Он и еще десяток рабочих сопровождали обоз с заготовленной древесиной, когда на них выскочил прорвавшийся через линию немецкий бронетранспортёр. Пулеметным огнем он снес с платформы сразу нескольких рабочих, остальные разбежались кто куда. Алексин обморозил ноги и руки, пока добирался до ближайшей русской позиции, но сумел выбраться из захлопнувшегося кольца вокруг города. В Сталинград он умудрился попасть уже в ноябре, когда бои в городе шли в самом разгаре. До этого он отлеживался в госпитале и работал в тылу, где опять едва не умудрился замерзнуть на посту - он работал прокатчиком, опять же на лесопилке, но уже под Свердловском. Все эти злоключения, связанные с морозом, были достаточной для Алексина причиной ненавидеть зиму и мороз в частности. Григорий медленно сполз со скамьи и прислонился спиной к стенке. Слух к парню потихоньку возвращался - он слышал напряжённое сопение Сёмина и завывания ветра из открытой двери. В остальном в доме царила тишина. Алексин передвинулся к углу, за которым был выход, и осторожно высунулся на секунду. В двери застыл Егорыч, напротив которого стоял незнакомый советский командир. Он был одет в обыкновенную зимнюю форму, на его петлицах тускло блестели три "кубаря" - старший лейтенант. Из общего образа фронтового командира выделялся только замызганный кровью и изорванный бежевый шарф, намотанный на шею офицера. Не то чтобы шарф удивил его, но его цвет довольно сильно выделялся на фоне серой шинели. В принципе, в чертах его лица не было ничего необычного: светлые волосы, торчащие из под фуражки, прямой длинный нос, такой же, как и у него самого, тонкие брови, красные от мороза щёки. В правой руке он держал какой-то коричневый свёрток. Но взглянув в его невероятного, сиреневого оттенка глаза, Гришка едва не потерял себя в черном омуте - столько боли и сожаления было в них. Даже спокойная, безмятежная улыбка не меняла картину. Сёмин всё силился понять, почему Егорыч поступил так: бросил оружие, стремглав помчался к двери, даже не проверив кто там. А теперь он стоит на пороге и едва-едва качается, как неваляшка. Но едва Петька открыл рот, чтобы окликнуть его - у него пересохло горло. Старика-сержанта затрясло. Его трясло, будто он сейчас взорвётся, как растревоженная нерадивым сапёром противотанковая мина. Неожиданно, он занёс кулак над головой и наотмашь ударил старлея по лицу, да так, что тот едва не упал. "Ну и силища…" - с ужасом подумал Сёмин. Старлей сплюнул выбитый зуб и вновь молча встал напротив сержанта, мягко и понимающе улыбаясь ему. Только теперь на скуле старлея начал набухать хороший синяк. Гришка тоже это увидел, и сказать, что он был удивлён - это ничего не сказать. Чтобы в Красной Армии сержант дал по морде старлею - да за это ему трибунал устроят и в штрафбат отправят! Вот же немцы* придумали: вместо того, чтобы стрельнуть наглеца - его лишают звания, лишают наград и отправляют на остриё атаки. Либо восстановишь своё доброе имя, либо бесславно погибнешь. Хорошо придумали, нечего сказать. Старлей кивнул и что-то сказал, но ветер донёс до слуха солдата лишь одну фразу: "…давай, давай". В следующее мгновение он получил ещё одну затрещину, потом ещё и ещё. Теперь уже старлей походил на неваляшку - удар следовал за ударом, но старлей продолжал стоять на ногах. Он не пытался блокировать удары, не уклонялся от них, он просто принимал их, как… нечто заслуженное. Сержант как будто вознамерился превратить старлея в отбивную - он наносил удары по лицу, туловищу, бил по рукам и ногам. Несколько ударов Гришка, как профессиональный боксёр в прошлом, определил как очень тяжёлые, достаточные для того, чтобы вывести из строя внутренние органы или отправить старлея в нокаут - до того болезненными они являлись. Удары по печени, в нос, по ушам, в селезёнку, в челюсть, в большинство болевых точек следовали один за другим, почти без перерывов, а старлей всё стоял, как столб телеграфный, и не предпринимал никаких действий, чтобы остановить сержанта. Казалось, что выносливость сержанта не знает границ - чего стоила продолжительная серия ударов в торс, завершённая ударом в челюсть, а ведь после неё он продолжил избиение! Первым