Дураки и дороги

      Лизонька была весела. Лизонька была бодра. Лизонька была полна жизни и желания узнать, кто носит героическому ефрейтору цветущую сирень в конце ноября. Тем более слухи о том, как кто-то вломился в оранжерею на Елизаветских водах и поломал единственное деревце, которое считалось местным чудом и о котором заботились настолько тщательно, что оно расцвело второй раз за год, разошлись широко и угасать не собирались. Лизонька прыгала от любопытства, кружилась по палате и приставала к Алексею с расспросами. Многочисленные юбки тёмно-зелёным морем разошлись у её ног, когда она в очередной раз прокружилась, устав изображать пристойную невозмутимость. Алексей встал и отодвинул стул, об который она уже успела споткнуться пару раз и с которым даже пыталась вальсировать.       — Алексей! Вы только подумайте! Кто-то прокрался в непроглядной ночной тьме, рисковал попасться в зубы лютому меделяну и всё только для того, чтобы принести цветы.       Алексей старательно делал вид, что он совершенно не при чём.       — Вы слишком впечатлительны для своего возраста, Лиза. Вполне возможно, что цветы принёс сам лесничий.       — Фи! Вы скучны как всегда, — Лизонька разочаровано села на стул. Молчаливо посидела некоторое время, а потом выпалила неожиданно пришедшую идею: — Я думаю, это был мужчина.       Алексей оторвался от немецких медицинских журналов, что одолжил ему доктор Овсов, и поднял на неё голову.       — Вы находите это странным?       — Нисколько! Лишь романтичным, — взгляд Лизоньки приобрёл некоторую мечтательность.       — Романтичным?       — Ну конечно же. Вы только представьте, любовь, о которой нельзя сказать. Запретные чувства. Я как раз недавно читала, как мужчина, который не мог заговорить о своей любви, говорил на языке цветов. И сирень там тоже была. Сейчас, дайте вспомнить, — Лизонька нахмурила лоб. И вдруг её лицо разгладилось и она с выражением прочла: — «Моё сердце принадлежит только тебе».       Алексей побагровел:       — Елизавета Михайловна, кажется, мне стоит переговорить с вашей маменькой по поводу вашего внеурочного чтения.       Лизонька отмахнулась:       — Оставьте. Всё равно вы только пугаете. И я не делаю ничего дурного. Тем более, если то, что вы считаете дурным, происходит на самом деле.       — Да с чего вы это взяли? — окончательно возмутился Алексей. — Павел Кириллович что ли вам такое наговорил?       С лица Лизоньки сбежала улыбка.       — Павел Кириллович ничего не говорил. Вернее сказал, но я не смогла ничего разобрать. Скорее бы с него сняли лубки. Вы только представьте, такая трагедия и где? Там, где мы бы даже представить этого не могли. Как думаете, кто бы это мог быть?       — Я думаю, это всё всего лишь фантазии, почерпнутые из книг. А вам, Лиза, следовало бы задуматься о том, какое вы впечатление можете произвести, так часто навещая Павла Кирилловича.       Лизонька только фыркнула:       — Милосердной девушки, которая пытается скрасить дни болезни солдат, положивших свои жизни на священный алтарь отчизны.       Алексей покраснел куда сильнее:       — Лиза! Вам должно быть стыдно так переворачивать мои слова. И подумайте хотя бы об Емеленко. Он же влюблён в вас. Каково ему будет слушать такие новости, как вы не отходите от постели Павла Кирилловича?       Напоминание об Емеленко подействовало. Лизонька вдруг скромно опустила очи долу и задумчиво подергала завитой локон, падающий на лицо.       — Володя… Как он?       — Здоров. Так же беспрестанно готов в любое время дня и ночи вести речи о вас, — Алексей подумал, что со склонностью Емеленко нарываться на рожон, здоровым он будет не долго. Вздохнул. Не ему судить. Сам-то сколько всего натворил, а ведь считал себя благоразумным и ответственным.       Лизонька встала со стула и старательно разгладила платье.       — Пойду я, тоску вы наводите. Да и нянюшка ждать устала. Второй самовар поди уже поставить со сторожем успели. А насчёт сирени я права, вот увидите.       Алексей тут же поднялся, чтобы проводить женщин до дома. Все отказы и ссылки на то, что его нога ещё болит, отклонил, сославшись на то, что ему к тому же надо Иванова навестить, а по пути к доктору Овсову заглянуть, так что от дома на углу Дворянской улицы он повернул, прошел квартал и постучал в чистую новенькую дверь, в скором времени открытую, и его проводили внутрь.       Овсов встретил Алексея так, что можно было подумать, что по неизвестным причинам доктор очень ждал именно его, и с энтузиазмом начал расспрашивать, понравились ли ему статьи. Слушал он при этом ответы таким образом, словно на самом деле мнение подпоручика о статьях его не больно интересовало, а мысли находились в неких приятных для него далях. Наконец, Алексей не выдержал и спросил, что с Ивановым? Хорошо ли идёт лечение? Есть ли улучшения? Доктор посмотрел на него, будто впервые увидел с тех пор, как он зашёл к нему.       — Да-да, есть, — несколько рассеяно ответил Овсов, — хотя со стороны больного присутствует некоторое сопротивление лечению, но это от невежества и поправимо. И вынужден опять вам напомнить, убедите Иванова неукоснительно следовать всем моим назначениям.       Доктор поправил пенсне и внимательно оглядел Алексея, ему в голову пришла очень интересная мысль, которая раньше, что было несомненным упущением, не была обдумана.       — Скажите, как вы так ухитрились порезаться?       Алексей смутился, он старательно всё это время учился бриться, но выходило не очень. Бритва вечно поворачивалась не тем углом. У уха и под нижней губой виднелись подсохшие царапины. Так что он вместо ответа лишь неопределённо пожал плечами и понадеялся, что на этом заострять внимание доктор не будет.       