Дураки и дороги

      Проходило новое мгновение, и тепла становилось чуть меньше. Пол под Алексеем, казалось, высасывал живое тепло. Алексей закинул назад голову, в шею чувствительно впился острый край рамы кровати, а взгляд упёрся в потолок, который не белили как минимум с позапрошлой Пасхи. А ведь эти комнаты считались вполне неплохими. Не хуже чем у остальных офицеров, разве что немного поменьше и без места для денщика. Хотя с учётом того, как они располагались, пожалуй счесть денщиком можно было его. Вон даже и место нашлось на стульях. Если бы Алексей не боялся разбудить мирно спящего брата, он бы засмеялся.       После краткой вспышки веселья тоска навалилась с новой силой. Каким теперь будет их следующее жильё, Алексею даже представлять не хотелось. Он прикрыл глаза, чтобы не смотреть на непобеленный потолок, от которого одно лишь уныние, и прислушался к сонному дыханию брата за спиной. Ровное и спокойное, оно то и дело прерывалось то резкими задыхающимися вдохами, то внезапными затишьями. На очередном звуке с громким сипом выходящего воздуха Алексей встал. Внутри кружилась тревога и гнала его с места. Он сделал пару шагов и чуть не упал. За такой небольшой промежуток сидения на полу тело успело затечь и задеревенеть — пришлось сделать пару наклонов и приседаний, чтобы размять мышцы.       Тихо, стараясь не шуметь, Алексей на носках прошёлся к своему пальто, но его усилия прошли зазря — старые половицы скрипели громче новых сапог. Алексей оглянулся на лежащего Павла, но если тот и проснулся, потревоженный шумом, то виду не подал. Ещё несколько осторожных шагов по ворчливо-громкому полу, и он взял одежду и вышел за дверь. На его счастье, дверь удалось закрыть тихо, и по узкой лестнице Алексей быстро сбежал вниз в ночной затихший городок. Снег недавно перестал идти, и теперь все улицы были засыпаны по самые окна домов. Алексей побрёл по колену в снегу, не замечая ничего вокруг. Только спустя четыре квартала он понял, что и не пытался глядеть по сторонам. Редкие фонари не были зажжены, но отражавшегося от свежего снега света луны вполне хватало, чтобы можно было без лишних усилий читать время от времени попадавшиеся вывески. Алексей шёл, задрав голову, и внимательно смотрел на окна в домах, мимо которых проходил. Жильё нужно было найти уже к следующей ночи, а обратиться за помощью ему было не к кому. Мелькнула мысль, что можно было бы попросить Яблонского, чтобы он дал адреса зимних квартир. Алексей смог подавить вспышку задетой гордости, но стоило бы ему заговорить о Павле, как результат бы был один. Да и не хотел он прибегать к помощи корпуса, после того как Павла… Алексей остановился, посмотрел задумчиво на обшлаги рукавов и продолжил путь.       Когда он свернул на улицу, снег на которой не был утоптан и сапоги хрустко его продавливали, оставляя чёткие отпечатки, Алексею встретилась новая вывеска. Редакция французской газеты. Алексей равнодушным взглядом посмотрел на буквы латинского алфавита и пошел дальше. Снова неудача, а ведь ему показалось, что встретилось объявление о сдаче квартиры. И если он не найдёт её к завтрашнему числу, то Павлу придётся переселиться обратно в казармы. Ещё несколько шагов по приятно податливому снегу и он остановился. Редакция газеты. Французской газеты. Алексей неуверенно повернул обратно. Как знать, может там удастся найти подработку. Жалованье подпоручика за вычетом общего офицерского взноса и стоимости обновления амуниции и мундира оставляло желать лучшего. Правда, вряд ли его знания хоть на что-то сгодятся, да и газета, должно быть, выпускается скромным тиражом, но он смог припомнить как пару раз встречал это заглавие на листах в руках сослуживцев.       Выкрашенная в зелёный цвет дверь легко провернулась на петлях. Алексей заглянул внутрь на узкую тёмную лестницу, отбросил вновь зашевелившиеся сомнения в удачном исходе этой попытки и через минуту уже стучался в дверь, рядом с которой торжественно висела табличка со словом «редакция», наименованием газеты и именем главного редактора, аккуратно выписанным каллиграфическими буквами. Света в щели у порога видно не было. Только тёмная полоска, едва ли не темнее чем освещение на лестнице, показывалась в ней. Алексей разочарованно посмотрел на эту тёмную полоску и повернулся было спиной, чтобы уйти. Он как знал, что даже пробовать не стоило, но тут в ровной и глубокой темноте вдруг мелькнул просвет. А потом ещё один. И ещё. Свеча? Или огонь в печке? Кто-то забыл погасить огонь или же кто-то там ещё был и не спал? Алексей решительно шагнул к двери, постучал и, даже не пытаясь услышать разрешение, вошёл.       Задремавший редактор никак не ожидал, что в столь поздний час кто-то решит вломиться к нему. Он оторвал голову от увесистой стопки книг с украшенными тиснением корешками и толстой подшивки листов, служивших ему случайно подушкой, сонно заморгал близорукими глазами и сосредоточил их взгляд на незваном госте. Силуэт перед ним всё никак не желал принимать человеческие очертания. Редактор захлопал рукой по столу, на ощупь ища свои очки, и торопливо надел их. Его глаза, вооружившись круглыми толстыми стеклами, из мягких и рассеянно сонных стали холодными, неожиданно хищно блеснули и всмотрелись в Алексея.       Тот смутился, но твердо шагнул вперёд, поздоровался и, более не отлагая, начал.       — Прошу прощения, что беспокою вас в столь поздний час, но мне решительно нужно с вами поговорить.       Редактор двумя руками поправил очки, которым явно нелегко сиделось на остром и прямом носу и неожиданно широких щеках. Дужки очков расходились по сторонам с риском сломаться в любой момент.       — И о чём же? — в стоявшем молодом человеке редактор совершенно не находил той самой необходимости, о которой тот говорил.       — Стихов мы не издаём, — через пару молчаливых мгновений поспешил он добавить.       Не хватало только, чтобы к нему по ночам шатались всякие юнцы, пишущие безвкусные вирши с рифмами на «любовь» и «кровь» и бредящие глупейшими идеями умереть овеянными славой, и чтобы на могильном камне обязательно изваяли, что «здесь покоится юное и пылкое сердце, пролившее немало крови, так не будем грустить, друзья, когда мы живём, и скорбеть, когда мы умираем». Тьфу, редактор чуть не сплюнул, вспомнив особенно поразившие его этим утром строки. Да, юнцам он бы советовал завязать со стихосложением. Впрочем, умудрённые годами отцы семейств, в душе тщательно выращивающие и лелеющие мечты о славе поэта и ваяющие нудные, торжественные эпитафии, избитые в своей оригинальности и скучные в своей словесной игре, были ничем не лучше. А впрочем… Впрочем, всё на благо достопочтенной публики. Дела в последнее время шли так плохо, что редактор был готов с объятиями принять самого чёрта, лишь бы он был в состоянии сносно перевести пару стишков с французского, а может и роман так, чтобы вышло удобоваримым русским языком. В том, что на это способны местные знатоки французского, редактор уже, честно говоря, начал сомневаться. Местным знатокам как раз более соответствовало подсунуть вместо переводов свои стишки.       — Я не пишу стихов, — Алексей было опешил от столь неожиданного приветствия, но с мысли не сбился и продолжил выводить разговор на необходимую ему тему. — Я хотел узнать, не нужен ли вам переводчик.       Глаза редактора по-особенному хищно сверкнули.       — Вы хотите им быть? Знаете ли, пусть у нас и французское название, издаёмся мы на языке нашего великого государства. Что у вас, господин… — тут редактор сделал паузу, но фасон сапог, белые перчатки и мелькнувшие под пальто обшлаги рукавов безошибочно дали ему ответ, — подпоручик, с русским языком?       С офицерами, нуждающимися в деньгах, он сталкивался немало. Но этот выглядел так, словно впервые в жизни попал в такую ситуацию. Редактор прищурился:       — Проигрались, господин подпоручик?       — Нет. У вас найдется для меня работа? Я знаю русский, можете дать мне на пробу пару статей об оружии или военной тактике.       — Статей… Об оружии…       Очки никак не желали ровно сидеть на носу, и отточенным до автоматизма движением левая рука редактора подправила их повыше к самой переносице.       — Знаете, я дам вам рассказ. Оплата после того, как я увижу результат.       На стол упала тонкая пачка из прошитых листков.       — Ах да, и постарайтесь, пожалуйста, как можно романтичней.       Редактор заметил удивлённый взгляд и пояснил:       — Женщины любят, чтобы было возвышенно. Статьи об оружии, знаете ли, вышли из моды. И о военной стратегии или что там у вас, господин подпоручик, не в обиду вам сказано.       Алексей взял в руки тонкую пачку, пролистал в беспорядке, выхватывая отдельные слова и фразы.       — Вы удивлены? А зря. На воды приезжает много купеческих дочек, и на французском они читают не так бегло, как ваше… общество. Но женщины везде остаются женщинами. Итак, берётесь? Если нет, то не тратьте наше с вами время. Я собираюсь ещё вздремнуть с вашего, конечно, на то разрешения, — редактор сделал жест рукой, который с равной степенью можно принять и как подчёркивание необходимости столь важной вещи как сон и как знак «берите работу и уходите».       Алексей предпочел истолковать в двух вариантах и пересчитал листки.       — Я вернусь через пару дней.       Он осторожно убрал бумаги под пальто и повернулся на выход. Редактор проводил его остро блестевшими в темноте стеклами очков.       Комнат в городке сдавалось немало, но большая часть из них уже ожидаемо была занята распределёнными на квартиры офицерами. А разбуженные среди ночи хозяева тех редких свободных квартир, стоило ему представиться, сменяли сонный взгляд на преисполненный любопытства, и Алексей после кратких и сухих извинений спешно уходил, не имея желания селить брата в место, где могут образоваться новые, возможно, ещё более отвратительные слухи.       Через пару часов он, отчаявшись, перебудил уже добрый десяток людей, исходил весь город и шёл на адрес, чей хозяин показался ему менее неприятным, когда заметил, что зашел на ту самую улицу с публичным заведением, из-за которого на Павла обрушилось такое несчастье. Алексей ускорил шаг, не желая снова оказываться рядом с этим местом. Шаги ускорились ровно настолько, пока это ещё можно было называть шагом, а не бегом. Вот был близок поворот с этой нечистой улицы, как нога внезапно потеряла устойчивую опору. Алексей проскользил около двух метров на слежавшемся из-за полозьев и твердом как лёд снегу и всё-таки не удержался: подставленная обратно левая нога согнулась в лодыжке, и он больно ударился коленями. Удержать ругательства было не так сложно, как подняться обратно, трость он больше с собой не носил, так как счёл себя достаточно восстановившимся, чтобы обходиться без неё. Перчатки закопались в снег в поисках в нём надежной, не уходящей из-под рук и ног опоры.       На четвереньках Алексей придвинулся к стене ближайшего дома и осторожно, придерживаясь за неё, встал. Нога болела, но он хотя бы ничего не сломал и не вывихнул на этот раз. Немного рассеяно он подумал о том, что как придёт, надо будет проверить, и убрал руку от стены. Острый край выступающего на улицу подоконника чётко отпечатался на ладони. Алексей с формальным любопытством заглянул в окно и замер. За стеклом виднелся желтоватый листок с объявлением о свободных комнатах в этом доме. В удачу не верилось, наверняка ему скажут, что свободных комнат больше нет или попытаются выспросить у него хоть жалкую толику подробностей. Желанием делиться этими подробностями Алексей совершенно не горел. Без особой надежды он заглянул в окно, пытаясь разглядеть горит ли ещё свет, остался ли кто сидеть за полуночь. Но света не было. В любое другое время Алексей ни за что бы не стал беспокоить спящих людей, но вместо того, чтобы запомнить адрес, развернуться и уйти, наконец, на квартиру, он принялся грубейшим образом стучать в дверь. И стучал до тех пор, пока ему не открыла заспанная старуха, хмурым взглядом встретившая его извиняющееся выражение на лице. Правда, для этого ей пришлось задрать голову.       Любви к ночным посетителям старуха явно не питала, но неожиданно Алексею повезло. Назойливостью и тягой к личным вопросам она тоже не отличалась. Молча и хмуро проводила его на самый верх высокого трёхэтажного дома, Алексей остановился было перед дверью, думая, что они пришли, но старуха повела дальше. Под крышу. Туда, где два ската сходились, чем и образовывали небольшое пространство под ними. Алексей заглянул внутрь чердака. Чтобы подойти к двум из четырех стен, ему приходилось сгибаться, а мебели и вовсе почти не было, лишь колченогие, многое в этой жизни видавшие стол с двумя табуретками и неожиданные для такой обстановки деревянные остовы двух кроватей, с кинутыми на каждый травяными матрасами. Старуха сухо бросила цену в пару рублей за месяц, и Алексей тотчас же согласился. На двоих траты возрастали почти вдвое, и за такую цену привередничать не доводилось       Особенно с учетом, что похоже ему повезло наткнуться на то место, где за ними не будут подслушивать и подсматривать. Обмен ключа на деньги произошёл незамедлительно, и ещё четверть часа Алексей осматривал обстановку в раздумьях, как бы придать помещению более жилой и уютный вид. Только когда откуда-то с восточной стороны залаяла собака, а за ней по одной вторил целый собачий хор, Алексей прекратил беспрестанно ходить по комнате и поторопился обратно к Павлу. У самого низа восточной стороны небо уже начало из непроглядного черного превращаться в мутно-темную полупрозрачную воду.       Добраться Алексей успел ещё затемно. Мышкой проскользил по полу, на ходу раздевался и собирал себе постель из стульев. Алексей надеялся, что его ночное отсутствие пройдёт незамеченным для Павла, тревожить его сон, в котором он мог отдохнуть от боли, совсем не хотелось. Но Павел заметил, и как и когда он выходил. Афишировать вот только не стал. Посмотрел косым взглядом из полусомкнутых ресниц и продолжил спать дальше таким же глубоким сном, каким смог уснуть и Алексей, после двух суток без сна обретший хоть какую-то надежду. Но перед этим Алексей долго возился и копошился, сдвигал стулья и скрипел полом. Кое-как он пристроился на стульях. Кажется, нога осталась цела, но зажившие раны внезапно заныли с новой силой. Расположиться удобно было невозможно. Вытянувшийся Алексей не помещался на стульях, и пятки продувал сквозняк. А стоило подобрать ноги, как колено чувствовалось прямо-таки немилосердно, а он всё равно не помещался. Поворочавшись полный час времени, Алексей кое-как нашёл позу, в которой ему не грозило в любую минуту свалиться с импровизированной постели. Свисающие пятки потягивало холодком, но умаявшийся за вечер он провалился в спасительный и лечащий сон и ничего не чуял.       На следующее утро Павел проснулся сам как по часам. Ему, привыкшему к утренней побудке, временами казалось, словно в него встроили механизм, который позволял определить время с точностью до пары минут. Особенно хорошо он определял время утром. Павел героически встал, умылся и поставил чайник на огонь. Стало почти привычным каждый раз просыпаться с ломящим телом, движения его были скупы и крайне выверены. Павел направился к столу и по пути пихнул в бок спящего без задних ног Алексея. Но просыпаться тот не желал. Павел глянул на безмятежное лицо и пихнул ещё раз, на этот раз сильнее. Тело под одеялами вяло поворочалось, но похоже заснуло ещё глубже. Павел вгляделся в сонное лицо и влепил ему легкую, но очень звонкую пощечину. Улыбку он при этом успешно скрыл даже от себя.       Алексей подскочил тотчас же. Смотрел на него ошалелыми глазами. Удивительно, но он не упал — покачнулся, но удержался на ногах спросонья. Сфокусировал взгляд на Павле и вопросительно посмотрел на него. Потёр в недоумение слегка горящую щёку.       — Доброе утро. Пора на службу, — Павел посмотрел на растерянного Алексея и с ничего не выражающим лицом пошел налить себе чай.       