Меч Сталинграда

— Ну и г-где этот ублюдок?! — стуча зубами от холода спросила пустоту Венгрия, стоя на крыльце. — Долго ещё ждать этого сукиного сына?! Сбитый советскими вольными охотниками невдалеке от Сталинграда, Гилберт с огромным трудом и тяжёлыми потерями среди своих солдат сумел пробраться в город, преодолев позиции защитников города и засев в Горсовете, где он собрал остальных и закрепился. Там он и провёл этот месяц, руководя боями и иногда принимая в них личное участие. Вот и пару дней назад Гилберт отправился в в глубь города, чтобы лично руководить штурмом укрепленных позиций русских возле переправы. Италия и Румыния, не мудрствуя лукаво, передали Гилберту управление остатками своих войск, а Венгрия недавно, не более недели назад, была ранена в перестрелке. Что было почти невероятным. Никто, кроме такой же страны не мог ей нанести вред. Но присутствия в Сталинграде Ивана никто не ощущал. Только чьи-то две едва заметные тени лишь иногда можно было ощутить. Это и произошло, когда Венгрию ранили. Она не сумела как следует рассмотреть того, кто пригвоздил ее штыком к стене, но сумела мельком разглядеть его лицо. Это был очень старый человек, абсолютно седой, с пугающими волчьими глазами, полными ненависти. Вокруг него прямо таки пылала аура смерти, будто он сам был ею. На секунду ей показалось, что это был сам Генерал Мороз, но тот не мог ранить ее напрямую, ведь он является лишь бесплотным духом. Но о личности того, кто это мог сделать, не было даже предположений. Остальных стран, которые входили в состав Советского Союза тут также не ощущалось. — Д-действительно… О Боже, как же холодно… — поддакнул Феличиано, плотнее закутываясь в меховую шубу, взятую Пруссией у одного из офицеров Вермахта. — Чёрт, вы как хотите, но если он не появится через три минуты – я собираю свои войска и наконец-то сваливаю отсюда! — гневно крикнул Николаэ, вытанцовывая от пронизывающего мороза чуть ли не украинский гопак. — Да никому твои тупорылые мамалыжники*, которые даже в атаку-то не в ту сторону* идут и не всрались! — ответил ему кто-то слева, где дымились руины начальной школы. Троица обернулась. К ним, волоча за собой на одном ремне дырявый вещмешок и еще дымящийся автомат, ковылял некто, одетый в окровавленную, изорванную осколками и обугленную зимнюю форму войск СС. Лицо было замотано шарфом, но этот голос несомненно принадлежал никому иному, кроме как Пруссии. Внезапный порыв ветра сорвал с него каску, обнажив светло-серые волосы, что окончательно убедило присутствующих в том, кто перед ними. Мужчина грубо выругался и едва поймав свой головной убор, водрузил его на место. — Scheiße… — выругался немец. — Ты можешь отсюда валить, но ты будешь должен нам ещё больше нефти. Считай это неустойкой, если хочешь. Решай сам, всё равно твои косорукие уроды погоды на фронтах не делают. Только и жрут мою тушенку. — Гилберт! — вскрикнула девушка и, не обращая внимания на раненое плечо, подбежала к нему и потянула его за собой, в дом. — Что с тобой произошло?! Почему ты весь обугленный, будто в печку провалился? — Отстань от меня, сковородная баба! — попытался отстраниться Байльшмидт, но безуспешно: девушка уже буквально на руках затащила его в относительно теплое помещение, хотя он не слишком-то, скорее для порядка, сопротивлялся. — Тот самый старый урод, который тебя, Лиза, ранил. Вы разве не слышали грохота? — Н-нет… — замотал головой Италия, поспевая за остальными. — В таком буране даже свой голос не услышишь. И это была чистая правда. Был конец декабря: в это время в родном Кёнигсберге только начинались более-менее серьёзные холода, а в Сталинграде на дворе мороз стоял до сорока градусов, в придачу почти постоянно шёл снег и дул пронизывающий до самых костей ледяной ветер. Каждую ночь патрули приносили буквально замороженные трупы румынских, итальянских, немецких и венгерских солдат. Если только эти патрули возвращались сами. Бойцы замерзали на посту, на марше и даже все меры защиты от холода не