из ступора вышел Сёмин - он встал, подбежал к Егорычу, и попытался оттащить его от старлея, ухватив за торс. При очередном замахе сержант повернулся и пнул ногой Петьку, отправив того в непродолжительный полёт до печки, в которую боец влетел с хорошим ускорением. Послышался звон упавшей с печки кастрюли и густой сибирский мат. Видевший это Гришка не рискнул сдвинуться с места, чтобы не получить ещё больше ран, чем уже имел. Спустя ещё несколько ударов Егорыч окончательно выдохся. Старлей выпрямился, отряхнулся, сплюнул кровь и обломки зубов изо рта и осторожно пощупал одетой в варежку рукой лицо, превратившееся в одну большую рану: синяки под глазами, почерневшие скулы, сломанный, кровоточащий нос, рассечённая бровь, выбитые зубы. От очень красивого в принципе лица не осталось ничего, что могло напомнить о его прошлом облике. Теперь старлей выглядел отвратительно и даже весьма устрашающе. Только глаза, даже заплывшие от ударов, остались такими же понимающими и добрыми. Однако он всё равно нашёл в себе силы состроить довольно пугающую гримасу, в которой с трудом можно было узнать ту же самую мягкую улыбку. Сквозь уже почти рассеявшийся кровавый туман в голове Егорыч услышал вопрос, заданный Иваном. "Это всё?" - спросил он мягко, не повышая голоса, будто разговаривая с пятилетним ребёнком, который безапелляционно обвинил его во всех смертных грехах. Хотя... В принципе для Ивана Сталинград - действительно ребёнок. Но обида сжигающая его душу, не давала ему нормально размышлять. Поэтому он глухо спросил: — Почему так долго, Иван? Где ты был? Преодолевая боль в челюсти и скулах, Россия вполне внятно ответил: — Я был занят, Антон. Очень занят. Как ты? – обеспокоено протянул он руку к его плечу. Сталинград отвел от своего плеча руку и через силу заставил себя фыркнуть: — А ты не видишь? Я вообще удивлён - как ты смог меня узнать? – он указал большим пальцем левой руки на своё морщинистое лицо, как бы давая полюбоваться им. — Я всегда тебя узнаю, Антон, – уверенно произнёс командир. — Как бы ты не изменился, что бы с тобой не произошло - мне всё равно. Ведь ты - часть меня, – значимо, но с некоторым усилием ответил Иван. Старик затрясся ещё сильнее. Красная пелена ярости окончательно растворилась в его сознании. Взамен пришла черная, удушающая тоска. Сталинград дрожа подошёл вплотную к Ивану и уткнулся головой в его грудь. Антон по-мужски, не умело, но горько заплакал. Чистые слёзы облегчения и раскаяния текли по морщинистому лицу старика. Иван нежно его обнял и ласково погладил по голове, как мудрый отец своего маленького глупого сына. Сталинград первое время мелко вздрагивал, но вскоре последние барьеры внутри него рухнули и слёзы из глаз потекли ручьём. Иван шептал ему что-то успокаивающее, и постепенно Сталинград приходил в себя. Он поднял голову, улыбнулся и крепко обняв Россию, сказал: — Спасибо, Иван. Спасибо тебе большое. Ты как всегда меня утешил. — И я всегда буду это делать, Антон. Всегда… Видевшие эту странную, но весьма трогательную сцену бойцы недоуменно переглянулись. Ни Сёмин, ни Алексин не поняли о чём они говорили, хотя услышали почти всё. Стало понятно, что сержант и старлей были старыми знакомыми, однако дальше логика солдат не находила причинно-следственных связей. Даже то, что старлей говорил - уже это сильно удивляло парней. Да после такого побоища он должен был валяться на снегу и поскуливать от боли! Иван поднял голову. Дом Антона ничуть не изменился - всё та же изба. Никак и никогда не получалось убедить этого упертого мальчишку сменить жилище - он обожал запах этого старого, как мир, дома. В дверном проёме показался один из тех двух бойцов, с которыми Сталинград ушёл из разрушенной почтовой станции. Тот самый, которого он пнул ногой. Иван было улыбнулся, но вовремя спохватился - с его-то избитой физиономией улыбаться? Подул порыв ветра со снегом, на секунду скрывший его с глаз Петьки, и через мгновение перед бойцом стоял тот же самый человек, который и постучал в дверь их убежища. Не осталось следа ни от синяков, ни от крови, ни от рассечений. Вновь ощупав себя и убедившись в том, что теперь его лицом нельзя было напугать