Осторожно лил воду, чтобы та, так и норовившая подлизаться, текла в кружку, а не на стол, подул и сделал неспешный глоток. Посмотрел на стоящего перед зеркалом и рассматривающего красный след на лице Алексея. Ничего, через пару минут всё пройдёт. Видимо, и Алексей пришел к такому же решению судя по тому, что он начал раскладывать бритвенные принадлежности, и скоро красное пятно скрылось под белой пеной. Пена крошилась и разлеталась в стороны, как клочья бороды. Павел невольно задумался, а похож ли с возрастом будет Алексей на… Он оборвал себя и отвернулся от вида того, как лезвие скользит по коже, которую не портят ни оспины, ни бугры шрамов.       Алексей глянул на часы, удостоверился, что время ещё есть, отстранил бритву от лица и заговорил.       — Вечером будет новая комната.       — Зачем?       Чай был неплох, Павел сделал новый глоток и почувствовал, как внутри расползается приятная теплота.       — Мы же не можем больше здесь оставаться, — Алексей ровными движениями убрал бритвой клок пены над губой вместе со срезанными кусочками волос.       — Мы?       — Мы, — губу он всё же порезал. Ранку тут же несильно защипало мыло.       Павел промолчал, запомнив интересные сведения.       Алексей критически осмотрел результат своего бритья и решил, что вышло сносно. Во всяком случае для такого разговора.       — Я договорюсь, чтобы ты мог спокойно остаться до вечера и не идти в казарму. А потом приду, и устроимся на новое место.       Удивление Павел скрыл только частично. И когда это он успел всё придумать? Пока ночью куда-то бегал? Павел прикинул время, в течении которого Алексей отсутствовал. Выходило, что не меньше трех, скорее четырех часов. Но что за это время ночью можно было что-то успеть, Павел засомневался. Выглядело всё сомнительно.       — Я знаю, у меня нет права тебе указывать, Павел, но на этот раз ты не побежишь в казармы?       — А как думаешь? Мне нужно в столовую и к лекарю.       Алексей постарался незаметно заглянуть за спину, чтобы посмотреть как там. Под рубашкой, конечно, видно ничего не было, но отсутствие кровавых пятен немного успокоило. Но только лишь немного.       — Сходишь к тому, который тебя лечил. И здесь поешь спокойно.       Павел промолчал. Раздают ему тут указания, посмотрите только.       — Павел? — Алексей сократил расстояние между ними.       Тот посмотрел на нависшего над ним из-за своего роста Алексея. Отвечать на глупые вопросы и на указания он не собирался. Хорошо, хоть до самого Алексея тоже дошло, как нелепо он выглядит, вот так стоя над ним, и он присел.       — Почему ты так стремишься в часть? Зачем?       Молчание было красноречивее слов, но не для Алексея. Павел задумался как же так выразить, что там ему по штату положен лекарь и еда, и у него не то положение, чтобы разбрасываться подобным.       — Будешь снова выслушивать оскорбления?       Павел уже всерьез думал над тем, на что напрашивается Алексей. Тот смотрел на него сверху вниз — даже сидя он выше — и словно ждал чего-то. Павел счёл за лучшее вернуться к распитию чая.       — Значит нет? — стул скрипнул. Алексей встал рядом и потёр и так красное после бритья лицо.       Отвечать больше Павел желания не имел. Если тот сам не может понять, значит, так тому и быть. И очередной тяжёлый вздох Алексея над ним совершенно не произвел никакого впечатления.       — Подождешь в части после дел?       «Что ж, так и не понял. Не стоило и надеяться». Павел пожал плечами и полностью погрузился в распитие уже успевшего остыть чая.       Полностью смирившийся с нежеланием Павла оставаться на квартире Алексей закончил одеваться, подошел к двери, собираясь уходить, и уже оттуда ещё раз кинул взгляд на Павла.       — Я буду ждать до восьми вечера в кабинете.       Павел проводил его взглядом. Подумалось, забавный какой. И совершенно не способный взглянуть на ситуацию с другой стороны. Не сильно он выбор ему предоставил. Ключей-то опять не дал. Конечно, ему придётся его ждать, куда ему уйти кроме казарм без ключей? Некуда. Павел негромко хмыкнул и допил свою кружку. Через несколько часов он собрался, вышел и снова пошел в часть.       