Нооходцы: Cupri Dies

…Я надорвал прозрачную блестящую обёртку на свежей пачке L&M и сунул в зубы сигарету. Собирался было закурить, но меня остановило хриплое покашливание с претензией на деликатность. Продавец смотрел на меня очень внимательно, приподняв мохнатую седую бровь и всем видом намекая, что у него тут не фонд помощи страдающим от табачной зависимости. — Ах, да, — сказал я, поправляя на носу очки, — простите. Секундочку. Продавец попытался выжечь мне глазные яблоки уничижительным взглядом, а мне только того и надо было. Сунув левую руку в карман, будто бы за кошельком, я удержал его глаза на одной линии со своими. Оправа очков привычно потеплела, по стёклам изнутри пробежали еле заметные искорки, и через секунду киоскёр отвернулся от меня, потянувшись за измятым журнальчиком и упав на раскладной стул, будто перед ним и не стоит никакого покупателя. Я жутко скупой от рождения. Подозреваю, что это у нас тоже семейное. И если за хороший кофе и вкусный сочный бургер мне не жаль нескольких долларов, то отдавать деньги за вонючие изделия табачной промышленности мне принципы не позволяют. А бросить курить при моём образе жизни ну никак не получается. На улицу Прикл-Айви солнце проникало с трудом. Высокие красные дома смотрели друг на друга в упор, будто готовясь стукнуться лбами; узенькая мощёная мостовая словно была родом совсем из другого времени. Нет, нравится мне всё-таки этот городок: местные жители очень берегут всяческие красоты, делающие его неповторимым. Да и Ассоциация об этом очень заботится. Как же я так опростоволосился с девчонкой? Ей ведь не могли окончательно загадить мозги страшными сказками об убийце Нетусе Бельторне… или могли? Что ей про меня наговорили? Судя по её поведению, ничего хорошего — и беседовала она с кем-то, кто ко мне отнюдь не нейтрален. А я этим трюком с её хронометром только усугубил ситуацию. Наверное, стоило сначала с ней просто поговорить. Было около трёх пополудни. Ноги сами несли меня в «Алхимию». Где-то на границе сознания шевелилась неприятная мыслишка, что для ром-колы ещё рановато, да и вообще заливать свои пустые будни алкоголем — не самая лучшая идея. А с другой стороны, чем мне ещё заниматься? Прошло уже три года с тех пор, как мою Инициацию отменили. Мне никто не присылает приглашений на ежегодные встречи Ассоциации, и всё-таки я приезжаю, хожу в «Алхимию», здороваюсь с гостями, ловлю на себе косые взгляды, прислушиваюсь к шепоткам за своей спиной. «Что, ему разрешили здесь находиться?», «Разве на его посвящение нет запрета?». Запрета, ага. Три года назад этого слова и в помине не было, а теперь, значит, уже запрет. Прекрасно. В первый раз, не получив ни приглашений, ни ответов на мои письма от бабушки Вендевы, я приехал с полыхающей задницей, полный настоявшегося за год праведного гнева и уверенный, что я непременно открою и разоблачу настоящего убийцу бедного сэра Файндрекса. И что же я выяснил? А ничего. Кроме, пожалуй, того, что в программу подготовки новичков к Инициации вносятся изменения… Что теперь они получат минимум практических сведений, но будут почти по-монашески проводить часы и дни в медитациях, откажутся от мяса, алкоголя и даже чая. Дескать, это все для того, чтобы допуск в Ассоциацию получали только по-настоящему чистые душой и телом кандидаты… А не этот насквозь прокуренный «золотой мальчик», да. Примерно таким тоном мне об этом и рассказывали. Я стиснул зубы так сильно, что откусил сигаретный фильтр и чуть было его не проглотил. До «Алхимии» оставалось ещё минут пятнадцать ходу пешим шагом, и я постарался отключить свои мысли на какое-то время, но получалось худо. В последнее время на меня слишком часто стала накатывать противоестественная для меня безысходность. Чёрт, я ведь не какой-нибудь гений. У меня неплохо работает голова, и я умею рационально пользоваться теми немногими силами, что находятся в моём распоряжении. Но я не сыщик и, уж тем более, не дипломат, я вообще больше привык смотреть в книги, чем в окна. И я уж точно никогда не хотел вникать в хитросплетения политических тонкостей и интриг Ассоциации. Всю жизнь надеялся, что как-нибудь уберегусь от них, но не вышло. Я не был готов к тому, что случилось — как и к тому, что последовало дальше. Я не гожусь для всего этого, я непременно проиграю… Нет, нельзя поддаваться. Я не имею на это права, ведь тот, кто убил сэра Файндрекса — тоже член Ассоциации. Он сделал это с определённой целью, он хотел что-то скрыть, или, может, ослабить позицию бабушки… Эта версия кажется особенно хорошей, если подумать о том, что, подставив меня, они избавились от ещё одного безоговорочно верного ей человека. Умные твари. Бабушка прекрасно знала о том, что я уже давно лишился магической невинности в нарушение всех правил, и её это полностью устраивало. Это не та информация, которую они могли бы использовать, чтобы настроить её против меня. А вот убийство её лучшего друга и бывшего возлюбленного… Если бы только я смог понять, что мне пытался сказать сэр Файндрекс тогда, за день до своей смерти. Помню каждое его слово, но смысл по-прежнему от меня ускользает. А в библиотеку меня не пускают, точно тот его запрет все ещё действует. Бар «Алхимия» — заколдованное место. Место, куда врагов приводят выпить. Здесь легко разговориться, легко выболтать самые сокровенные тайны и даже не заметить этого. Легко сдать себя с потрохами, легко провалить все явки и собственными руками отдать Мюллеру список со всеми паролями. Насколько я знаю, бабушка лично участвовала в тонком, специально разработанном ритуале по настройке этого места на определённый лад — именно поэтому я не пропущу ни одной встречи из тех, что здесь ещё будут. Раз у меня нет доступа к библиотеке — буду пользоваться теми источниками, которые у меня остались. Я открыл дверь бара пинком. За сведениями я приду сюда ещё не раз, но сейчас мне нужен стакан ром-колы. Зал пустовал. Только Марбас, чернокожий одноглазый бармен с неправдоподобно-золотистой копной волос, мерцающей в интимном полумраке «Алхимии», плавными движениями протирал стаканы и любовался игрой бликов. На мои шаги он обернулся быстро и с грацией, которую никак не ожидаешь увидеть в таком массивном и уже довольно пожилом мужчине. — Юный Бельторн, — осклабился Марбас, глядя, как я взбираюсь на барный стул. — Пришел подкинуть мне работы. — Одну ром-колу, будь добр, — сказал я. — И заткнись, если тебе нетрудно. В единственном глазу Марбаса зажглось какое-то совершенно неуместное веселье: — Ты забавляешь меня, Бельторн. Но я тебе не слуга. — Да. Ты бармен, человек-функция. Пожалуйста, не действуй мне на нервы. — Тебя будто не научили вежливости, юный Бельторн, — Марбас покачал своей гривой, смешивая мой коктейль. Запах лайма щекотал мне ноздри. — Тебе нужно заняться своими манерами. Октинимосу не подобает так выражаться. — Три года назад у меня были как раз подходящие манеры. Вот только я что-то до сих пор не Октинимос. Марбас неприятно ухмыльнулся, обнажив острые белоснежные зубы. Он явно любил уколоть собеседника — и чем больнее, тем лучше. — Ты даже лофиэлем не станешь, если не начнёшь работать над собой, юный Бельторн. С этими словами он поставил передо мной стакан с ром-колой, и я предпочёл заняться напитком. Его последняя фраза слишком уж походила на провокацию. Нет ли у него задания вывести меня на чистую воду перед всем Ассоциацией? Лофиэлями в Ассоциации называли тех, кто прошёл Инициацию, и уже способен красть у духов-Стихиалиев так называемый lumen naturae(1) — чистую элементальную энергию. Она годилась для простой магии, вроде вроде тех чар, что я наложил на свои очки. Октинимосы или, как их ещё называли, Высшие практики, призывали уже гораздо более опасные и разумные силы, с которыми