человека, близко не знакомого с ним лично, Иван улыбнулся бойцу, глаза которого стали походить на два огромных блюдца - так он был удивлён. Иван было забеспокоился, но в следующую секунду он облегчённо вздохнул - боец, не выдержав потрясений прошедших дней, удивления и банального голода просто упал в обморок, почти тут же перешедший в сон. Россия отлепил от себя Антона, встряхнул его и заглянул ему в глаза. Он уже почти пришёл в себя. — Антон, может ты предложишь мне зайти? Мне холодно, как бы комично это не звучало, – хмыкнул Иван. — Да, конечно, пойдём… – стушевался Антон и едва не поскользнувшись зашёл в дом. Взяв за ворот гимнастёрки Петьку, он взвалил его худощавое тело себе на спину и оттащил из сеней в горницу, где прислонившись к стене сидел Гришка. Иван поднял со снега сверток, который принёс с собой, отряхнул его и себя от снега, зашёл следом за Антоном и крепко закрыл за собой дверь. Он зашел в горницу, положил сверток на лавку и снял с себя шинель и фуражку, оставив, однако, шарф на шее. Меж тем, Сталинград вновь завозился с уже успевшей остыть печкой, подбрасывая туда высушенный хворост и небольшие ветки. Взглянув на его богатую поленницу, Гришка злорадно ухмыльнулся. По рассказам пленных немцев, им постоянно не хватало топлива - хоть для автомашин и танков, хоть для обогрева солдат. Похожие проблемы, правда, были и у красноармейцев. Союзники немцев так вообще были почти ничем не обеспечены, иногда даже тёплой одеждой. А зима выдалась холодная. Даже по Сталинградским меркам. К тому моменту как Егорыч покончил с обогревом помещения, Петька ещё не очнулся. Антон прислонил его спиной к стене, а напротив него, рядом с Гришкой, сел Иван. Алексин во все глаза уставился на этого командира, прямо-таки пожирая его глазами. Иван немного смутился и мягко попросил бойца перестать пялиться на его скромную особу. Алексин отвёл взгляд и перевёл его на сержанта, который отряхивал руки от сажи. Покончив с этим, сержант прислонился спиной к печке и спокойно оглядел всех присутствующих. Или почти спокойно, так как судя по его переминанию с ноги на ногу, он чувствовал себя немного неуютно, находясь в одном помещении со старлеем. Иван сидел всё так же спокойно и расслаблено. Возле него на лавке лежал длинный свёрток из вощёной коричневой бумаги. Гришка, собрав всю свою волю в кулак, терпел боль и внимательно смотрел то на сержанта, то на старлея, то на этот сверток. Слово взял Иван, предварительно переглянувшись с Антоном. Он встал, оправил форму, и начал, повернувшись к Грише: — Итак, Григорий, давайте-ка познакомимся. Меня зовут Иван Брагинский, я гвардии старший лейтенант, 3-я Гвардейская Армия, – Иван подал было руку для рукопожатия, но вовремя заметил его перевязанную руку, и немного смутившись убрал свою. — Вы можете звать меня просто Иван, так будет проще. Это приказ, а не просьба, – заметил он. — Итак, наверняка у вас накопилась куча вопросов - начиная от "зачем я сюда пришёл", заканчивая "как этот терпила пережил такой мордобой", верно? На последней фразе Егорыч нервно хмыкнул и виновато поглядел на Ивана. Тот лишь мягко улыбнулся, в его ответном взгляде читалось немое прощение. Егорыч обрадованно улыбнулся и опять же взглядом закончил этот немой диалог, указав глазами на Гришу, который порывался что-то спросить. Иван повернул голову к нему и кивнул, разрешая задать вопрос. — Действительно, Иван, как ты смог пережить это? Я ведь боксёром был до войны, несколько его ударов были настолько тяжёлыми, что ты должен был потерять сознание и валяться в снегу! – с полной уверенностью сказал Алексин. — Да уж, Антон, – Иван вновь повернулся к Егорычу и тоном полным иронии продолжил, — В следующий раз, когда тебе захочется набить мне морду - постарайся делать это… Как бы сказать… — Аккуратнее, может? – несмело подсказал Гришка. — Да верно, спасибо, и… – продолжил было Иван, но Антон его нетерпеливо перебил: — Всё Иван, прекрати! Я осознаю, что был неправ, когда бил тебя, Россия, и мне сейчас весьма стыдно. — Антон… – Иван побледнел и посмотрел на Антона так, будто тот сказал что-то тайное и очень опасное, но тот лишь махнул рукой и продолжил: — Да всё