Из нерассказанного

***

      Чумка, конечно, знала, что он астматик.       Эту информацию Дикобраз сообщил ей вместе с кличкой, любимым видом алкоголя (Бейлис с кофе и чтобы тёплый, холодное он не любит) и тем, что Бандерлог Хохотун его старший брат. Резко стал серьёзным, от улыбки ни следа, и сказал. Чумка покивала, спокойная совершенно, у неё мать астматик, она привычная, не испугается. Дикобраз с каким-то облегчением выдохнул и продолжил улыбаться ей полумесяцем, показывая верхний ряд зубов.       При ней у него не было ни одного приступа, Чумка уверена. Она даже ингалятор у него не видела ни разу. С другой стороны, она сама его никак не могла найти, он её находил, наскакивая со спины с криком: «доброе утро, Вьетнам!» и крепко обнимал. А потом пропадал и вездесущий Хохотун, к которому она обращалась, не знал, где его искать. Чумка к этому привыкла, ведь знала, что Дикобраз всегда найдёт её и налетит с объятиями.       Она не ожидала увидеть его во Дворе задыхающимся. С трудом стоит, держась за горло, издавая стоны-вскрики-хрипы-всхлипы одновременно, лицо посинело, из глаз слёзы, очки упали и лежат в стороне. Вместе со слезами сопли из носа и слюни из рта, отвратительную смесь. Чумка подбегает к нему в панике, знает, что надо быстро всучить ингалятор, но не может найти. Хватает Дикобраза за плечи, чтобы он смотрел на неё и чуть не шарахается обратно, напоровшись на страх в глазах. Страх нечеловеческий, животный. — Где ингалятор? — она хочет быть спокойной, чтобы как-то сгладить панику, но собственная сжимает горло не хуже спазма. Дикобраз её понимает, но не может выдавить ни слова. Чумка шарит по карманам кожанки и находит во внутреннем заветный ингалятор спустя мучительные, растягивающиеся в бесконечность. Чуть ли не насильно заставляет прыснуть и Дикобраз делает резкий вдох, едва не навалившись на неё. Дышит.       Чумка от облегчения всхлипывает. Дикобраз вытирает лицо рукавом кожанки, ещё больше размазывая, и Чумка даёт ему свой платок, смочив водой, припасённой в сумке, которую она таскает на всякий случай. Хорошая привычка. Дикобраз с благодарностью принимает, вытирает лицо и дышит. Дышит намного спокойнее, глубоко, и Чумке самой легче становится. — Прости за это, Чумик, — выдыхает Дикобраз, возвращая платок. Тянется за очками, в глаза ей не смотрит. Виноватым себя чувствует? За что? — Почему ты извиняешься? — не понимает Чумка. Дикобраз надевает наконец очки и становится как-то увереннее. Чумка видит в жёлтых стёклах своё отражение. — Не каждому приятно будет смотреть на приступ. Глаза навыкате, сопли-слюни-слёзы, синюшный весь. Мерзость же.       Чумка про себя соглашается, что выглядит приступ страшно и не особо приятно, у мамы по-другому было. Но вслух она ни за что не скажет, потому что Дикобраз только ждёт, когда она подтвердит его тараканы, чтобы с чистой совестью увериться в собственной ущербности. — Не говори глупостей, — только говорит Чумка и улыбается. Дикобраз зеркалит улыбку, менее уверенно, чем она, но явно успокоенный.