В части на этот раз было почти спокойно. Самые острозубые шутники прикусили языки, даже Палыч, всякий раз кипевший злостью на Павла, ходил неожиданно тихий. Хотя в бросаемом на него взгляде ясно светилось с трудом сдерживаемое злорадство. Но Павел не стал заострять на нём внимание. Все силы и так как в бездонную яму уходили в попытке прямо нести свое тело и держать невозмутимое выражение, даже когда ноги подкашивались от снова поднявшейся температуры, в глазах то и дело темнело, а про спину и вовсе не хотелось вспоминать. Но вот не получалось. Совершенно не получалось забыть о том, что затухало ненадолго лишь от полнейшей неподвижности и, казалось, с новой силой вспыхивало после этих кратких минут покоя. Но как бы там не вела себя его спина, и до столовой, и до лазарета Павел всё же дошёл. Стоило лишь немного полежать, как идти стало ещё труднее, а боль от движения прочувствовалась так свежо, словно он получил эти раны пару минут назад.       Дверь в кабинет оказалась запертой. Павел на всякий случай ещё раз дёрнул деревянную ручку, засадив в ладонь отщепившуюся от нее щепку. Закусил мягкую складку между пальцем и подушечкой ладони и извлёк занозу. Надо же. И как только каждый раз Алексей эту дверь открывает? Или она как брежатый из бабушкиных сказок, строго стоит на страже и пускает людей только с правильной кровью? Дворянской? Павел прошёлся рукой по голове, подмечая, что волосы отросли настолько, что скоро понадобится стричься. Он снова повернул ручку. На этот раз он взялся за неё осторожно, предварительно осмотрев и отметив, что место, откуда откололась щепка, сейчас ясно выделяется на затёртом руками дереве. Мягкий поворот, металлический скрежет в глубине и, конечно же, дверь оказалась закрытой. Павел быстро глянул по сторонам, но в коридоре кроме него никого больше не было. Но сколько это ещё продлится, Павел не знал. Он убрал руку от двери и настолько быстро, насколько ему позволяла спина, вышел. Никто его в чужой кабинет не пустит, это было очевидно. Павел задумался, а думал ли Алексей о том, что ему придётся словно просителю стоять под дверью? Хотел было пожать плечами, но вовремя одёрнул себя. Опять беспокоить спину ему не хватало.       Павел остановился на пороге. Посмотрел на идущий снег. Его выпало столько, что можно было почти с уверенностью заключить, что до марта можно будет жить спокойно. Никуда их по такому снегу не отправят, и не потому, что жалко, а потому, что бравый марш любой самой дисциплинированной армии рассыпется за несколько часов по такой погоде, а лошади, среди которых по этим горам и так были немалые потери, на заледеневшем и выветрившемся снегу переломают себе все ноги. Снег означал спокойные месяцы, пусть это также означало полуголодные и холодные дни. За прошлую зиму он потерял веса с добрых полпуда. Павел надел шапку, поправил воротник шинели, плотнее ею закрылся и шагнул наружу. Снег оказался на удивление приятный, не пурга, бросающая пригоршни ледяной крошки в лицо, а мягкие, будто подстилающие дорогу снежинки, которые медленно падали вниз. На плечи скоро намело по целому крохотному сугробу на каждое.       Какое-то время Павел бесцельно шатался по части. Он никуда не заходил, но подмечал всё. В том числе и новые треволнения, что вышедших в запас солдат теперь берут в фонарщики. А фонарщики это вам не хоть бы кто! Фонарщики имеют по три рубля в месяц, конопляное масло по фунту в день да в придачу почёт и уважение. На последнее особенно упирал Палыч, голос которого превозмогал далекие завывания ветра и тщательно проконопаченную к зиме стену казармы. Павел посмотрел задумчиво на здание и прошел мимо. Было тошно. Хватит с него. Его тень, которая сначала становилась все длиннее, растворилась в наступившей повсюду тьме. Неспешно он дошел до хозяйственной постройки, с крыльца её был отлично виден вход в корпус, и устало опустился на ступеньки. Оставалось только ждать и надеяться, что он не пожалеет об этом.