равно! Вероятность того, что они выживут - минимальна. Будто у тебя был другой вариант объяснить все ему? Так что можно безбоязненно говорить. Чего ты от меня хотел? Иван тихо рассмеялся. "Антон в своём репертуаре. Изображает, будто совсем не ценит жизнь людей. Впрочем, как и свою. Ну, раз уж упомянул это, то…" – подумал он и неожиданно подошёл и положил ладонь правой руки на голову Алексина. Тот вздрогнул от мощной волны свежести, пронёсшейся по телу и буквально очистившей его изнутри. Резь в глазах исчезла, спать более не хотелось, даже звон в ушах почти исчез. Да и шрамы теперь так не болели. Он решил было грохнуться в обморок от неожиданности, по примеру своего сотоварища, но тут ему в кровь ударил адреналин, не давший солдату потерять сознание. Наоборот, боец встал и зашагал по комнате, всё ещё находясь в шоке. — Набегался? – после пары кругов Егорыч придержал бойца за плечо и несильно встряхнул. Боец нервно кивнул и сел на место. — Отдаёшь ты им Иван силу свою, а толку-то? – проворчал он. — Это ты вроде бы вытащил этих двух бойцов и притащил их к себе домой, что в любом случае запрещено, так ты ещё и раскрыл Секрет, верно? – иронично парировал Иван. — Ах да, ты же ведь перевязал этого бойца, не так ли? Значит вся эта твоя брутальность и суровость - напускное, чему я очень рад! Сталинград смутился, едва заметно покраснел и нерешительно кивнул. Гришка в недоумении от их слов переводил взгляд то на одного, то на другого. Наконец он решился и задал вопросы напрямую, перебив двух спорщиков: — Иван… Антон… Егорыч, то есть… Кто вы? Что это за секрет? Как ты смог пережить столько ударов? Как ты смог… – Алексин покачал головой. — Даже не знаю как сказать: ты меня не излечил, но я чувствую себя очень легко, почти не чувствую боли от ран. Как ты смог это сделать? Ты что, маг? Не верю я в эту дребедень, но факт остаётся фактом - ты как-то это сделал. Как? Иван на секунду придал своему лицу недовольное выражение и зыркнул на Антона, виновато потупившего взгляд, но вновь обернувшись к Гришке, он сделал всё тоже бесстрастно-доброе выражение лица, что и обычно. Он горестно вздохнул и начал: — Не хотелось бы тебе это говорить, но придётся. Стирать людям память я не умею, да и не хотел бы. Начнём с того, что зря ты не веришь в магию. Она есть, – с этими словами Иван щелкнул пальцами и на конце его большого пальца правой руки загорелся слабый тёмно-фиолетовый огонёк, а может искорка или вообще маленький вихрь - то что создал Иван не имело определённой формы, оно её постоянно меняло. — Не волнуйся, моя Аура никому не навредит… – Иван ухмыльнулся. — Ну, только если я этого не захочу. Теперь ты веришь в магию? Алексин недоверчиво посмотрел на огонёк, провёл подобранной с пола хворостиной над этим чудом и она немедля загорелась, да так жарко и споро, что Гришка от испуга бросил её. Не мешкая ни секунды, Иван потушил пламя тем же самым движением - после щелчка из его руки вылетела маленькая фиолетовая звёздочка, поглотившая пламя и вернувшаяся в руку командира. Иван сжал ладонь и звёздочка исчезла без следа. — Теперь верю… – внезапно осипшим голосом ответил Гришка. — Правда, представлял я это себе немного иначе, ну там глазами людей подчинять, поднимать их в воздух силой мысли, замораживать словами и тому подобное. — Как ни странно, но всё тобой перечисленное я как раз умею, просто Аура - наиболее подходящее для демонстрации… заклятие, скажем так, – усмехнулся Иван. — Однако многого я опять не умею. Я не умею воскрешать людей, например, стирать им память, как уже говорил. Я могу придавать им силы - но это может любой эгрегор. — Кто-кто? – округлил глаза Гришка. Он повертел на языке незнакомое слово, пытаясь интуитивно понять его смысл. Но у него ничего не получилось и он виновато кивнул Ивану, попросив продолжать. — Эгрегоры - это живые олицетворения места, где в определённом количестве живут люди. Мы олицетворяем собой общие мысли желания и стремления всех людей, живущих здесь. Все эгрегоры делятся на категории и ранги. Вот Антон, например, – Иван указал на Егорыча, прислонившегося к печке и вполуха слушающего их разговор. — В миру он известен как Антон Егорович Волгин, по крайней мере так он был записан в последней переписи населения. Однако на самом деле он - город Сталинград. Понимаешь, Григорий, — Иван присел рядом с Алексиным и доверительно положил ему руку на плечо. — абсолютно ничто человеческое нам не чуждо. Мы абсолютно также можем страдать и радоваться, смеяться и плакать, любить и ненавидеть, придаваться маленьким житейским радостям, есть, пить и спать, в точности как и люди - ведь мы и есть вы. Только мы - не отдельный человек с его собственным характером, внешностью и поведением, мы - сборная солянка, скажем так. К тому же, например, естественные надобности нам справлять не надо, однако я чувствую, когда мой народ голодает, когда вы болеете в большом количестве - болею и я, когда большинство из вас устали - усталым выгляжу и чувствую себя и я. Так вот, Сталинград - это город, а я… — А ты Россия, верно? – перебил его Гришка. — То есть РСФСР, я хотел сказать. — Называй меня как хочешь, хоть СССР, – засмеялся Иван. — Верно, я - Россия, в миру - Иван Святославович Брагинский, – он встал и шутливо поклонился. — Как я уже сказал, Сталинград - это город, а я страна. То есть черты и характер жителей собраны в нём, а он - часть меня. То есть во мне есть что-то и от него. Но я - не просто обыкновенная страна, которых достаточно много. Я - сверхэгрегор. Я представляю собой не только Россию, но и остальные республики СССР. Фактически, я стал олицетворением этого союза нескольких эгрегоров. Разумеется, с их согласия. Именно я, а не кто либо иной, а всё потому что хоть я и не самый старший из нас, но я самый сильный. Чем больше людей живёт в стране - тем она сильнее. Население РСФСР - самое большое по численности. Также сила эгрегора зависит от образованности и сплочённости его народа, или народов. Я относительно независим от людей - могу ходить куда хочу, делать что хочу, но все мои действия будут восприняты как действия государства СССР. То есть если я вдруг ударю эгрегора другой страны, например Японию, это может быть актом начала военных действий. В остальном каждый из нас относительно свободен, но в разных рамках, — Иван перевёл дух и продолжил: — В отличии от меня, Антон не может покидать территорию города Сталинград. Ты понимаешь о чём я говорю, или требуются пояснения? Спрашивай безбоязненно - я отвечу на все твои вопросы. — Я понимаю, – неуверенно кивнул Алексин. — но вопросы всё же есть. Я… — Можешь, кстати, не утруждаться с формулированием вопроса, просто подумай о том, что ты хочешь узнать. Ты - это частичка меня, при желании я могу читать твои мысли как свои, – мягко улыбнулся Иван. Гришке это сильно не понравилось. Он возмущённо взглянул на Ивана, но голос, прозвучавший в его голове и принадлежащий несомненно Ивану, сказал: "Не беспокойся на этот счёт. Когда ты смотришь на меня - ты видишь зеркало. Но только не простое зеркало, а зеркало, которое способно ответить на все твои вопросы. Задавай, не стесняйся." — Хорошо… – Алексин всё также недовольно поморщился, но продолжил: — А среди вас есть родственники? То есть, есть ли у тебя братья сёстры? — Конечно! – Иван радостно улыбнулся, было видно, что он рад этой теме. — Родных братьев у меня нет, но есть сёстры: младшая - Беларусь, и старшая - Украина. Или БССР и УССР, соответственно. — А как же остальные республики? – допытывался боец. — Среди нас, пожалуй, больше нет никого такого родного друг другу, как наше славянское трио. Взять тех же среднеазиатов, Казахстан, Киргизию, Узбекистан, Туркмению и Таджикистан. Хотя первые четыре - тюрки, исторически только Кыргыз и Казах - родственные страны. Туркмен ближе к Азербайджану, а Узбек и Таджик стоят особняком, особенно второй – он дальний родственник Персии. Но в общем и целом они друзья нашей семьи, и мои непосредственные подчинённые. Остальные республики - такие как Грузия, Азербайджан и Армения тоже родственниками не являются, хотя и живут близко. То же самое и прибалты. Из ближайших родственников у меня только сёстры, да один двоюродный брат - Польша. Остальные родственники живут на Балканах и в Восточной Европе, но я их очень давно не видел, – Иван на миг отвел взгляд, но продолжил: — Вообще