Дураки и дороги

      Как только Алексей получил первую передышку среди накопившихся после его полудневной увольнительной дел, его настиг Емеленко. Обсуждать сейчас его проблемы Алексей не имел ни малейшего желания, особенно зная, к чему привело его способствование отношениям Елизаветы и Емеленко, но он остановился и сделал приветливое лицо.       — У вас ко мне дело?       Емеленко встал перед ним со своими круглыми ещё детскими щеками и смотрел на него взглядом, в котором смешался целый набор чувств, далеко не все из которых Алексей смог расшифровать. Кажется, презрение? Нет, не то. Жалость? Благодарность? Алексей понял, что путается, но, возможно, точно также в своих чувствах путался и сам Емеленко.       Длинный словно у воронёнка рот с тонкими губами открылся, и Емеленко спешно протараторил:       — Я хотел поблагодарить вас, ведь теперь я знаю, что служило причиной.       Алексей поспешил остановить его, пока прапорщик не наболтал чего не надо и не вытащил бы на свет крайне изящные вопросы, к которым требовалось подходить крайне аккуратно.       — Я вас не понимаю, — ложь давалась ему нелегко, но смешанная с вежливостью и нормами приличия она даже не заставила измениться голос.       — Что? Но Лизонька написала мне, что…       — Прапорщик Емеленко, я не понимаю, о чём вы говорите. И она не Лизонька. Она Елизавета Михайловна.       — Да, конечно, Елизавета Михайловна, — Емеленко так спешил, что с опозданием понял смысл первой фразы. — То есть как это, вы не понимаете?       Алексей незаметно выдохнул и встал ровнее, после ранения приходилось следить за, казалось бы, раз и навсегда поставленной осанкой.       — Прапорщик Емеленко, наш с вами разговор на подобные темы неуместен. И вы достаточно разумны, чтобы не выдвигать подобные предположения.       Рот Емеленко приоткрылся с выражением крайнего удивления. Те толики благодарности, что были видны, заменили растерянность и возмущение. Он какое-то время стоял и смотрел неопределённым и плывущим взглядом на Алексея, а потом развернулся и ушёл. Алексей проводил его взглядом, но стоял он так и думал о разном недолго. Дела службы ждать не намеревались, так что до самого обеда он был погружён в них и не находил даже минуты, чтобы обращать внимания на сыпавшиеся на него насмешки, только на крае мозга пульсировала мысль, как там Павел. Поел ли? Не нагноило ли? Не мешал ли ему кто? Принесли ли ему воды?       Как только у Алексея выдался обеденный перерыв, он вместо того, чтобы присоединиться к остальным офицерам, поспешил укрыться в свой кабинет. Хотелось отдохнуть от скабрезностей, щедрым дождём льющихся на него. Но даже за это он чувствовал вину. Ему казалось, что он заслужил выслушать каждое слово, что он сам этого добился, но терпеть рассказы о сукиных детях, которые не стыдятся лизать руку за любую подачку, не гнушаясь и кровным родством, он больше не мог. Воротило.       Замок в двери никак не хотел поворачиваться несмотря на то, что Алексей регулярно смазывал его, и лишь спустя почти минуту он понял, что просто не запер дверь. Алексей потянул за ручку, широко шагнул внутрь и тут же споткнулся о лежащий чуть ли не на пороге свёрток.       Павел шёл до казарм долго. Свежий снег припорошил грязь и чудесно переливался на солнце, но красоту вокруг он совсем не замечал. Не тогда, когда каждый шаг даётся через силу, нормально не вздохнуть, а из-за недостатка воздуха начинают слипаться глаза и хочется лечь и уснуть. Можно прямо вот на этот чистый белый снег.       Пару раз Павлу пришлось делать привал — силы чуть не оставляли его, но он снова брал себя в руки и шёл. Переставлял ноги одну за другой, пока не показались знакомые тростниковые крыши, сейчас больше похожие на огромные сугробы.       Оказавшись снова в казарме, он почти радостно вдохнул затхлый и холодный воздух внутри. К счастью, в этот час никого не было, и он смог спокойно переодеться в свои вещи. Одежду Алексея он аккуратно сложил и убрал в мешок. Шинель пришлось перекладывать несколько раз, так как она мешалась и не давала завязать тесёмки. Кое-как разместив её вместе с остальными вещами, Павел отнёс мешок к кабинету Алексея. Хотел было повесить на ручку двери, но в этот момент у него закружилась голова, он попытался удержаться и оперся о дверь. Дверь неожиданно раскрылась, и Павел только чудом не упал — успел ухватиться за дверную ручку. Внутри кабинета Алексея было светло, но тесно и холодно. Павел сразу ощутил, каким холодным был воздух. Стены офицерского здания были сложены не в пример лучше, чем казармы, но строили их те же неопытные по большей части в строительстве жилья солдатские руки. Как бы не конопатили все щели, и как бы не старались плотно пригнать доски одна к другой, ветер всё равно сквозил насквозь. Даже в казармах было теплее из-за большого скопления людей, которые успевали нагреть помещение своим теплом, хотя и это от ветра конечно же не спасало. Павел немного рассеянно посмотрел на письменный стол, занимавший большую часть комнаты, хотя большим он не был, покосился на запертые ящики. Взял со стола один из кипы листов и быстро набросал записку. Ещё раз осмотрелся и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.       После таких манёвров даже те остатки сил, что ещё у него были, начали иссякать. До столовой Павел уже, говоря откровенно, просто дотащился. Чувствовал он себя хуже некуда, но поесть всё же было нужно. Ему в очередной раз повезло, и он получил свою миску полупустых, но горячих щей. А больше ему ничего и не надо было. До обеда было далеко, но кашевары сподобились поделиться тарелкой с раненым. Усмешки появились при его виде, но довольно быстро пропали. Уж слишком легко на месте Павла мог бы оказаться любой из них.       После еды Павла стало клонить в сон, но он всё равно встал с колоды для колки дров, на которой сидел, чтобы спокойно поесть, вернул миску и побрёл в лазарет, пока силы на дойти ещё оставались.       Свёрток Алексея удивил, он развернул холщёвую ткань и в замешательстве посмотрел на сложенные шов ко шву вещи. Даже не сразу понял, что они его собственные, заметил на рубашке застывшие пятна непонятного происхождения и бросил её обратно в мешок.       Оглянулся вокруг себя, гадая, кто бы мог зайти в его комнату, пока не заметил на столе лист, лежавший в отдалении от других и придавленный поверх бронзовым пресс-папье в виде фигурки бегущей лошади.       Содержание записки заставило Алексея присесть и достать свою табакерку. Спешащими движениями набить трубку и выдохнуть успокаивающий дым, который тут же смогом повис в комнате. «Одолжил твою шинель с рубашкой, возвращаю». Вот значит как. Алексей сдвинул стул и сел так, словно он был не юношей двадцати двух лет, а пятидесятилетним стариком. Рискуя обжечься или прожечь выпавшим из дрожащей в руках трубки углём, он закрыл руками лицо и глубоко задумался. Мысли выжигали изнутри, лихорадили и словно разъедали мозг. Павел был здесь, и оградить его от всей этой грязи он не сможет. Павел сгорал всю ночь и мучился от боли, в сознании он сдерживался, но ночью Алексей слышал, как тот сдавленно стонал, стоило хоть немного сдвинуться во сне, но несмотря на всё это он вернулся в казармы. Он предпочёл это всё его помощи. Почему-то эта правда неожиданно больно кольнула Алексея. Он скривился и почувствовал себя невероятно жалким и ничтожным. Только подумать, беспокоится о внимании Павла, когда он так страдает. Он медленно и глубоко выдохнул, натянул приличествующее его положению лицо и пошел искать Павла.       Бинты отделяться даже не от кожи — от мяса не хотели совершенно. Они практически вросли в спину, сроднились с ней кровью и сукровицей так, что нижний слой бинтов был неразличим. Терпящий экзекуцию Павел несколько отстранено думал, что возможно пройти ещё раз через весь полк было бы легче. Тогда его хотя бы не трясло от лихорадки. Заново переживать интересные ощущения было мало приятного.       Павел искал способ отвлечься от спины и скользил глазами по тому небольшому участку, который ему было видно. Выметенный пол больничной избы, но, очевидно, до настоящей чистоты ему было далеко, жестяное ведро с больничными отходами да кусок двери. Раздался стук, и щель между дверью и косяком стала расширяться, пока дверь совсем не исчезла из его поля зрения и в него не попали чьи-то чищенные до блеска сапоги. Павел оценил размер сапог и поднял голову, сдерживая желание сморщиться — из-за его любопытства двинулись мышцы верхней части спины.       Ну конечно же это был он. Лекарь над ним отнял от его спины инструменты и уж было открыл рот для отповеди «ходят тут, работать не дают». Раз пришел на своих, так и уйдёт на своих. Нечего. Будто и так у них работы не хватает. Ещё и дезинфекцию проводить, а как ее проведёшь, когда по зиме солдатики желание оставаться в чем мать родила испытывают ещё меньше, чем по весне. Так что начинал говорить лекарь с явным желанием скорее выпроводить возможного симулянта, но увидел, кто вошел, и осёкся. Хмыкнул, снова склонился над спиной Павла и чувствительно задел одну из ран.       Ровным голосом вошедший Алексей попросил лекаря разрешить побыть ему пять минут в лазарете, смиренно высказывая желание, что он не помешает больным и раненым. Разрешение он получил. Как и полный скрытого напряжения взгляд Павла, которому закончили обрабатывать спину, выдали свежие бинты и возможность ещё часок полежать в покое.       Алексей достал карманные часы и понял, что времени у него действительно осталось пять минут и ни секундой больше. Убрал часы, застегнул пару верхних пуговиц форменного пальто обратно и посмотрел на Павла. Тот поймал его взгляд.       — Я попросил хозяйку закрыть квартиру.       Сказанное Алексей оставил без внимания. Беспокойство о квартире по сравнению с беспокойством за Павла казалось ничего не стоящим.       — Скажи, зачем ты пришёл в часть?       — Поесть и в лазарет.       — Почему было нельзя поесть у меня?       — Зачем, если мне всё равно нужно было идти сюда?       — Ты мог бы воспользоваться услугами того доктора, которого я вызывал.       — Думаешь, он бы лучше забинтовал?       Взгляд Алексея стал почти болезненным.       — По крайней мере, — Алексей понизил голос, чтобы лекарь, что-то переливающий за стенкой, не мог его расслышать, — он обеззараживает инструменты в отличие от этого.       Во взгляде Павла чётко можно было разглядеть, что ну да, ну да.       — Я смотрю, ты выбираешь докторов, которые большие затейники в том, что касается инструментов.       Алексей посмотрел на него, безмолвно вопрошая пояснений.       Послышался тихий выдох. Это Павел вздохнул. Видимо, Алексей уже и забыл, как ему для профилактики предлагали засунуть инструмент кое-куда.       Алексей качнулся с мыска на пятку, и под пытливым взглядом Павла в нём снова родилась дурацкая мысль, что возможно… Возможно, влюблённость может оказаться правдой. Его рот открылся, готовясь выпустить несколько вопросов. Павел посмотрел на такое правильное лицо, слишком правильное, ни единого изъяна, не то, что у него: шрамы и переломы, которые наложились на и так не слишком удачной формы лицо.       Алексей негромко вздохнул.       — Могу я спросить?       За стеной неожиданно пропали все звуки. Видимо, лекарь закончил возиться. Алексей посмотрел длинным взглядом на стену, вернулся к Павлу.       — А. Глупость. Надеюсь, мы сможем поговорить вечером.       Павел посмотрел вслед убежавшему брату, а потом опустил голову и остался долёживать свой час покоя. Когда он истёк, ему пришлось вернуться в казармы. Там Павел лежал на кровати и краем уха слушал разговоры сослуживцев — Матвеич, бывший дневальным, то и дело резко их обрывал. Павел попытался устроиться удобнее и никак не мог не отметить, что матрас на кровати Алексея был не в пример мягче, а бельё чище, и в комнате, несмотря на неистребимый запах табака, было свежо и чисто. Здесь же к табаку примешивался ещё добрый десяток запахов от поношенных за день сапог до чьего-то позднего ужина. На этот раз к нему никто не полез, так что через какое-то время Павел перестал различать даже отдельные слова и задремал.       Нести службу исправно в этот день Алексей был практически не в состоянии, он не делал грубых ошибок, но всякий раз перед отдачей приказа медлил, словно сомневаясь в правильности своих слов. Такое не прошло незамеченным, но солдаты над подобным замедлением не раздумывали, оно скорее навевало желание яростнее поедать глазами начальство, пока это самое начальство не решило бы их наказать, а то вон как оно в думы ушло, а офицерам хватало других дел, чтобы обращать внимание на подобное. Лишь Войницкий заметил, что не влюбился ли часом Алексей, раз он так задумчив, но Алексей отделался общим ответом и свёл к обыденной шутке, за которой ничего не стояло.       