Меч Сталинграда

Месяц спустя. Гилберт Байльшмидт. Тевтонский Орден. Королевство Пруссия. "Великий воитель", с его же слов. Когда-то Наполеон Бонапарт сказал: "У всех государств есть армии, и только у прусской армии есть государство". И его слова были абсолютно верны – Пруссия всегда был воином. Со дня его рождения в Кёнигсберге, эгрегор Тевтонского Ордена впитывал в себя воинственность и кичливость своих рыцарей, их волю к славе и чести. Всю жизнь он проводил в сражениях, лично принимая участие в баталиях. Но сейчас он был не в гуще боя, а вдалеке от фронта. А точнее – в личном кабинете Гитлера. Годы и десятилетия войн, заканчивающихся то победами, то поражениями, научили его управлять своими воинами из тыла. Всё же он был не самым сильным эгрегором из существующих на свете, как бы ему не хотелось обратного. В рукопашной схватке он часто проигрывал той же Венгрии, не говоря уже о Иване. Однако на этот раз причина его отсутствия на поле боя была иной. Гитлер специально вызвал его, пока не объяснив причин этому. Впрочем для Гилберта причин и не требовалось: слово Гитлера было для него святым законом. Рядом стоял брат, который едва сдерживал за маской невозмутимости отвращение, пытаясь не слушать ругань, которой фюрер вовсю покрывал своих генералов и адъютантов. "Маленький братец-болван". — подумал Байльшмидт. Он никогда не сможет окончательно понять Его Величие! Даже его – Великого Пруссию гениальность фюрера потрясла до глубины души. Со времён Бисмарка у него не было такого великого хозяина. Безусловно, Людвиг также был верен фюреру, но до конца принять Его Величие он не хотел. Деревенский дурачок… На секунду он позволил себе иронично взглянуть на Людвига, но тут же одёрнул себя, переведя взгляд своих неестественно алых глаз на великого фюрера, который в данную секунду гневно бил белоснежной перчаткой по лицу своего адъютанта по Люфтваффе, Николауса фон Белова. Гилберту было немного жаль истинного прусского аристократа, каким безусловно являлся фон Белов, но, вероятно, адъютант этого заслужил. Да и у самого Пруссии было несколько вопросов к фон Белову – начиная от состояния истребительного авиапарка Восточного Фронта, заканчивая оборзевшими русскими летчиками. В последнее время безоговорочное господство Люфтваффе в воздухе начинало оспариваться внезапными налётами русских. Немецкие бомбардировщики уже не могли себя чувствовать в воздухе так, как на начало войны – безо всякой опасности. Тем временем Гитлер, закончив избивать помощника, обессиленно рухнул в роскошное кожаное кресло. Длинная черная чёлка, обрамлявшая лоб этого безусловно гениального человека, совершенно взмокла. Бедный фюрер, его окружают одни идиоты… Ну, кхем, за редчайшим исключением, да! — Гилберт… — слабым голосом позвал диктатор, подняв взгляд на пруссака. Тот немедля, чуть ли не строевым шагом, подошёл вплотную к фюреру, и вытянувшись по стойке "смирно", гаркнул: — Да, мой Фюрер? — Вот расскажи, мальчик мой, объясни своему фюреру, почему мои генералы такие тупые, а? — покачиваясь и держась за голову, спросил Гитлер. — Не могу знать, мой фюрер! Может… — Гилберт наклонился к фюреру и, взглянув на стоящих рядом генералов, нехорошо улыбнулся: — Может мне их наказать? Несчастные генералы были готовы провалиться сквозь землю от нечеловеческого страха и ужаса, который вызывал у них альбинос. Кроме странной и немного пугающей внешности было и другое. Уж слишком они были наслышаны о мерзких и унизительных для любого нормального мужчины пытках, которыми он так известен. Поговаривали, что он насиловал своих жертв, причём самыми жестокими и варварскими способами. Определённо – богатая жизнь не пошла на пользу доселе несколько аскетичной и несколько консервативной личности эгрегора. Кое-кто видел одного беднягу-адъютанта после его пыток. Он сидел на стуле, поджав ноги и завывая, весь в крови, в разодранной ничем иным кроме как бичом форме. Бедняга никак не приходил в себя, он совершенно обезумел, так что его пришлось пристрелить. Уж лучше так, чем жить с осознанием того, что ты теперь чья-то… На счастье генералов, к этому воплотившемуся в реальность ночному кошмару подошел его брат и положил тому руку на плечо. Гилберт попытался вырваться из захвата, но Людвиг сжал его плечо ещё сильнее. Гилберт нехотя прекратил буравить их взглядом и вновь повернулся к фюреру, ожидая указаний. Генералы переглянулись и едва заметно перевели дух. Они благодарили Бога за то, что у красноглазого чудовища есть такой брат. Спокойный, уравновешенный, вежливый и терпеливый, он олицетворял собой истинно немецкий дух и всегда умел утихомирить своего брата. Точно такой же дух олицетворял, впрочем, и пруссак. Однако если манеры Людвига были хоть и утончёнными, но любой настоящий аристократ признал бы в нём выходца из деревни. Его же брат был как раз тем самым истинным аристократом, с присущими такому сословию людей странными причудами. Но если бы эти причуды не переходили рамки приличия... Наверное, именно из-за такого разного происхождения братья были столь непохожи. Большинство генералов