помогали против действий Генерала Мороза, а это был несомненно его почерк – Гилберт сразу его узнал по описанию Феличиано, который и рассказал ему о положении на фронте за время его отсутствия, когда они буквально ввалились в одно из немногих хорошо отапливаемых, а главное - целых зданий в Сталинграде, горсовет. Они поселились в просторном и удобном помещении, в котором раньше находилась библиотека. При помощи деревянных панелей, которые раздобыл Румыния, её поделили на четыре комнаты. Кроватями служили длинные лавки, на которых они и спали, укрывшись в спальные мешки. Об чистоте и порядке заботился постоянно находящийся там Феличиано, иногда ему помогали Венгрия и Румыния, но первая часто участвовала в сражениях, а второй больше ленился, чем помогал. Италия также возил в окруженный город припасы для их четверых, получая их с немецких складов. И даже с ним постоянно случались казусы в этом проклятом Богом городе: то он заплутает по улицам, то нарвётся на советскую засаду, то ещё что! И главное: каждый раз всё происходило нарочито случайно, будто из улица сама по себе изменяла направление, будто из неоткуда появлялись русские, с нарочито удивленными лицами глядевшие на приближающийся к ним грузовик, набитый припасами. А то, что произошло сегодня вообще выходило за всякие рамки – на него лично "напал" Генерал Мороз! — Это точно он? — недоверчиво спросил румын, глядя на Феличиано, рассказавшего им об этом, пока они заносили Пруссию в дом. — Да, Феличиано, будь добр, опиши ещё раз: кого ты увидел? — попросила Венгрия, заботливо перевязывающая раны Гилберта. Тот шипел и плевался, грубо ругаясь и требуя, чтобы она отстала от него. — Может ты ошибся? Наверняка это тот же старик, который ранил нас. Хорошо, что хоть тебя несерьёзно ранили, — боднула она кулачком по ребрам Гилберта, заставив того нервно поежиться. — всего лишь осколками едва осыпало и поджарило огнём. Я уже почти в порядке, если что. — Ну хорошо… — парень вновь углубился в воспоминания. — Сначала мне показалось, что я увидел братца-Францию. Меня даже не посетила мысль о том, что он тут делает – так я был удивлён ему. Я вез провизию, но вокруг никого кроме него не было и я решил остановиться. Я вышел из машины и тихо подкрался к нему. Это существо было одето в похожую шинель и такую же каску. Но когда я тихо подошёл к нему вплотную, думая "вот я сейчас тебя напугаю, братец!", я заметил отличия. Шинель у него была вся рваная и исполосованная, будто ножом, а волосы, хоть и такие же длинные, как у братца, были другого, гораздо более светлого оттенка. Однако он меня услышал и обернулся. Теперь я точно понял, что это не Франциск: у того мужчины были пышные усы, совершенно белые глаза – зрачков и радужки я не увидел, а еще он был очень бледным. Я очень сильно испугался и убежал оттуда со всех ног, даже не оглядываясь. Я не знаю, гнался ли он за мной и не уверен, не привел ли я его к нашему обиталищу. Машину с провизией пришлось бросить. Простите меня… — Феличиано совсем поник. — Это точно он… — злобно ощерился Пруссия, нетерпеливо ожидая окончание перевязки. — И это очень плохо. Это не тот старик, что нас ранил. Это точно был Мороз. У того не было усов и можно было явственно увидеть глаза – обыкновенные зрачки и серо-зеленая радужка, судя по твоим рассказам, Лиза. Так что я отлично знаю кто это, — Гилберт пожевал губами и продолжил: — Этот паскудный Мороз способен принести нам кучу проблем, уж я-то знаю! Также плохо, что ты оставил машину, потому что я проголодался, а теперь еда достанется этим русским ублюдкам. И что гораздо хуже: теперь он знает, где мы находимся. Воцарилась грустная тишина. Каждый явственно себе представлял, что будет, если сюда, по их следу придёт Иван, например. Даже несмотря на всю сложность их пребывания здесь – у них была задача, которую надо было выполнить. И выполнить как можно быстрее. Хотя каждый здесь уже понимал всю тщетность их действий, каждый же пытался подбодрить друг друга. — Ну, положим, у нас есть что поесть, — недовольно упёрла руки в бока девушка, закончив с перевязкой. — Гуляш будешь? Ещё осталось немного, на четыре порции хватит, наверное. — Ага, ещё отравить меня вздумала! — решив немного развеять тоску, наиграно завопил немец, отодвигаясь от неё. — Нет, ты будешь есть! Мясо у нас вообще-то дефицит, так что цени мою заботу, ублюдок! — совершенно не поняв его намерения, погрозила она половником, потихоньку закипая. — Нет, не буду! Где мои колбаски?! — все ещё наивно надеясь на разрядку атмосферы, Пруссия сложил руки на груди и нахально вздернул подбородок. — Нет, ты будешь! — уже серьёзно разозлённая его дурачеством девушка отложила половник и сунула руку в сумку на полу, достав оттуда сковородку и демонстративно покачав ею из стороны в сторону. — Ладно… — буркнул немец, но на свою голову решивший попытать удачи в последний раз: — Но в случае чего сама будешь перед фюрером и братом отчитываться: с чего это вдруг Его Величество Гилберт Прекрасный соизволили отравиться несвежей венгерской бурдо… Scheiße!!! Договорить он не успел – Гилберт едва успел лишь увернуться от тяжёлого удара сковородкой, которым его хотела наградить разъярённая девушка. Он свалился со стола, на котором сидел, и на четвереньках попытался убежать от фурии, в которую превратилась милая и обычно вполне добродушная Венгрия. Ничего унизительного в своих действиях Байльшмидт на этот раз не увидел: уж слишком хорошо он помнил их войны. Никому ведь особо не хочется получить по голове пудовой чугунной сковородкой, а махалась этим импровизированным молотом Венгрия подобно Богу. Феличиано и Николаэ наблюдали за внезапно разразившимся скандалом, разрывая прохладный воздух приступами гомерического, счастливого хохота. Не каждый ведь день увидишь полуголого Гилберта, удирающего от разозлённой Лизы. — Отстань от меня!!! — вопил несчастный. — Это же была шутка!!! — Нет, ты мне за всё ответишь, ублюдок! — полоумно орала бестия, опасно размахивая своим смертоносным предметом быта. — За что отвечу?! — на секунду обалдел Пруссия, и эта секунда была для него роковой: — За то, что ты – хам, ты – неблагодарная скотина, ты – до хрена о себе хорошего мнения, и вообще – ты поганая сволочь! — каждому обвинению сопутствовал удар сковородкой. На счастье Гилберта, в цель попал лишь один: он пришёлся вскользь, но и одного несильного удара по голове хватило ему, чтобы впасть в прострацию и ничком свалиться у ног девушки. Тут подоспели обеспокоенные парни и попытались утихомирить девушку. Они повисли у неё на руках, вопя как мартовские коты и умоляя не убивать его. Румынию, схватившего её за левую руку, она также отправила в нокдаун, даже не замечая уцепившегося за правую руку, в которой она держала сковородку, Италию. Но вот его она ударить не смогла: он уцепился так, что не стряхнуть, ни отодрать его от себя не было никакой возможности. В конце-концов она сдалась и пообещала больше не бить Пруссию и Румынию. Они оба уже пришли в себя и тихо спрятались: вот что значит опыт проживания рядом с этой красивой, но чересчур импульсивной девушкой… Когда они расселись, рассерженный Гилберт, держась за голову, попросил рассказать как дела у Людвига и Ловино. Пока обрадованный примирением сторон Феличиано рассказывал то, что слышал из радиопередач, Лиза подогревала ужин. Она была абсолютно права: мясо было у них в дефиците, это было прекрасно заметно по едва ли не горящим как угли глазам румына. Разложив довольно скудные порции по фарфоровым тарелкам, найденным в местном буфетном шкафу (видно библиотекари попались зажиточные), Лиза села сама. Ели молча, наслаждаясь каждым кусочком жаренного мяса с подливой. Все, кроме Италии, который быстро съел свою порцию, и было попросил добавки, но получил решительный отказ Венгрии. Это немного расстроило итальянца, хотя он и понимал причину этого. Разжалобленная девушка милосердно поделилась с ним куском черного хлеба, отчего он просиял и с радостью принялся жевать зачерствевшую краюху. Внезапно Феличиано хлопнул