степень родства определяется у нас кровным родством, например: все славяне произошли от одного племени - поэтому мы родственники. И хотя кроме славян "во мне", так сказать, живёт ещё очень много народов - славян, а точнее русских, больше всех. И именно они и создали своими душами, мыслями и делами Государство Российское, то бишь меня. — Но а как же Партия? Она играет какую-либо роль в твоей жизни? – спросил напоследок Алексин. — Весьма и весьма важную, – утвердительно кивнул Россия. — Ты с анатомией человека и социологией знаком? — Ну и вопросы у тебя, ты бы ещё спросил, умею ли я готовить. Более-менее с первой и совсем нет со второй, – поморщился Гришка. — Но, думаю, смогу понять, продолжай. — Так вот, правительство, сиречь Партия - это мой своеобразный костный мозг, благо на головной влияете у меня все вы, – улыбнулся Иван. — Все люди, исключая психически нездоровых личностей, это социальные существа, то есть вам в любом случае необходимо находиться среди других таких же, иначе даже самые закрытые и крепкие духом люди медленно, но верно сойдут с ума. Люди объединяются, сначала в семьи, потом в рода, потом в племена и так далее, до того момента, как психофизическая сила общности людей порождает эгрегор. Я осознал себя в середине девятого века, в 862 году, если точнее. Моя старшая сестра, Украина, осознала себя примерно лет на пятьдесят раньше меня, а Беларусь - на пятьдесят позже. Но не суть, я о другом: без лидера, или заменяющего его социального механизма, люди - просто огромная толпа, зачастую очень агрессивная и опасная. Между людьми всегда происходят конфликты, если вас не примирять, хотя бы и силой, нанося нам непрямой вред, все равно - такова уж ваша природа. Для этого и существуют лидеры, вожди, если угодно. И именно благодаря им существуем мы, ведь если наступит анархия, – от этого слова Иван и Антон синхронно поморщились. – мы, эгрегоры, попросту погибнем. Сначала, когда исчезнет правительство, мы будем парализованы. Просто тушки без движения, – Иван скрипнул зубами, будто вспомнил что-то очень неприятное. — Потом люди начнут собираться вокруг прирожденных лидеров - их наличие естественно, после чего эти лидеры начнут бороться между собой, раздербанивая доселе единый народ, так же разрывая на части и нас. Потом, для укрепления этой власти, они начнут образовывать свои общности людей, схожих по какому либо признаку - и все развитие человечества пойдет с начала. Вот только боли, крови и смерти будет гораздо больше. Что моей, что чужой - один хрен плохо! — Понятно… – пробормотал Гришка, ошеломлённый этими знаниями. Всё это слабо укладывалось в его голове, Иван рассказывал очень подробно, но основу, то есть то, что этот командир - это Россия, он понял. Поэтому он задал ещё один вопрос: — Но… Зачем ты пришёл сюда? — Дурацкий вопрос, – фыркнул Иван. — Помочь Антону, конечно же. Помочь победить Гилберта. При упоминании последнего воздух в избе буквально запах злостью - Алексин ноздрями почуял всю ненависть и ярость, зависшую в воздухе при упоминании этого имени. Источником ярости был Антон - он оскалился и едва не зарычал. Но под мягким взглядом России он постепенно пришел в себя. — Кого? – в недоумении спросил боец, косясь опасливым взглядом на Антона. — Ах да, забыл что ты всего не знаешь, – Иван хлопнул себя по лбу и продолжил: — Гилберт Байльшмидт - таким именем среди нас наречен эгрегор Пруссии, то есть старшего брата Германии. У немцев тоже своеобразный союз, но только главный там, как ни странно, Людвиг, он же Германия. Он воюет с моими, хм, союзниками, – это слово Иван произнёс через силу. — в Африке, а Гилберт воюет со мной. Во многом поэтому братья-немцы продвинулись так далеко. Что Гилберт, что Людвиг - крайне опасные противники, с разными тактиками и стратегиями. Они вообще весьма могущественные эгрегоры, хотя и стоят уровнем ниже меня. Тут всё дело в наших структурах. Немцы, по большей части, живут компактно - территория у них небольшая, населения довольно много. У меня же населения больше, но многие до сих пор живут по глухим деревням, – Иван удрученно покачал головой. — И это я говорю про западную часть "меня", про Сибирь я