Вермахта и Люфтваффе, многие из которых происходили из обыкновенных, не-дворянских семей, всегда предпочитали общество младшего из братьев-немцев. А вот те, кто служил в СС и СД (куда, как известно стремились попасть дворяне: старые, ещё кайзеровские, и новые – те, кого в этот класс возвёл Гитлер) всегда были рады видеть в своей компании именно старшего из братьев, даже не смотря на его пристрастия. В целом, Гилберт был вполне вменяем, если, конечно, используя фразу, однажды сказанную Людвигом, "ему пиво в голову не ударит". — Оставь их, мальчик мой… — молвил фюрер. — Не стоит тратить твоё драгоценное время на такую мелочь. — Конечно, мой фюрер, разумеется мой фюрер, так точно… — увивался Байльшмидт вокруг него. Людвиг только покачал головой. И почему его брат ещё не лобызает носки сапог фюрера? Наверняка скоро и до этого дойдёт. Нет, Людвиг признавал Гитлера как своего начальника, но он отнюдь не во всём был с ним согласен. Зря он лезет в планирование войсковых операций – он не Бисмарк, и тем более не Фридрих Великий. Хозяйственник он хороший, да и политик великий, но как лидер… Людвиг тут же одернул себя, стараясь выбросить эти мысли из своей головы. Не пристало так ему думать о своём начальстве. — Ах как же ко мне не справедлива судьба! — восклицал фюрер. — Я так прекрасно рисовал! Видели бы вы мои акварели! Ты видел их, мальчик мой?— спросил диктатор Гилберта. Людвиг едва сдержал скептический смешок. Показывал ему Родерих его "акварели". Австриец держал рисунки на вытянутой руке, глядя на папку с ними с отвращением. Даже на не столь утончённый как у Родериха взгляд Людвига Гитлер рисовал так себе. Незаконченное обучение всегда давало о себе знать: люди, нарисованные его кистью, были какими-то квадратными, неживыми. Здания у него получались гораздо лучше… — Конечно, мой фюрер, — как можно искренней ответил Пруссия. — Я тот час же заставлю этого паскудного Бонфуа повесить собрание ваших акварелей, которые безусловно являются произведениями искусства, во всех галереях Лувра! — Ах, оставь… — слабо протестовал Гитлер. Он вздохнул, потянулся, и, встав при помощи Гилберта, подошёл ко столу, на котором были разложены различные карты. — У нас есть дела важнее. Так, теперь я хочу знать как идут дела под… — фюрер скривился, как будто сжевал лимон целиком. — Под Сталинградом, да, как там дела? — Всё идёт просто великолепно, мой фюрер! – уверенным голосом гаркнул Байльшмидт. — Русские варвары вскоре будут уничтожены! Даже несмотря на то, что нас вновь отбросили от Волги - Сталинград почти в ваших руках, и... — Это, конечно, хорошо… — недовольно прервал его Гитлер. — Но… Недостаточно! Почему это моих солдат отбросили от Волги?! Как это произошло?! Куда смотрит этот болван Паулюс?! Гилберт! — Да, мой фюрер! — вытянулся тот, уже зная, что он скажет дальше. — Я хочу, чтобы ты лично присутствовал в Сталинграде! Я понимаю, что захват города и прорыв к Волге дело времени, но я не хочу повторения ситуации под Москвой, когда ты и эти тупые генералы хором заверяли меня, что скоро возьмут город! Мальчик мой, немедля отправляйся в Сталинград, я тебя прошу. Ах да, кстати сказать… Поникший было Байльшмидт встрепенулся. Ему хорошо был знаком этот момент: сейчас великий фюрер произнесёт своё очередное великое откровение, какие-нибудь исторические слова, которые, разумеется, будут сохранены для потомков! Ни у кого ни у врагов, ни у друзей не будет сомнений: эти слова станут одной из основополагающих вех истории Тысячелетнего Рейха! — Кстати сказать… Гилберт, у нас есть пирожные? Я проголодался. — Никак нет, мой фюрер, — сориентировался Пруссия. — Мне составить запрос интенданту? — Да, пожалуй… Хотя нет, забудь: у тебя уже есть задание, выполняй, мой мальчик… — Да, мой фюрер, я немедленно отправляюсь. Фон Белов, за мной, подготовьте мне самолёт, — невесёлым голосом ответил Гилберт, покидая кабинет. Людвиг взглянул вслед брату и отдал ему честь. В глубине души ему казалось, что ничем хорошим, по его мнению, это не закончится. Его эпопея в Африке тоже не вселяла в фюрера надежд на скорую победу – от Эль-Аламейна он был отброшен, Тобрук Артур сумел деблокировать. Теперь он откатывается в Тунис, едва успевая собирать разрозненные остатки армии Ловино. Сам итальянец уже давно не появлялся, что, впрочем, Людвига волновало мало. Гораздо больше его волновала судьба Феличиано, второй месяц пребывающего под Сталинградом в компании Венгрии и Румынии… Гилберт окончательно сник. Его вновь посылают в эту промёрзшую снежную пустыню. Ему и прошлого раза хватило, когда он чуть не отморозил себе ноги, отступая от Москвы по пояс в колючем снегу. Брат едва сумел его отогреть. Но если под Москвой можно было найти что-нибудь, из чего можно было разжечь костёр, чтобы хоть как-то согреться, то окрестности Сталинграда могли предоставить в качестве топлива только жалкие кустики реденьких степных растений. Но он всё так же надеялся с лёгкостью захватить этот город. Ведь он так быстро продвинулся вглубь территорий Ивана, выйдя к Кавказу. Впрочем… Там он тоже застрял…