себя ладонью по лбу и едва не обрушив стол, подпрыгнул на месте. Он выбрался из-за стола и размахивая руками что-то невнятно попытался сказать. С минуту длилось это представление: Румыния откровенно потешался над попытками итальянца что-то сказать, а Гилберта подмывало перебить его наводящим вопросом. Венгрия прыснула в кулак и попросила его сначала прожевать, а потом говорить. — Ребята! — радостно воскликнул он, согласившись с доводами Лизы. — Сегодня же Рождество! Гробовая тишина и унылые лица союзников были ему ответом. Они смотрели на него, как на умалишенного идиота. Неловкое для Италии молчание прервал Румыния, с грустной улыбкой сказавший: — Феличиано… Как же тебе сказать… Понимаешь, всем присутствующим здесь, кроме тебя, насрать, что сегодня Рождество. Так что сядь и доешь, будь добр, иначе ляжешь спать голодным. Лиза и Гилберт, спрятали глаза, чтобы не видеть искреннюю грусть и обиду на лице Феличиано. Николаэ конечно правильно сделал, что одернул Италию, но он сделал это чересчур грубо. Все четверо грустно смотрели в пустоту, обдумывая планы. Каждый думал о своем, но мысли были очень грустными. Пруссия сожалел, что еще не выполнил задание, данное ему блистательным фюрером. За это по головке не погладят и теперь нет возможности взять всю вину на себя. Не то, чтобы он был таким уж ярым фанатом этого дела, хотя и Пруссия всегда был весьма ответственен, однако вновь навлекать на себя недовольство фюрера ему тем более не хотелось. Так что все его мысли занимала такая близкая, но недоступная цель. Вот же она, сонная артерия, питающая нефтью-кровью заводы-органы Ивана, перед тобой, имя ей Волга. Вот только дойти до нее вновь нет никакой видимой возможности… Елизабет корила себя за то, что поддалась на уговоры братьев-немцев и вступила в эту треклятую войну на их стороне. Хотя эти "уговоры" больше походили на ультиматум, чем на собственно уговоры, потрепыхаться она тогда могла. И довольно долго, а там тот же Иван, обеспокоенный возросшими амбициями немцев, на помощь пришёл бы. Но девушка была что говориться "человеком чести": она не собиралась предавать союзника и шла с ним до конца… Николаэ в тайне от остальных уже собрал чемодан и подготовил войска к отступлению. Румыны восприняли этот приказ с радостью: им не хотелось более мерзнуть на этой глупой и бесчеловечной войне. Дома почти каждого из них ждал земельный надел и семья, и оставлять и то и другое на совершенно чужой для них войне румынские солдаты не хотели. Так что утром он вызовется идти на разведку, а вечером его и его солдат здесь уже не будет… Феличиано, который действительно был очень расстроен словами и реакцией союзников, в прострации ушел к себе и быстро заснул, но то и дело ворочался в почти не согревающем спальнике. Пару раз он даже падал с лавки и ему приходилось вставать с пола, укладываться и вновь засыпать. Мысли о том, чтобы сбежать уже не раз посещали легкомысленного итальянца, но он поклялся Людвигу, что сможет выдержать хотя бы год без его помощи. И вот теперь он держался, держался последний месяц, чтобы с почти спокойной совестью удрать из этого замерзшего ада. А сейчас, пока он спит, даже несмотря на прерывания ему снится один и тот же сон. Страшный сон, в котором окруженные стеной снега и огня в жестокой схватке сойдутся двое воинов, сжимающих в руках горящие самой погибелью мечи… Примечания: 1: Мамалыжник (армейский жаргон) - в Советской армии общая кличка молдаван и/или румын, производное от "мамалыга" - национального молдавского блюда. Воспринимается исключительно как оскорбление. 2: Исторический факт. Крайне плохо подготовленные и снаряжённые румынские солдаты, страдающие к тому же нехваткой нормальных средств связи, часто шли в атаку не в ту сторону, иногда даже случайно нападая на своих союзников, из-за чего немецким офицерам и генералам постоянно приходилось отвлекаться на командование ещё и румынскими частями, так как офицерский состав и генералитет румынской армии также оставлял желать лучшего.