Мир цепей и богов

      Королева фей позволила Андеру покинуть Тайрес только с охраной из шести фей, которые очень долго спорили с Пайпер, требовавшей, чтобы их оставили наедине. Иснан был совсем не против, если в конце концов Первая влезет в драку с феями, поднимет на уши весь зал Истины и разругается с королевой, которая точно примчится на шум — в общем, он был бы не против, если бы встреча с Андером сорвалась.       Но Фортинбрас, этот мелкий великанский ублюдок, чётко сформулировал условия клятвы: Иснан получит неприкосновенность до конца жизни, если будет на стороне коалиции и если узнает, кем был раньше. Отрицать, что он не был рождён демоном, Иснан больше не мог, но продолжал делать это со всем упорством каждый раз, когда Ренольд объявлял новый раунд их мысленных дебатов. Они ругались с той самой минуты, как Кродоу сообщил, что Иснан — это Карлос, и вплоть до момента, как Пайпер смогла выпнуть шестерых фей из кабинета какого-то искателя, где им никто бы не помешал.       Даже без драки с феями, которую так ждал Иснан, зал Истины стоял на ушах. Повсюду носились искатели, целители, маги и рыцари, вампиры и эльфы допрашивали каждого, кто ещё не был допрошен, и найти хотя бы один тихий уголок в этом переполошённом рое, полном идиотов, оказалось крайне сложно. Но Первая справилась, даже начертила на двери несколько сигилов, чтобы никто не вошёл. И чтобы Иснан не сбежал, разумеется.       Он не верил Кродоу, а вот Ренольд — очень даже. Сакри всё говорил, что пытался пробудить воспоминания Иснана, пару месяцев назад, ещё зимой, даже сумел взять его тело под контроль и открыл портал на картахенское кладбище, к могильному камню семьи Гарсии, но Иснан этого не помнил. Даже когда Пайпер, которая вот-вот могла дойти до ручки, в сотый раз повторила Андеру, севшему за захламлённый стол какого-то искателя, что Лерайе и Ренольд уверены в словах Кродоу, