К тебе, спустя две тысячи лет.

      Эрвина часто называли хладнокровным карьеристом и бессердечным человеком. Никто в разведке не мог припомнить, чтобы хоть одна женщина задержалась рядом с ним дольше, чем на пару ночей. Хотя, военная выправка, статная фигура и безукоризненная вежливость делала его объектом для воздыхания многих девушек, едва поступивших в разведкорпус. Он привык к оценивающим взглядам и томным взмахам ресниц, что в обход правил были густо накрашены, но к тому, что кто-то так запросто возьмёт и поцелует его на виду у господина из Митры и командующего…к такому не то что привыкнуть — даже осознать было сложно. — У тебя очень растерянный вид, Эрвин. Ты молодец, что подыграл Хесс. — Что? — Что слышал. Я сказал, что ты молодец. Я сомневался в ней, думал, что если она из изнеженных барышень, то долго не протянет и не хотел верить в твои слова. Но то, как она обошлась с этим хмырём из столицы заслуживает уважения. — Значит ли это, что Мина Хесс, или, правильнее сказать, Вильгельмина Бергер остаётся с нами? — А кто ей запретит? Её, так называемый, жених? Ты его видел? Я бы за такого даже титана не сосватал, не то что родную дочь. Эрвин усмехнулся и машинально коснулся губ кончиками пальцев, словно всё ещё чувствовал там тепло, оставленное чужими губами. — Иди-ка ты спать, Эрвин. Ты выглядишь уставшим. — Да. Пожалуй, я пойду, сэр. Спасибо вам. Уже у самой двери его настиг неожиданный вопрос. — Эрвин? — Да, сэр? — А ты сам-то, как думаешь? — Я думаю, что вы правы. Мина одна из нас, ей не место в Митре. Доброй ночи. Командующий только усмехнулся, глядя ему вслед.       Ему не спалось. В комнате было слишком душно и даже ночная прохлада не могла справиться с этим. Эрвин ворочался на кровати. В голове то и дело мелькала сцена из кабинета командующего. Вильгельмина Бергер. Та самая девушка, которая говорила с ним тогда на увитом плющом балконе. Почему она сбежала из дома и пошла в кадеты? Что двигало её порывами? Неужели та короткая беседа, где среди разряженных аристократов и светских бесед она выбрала в собеседники его? Почему-то хотелось об этом спросить. Он прижал ладонь к губам, которые, казалось, горели. Ему не стоило её отпускать. Её следовало догнать, остановить, прижать к стене и объяснить, что так делать не стоит. Только для того, чтобы увидеть в её глазах огонёк непокорности. Человек, бежавший от роскоши и с таким упорством мечтающий выйти за стены. Он вздохнул, понимая, что его тянет к ней. Мог ли он, карьерист-Эрвин, мечтать, что когда-нибудь встретит кого-то столь противоречивого? Кого-то, кто после Марии проникнет в мысли, пуская корни так глубоко, что пойдёт трещинами лёд на сердце, о котором отвергнутые им женщины слагали легенды?       Проснулся он тоже совершенно разбитым. К счастью, пришедшая под утро, гроза лишила разведку планов на день и Шадис объявил, что на сегодня все свободны. Он возвращался к себе после обеда, за которым место Мины пустовало. На его вопрос Ханджи и Моблит ответили, что она осталась в казарме. Совершенным шоком для него стало обнаружить девушку, сидящую под дверью собственного кабинета. Её волосы промокли, а с тонкого носа на пол стекала вода. — Тебя никто не видел? Она покачала головой. Эрвин открыл дверь и махнул рукой, приглашая. — Проходи. Ливень разошёлся не на шутку, превращая плац и тренировочную площадку в болото. Девушка застыла посреди комнаты не сводя взгляд с него, закрывающего окно. По её волосам и одежде стекала вода, капая на ковёр. — Итак. Ты здесь чтобы поговорить, Мина? Она покачала головой. — Я здесь, чтобы извиниться за вчерашнее. Прости, я не должна была использовать тебя для прикрытия, — она развернулась, чтобы уйти, но он ей не позволил. — Снимай куртку. В серых глазах на миг мелькнуло неподдельное удивление. — Ты промокла. Хочешь заболеть? Только соплей мне в отряде не хватало, — он помог ей стащить промокшую куртку и усадил её на диван. Зашёл в спальню и взял оттуда полотенце, которое накинул ей на голову, — вытри голову и не вздумай никуда уходить. Он вышел из кабинета и поставил на маленькую газовую плитку чайник. Покопался в шкафу и нашёл банку с заваркой и две чашки. Когда он вернулся, то Мина всё также безучастно сидела на диване с накинутым на голову полотенцем. С мокрых волос на её чёртову рубашку натекла вода и ткань прилипла к телу, отзываясь в нём странным ощущением, словно у него пересохло во рту. Оставив чай и чашки на столе, он глубоко вздохнул и принёс из комнаты свою рубашку. — Мина? — он взъерошил волосы на её голове, вытирая их полотенцем, — рядовая Хесс! Она посмотрела на него как-то странно. Словно только сейчас заметила его присутствие в комнате. — Вот тебе рубашка, пойди и переоденься в сухое. Интересно, ему показалось, или её щёки и правда покраснели? Мина вышла в его рубашке, которая была ей так велика, что пришлось закатать рукава. Вид у неё при этом был крайне смущённый. — Садись, попьём чаю. Тонкие пальцы сомкнулись вокруг боков чашки, а крылья носа затрепетали, вдыхая аромат напитка. Неожиданно она усмехнулась. — У тебя нечасто бывают гости, да? — Неожиданный вопрос, но да. Как ты узнала? — Ты совершенно не умеешь заваривать чай. Эрвин улыбнулся и отпил из своей чашки, тотчас скривившись. — Действительно, отдаёт распаренным веником. И как люди из этих листьев делают вкусный напиток? — он неловко потёр затылок, — а теперь скажи мне, зачем ты здесь на самом деле? Если бы ты хотела извиниться, то просто подошла бы ко мне за завтраком. Здесь что-то иное. Что именно? — он положил подбородок на скрещенные ладони, внимательно наблюдая за ней. — Думаю, что должна рассказать тебе кое-что ещё. О чём я не рассказывала ни одной живой душе. Ты уже знаешь моё настоящее имя. И даже, возможно, вспомнишь, что мы однажды виделись на балконе, увитом плющом. — Что ты сделала на балконе? Девушка изогнула бровь, словно удивилась проявленному к ней недоверию. — Сняла надоевшие до зубовного скрежета туфли. А ещё раньше облила себя твоим вином. Прости, но это действительно я. Без шуток. — Я так и знал, что ты намеренно это сделала. Но грубить хозяйке дома кому-то, вроде меня, не пристало. Она усмехнулась. — Я уже давно не хозяйка того дома. — Жалеешь об этом? — он посмотрел ей прямо в глаза. — Нет. Та девушка умерла. Пропала без вести. И последней, решающей причиной моего побега стал один солдат разведкорпуса. Во рту у Эрвина снова пересохло и он запил чужое неловкое признание ужасно заваренным чаем. Сейчас она скажет, что любит его и он разочаруется. Хотя отрицать что между ними есть притяжение было бы, по определению, глупо. Ни один человек прежде не рождал в нём подобной нестабильности. Все знали, что Эрвин Смит был всегда спокоен и собран. Также глупо было отрицать незримое напряжение, повисшее в этой комнате. Одновременно Эрвин желал выставить её вон, отчитав за глупость и неуставное поведение, но вместе с тем отчаянно, почти до боли, хотел прижать её к себе, ощутить теплоту кожи, скрытой его рубашкой и снова поцеловать, только на этот раз сыграв по собственным правилам, оставив за собой последнее слово в этой увлекательной игре. — Эрвин. Ты дал мне ту самую уверенность в том, что я хочу увидеть правду и обрести свободу. Твой образ вёл меня все эти годы, заставляя терпеть лишения, унижения и выполнять задачи инструктора, даже со сломанной рукой. Но я подставила тебя под удар. Этот говнюк из столицы — Александр Лобов, сын некоего Николаса Лобова. Не знаю, какие дела вёл с ним мой отец, но когда на очередном приёме он представил меня ему и сказал, что вот это то, что ждёт меня: муж, о котором я не просила и жизнь, которая мне не принадлежит я приняла решение бежать. Он облегчённо вздохнул, услышав её речь. — Ты думал, что я буду признаваться тебе в любви? — её губы тронула лёгкая улыбка. — Признаться честно, я этого боялся, — он серьёзно кивнул в ответ. — Ты нравишься мне. Своей прямолинейностью и стремлением открыть все тайны этого мира. — А ещё я красив, — хмыкнул Эрвин, — по крайней мере, так утверждают окружающие. — А самое главное — скромен, — усмехнулась Мина, — впрочем, меня некоторые тоже находят симпатичной. Хотя, я даже не знаю почему. — Если бы у тебя были длинные волосы и менее умные глаза, уверяю, армия твоих поклонников едва ли уместилась бы в пределы стен. — Правда? Скажи, а ты был бы в их числе? На самом деле, мало кто любит умных женщин, — она смерила его внимательным взглядом, словно только что увидела что-то, что раньше не замечала. — Мне ты нравишься такой, какая ты есть. Он едва не ударил себя по лицу. Это же надо ляпнуть такую глупость. Мина вскочила со стула, а Эрвин машинально сделал тоже самое. Их разделял его стол, разница в опыте, возрасте, росте и звании, но они подчинились общему импульсу. Он крепко схватил её за руку, не давая ей сбежать и подошёл к ней ближе. — Так зачем ты на самом деле пришла, Мина? — Ты ответил на мой поцелуй, Эрвин. Я хотела узнать, что за этим кроется. Но моей решимости хватило только на скупое извинение. Я трусиха. — Ты интересна мне, — он поднял её голову за подбородок, желая посмотреть ей в глаза. — Вот как. И почему же? Перед глазами мелькнул и исчез совсем другой образ из кажущегося бесконечно далёким прошлого. Словно он на заснеженной площади Каранеса впервые пробует яблоко в карамели, а тёплые карие глаза смотрят на него, затаив искорку смеха на дне тёплой радужки. Глаза его нынешней собеседницы напоминали небо перед грозой. Холодные, серые, таящие в себе бурю, которую трудно сдержать в тесных рамках мира, ограниченного стенами. — Ты спросила меня, что я знаю о тебе. Самым правильным ответом будет: я не знаю ничего. Ты даже имени своего мне не назвала. — Ты знаешь моё имя, Эрвин, — парировала она. Воздух в комнате казалось стал вязким. Эрвин медленно втягивал густой воздух, наполняя им лёгкие. Больше всего на свете ему хотелось притянуть её к себе и поцеловать, стирая выдуманную людьми иерархию званий, возраста и происхождения, но он рисковал напугать её своей горячностью. Что ждёт их если он позволит себе быть слабым? Тревога друг за друга? Бесконечный страх потерять то, во что давно не веришь, но бесконечно желаешь и боишься увидеть в чужих глазах? Решение далось ему нелегко. Видит небо, так будет лучше для них. Держать безопасную дистанцию, не приближаться к друг другу и не позволить привязаться себе ещё сильнее, чем это уже случилось. Он глубоко вздохнул и произнёс: — Ты играешь в какую-то опасную игру, сделав ставки на то, что тебя прикроют, оградят от той жизни, которой ты не желаешь. На деле же, это смотрится как блажь изнеженной девочки. Мне интересно, чего в этом больше: идиотизма или какого-то сомнительного романтизма из девчачьих книжек? — он пристально смотрел ей в глаза, не сводя взгляда, стараясь оценить её реакцию. Неожиданно она рассмеялась. — Ты ждёшь, что я буду оправдываться за то, на что никак не влияю? Я не выбирала своих родителей, Эрвин, а романтизм девчачьих книжек рассказывает о том, что люди любят друг друга, женятся, заводят детей и живут долго и счастливо. Хочешь, я расскажу тебе о своих родителях, которые в браке почти тридцать лет? Отцу было под сорок, а маме восемнадцать. Когда родилась я, то моей сестре было десять. Чем старше я становилась, тем более очевидным для меня был факт, что если любовь и существует, то только в романах для девочек, чтобы жизнь не казалась им таким беспросветным дерьмом. Мою сестру выдали замуж, а она плакала в своей комнате, несмотря на красивое платье и пышное празднество. Позже, она стала похожа на мать: отстранённая и вежливая леди, знающая все сводки новостей: от цен на газовое освещение до беспорядка, учинённого жителями Подземного города. Лишь однажды я видела тень эмоции у неё на лице: когда родился её старший сын. И эмоция эта не была радостью. Это был беспросветный ужас и бесконечное чувство вины за то, что в её сердце нет ни капли любви к собственному дитя. Она рассказывала, что от её мужа несёт алкоголем и потом, когда он берёт её и о том, что всё это терпимо, если об этом сильно не думать. Глупые девчачьи книги врут, Эрвин. Любви не существует. И если мой выбор это порыв эгоизма и моей изнеженности, то так тому и быть. Её лицо раскраснелось от гнева, а в глазах блестели злые слёзы. Только сейчас Эрвин заметил, что их больше не разделяет стол. Мина стояла почти вплотную к нему и сжимала в кулаке его рубашку. Её взгляд, блеснувший ледяным огнём в неверном свете блеснувший молнии заворожил его. — То, что ты не чувствовала подобного не означает, что любви нет. Хотя не скрою, мне хотелось бы, чтобы так и было. Извини, что вывел тебя на эмоции. Просто только так можно было заставить тебя говорить искренне, — он старался говорить спокойно, не выдавая своего гулко бьющего по рёбрам пульса. — Вы довольны своей проверкой, командир Смит? Сначала вы дали мне убедиться в том, что вы такой же человек, как и все, а затем, вместо того, чтобы спросить меня, применили излюбленную тактику: макни новичка в дерьмо и услышь правду. Я доверяла вам. Пошла не за вашими словами, но за вашим взглядом, в котором видела любопытство, а в итоге получила это. Неужели человек, которому так не хватает тепла, что он разрешает кадету звать его по имени может быть таким? Я разочарована. Её пальцы разжались, отпуская его рубашку, но слова, сказанные ей ударили прямо в цель. Он остановил её у самой двери, прижав её к двери. — Пустите меня. — На тебе всё ещё моя рубашка. Мне ничего не нужно будет объяснять людям вокруг, если тебя кто-то увидит в таком виде, выходящей из моего кабинета. Мы оба взрослые и никто меня не накажет, это не запрещено до тех пор, пока не мешает нашей работе. Но сможешь ли ты принять слухи и пережить их? Как я понимаю, никто кроме меня и командующего не знает о тебе и твоей семье ничего. Готова с высоких трибун рассказать о себе другим? — он разжал руки, отпуская её. — Это шантаж? Сначала проявить заботу, бинтовать мои руки, потом дать мне свою одежду и полотенце, чтобы при малейшем неподчинении скатиться до такого? Я разочарована во второй раз, — её грудь вздымались от тяжёлого дыхания и двусмысленность её положения странно будоражила кровь. Девчонка была сущим дьяволом по характеру. Неуступчивая, своевольная, дерзкая. Но в то же время, готовая броситься в неравный бой с титаном и сентиментально закрывать мертвецам глаза. Говорить гадости и смотреть на него при этом с такой печалью, будто это она сейчас была из них двоих взрослой, несущей ответственность. Девушка расстёгивала пуговицы на рубашке в которую была одета, обнажая сантиметр за сантиметром бледную кожу, покрытую шрамами и следами от ремней УПМ. Ткань с тихим шелестом скользнула по её телу, заставляя его остолбенеть. Его руки задрожали выдавая его волнение, а в висках гулко стучал пульс. Он чувствовал запах казённого мыла, выдаваемого кадетам и жар, идущий от её кожи. С невозмутимостью, достойной высшей похвалы она надела свою собственную, всё ещё влажную форму, и коротко кивнув на прощание вышла прочь, оставляя его совершенно растерянным, красным и неприлично возбуждённым.       За окном стремительно вечерело, а он лежал на кровати, не способный уснуть спокойно. Если бы он склонился к ней и поцеловал, то он проснулся бы не один. У него была возможность приласкать языком вену, бьющуюся на её тонкой шее, выдохнуть ей в ухо извинение, накрыть маленькую грудь своей ладонью и показать делом больше, чем он способен был выразить вербально. Но момент был упущен безвозвратно и теперь Эрвин явно долго не увидит девушку в такой близи. Особенно теперь, когда он знал правду о том, кто она и из какой семьи родом. Теперь её поездка в столицу вместе с ними не казалась глупой. Неясным оставалось только разочарование в серых глазах. Что именно она хотела сказать ему?       