Закончил с делами Алексей поздно, написание отчётов командованию заняло много времени, а ещё предстояло писать часть совместно с полковым лекарем, который за всеми больными никак не мог к этому приступить. А на днях по всем самым верным приметам ожидалось потепление, что означало новую волну выбывших по болезни солдат. Алексей отложил перо и потёр глаза. Глаза устали вглядываться в столбцы с цифрами, пытаясь найти ошибку. Цифры сходиться не желали, а за окном стемнело настолько, что если бы не часы, можно было бы с лёгкостью подумать, что наступила глубокая ночь. Впрочем, оно было недалеко от правды. Со вздохом Алексей понял, что ожидать от его брата возвращения на квартиру было бы глупо. Тот даже не захотел поесть там спокойно. Так что теперь у него было всего два пути: либо пойти в казармы выдергивать Павла из гущи сослуживцев, либо мирно пойти домой и оставить того решать всё самому.       Гомон, раздававшийся внутри, был слышен у дверей. Алексей подумал, что никогда ещё ему не было так сложно открыть дверь и пройти внутрь. Обрывки разговоров из-за дверей заставили его покраснеть. И чем только дневальные занимаются? Алексей тут же себя одёрнул. Час был как раз тот самый, когда солдатам давали личное время, и если они желали потратить его на скабрёзные шутки, то это только их дело.       Стоило войти, и всякий шум прекратился. Прозвучало «встать» глухим голосом откуда-то со стороны, и все поднялись, отдавая честь. В казармах было густо и крепко накурено дешёвой махоркой так, что хоть топор вешай. Даже для Алексея это показалось излишним. Он дёрнул плечом, сделал пару шагов и искал среди лиц, повёрнутых к нему, знакомое, но так и не находил, пока не догадался опустить взгляд ниже. Вот он. Павел медленно вставал и смотрел на пол, на кровать, на сослуживцев, но никак не на него.       Алексей настолько быстрыми шагами, насколько мог, чтобы это не смотрелось неестественно, начал было идти к Павлу, но замер. Остановился, не дойдя до него четыре койки. Нельзя подходить слишком близко на людях. Не сейчас.       — Рядовой Иванов, вас вызывает штабс-капитан, — голос звучал безэмоционально. Отличный командный голос, в котором не было ничего личного.       Краем глаза Алексей заметил усмешки, которые не все успели скрыть, и поджал пальцы ног. Смотреть на Павла, которому было так больно, стало невыносимо. И это всё сделал он. Алексей не стал смотреть, как Павел одевается, и таким же шагом, каким зашел, вышел. Убедить себя, что это не побег, было сложнее, чем держать лицо. Ожёг стыд за то, что он поступает таким нечестным образом, чтобы можно было увести Павла от всего этого.       Одеваться быстро у Павла в силу обстоятельств не выходило, так что кое-что из прорвавшихся смешков, зачем именно его вызывает штабс-капитан, он услышал. И запомнил.       Наконец, Павел собрался и пошел на выход. Он не медлил, но шел спокойным ровным шагом, также не бросив и единого слова. Вдохнул свежий зимний воздух и сделал несколько шагов по скрипящему снегу. В то, что в скором времени снег должен растаять, совсем не верилось. Подошел к Алексею, стоявшему немного поодаль от казармы. Тот поднял на него голову.       — Пойдем ко мне?       — Мог бы просто оставить мне ключи.       Дожидаться ответа Павел не стал, повернулся и пошёл в направлении квартиры. Догнал его Алексей в пару шагов.       — У меня не было дубликата.       Павел хотел было сказать, что уж квартировавшемуся красавцу-офицеру хозяйка точно бы открыла, но решил промолчать. Гораздо важнее было следить за тем, что попадало под ноги, чтобы ни в коем случае не упасть. А местами появлялись весьма коварные участки дороги, покрытые тонкой ледяной корочкой. Алексей шёл рядом, кажется, готовясь его подхватить. Павел опустил взгляд. Он не ожидал, но его внимательные глаза сразу заметили легкую хромоту, и как Алексей сам старательно выбирал, куда ставить ногу. А ещё его поддержать собирался. За собой бы следил. Павел поправил воротник шинели, ветер лютовал.       Когда они смогли укрыться от него в комнатах, Алексей кинул вещевой мешок Павла, обязанность нести который он смог выделить у брата, на пол и с удовольствием принялся мыть руки в тёплой воде. На деле вода была не особо тёплой, не теплее комнаты, но после улицы руки блаженствовали. Согрев руки, Алексей освободил место у рукомойника Павлу, а сам сел на стул у стола и облегчённо вытянул больную ногу. После небольшой прогулки она снова начала ныть. В голове грузно ворочался как минимум добрый десяток мыслей, но как лучше начать разговор, Алексей не знал. Иногда рядом с Павлом он ощущал себя на удивлении косноязычным. Кроме Павла подобное чувство у него возникало, только когда он был вынужден вести разговор с отцом. Алексей посмотрел, как успевший умыться Павел без спроса уже привычно занял кровать, а сам в попытке занять руки подобрал бумажный лист со стола и задумчиво покрутил в ладонях. Подпись он заметил не сразу, Павел с интересом успел прикинуть, сколько это займёт у него времени.       