Овсов задумчиво поглядел на царапины. Подумал, что подпоручик очевидно слишком юн и наивен, а значит можно попробовать заполучить нового подопытного.       — Времена нынче тяжёлые настали, — начал доктор издалека.       Алексей смотрел на него непонимающе и ждал продолжения мысли.       — Вы вот о Павле Кирилловиче заботитесь, а о себе забыли. А ведь вы тоже провели ночь в месте с полнейшим нарушением гигиенических и санитарных норм и при низкой температуре окружающей среды.       — Но меня ничего кроме ноги не беспокоит, — вежливо возразил Алексей.       Овсов закатил глаза, демонстрируя, что пациенты совсем безграмотные пошли.       — Это сейчас вас ничего не беспокоит, а стоит пройти паре лет, как при таком же образе жизни вас ждут ломота, рези, ограничение подвижности суставов, и более того, скажу вам по секрету, — он сделал трагическую паузу, — многие служившие на Кавказе офицеры упоминают охлаждение супружеских отношений.       Последний аргумент был из тяжелой артиллерии, но на Алексея явно произвёл меньше эффекта, чем остальное перечисленное. Но беспокойство ему всё же удалось вызвать.       — Вы советуете покинуть Кавказ? — Алексей пытался предположить, что от него хотели. — Но я не могу. Меня связывает долг.       — Не нужно ничего покидать. Ну вот что вы такое говорите? Конечно, светлый долг. Но профилактику вам бы не помешало провести.       — Профилактику?       Овсов встал со своего кресла, где с комфортом размещал своё довольно упитанное тело, и засуетился.       — Профилактику. Вы же читали статьи, что я вам одолжил? Очень уважаемый профессор, широко известный в медицинской среде и за её пределами, применяет принципиально новое направление в лечении. Токолечение. При совмещении с сернистыми ваннами даёт потрясающий эффект.       — Токолечение?       — Электричество пропускается через определённый орган, в зависимости от направления лечения. Это совершенно безопасно. А вот и дальше обходиться без него и не использовать такую возможность совершенно необдуманно с вашей стороны. Может быть вы сомневаетесь в моей квалификации? Но вы сочли меня достаточно компетентным, чтобы лечить вашего брата.       Последний аргумент всё же имел значимый вес. Тем более Овсов за лечение Павла денег и правда почти не брал. Алексей хорошо представлял, сколько мог бы запросить столичный доктор с учёной степенью, а денег у него было немного. Пришлось истратиться на пошив нового мундира взамен изодранного о камни, на что ушла треть годового жалованья. Денег у отца он не любил просить. Отец бы, конечно, дал, но выслушать при встрече пришлось бы мало хорошего. Так что Алексей согласно кивнул и прошёл вслед за торопящимся и суетливо радующимся Овсовым в его кабинет из гостиной. Радость доктора настораживала, он ещё ни разу не видел, чтобы лекари или доктора радовались лечению больных, но, с другой стороны, по правде говоря, их он встречал не так уж много за свою жизнь.       Знакомая покрытая зелёным сукном кушетка в кабинете успокоила. Именно на ней ему не раз осматривали ногу. Сначала колено, а потом и вывихнутую лодыжку. Сейчас лодыжка уже почти зажила, так что зря он так насторожился. Алексей, следуя указаниям Овсова, снял штаны и бельё, расстегнул новенький сюртук и рубашку, чтоб открыть живот, и смирно сел на кушетку, ожидая, когда доктор завершит свои приготовления. А потом он увидел, что именно Овсов держал в руках.       Застёгивался и приводил себя в порядок Алексей уже на улице. И никакая зима его не пугала настолько, как то, от чего он постыднейшим образом сбежал. Стоило понять, что с ним собираются сделать, как штаны практически сами вернулись на то самое место, где им и полагалось быть, и совершенно не препятствовали бегу из кабинета. И даже больная нога не помешала. Вот уж точно, эффективное лечение. А оправдание какое же он глупое придумал. Если бы ветер не уносил бурно вырабатывающееся тепло от щёк, они бы сейчас точно сгорели. «Я забыл, что у меня назначена встреча в час дня, — жалко пролепетал он, — так что вынужден сейчас удалиться». И всё это по-крабьи подбираясь ко входной двери. Ну вот кто он после этого, как не жалкий трус? А ведь Овсов столько сделал для лечения брата. И ему помочь хотел. Уж можно было бы, наверное, и потерпеть, но и с учётом всего Алексей всё равно не жалел, что сбежал. Подумалось о том, как Овсов сокрушался о невежестве Иванова. Алексея всего передёрнуло, и он искренне постарался верить, что от такого брату стало лучше. Вдохнул поглубже, холодным воздухом гася волнение, и неспешно направился в солдатский госпиталь.       У каменной лестницы, ведущей наверх, Алексей остановился. Шестьдесят восемь ступеней. Крутых ступеней. На которых местами нанесло снег, благополучно подтаявший и теперь представший собой ледяную корку, с которой очень легко и просто можно было скатиться даже у самого верха. Особенно у самого верха. А ему приходилось пользоваться тростью не только для вида. Алексей покрепче прижал рукой к груди крынку со сметаной, что удалось не разбить при побеге из кабинета эскулапа. Рисковать и взбираться по лестнице не хотелось, поэтому он пошёл длинным окружным путём по дороге с небольшим наклоном. По ней не так давно в госпиталь, в то время бывший оборонительной казармой, подвозили пушки.       Наклон был достаточен для того, чтобы тяжёлые орудия не скатывались вниз, давя собой людей, достаточен он оказался и для Алексея, и он благополучно добрался до стен госпиталя. Однако, зайти сразу не решился. Хотя Павел, кажется, сам согласился, чтобы он пришёл, не было уверенности, что ему будут рады. Да и вдруг брат сейчас проходит лечение или принимает серные ванны? А тут он со своим назойливым вниманием. Потому Алексей бродил вокруг стен, пробираясь через голые жёсткие ветки кустарника и не смущаясь возможности попортить новое пальто.       