Он сидел на уроке, но мысли его простирались далеко за пределы класса. Отец не вернулся домой, сказав что скоро вернётся. Только вот его растерянный взгляд за толстыми стёклами очков выдавал его волнение. — Будь умницей, Эрвин. За тобой если что присмотрит Ханс. Ему не хотелось идти к соседям. Хотя Берта, их дочь, училась с ним в одном классе и они отлично ладили. Что-то внутри не давало ему покоя. Он не зажигал свет и просто сидел за столом, уронив голову на руки, ожидая, когда же отец вернётся домой. В дверь постучали и он побежал, движимый надеждой, чтобы испытать разочарование, увидев на пороге Берту с узелком. — Привет, Эрвин. Мама беспокоится и просила передать тебе еды и то, что ты в любое время можешь обратиться к нам за помощью. — Спасибо, Берта. Но я правда…. Она встряхнула его за рубашку. Однажды придёт тот день, когда он будет смотреть на неё свысока, но сейчас мальчик заметно уступал ей в росте. — Не будь дураком. А что если он не вернётся? Тогда что? Уморишь себя голодом? — Да какое тебе до меня дело, дура! — Оу, — Берта расслабила свои пальцы, отпуская рубашку Эрвина, — действительно, Эрвин. Я-то думала, что мы друзья.       Погода была мерзкой и шёл дождь. Отец не появлялся дома уже неделю и Эрвин перестал делать вид, что ему не нужна еда, жадно поглощая то, что приносила ему Берта. Он равнодушно шагал по лужам, словно ему не было дела до того, что он весь промок. Идеально зачёсанные волосы свисали с головы сосульками, а ботинки набрали воды и хлюпали. Возле самого его дома, прячась под навесом у крыльца курили два человека в форме военной полиции. — Парень! Ты случайно не знаешь Эрвина Смита? Он где-то здесь живёт. — Знаю. Это я, — он настороженно смотрел на представителей закона, — что-то случилось? Один из них, тот, что повыше присел перед ним на корточки и положил руку на плечо. — Мне очень жаль, парень, но твой отец погиб. Сердце Эрвина ухнуло куда-то вниз, оставляя после себя звенящую пустоту в голове. — Как…как это произошло? — чёртов голос предательски дрогнул, выдавая его страх. — Несчастный случай. Его не сразу опознали. Тело нашли по дороге в округ Орвуд. — Так далеко… — Нам очень жаль. — Где он….где его тело сейчас? Полицейские переглянулись. — У коронера. Но всего святого ради, зачем? — Я хочу взглянуть на него. Убедиться в том, что это он. — Ты уверен, парень? Смотреть на мертвецов, умерших насильственной смертью — не для слабонервных. — Это мой отец. И я хочу увидеть его в последний раз. Отведите меня к нему. Коронер сурово сдвинул хмурые брови, когда увидел его в сопровождении полиции. — Уверены, молодой человек? Тело не в лучшем состоянии. Эрвин вдруг перестал дрожать и бояться. Просто пришло чёткое осознание того, что сейчас он увидит отца в последний раз. И то, что он теперь совсем один в этом мире.       Зрелище было ужасным. Очков не было, глаза запали, а кожа на губах растрескалась и ссохлась, обнажая зубы. Грудь испещрена ожогами, а на выглядывающим из-под простыни пальце явно не хватало ногтя. Ему стало горько и больно, но как он ни силился так и не смог заплакать. Полицейские ждали его у выхода. — Эй, малец, ты как? В порядке? К счастью, ответа от него не требовали. Эмоции вернулись к нему дома, когда он осознал всю глубину произошедшего. Его отца больше нет и он остался один в мире полном противоречий и тайн. Слёзы чередовались с гневом. Кто и за что мог так жестоко убить простого школьного учителя? Почему чёртова полиция назвала это несчастным случаем? Со злости Эрвин пнул стол и швырнул в стену колченогий табурет, заставляя несчастную мебель обратиться горсткой щепок. Когда его сзади кто-то крепко обнял, то он, не задумываясь, толкнул человека и схватив со стола нож, завис над мистером Штайнером, другом отца. Одновременно с этим он проснулся и вздрогнул, резко садясь на кровати. Спина была покрыта холодной испариной, а волосы разметались и прилипли ко лбу.