А Алексей сел прямее и внимательно начал читать записку. Совсем он про неё утром забыл. И, судя по виду записки, забыл про неё только он. Записку явно уже читали.       Сначала при чтении с лица Алексея не сходила робкая улыбка, но потом он дошёл до постскриптума, и улыбка бесследно пропала. Он аккуратно сложил листок вчетверо.       — Ты читал?       — Да.       Алексей вздохнул.       — Это чужое письмо, Павел.       — Ага, — на кровати он успел устроится с удобством. Снял сапоги и теперь лежал на животе и немного блаженно думал, что куда-либо идти ему больше не нужно.       — Но ты его всё равно прочитал?       — Как я и сказал — да.       Момент для разговора на тему допустимости чтения чужих писем был явно не лучший, так что Алексей сдался.       — Что думаешь?       — Как ты и хотел, свадьба расстроена. Елизавета может радоваться со своим юнцом.       Алексей тяжко вздохнул.       — Елизавета Михайловна хорошая девушка, не вини её. Но с её словами по отношению тебя я не согласен.       — Хорошо.       Нужные слова всё не хотели приходить на язык Алексею, но он продолжил, желая объясниться.       — Я считаю, твоя мать должна была быть достойной женщиной, которую обманули.       Но Павел промолчал. Алексей посмотрел на него, на свою ногу, на письмо. Потянулся к письменному ящику, но не достал со стула, поэтому просто оставил записку на столешнице.       — Я мог бы сделать обращение или заявление. Касательно того, что случилось. С любым текстом, что ты напишешь.       — Нет, не мог бы. Всё успокоится со временем, пока твой отец не поднимет эту тему заново.       Павел оценил бледность лица Алексея и как тот сразу растерял все слова при упоминании об отце и опустил голову, не собираясь дальше продолжать этот разговор. Куда лучше было бы ещё подремать, во сне боль приглушалась. Но спать ему не дали и на этот раз. В дверь негромко, но требовательно постучали.       Стучащим оказалась хозяйка. Она прошла в комнату мимо открывшего ей дверь Алексея, снова комкая так, что оставались мятые складки, свой немалый фартук. Но в ее голосе не было волнения или мягкости. Только вежливая и холодная строгость, которая казалась очень неподходящей всей её округлой фигуре.       Она остановилась в центре и оглядела комнату, но взгляд, как бы ей не хотелось показывать это, сам с любопытством остановился на Павле.       — Здравствуйте, молодой человек. Аполлинарий Кириллович, если не ошибаюсь?       Павел оторвал голову от подушки:       — Да?       — Мы с вами не были ранее знакомы.       Павел заставил себя сесть, ощущалось это издевательством. Сначала лечь, потом сеть, и вот снова.       — Да. Мы не представились. Очень грубо с моей стороны.       Хозяйка напустила на себя особо строгий вид.       — Припоминаю, что я давала разрешение снимать квартиру одинокому молодому офицеру.       Алексей попытался встать между хозяйкой и братом, чтобы закрыть его от неё, но сам понял бессмысленность подобной затеи. А Павел не обратил на его подвижки внимания.       — Вас не устраивает моё присутствие? — голос звучал бесцветно. Температура и воспаление не добавляли сил, и он так устал.       Хозяйка внезапно вся покраснела и потеряла свою напускную строгость. Голос снова стал протяжным и с привычными плачущими нотками.       — Алексей Кириллович. Всё понимаю, вы приличный молодой человек и помогаете своему брату. Но слухи… Я бедная одинокая вдова, я не могу позволить себе квартирантов с такими слухами. Я всё понимаю, но и вы меня поймите, — последнее «поймите» слышалось уже натуральнейшим всхлипом.       Алексей беспомощно посмотрел на держащегося на честном слове Павла, который, однако, не терял ровность голоса. Он устало потёр лицо и посмотрел на хозяйку воспалёнными глазами.       — Завтра меня здесь не будет.       Та кивнула, снова протяжно запричитала извинения, ещё немного потопталась на месте и, наконец, ушла.       В это раз Павел на кровать почти упал с твёрдым намерением не вставать до самого утра, даже если за ним явятся все черти из пекла во главе с самим сатаной. А разговаривать он был не намерен тем более.       Алексей ощутил нечто крайне близкое к отчаянию. Сел рядом прямо на пол, облокотился о кровать и вслушался в больное дыхание брата.