После их последнего разговора заходил он в госпиталь часто, но Павла навещал, только когда тот спал. Тихо заглядывал за дверь, убеждался, что все в порядке, и уходил. Тревожить лишний раз его и возможно мешать лечению не хотелось. Но сейчас лекари сказали, что опасности для жизни больше нет, челюсть и рука срастаются, и всё что остаётся делать Павлу, так это усердно разрабатывать закостеневшие за такой срок неподвижности мышцы.       Алексей заглянул в окна, стараясь разглядеть знакомый силуэт, но стёкла покрылись морозными перьями, и увидеть сквозь них что-либо отчётливо было невозможно. Алексей разжёг трубку, вдохнул тёплый дым, что приятно согрел захолодевшие от морозного воздуха лёгкие, поднялся на крыльцо, постучал сапогами друг об друга, перчаткой смахнул с плеч и фуражки снег и вошёл в сени. Зажав в руке фуражку и постоянно напоминая себе не заламывать её, осторожно открыл правую дверь и прошёл внутрь палаты.       Павел сидел на кровати и смирно читал какую-то книжку. Настроение у него, надо сказать, было весьма понурым. Лубки с шеи и руки наконец сняли, но даже это не радовало. Зря он вчера поддался на уговоры. Не представлял, видимо, что это такое. Лечение, как же. Судя по всему, основной целью этого лечения было уничтожение источника неприятностей. Нет органа — нет болезни. Павел тогда высказал этому доктору, куда он может это себе засунуть, коновал этакий, но легче не стало. Он так опешил, что даже не отбивался, боясь, что иначе ему просто всё оторвут. От дальнейшего курса процедур он отказался наотрез. Сходил в аптеку за местными травами с твёрдой убеждённостью, что всё что угодно лучше того, что пришлось вытерпеть.       Павел сменил положение начавших затекать ног. Подумалось, что он был бы даже не против, если бы ему высказали сочувствие после такого. Наверное, этого даже хотелось. Осторожно потрогал рукой наросшую щетину и яростно почесался. Наросло конечно там… В некоторых местах аж в кожу вросло.       Дверные петли давно не смазывали, и они успели проржаветь от влажного воздуха с сернистыми выделениями, так что как бы Алексей не старался, тихо войти у него не получилось. Павел повернул к нему голову и отложил книжку в сторону. Посмотрел, как Алексей, дымя трубкой, подтянул к себе ближайший стул, сел — ножки стула заметно разъехались под ним. По всей видимости, стул доживал свои последние часы, а потом его ждала неминуемая смерть от веса благородной задницы. Павел ответил на приветствие и отметил, с каким любопытством Алексей посмотрел на книгу на тумбочке. Даже попытался разглядеть предположительно вытесненное на корешке название, но угол обзора был неудачный.       — Французский роман. Белокурая Жози и какой-то Анри. Елизавета твоя принесла.       Уже было доставший из-за пазухи крынку Алексей остановился. Нехорошо. Совсем она его не послушала, ещё и книгу брату принесла. И ладно бы что-то достойное, так нет же. Французский роман. Алексей почувствовал, что совершенно провалился в качестве примера для молодого поколения. Моральным ориентиром его явно не считали.       Он в задумчивости поставил крынку на тумбу, и из раздумий о моральных ценностях его вывел вопрос о ценностях сугубо материальных.       — Снова пиявки?       Алексей в пиявках ничего плохого не находил, но поспешил опровергнуть:       — Сметана. Вряд ли здесь хорошо кормят.       Он посмотрел на оживившегося Павла, и тревога начала униматься. Хоть с этим он угадал. Теперь сметана стояла рядом с книжкой, и Алексей был в смятении и не знал, радоваться ли ему или нет тому, что Лизонька и Павел поладили. Уверенности в этом совсем не было.       Павел проследил за его взглядом.       — Самое интересное автор пропустил.       Нет. Однозначно, радоваться не стоило. Алексей чуть не поперхнулся, вспомнив, как однажды уже поддался уговорам Лизоньки и прочитал нежно любимый ей роман. Н-да. Поговорить с ней точно придётся ещё раз. И сделать строгое внушение.       Алексей спешно постарался перевести тему, тем более, что существовал вопрос, волновавший его куда больше, чем то, какие книжки носит брату Лизонька. С Павла сняли лубки. И теперь он мог видеть, что сталось с братом его стараниями. Внимательно рассмотрел его заросшее лицо.       — Доктор помог?       Павел откашлялся:       — Я решил придерживаться консервативного лечения.       Алексей недоумевал. Ведь Павел выглядел явно лучше, чем был.       — Но лубки всё-таки сняли?       Павел подумал, что Алексей имел в вижу своего зарекомендованного доктора с его новейшими методами лечения. Что ж, видимо, он ошибся и поторопился поправить себя, чтобы не привлекать внимание к теме.       — А. Челюсть срастается… И есть мне надо.       «Консервативное лечение». Алексей смотрел на брата и осознавал, что он явно изначально понял что-то не так. Перед мысленным взором явилась та самая «современная разработка светил европейской научной мысли». Внутри всё сжалось, и Алексей, явственно выражая сочувствие, посмотрел на брата. Впрочем, тот как ни в чём не бывало шкрябал подбородок и особых страданий не проявлял. Алексей задумчиво проследил за движениями руки.       — Чешется? Могу я? — Алексей вытянул руку по направлению к лицу, и почти коснулся пальцами отросшей щетины. Даже скорее уже бороды.       Павел опустил взгляд на него и убрал руку от лица. Борода и усы наросли неопрятным клочками и, честно сказать, довольно раздражали. Но Алексей принял молчание как отказ.       — Наверное, ещё ничего нельзя трогать? Ведь всё только начало заживать. Должно быть лекари запретили тревожить челюсть до полного выздоровления?       — Нет, не запретили.       Он посмотрел, как Алексей сидит на стуле колено к колену с идеально прямой спиной, словно аршин проглотивший. Бедная новенькая фуражка с блестящим кожаным козырьком совсем измялась под его пальцами. Вот они в очередной раз смяли околышек и вдруг отпустили.       — Брат, я предлагал тебе помощь с бритьём однажды. Возможно, сейчас ты примешь её?       Павлу слишком сильно хотелось нормально побриться, из-за лубков волосы вросли в свежие швы, стоило снять нитки. А со сломанной правой рукой бритьё грозило обернуться новой травмой. Он внимательно посмотрел на порезы на лице Алексея. Оставалось надеяться, что он по крайней мере повысил свои навыки. А если нет, он воткнёт ему бритву в глаз. Оказаться без носа или с перерезанным горлом категорически не хотелось.       Неизвестно чему так радуясь, Алексей улыбался и так же счастливо сообщил, что отлучится ненадолго одолжить бритвенные принадлежности у лекарей.       — У меня свои есть.       Павел нагнулся, скребнул пальцами по шуфлядке и достал бритвенный набор. Довольно скромный на вид, легко было понять, что пользовались им часто и долго. Алексей взял и рассеяно повертел в руках бритву. Провёл несколько раз ей по ремню, правя лезвие и убирая оставшиеся с прошлого бритья металлические заусенцы. Простая деревянная ручка бритвы удобно лежала в руке, лезвие без намёков на гравировку выглядело вполне острым. Он аккуратно расставил предметы на тумбочке и подлил воды к обмылкам в мисочку. Старательно размыливал помазком и гудел под нос заевший романчик.       Смотря на это, Павел выбрался из-под одеяла основательнее. Теперь можно было даже увидеть, как топорщится халат на талии из-за надетого под него овечьего пояса.       Алексей набрал мыльную пену на помазок и задумался над тем, как же ему встать. Опыта в бритьё других людей у него не было совсем. Он вложил помазок в миску, подвинул за спинку стул ближе к изголовью, сел, примерился. Нет, было неудобно. Так что он просто перенёс стул подальше от кровати и встал на колени. Потянулся помазком к лицу брата и начал наносить пену на ошарашенного тем, в какой позе Алексей делал это, Павла. Мягкие волоски помазка сминались о лицо и разъезжались под давлением руки. Когда вся щетина была покрыта пеной, Алексей отстранился и убрал инструмент. Тянуться с колен было опасно, да и напряжённо изогнутая рука уставала. Он немного подумал, встал, обошел кровать и остановился за спиной Павла.       Тот смотрел, как перед ним скачут, словно моська на задних лапах, и немного усмехнулся. Пена колыхнулась, но Алексей этого не увидел, перед глазами была тёмная макушка, которую покрывали уже заметно отросшие волосы. Он положил руку под подбородок Павла, ощущая пальцами рубцы послеоперационных шрамов и тихо потянул его голову вверх. Тот повернул голову так, чтобы беречь челюсть. В местах отсутствующих зубов заметно заныло. Алексей взял в руки бритву и принялся осторожно соскабливать волоски. Скорее даже гладить лезвием по коже. Он осторожно натянул кожу на шее и провёл бритвой. Близость острия к горлу пугала, а шрамы угнетали. Это невольно напомнило о том, как он был близок к тому, чтобы лишить жизни брата. Страх навредить привёл к обратному. Рука дрогнула и оставила на рубце царапину. Павел смолчал, хотя из-за мыла царапину начало щипать, и скосил на него глаза.       — Прости! Я случайно.       Павел снова расслабился. Брил Алексей не умеючи, забавно открывал рот от сосредоточенности. Но всё равно было приятно, а то раньше ощущения были так себе. Приятно даже несмотря на то, что время от времени Алексей переставал выдерживать правильный угол бритвы к коже и либо чувствительно выдирал волоски, либо оставлял царапины.       А Алексей тем временем неспешно выбривал бакенбарды, замедлившись около повреждённого уха. Вросшие волосы замедляли процесс. Алексей посмотрел на перевёрнутое лицо с жалкими бакенбардами и улыбнулся. Это было так, словно кошмар перестал быть страшным. Павел был похож, очень похож на отца, но даже так их невозможно было спутать. Почему-то это принесло облегчение. Алексей недолго полюбовался на лицо с кошачьими бакенбардами и тщательно сбрил их. Протёр лезвие и перехватил лицо брата поудобнее, положил четверку пальцев под линию челюсти, стараясь не давить, а большим пальцем зажал губы и чуть оттянул вниз. Под внимательным взглядом Павла осторожно сбрил зачатки усов. Окончательно закончив с бритьём, он оценивающе посмотрел на чистое лицо Павла с обнажившимися линиями шрамов и помрачнел. Столь явное свидетельство того, что произошло, казалось выдвинутым обвинением. Он смыл срезанные волосы и промокнул чистой тряпицей лицо, сожалея, что нельзя вернуть обратно щетину.       Пока он споласкивал приборы и избегал смотреть на результат своих трудов во всех смыслах, Павел осмотрел себя в зеркальце. Вышло не без порезов, конечно, но наконец-то чисто. Он сел, подобрав ноги по-турецки на кровати, и посмотрел на спину промывающего помазок в десятый раз Алексея. Прочистил горло и заговорил:       — Холодная в этот раз зима здесь. Даже снег пошёл, — мышцы отвыкли от подобных движений, и говорить приходилось с некоторым трудом.       Алексей застыл, повёл плечами и повернулся к нему. С неохотой встретил прямой взгляд ему в глаза. Чувство собственной вины давило.       — Холодная.       Павел повернул голову к окну, пригладился, услышал за спиной тяжкий вздох. Оторвался от вида гор и ухмыльнулся:       — Устал меня брить?       — Нет, что ты. Это ты, наверное, устал от меня? Я в очередной раз тебя ранил, — он всё глубже погружался в меланхолию.       — Какой ты драматичный. Прям голову мне отрезал от уха до уха.       