нужно было уметь договориться. Мне так и не удалось добраться до списка Герцогов, с которыми контактировала Ассоциация. Но, хоть меня и не называли лофиэлем официально, едва ли я уступал в силе Низшим практикам, зарегистрированным Ассоциацией. К тому же, я не такой идиот, чтобы заглотить наживку Марбаса и начать хвастаться своими навыками тут, где на каждый дюйм стены по уху. — И как тебе коктейль? — полюбопытствовал Марбас, наблюдая за мной. — Восхитительно, как всегда, — сказал я. — Ты настоящий мастер. — Вот! — На лице бармена засияла клыкастая треугольная улыбка, и он стал похож на большого черно-жёлтого кота. — Вот такую речь мне приятно слышать, юный Бельторн. Отчего ты, разумный юноша, так редко прибегаешь к вежливости — зная, что она всегда вознаграждается лучше злобы? — Затем, что мои запасы вежливости не бесконечны, а «вознаградить» меня за неё желает что-то очень мало народу, — буркнул я. — Ну, с этой новенькой ты, к примеру, мог бы попытаться поговорить вежливо, — Марбас наклонился ко мне очень близко, — вместо того, чтобы делать глупости. Я вздрогнул, но не стал спрашивать, откуда ему было это известно. На самом деле, осведомлённость Марбаса в моих делах была довольно пугающей, но я постарался не подать виду. — Предположим, мог бы. Но глупостей я уже наделал. Поэтому вежливость мне теперь вряд ли поможет. — Её зовут Леви Дим, ей девятнадцать лет, она дочь Октинимоса Рэйен Дим, которая погибла в экспедиции полтора года тому назад. Ей нравятся оладьи с мёдом, какао и сиреневый цвет — поэтому мать называла её Мальвой… кроме того, она очень любит музыку, и у неё есть скрипка. И как удивительно чуждо для неё всякое честолюбие… — Марбас на секунду задумался. — А завтра её наставница отменит занятие из-за плохого самочувствия, и Мальва отправится на прогулку в парк Меокуэни. В полдень она будет сидеть на скамейке около озера Уонэгиска и мечтать о своей скрипке и чашке кофе. И да, у неё будет болеть голова. — И что мне со всем этим делать? — тупо спросил я, зачем-то сунув палец в стакан с коктейлем. — Как это — что? — Марбас выпрямился и оскалился. — Тебе нужны союзники или нет, отвечай? Или старый Марбас что-то перепутал, и это не ты третий год ищешь в этом баре хоть кого-то непредвзятого и справедливого?! — Нужны конечно, но… — Так действуй! — …но, прости, откуда ты знаешь, что все так и будет? — Не твоего ума дело, юный Бельторн. Теперь у тебя есть все, чтобы получить несколько минут её внимания — а дальше все зависит от тебя. Будь вежлив — и тогда, возможно, тебе не придётся по-глупому шантажировать её хронометром, чтобы она согласилась принести тебе несколько книг из библиотеки. — Откуда ты все это знаешь, Марбас? — Я испугался уже не на шутку и почему-то силился вспомнить, всегда ли за стойкой бара «Алхимия» стоял этот странный, изящный и зловещий человек. Казалось, что да — но, в то же время… — Моя юрисдикция — все, что скрыто, юный Бельторн. И я никогда не вру о чужих секретах. Усмешка Марбаса вдруг превратилась в сияющую трещину, из которой хлынул ослепительный свет. Я вскочил, отпрянул назад, выронил стакан и… И проснулся, треснувшись задницей о тротуар при падении со скамейки. На улицу Прикл-Айви легла розовая предвечерняя тень. Прохожие косились на меня с подозрением. Неподалёку по мостовой скакали упитанные и радостные до зубовного скрежета дети. Я встал со скамейки и сделал несколько шагов в их сторону, ещё не до конца придя в себя. Встряхнул головой, чуть не уронив очки. Проверил карманы. В баре «Алхимия» никогда не работал бармен по имени Марбас. По крайней мере, на моей памяти. Но во сне нам всегда и всё кажется истинным. Я посмотрел на детей. Затем — в небо. Затем — ещё раз на детей. Секунду подумал и выругался — как можно длинней, грязней и громче. Чтоб дети точно услышали. И запомнили, да. ________________________ (1) Свет бытия