вообще молчу. К тому же они объединены унитарным союзом земель, а я и остальные республики - федеративным. Я тебя не слишком нагружаю? – застенчиво спросил Иван. — Я не тупой боксёр, если ты об этом. Мозги у меня на месте, не отбиты, а благодаря тебе контузия меня почти не беспокоит, – сухо ответил Гришка, впрочем не обидевшись. — Я вполне понимаю, о чем ты говоришь, продолжай. — Извини, не подумал, – повинился Иван. — Мог бы и не спрашивать… — А вы можете умереть? – спросил Гришка. — В физическом плане - нет, ты наверняка видел как я быстро восстановился после ударов Сталинграда. Хотя… – Иван задумался на секунду и кивнул. — Да, неудачный пример, Антон ведь тоже эгрегор, да плюс к тому часть меня, поэтому… — Не совсем, – перебил его тот. — Я уже не совсем эгрегор. — Не понял? – хором сказали Иван с Гришкой, но переглянувшись, продолжил всё же Иван: — То есть как "не совсем эгрегор"? Сталинград, буравя взглядом пол, тихо спросил: — Ты же помнишь, как я выглядел в последний раз, когда мы виделись? — Ну… да… - неуверенно ответил Иван. — Ты выглядел явно помоложе. — Моложе? – Антон посмотрел на своё смутное отражение в бадейке с водой. — Да не то слово! Мы выглядели одногодками, а ведь тебе можно с виду дать лет двадцать пять, не более. А что сейчас? Сейчас мне смело можно дать лет шестьдесят, если не больше! – Егорыч повысил голос, переведя гневный взгляд на Ивана. — И что? – недоумевал тот. — Мы можем менять свой возраст как хотим, смотри! - в подтверждение этому, Иван немедля состарил себя, превратившись в высушенного, седого и бородатого старика с кучей морщин на лице. От прежнего Ивана остались только глаза и улыбка. Спустя мгновение он вернул свою внешность в исходное состояние. — А я вернуться в состояние молодого не могу! – злобно рыкнул Антон. — Хоть убей - не могу! Более того - я чувствую все симптомы состояния старого и бесполезного пердуна! Отвратительное чувство! Мне всё сложнее выходить в ментал, я едва различаю эгрегоры, не могу читать мысли людей! И что самое, черт возьми, ужасное - вот оно! – с этими словами Антон продемонстрировал Ивану свежую и отнюдь не зажившую рану на плече, которую он получил, защищая почтовую станцию. — Теперь я скорее не эгрегор, а сверхчеловек, знающий слишком многое. — Не беда, – стараясь подбодрить его, уверенно ответил Иван. — Я всё исправлю, вот увидишь, да и тебе ли не знать, ты же… — Вот именно! – перебил его Антон. — Именно! Я проверил все способы, всё что возможно! Мой случай уникален, и уникален он в моей беспомощности что-либо изменить! — Да о чём это вы?! – буквально взвыл Алексин, будучи в жутком раздражении. — Вы опять начали говорить о том, что мне не известно, да и… — А тебе и не положено об этом знать, сопляк! – бесцеремонно перебил его Антон. — Ты - обыкновенный человек, которого не должно заботить наше существование. Ты вообще не должен был о нас узнать, и я совершенно не понимаю на кой хрен ты все глубже и глубже посвящаешь его в Секрет?! – обратился он к Ивану. — Потому что он может быть полезен, – спокойно произнёс тот, мельком взглянув на раздосадованного Гришку. Иван перевёл взгляд на сидящего в углу Сёмина и ухмыльнулся. Потом он встал, отряхнул форму, и подойдя к бойцу поднял его, довольно низкорослого, за шкирку. Тот было брыкнулся, но вырваться у него не получилось - Иван держал очень крепко. — Признавайся, кадр, подслушивал? – смеясь, спросил его Иван. — Угу… – уныло кивнул Петька. — Иван, отпустите меня пожалуйста! Я… — Закрой рот! – грубо прервал его Антон. Его глаза налились кровью, а на уголках губ появилась белая пена. Это сильно напугало обоих солдат. — Тебе теперь одна дорога - к стенке, урод! — За что?! – испуганно вскрикнул Алексин. — За шпионаж… – догадавшись, сипло произнёс Петька и мелко задрожал от страха. — Да успокойтесь вы! — расхохотался Иван и отпустил бойца. — Никто никого расстреливать не будет! — Но как же? Он ведь слышал весь разговор, – из-под Антона как будто табурет выдернули - только-только он был воплощением ярости и вот он уже он неуверенно подходит к Ивану и осторожно говорит: — Он же может… — Потому что я так решил, – глаза Ивана на миг блеснули сиреневым