Алексей посмотрел на то, что осталось с левой стороны.       — Уха…       Накрыв ноги одеялом, Павел подложил под спину подушку и уселся с удобством.       — Тебе бы ещё французские романы читать втихушку, а не черкесов по горам гонять.       Алексей приободрился. Удивительно, но на его криворукость не злились. И, кажется, даже не возражали против его компании.       — Но романы читаешь ты, брат.       — Потому что мне их носит твоя подружка.       — Елизавета Михайловна не моя подружка, — Алексей подумал, что Лизонька всё-таки так и не научилась правильно держаться. — И если бы ты не заверил меня, что не испытываешь романтический интерес к ней, я мог бы подумать, что ты увлечён.       Павел взял в руки книжку и покрутил. Постучал пальцами по переплёту, на корешке которого в очередной раз что-то мелькнуло.       — Ты знаешь, как уныло смотреть в окно на один и тот же пейзаж? Вот и у дамы хватило ума это сообразить.       — Гораздо увлекательнее читать про Жюстин и Жюльет?       — Хорошего же ты мнения о Елизавете Михайловне, если считаешь, что она носит мне де Сада.       Лицо и уши Алексея залились малиновым цветом. Он постарался сделать вид, что это исключительно от праведного возмущения.       — Елизавета Михайловна!.. Елизавета Михайловна ни за что бы не стала брать это в руки!       Было видно, что Павел откровенно веселился.       Алексей вспыхнул и проговорился о том, о чём думал с того момента, как пришёл в себя после предложенной лечебной процедуры.       — Удивительно, что после такого ты отказываешься от современных метод лечения!       Павел смотрел на проговорившегося и осознавшего, что проговорился, Алексея и старался похабно не ржать. Однако смешки прорывались.       — А что, и тебе предлагали полечиться? — прищурился. — Тоже приморозил причинные места?       Алексей совсем стушевался. Пробормотал на грани слышимости:       — Исключительно в профилактических целях.       — Что-что? Я не расслышал. Ухо подводит.       Алексей почти кричал:       — Для профилактики!       Набрал полную грудь воздуха и отчеканил:       — Как оказалось, мой организм не нуждается в подобном лечении.       — Возможно, тебе нужно какое-то другое лечение? Я уверен, что у доктора премножество идей как улучшить твое драматическое самочувствие.       — Я абсолютно здоров!       Прозвучало это с надрывом, и Павел многозначительно покивал.       Алексей окончательно засмущался и затих. Снова представился кабинет Овсова, зелёная кушетка. Электрод. Сбежал он конечно глупо, но то, что он упустил такой шанс, совсем не огорчало.       Он искоса посмотрел на брата. Помял на языке вопрос. Возможно, это будет грубо, но сам Павел, кажется, не испытывал стеснения, говоря об этом.       — А тебе правда сделали это?       — Именно так, как ты себе в красках и представляешь. Да.       Алексей отвёл взгляд и сочувственно замолчал.       Для успокоения Павел несколько раз пригладил отросшие волосы. Хорохорился он из последних сил.       Алексей протянул руку и неловко хлопнул его по плечу. Павел вопросительно посмотрел на него. «Это он что? Утешить меня решил так?».       — Ты сильный человек, брат.       К чему это было сказано, Павел не знал, но всё равно опять же комплимент и приятно. Так что он промолчал, но не стал возражать против таких слов.       — Быть может, тебе нужны какие-то медицинские средства? — Алексей говорил осторожно.       Павел покачал головой. Хватит с него этих медицинских средств. Эдак и до смерти залечить недолго. Ему и тех трав, что он успел купить в свою вылазку, надолго хватит. А больше ничего и не надо. И вообще, Алексей сметану принес, а ну-ка давайте её сюда. Павел посмотрел на крынку, на стенках которой выступили капельки воды. Алексей заметил взгляд, протянул брату сметану и снова сел на стул. Павел взял алюминиевую ложечку с тумбы, приподнял чистую ткань с горла и щедро зачерпнул. Зажмурился от удовольствия. Жирная сметана — то что надо для его челюсти. Давно он такого не ел. Ни в казарме, ни в больнице сметаной не баловали. Густая, но ещё текучая, без малейшей кислинки. Павел облизнулся и снова опустил ложку в крынку. Вкусно. Вот без всяких экивок вкусно.       Алексей заворожённо проследил, как ещё одной ложкой стало меньше.       — Нравится?       Павел угукнул, неторопливо дочиста облизал ложку и с сожалением отложил в сторону. Он бы съел ещё, но для его отвыкшего от такой пищи организма это не принесло бы ничего хорошего.       Ложка скрылась в шуфлядке, и взгляд Алексея упал на книгу, что уже привлекала его внимание. Он взял её, чтобы занять руки. Повертел. Переплёт был двойным. Тонкая кожа покрывала корешок, а корочки были отделаны бумагой под павлинье перо. Он смог поближе разглядеть корешок, но вместо ожидаемого названия на нём была вытиснена роза. Ни имени автора, ни названия на обложке не было. Алексей открыл книгу, надеясь, что они спрятаны под обложкой, но внутри тоже ничего не было. Книга была на французском и начиналась сразу с первой главы. Вид был зачитанный, но похоже, что с книгой обращались аккуратно. Переплёт поистёрся, но заломов и пятен не имел, странички были целыми, и лишь оставшиеся следы от тех мест, где пальцы сжимали страницу, говорили о том, что книгу перечитывали многократно. Алексей растерянно пролистал страницы, не вчитываясь в текст. И правда на французском. Ни одного русского слова. То, что Павел умел читать, Алексей принял как должное, в конце концов его брат был явно образованнее среднестатистического рядового, но по-французски…       — Позволь спросить, Павел. Где ты так хорошо выучил французский язык?       Тот повернулся к нему.       — Искал книги, какие найти мог. Хотел знать язык, чтобы… — Павел пригладился. Вспомнил, как мать читала вместе с ним и для него сборник сказок на французском. Кашлянул. — …чтобы быть достойным сыном. Зато могу теперь взять любую книжку и прочитать. Хоть в этом польза — не скучаю.       Алексей почувствовал укол в сердце. Если бы только у Павла была возможность получить настоящее образование. Если бы только он родился в другой семье. Нет, если бы только его отец был другим человеком, а не тем, кем он являлся, у брата были бы все шансы занять видное место в обществе. Проявить свои таланты. Выучить язык подобным образом, подумать только.       Он закрыл книгу и провёл пальцем по сжатым страницам. Остановился у загнутого уголка страницы. Как неаккуратно, надо же. Открыл на помеченной странице.       — Почитать тебе?       — Боюсь, ни слова не пойму. Умею только читать.       Алексей задумался, как же выйти из положения. Но французский он знал как родной и даже в юные годы пару раз баловался переводами поэм, так что, подумав, предложил:       — Я мог бы попробовать на ходу переводить?       — Попробуй.       Алексей устроился на стуле удобнее и выпрямил спину. Пробежал глазами первый абзац и понадеялся, что у него получится с достаточной скоростью переводить на ходу. Набрал побольше воздуха, откашлялся и начал:       — «Опечаленная Белокурая Жози в платье из голубой парчи, что прелестно оттеняло её плечи, бешено мчалась на лошади. Шлейф платья вился прекрасным лазурным змеем, что, казалось, оплёл очаровательную всадницу. Изящная причёска растрепалась, и длинные, светлые локоны тяжёлыми спиралями падали на лицо. Вперёд! Только вперёд! Прочь от жестокосердных разбойников. Жози пришпорила коня, который птицей взвился в прыжке. Вдруг кто-то крепкою рукою схватил поводья, остановил коня и подхватил падающую девушку так, что она не успела и вскрикнуть. — Кто вы?! — вскричала она в страхе. Но это был он. Анри. Его глаза цвета пасмурной ночи улыбались ей из-под тени остроконечных как стрелы Амура ресниц. — Прошу простить меня, леди, но нам придётся заночевать под сводами этого леса. Лежбище разбойников, этого гнезда необузданной ярости, слишком близко, чтобы мы могли, чувствуя себя в безопасности, выйти к людям в этой деревне. Своей жизнью я бы рискнул не задумываюсь, но вашей, мой ангел… Вы принесли мне немало сладких мгновений, чтобы я мог так легко разбрасываться ими».       Голос Алексея дрогнул, он начинал жалеть, что предложил такое. Всё-таки ему следовало сначала подумать, какие книжки может любить шестнадцатилетняя Лизонька. Но даже так, Алексею бы и в голову не пришло, что она могла их принести малознакомому мужчине.       Павел поправил подушку за спиной, спрятал ноги в шерстяных носках под одеяло и целиком укрылся под ним, чтобы стало тепло и удобно. Переводческие таланты Алексея заслуживали внимания. «Да-да, продолжай, хочу знать, как они там ночевали».       Алексей, несмотря на сомнения, переводить не перестал:       — «Их приютом послужили тенистые сосны с крючковатыми колючими лапами-ветвями. Их тень казалась неуютной и мрачной, однако там, на мягкой подстилке хвои, что горько-сладко будоражила нос и распаляла чувства, сидели, плотно прижавшись к друг другу, двое. — Ах, — сказала Жози, — стоило мне увидеть вас, как я почувствовала, что моё сердце летит в пропасть, прихватив с собой и меня, — и она прижала руки к груди, обнажив изящные запястья. Тонкая нить браслета заманчиво блеснула. О, этот браслет навевал воспоминания. — Жози! — воскликнул заметивший браслет Анри, что явно добавило ему энтузиазма. — Когда я увидел вас, то почувствовал, что моё сердце возносится на небеса, — и его рука вознеслась к пышной груди, скрытой тугим корсажем».       Сильно жалея уже о том, что не отказался хотя бы тогда, когда увидел, о чём роман, Алексей остановился. Сейчас бросать чтение было бы неловко. Где-то на фоне мелькала мысль, что стоит обсудить с маменькой Лизаветы литературу, читаемую её дочерью. Одно дело посещать раненых, другое — носить им такое. Пусть даже они и сходят с ума от скуки.       Что ж, теперь скуку Павел явно не испытывал. Совсем наоборот. Ему было очень интересно, как Алексей читает с выражением такие вещи. А если ещё вспомнить то, что ему самому приходилось подбирать слова, становилось совсем весело.       — Возможно ты утомился, брат? — Алексей старательно изображал невозмутимость.       — Нет, что ты. Ты хорошо читаешь и знаешь французский. Часть текста я недопонимал. Продолжай, пожалуйста, — Павел посмотрел на лицо Алексей, на котором, как бы он не пытался скрывать, легко можно было заметить смущение.       Алексей бросил подозревающий, что над ним смеются, взгляд, но продолжил:       — «Сердце Жози затрепетало мышью пойманной в мышеловку, а вместе с сердцем затрепетала и так легко влекущая мужские взгляды грудь. — Анри! Дай мне заглянуть в твои пасмурные глаза! — её рука, словно сдаваясь в сладкий плен, протянулась к Анри. — О, моя Жози! — прорычал Анри глубоким голосом подобным голосу тигра, алчущего добычу, голосу коршуна, падающего на свою цель. Его волевой подбородок склонился к нежному лицу леди. Белокурая Жози положила руки на гладко выбритые щёки (Алексей порадовался, что избавлен от необходимости смотреть на Павла) и их уста начали пить мёд друг у друга».       Павел удерживал серьезное лицо, но внутри от души веселился.       — Какие подробности… А роман-то неплох.       Павел был твёрд в своих намерениях вынудить Алексея прочитать всю горячую сцену. И может посмотреть, как тот сам сгорит, пока будет рассказывать про горящие чресла. Не просто рассказывать, переводить.       Алексей спрятал глаза в книгу, невольно выхватил следующий абзац и покраснел.       — «Юные любовники пили и не могли напиться сладостной страстью, нектар которой сводил с ума и почтенных старцев, но тут Анри ощутил в себе всё возрастающий обжигающий жар, что поднимался с самого нутра».       Снова он остановился и проскользил глазами по строчкам дальше. Продолжил после некоторой паузы голосом, всё более напоминающим речь куклы, которой управлял чревовещатель.       — «Рука Анри скользнула под нежный шёлк юбок и сорочек к ещё более нежному шелку. — Ах, Анри, — только прошептала Жози. Рука Анри безжалостно смяла повязку от чулок и беспрепятственно проникла дальше. Ощущения нежной кожи к коже остро поразили его. Вся его мужественность рвалась вперёд, сладкой судорогой пронзая бёдра».       Голос Алексея прервался. Он опустил глаза в низ страницы, пустым взглядом посмотрел какое-то время. Перевернул. Ещё перевернул. Краснота лица приблизилась к такому алому, что в природе часто предупреждал об опасности. Алексей вернулся к странице и панически высоким голосом завершил:       — «Жози и Анри проснулись под ясными лучами утреннего солнца и аккомпанемент звонкого пения птиц».       Павел очень внимательно слушал, как Алексей перевёл всё это, а главное наблюдал, как у того лицо краснело, бледнело и вообще. Пропуск был замечен сразу же.       — Ты не прочитал! — тон был, что у обвинителя на суде. — Ты пропустил страницу.       Алексей почувствовал себя загнанным и решил, что с Анастасией Романовной он поговорит, даже если прямо тут уйдёт в землю от стыда. Давать своим дочерям такие романы недопустимо.       Когда Павел потянулся забрать книжку, Алексей облегчённо выпустил её из влажных рук. Торопливо прижал руки к ткани штанов, чтобы промокнуть.       — Анри, Анри… А, вот. Сладкой судорогой пронзая бедра… — Павел явно избытком стыдливости не страдал. — Что у тебя еще пронзило там, Анри…       Он перелистнул и стал в меру своего французского не очень литературно, но с душой переводить вслух.       — «…а потом они проснулись под пение птиц», — закончил он читать пропущенные Алексеем страницы. И поправил себя в конце: — «Звонкое пение птиц».       Он посмотрел на Алексея, что сидел, застыв с дежурной улыбкой на лице, за которой очевидно пробивалось смятение. Наверняка он раздумывает над тем, где была его голова раньше, до того, как он предложил почитать. Переводить вернее.       Павел дочитал главу, где все закончилось страстными признаниями в вечной любви, и возвратил книгу Алексею.       — Давай следующую. У тебя лучше получается. Красивей. В следующей главе они будут ночевать посреди гор.       Алексей не знал, куда деть глаза. У Алексея в голове на рожке играл сигнал тревоги. Он подобрал неизвестно откуда взявшуюся красную нитку со штанов и завязал на ней узелок. Голосом, полным укоризны и стыда, спросил:       — Ты надо мной смеёшься?       — Только если немного.       На брата смотреть было страшно, так что взгляд от нитки Алексей не оторвал.       — Мог бы сказать, что уже прочитал. И у тебя хороший французский, брат.       — Читать самому и слушать — разное.       На самом деле Павлу было приятно, что кто-то лично ему вслух читает пусть и про такое.       Алексей искоса посмотрел на Павла и задумался. Ему было неловко и как-то унизительно. Но верить в то, что брату правда хотелось послушать его перевод, а не просто поиздеваться, очень хотелось. Неприятный осадок на душе взболтали. Алексей посмотрел на остаток уха Павла. Резко накатило, что он почти совсем не знает человека, что сидит перед ним, хотя уже успел его так изломать. Алексей осознал, что это первый раз, когда брат позволил себе язвить в его сторону.       Он вздохнул, послушно взял книгу и открыл следующую главу. С выражением продолжил читать, чувствуя как горит лицо. Его решимость оборвалась, когда он дошёл до того, как согревались замерзающие на горных склонах Жози и Анри       Павел внимательно следил за ним. Да, он позволял себе язвить именно потому, что все уже было сказано, колено прострелено, ухо отстреляно, терять нечего, карты раскрыты, так что придется теперь Алексею терпеть его в натуральной натуре. Или не придётся. Если Алексей, посмотрев на то, что есть на самом деле, решит, что такого ему не надо, тогда Павел, конечно, разочаруется, но сделать ничего не сможет. А пока он с интересом ожидал продолжения чтения. Ему было очень любопытно, как же Жози и Анри там согревались, так что от Алексея он ждал поражающих литературных изысков.       Алексею было настолько надо узнать настоящего брата, что он соглашался даже на жутко смущающие его вещи. То и дело запинаясь о пышные эпитеты, он тщательно подбирал слова:       — «Прекрасная Жози, вы дрожите как тростинка на ветру, так, что ваши очаровательные (Алексей зажевал слово) готовы выскочить из явно тесного для такой прекрасной женщины корсажа! Позвольте мне, как истинному джентльмену, одолжить вам плащ! — Анри лихо подкручивал пышные усы и с пылом сорвал с себя плащ вместе с мундиром. — Ах, — упала ему на крепкую грудь Жози, — моё тело коченеет, а сердце словно сковала обжигающе холодная корка льда».       Под пристальным взглядом Павла Алексей мрачно размышлял, откуда у замерзающей Жози столько сил на ахи. У него вот сил тогда почти не было. Скорее тело, пытаясь согреться, потрясывало изматывающей дрожью. Вероятно Жози не так замерзает, как хочет показать.       — А я, кстати, быстро закоченеть пытался? Я не помню.       Алексей чуть не подавился собственной слюной. Закрыл глаза и произнёс про себя краткую молитву. Похоже, ему следовало смириться с самого начала.       — Быстро. Лекари говорят, это тебя и спасло.       Перерыв в чтении казался почти спасительным. Алексей очень надеялся, что за переводом темы Павел совсем забудет про роман.       — М… Что челюсть не разнесло дальше?       — И что кровь быстро остановилась. Но меня волнуют последствия, которые ты получил из-за переохлаждения.       — Переживу. Так что там с грудями Жози, которые выскочили из корсажа? — он не собирается позволить Алексею сбиться с перевода. «Нет уж. Не уходи от чтения».       Пытавшийся незаметно убрать книжку подальше с глаз брата Алексей вздрогнул. Напустил на себя уверенный вид.       — Sauterai в отличии от sautai означает готовность к действию, а не его завершённость.       — Ну хорошо. Они не выскочили, но уже собрались, когда на помощь пришел Анри.       Алексей понял, что ему никуда не деться, и обречённо продолжил.       — «Мужественный Анри, в глазах которого плескалась предрассветная буря, сжал в объятиях Жози и горячо зашептал на очаровательное нежно-розовое ушко: — Моя милая Жози, мне остаётся только согреть вас самым древним способом, что знал человек! И благородно закрыв глаза, не дрогнув ни единым развитым мускулом, он переждал, пока Жози не обнажила тело и душу и не прижалась к его открытой груди. Жар опалил обоих».       Павел картинно обмахнулся взятой с тумбы газетой аки барышня японским веером. А роман-то при переводе Алексея заиграл новыми красками. Тот покосился на него, надеясь на помилование, но Павел только кивнул ему, чтобы он переводил дальше.       Помимо воли вспомнилось, как он сам лежал, прижавшись к чужому телу. Щёки стало жечь сильнее, хотя казалось, куда уж больше. Голос начал подводить и дрожать, описывая бурно разгорающуюся страсть. Он очень старался зацензурить как мог, но из-за этого получалось ещё хуже:       — «Рука Белокурой Жози юркой птичкой словно невзначай опустилась вниз. В глазах Анри набежали предрассветные тучи: — Жози… — он перехватил нежную руку, благоухающую свежим бризом роз, осыпал незабвенными печатями поцелуев и прижимал к сердцу, в котором бурлила и кипела юная кровь. Леди изогнулась и, оставляя ручку в медовом плену, сама наклонилась вниз, даря возлюбленному (Алексей сдвинул брови, встретив незнакомое слово, но решил оставить как есть) вдохновенный fellation. — У вас поистине кошачий язычок, моя крошка, — только и смог выговорить Анри, пока тучи в его глазах извергались».       — Ого, а она времени не теряет! — Павел немного наклонился вперёд: — Тебе хоть одна девушка делала fellation?       В вопросе точно крылся какой-то подвох, Алексей чуял это, но выхода кроме правды не видел.       — Мне не знакомо это слово.       Ну конечно, ему следовало это предположить. Павел вздохнул.       — Тебе хоть одна девушка отсосала?       «Добьет это Алексея или не добьет, вот в чем вопрос», — подумал про себя.       Алексей мысленно разрывал книгу на мелкие клочки, поливал керосином, бросал горящую спичку в обрывки и с наслаждением смотрел, как она горит.       — Значит нет.       Пока Алексей не знал, куда деться от стыда, Павел продолжил:       — Что там Анри дальше? Кошачий язык… Скажет тоже. Он хоть раз кошачьи языки видел?       В голове у Алексея произошло осознание того, что именно он только что прочитал, только теперь к нему добавилось знание, какое действие означало неизвестное слово. Он отчаянно постарался сместить фокус с себя:       — А тебе?       — Что мне?       — Это… — Алексей не замечал, как сминает страницу, — ну… fellation…       На самом деле ему такое удовольствие не перепадало, и вообще с удовольствиями было негусто, но ронять свою репутацию не хотелось. Так что Павел многозначительно пожал плечами.       Алексей ненароком представил картину. Запунцовел и отвернулся, нахохлившись.       Павел вздохнул несильно. Подумалось, найдёт ли он в себе смелость предложить какой-нибудь не распутной девушке подобное… Ведь сквернословить и пошло шутить то смелость находил.       Послышался бой часов. Восемь ударов. Это часы Николаевских ванн отбивали время, разнося по округе весть, что час для зимы уже поздний. Алексей спешно начал собираться и постарался незаметно сунуть книжку в карман пальто.       — Мне нужно идти. Могу я зайти завтра?       — Да. Только книжку оставь, я на ночь почитаю ещё.       — Я вынужден показать её маменьке Елизаветы Михайловны — Анастасие Романовне.       — Это не ваша книга. Или вы в душе вор? — сказать у Павла вышло даже вежливо.       Алексей раздумывал о том, что, возможно, серьёзный разговор с Лизонькой поможет ему избежать дальнейших чтений.       — Я беспокоюсь о нравственном воспитании Елизаветы Михайловны.       — Об этом следует беспокоиться её родителям. Но если это прям спать не дает, тогда попросите эту книгу у неё. А не тихо уносите в кармане.       — Ты любишь такие книги, Павел?       — Да, — он грустно отметил про себя, что они по всей видимости скрашивают некоторые неудачи его жизни.       Повисло короткое молчание. Алексей молча протянул книгу обратно. Книжка явна стала потрёпанней после его рук, с истерзанными страничками и заломами от ногтей.       Павел взял книгу и посмотрел на Алексея:       — Скажу Елизавете, что она пострадала от твоих рук.       Алексей потерянно улыбнулся, отвесил лёгкий поклон и вышел.       Книга была убрана в тумбу, и Павел лёг спать. Сон пришёл быстро. Начавшиеся приятные сновидения с уступом и Жози перешли в кошмар с камнепадом и снегом. Он поворочался, во сне перевернулся на другой бок и, наконец, провалился в глубокий сон безо всяких сновидений.       А Алексей вместо того, чтобы вернуться в своё отделение, долго бродил по пустующим вечерним улицам Пятигорска и думал, думал, думал. Когда холод загнал его в палату, он натёр ногу мазью и лёг. И всю ночь ему снились кошки, лакомящиеся сметаной из блюдца, острые лезвия и быстро остывающее тело, которое он никак не мог согреть.