пламенем. Антон совсем стушевался и притих. — Знаешь, Антон, вероятно эта твоя кровожадность и явная паранойя продиктована твоим состоянием, – посерьезнел Россия. — Подумай сам - ефрейтор Сёмин находился рядом с тобой не меньше двух недель, убил по меньшей мере семь немецких солдат, да и ваш лейтенант, Андреев кажется, говорил, что давно знает его. Разве он может быть шпионом? Вот что, – Иван подошел к Антону вплотную. — Давай-ка я посмотрю твою память. Он положил ладонь руки на морщинистый лоб Антона и с полминуты напряженно стоял в такой позе. Антон не сопротивлялся, лишь горько улыбнувшись, он позволил Ивану прочитать свою память, всю без остатка. Увиденное сильно потрясло Ивана - его левое веко часто-часто задергалось, из его носа потекла кровь, дыхание стало хрипящим и прерывистым. Он с трудом отнял ладонь и, вытерев кровь и выступивший на лбу холодный пот, устало вздохнул. — Я просмотрел тебя. Твою память, чувства. Скажи… – тон его голоса стал очень сочувственным. — Это было очень больно? — Угу… Антон посмурнел и нахмурился. — Даже воспоминание об этом причиняет мне сильную боль. Это действительно было очень больно - мне казалось, что кто-то очень могущественный отдирает мою душу от моего тела. И я отлично знаю кто - эта паскуда немецкая. Поганое чувство. Да, извините меня ребята, я не хотел, – обратился он к Сёмину и Алексину. Они лишь кивнули, похоже они воспринимали этот опасный балаган уже как нечто обыкновенное. — И знать не хочу каково это, – грустно произнёс Иван. — Похоже ты прав - ты превратился в какой-то новый феномен. Ведь многие, большинство городов, захваченных Гилбертом, все как один погибли. — Как это погибли? Вы же бессмертны! – спросил Петька, отряхнувшись и сев на лавку рядом с Алексиным. — Как он уже сказал - физически бессмертны. Ты можешь засунуть ему гранату в жопу и подорвать её - он останется в живых, – издевательским тоном сказал Антон. — Более того, он тут же вырастит себе новую задницу взамен старой. Хотя "дискомфорт" он всё же почувствует, куда уж без этого? Любому эгрегору это подвластно, однако я, например, теперь не могу. — Тем не менее, – продолжил рассказ Иван. — убить эгрегор можно. Если тотально уничтожить население этого города, например. Или полностью сравнять его с землёй. Или и то и другое вместе. Мы просто исчезаем в этом случае. Гилберт вознамерился как раз уничтожить меня, полностью. Ему плевать на моих сестер - поэтому он спокойно оставил их у себя в тылу. Зря… – улыбка Ивана из доброй на миг превратилась в угрожающую. — Он пытался уничтожить меня ещё под Москвой, но потерпел крах и был отброшен мною и Генералом Морозом. — Кем-кем?! – округлил глаза Гришка. — Генералом Морозом?! Он не выдумки?! — Конечно, – засмеялся Иван. — Хочешь позову? И не обращая внимания на яростное мотание головой Алексина, Иван открыл дверь. Сильный ветер вперемешку с крупными хлопьями снега едва не сбил его с ног, но Иван удержался и только счастливо расхохотался. Поток снега закружился в горнице, разметав по лавкам присутствующих, и из него через мгновение вышел очень похожий на Антона старик. Их сходство было просто поразительным, разве что некоторые детали внешности были другими - у нового гостя волосы были гораздо более длинными, шинель его была вся в исполосована снизу и на голове у него была проржавевшая старинная каска. Присмотревшись внимательнее, Алексин увидел ещё одну особенность - у Генерала Мороза не было зрачков. Пустые и пугающие глаза уставились прямо на него. Секунд пять он смотрел на стучащего зубами солдата, после чего кивнул Антону и повернулся к Ивану: — Что, уже все готово, Ваня? – прошелестел его тихий голос, напоминающий холодный северный ветер. — Да, тарщ генерал! – шутливо вытянулся и отсалютовал тот. — Прекрати паясничать, мальчишка! – генерал подошел к Ивану и дал ему подзатыльник. — Когда ты уже повзрослеешь? Тебе сейчас предстоит битва, которую ты можешь не пережить, а ты ведешь себя как маленький ребенок! Иван улыбнулся и мягко отодвинул Мороза. Он с грустью и надеждой посмотрел на Антона и вновь повернувшись к генералу резко ответил: — Я уверен, что я справлюсь! Ведь… Моё сердце горит!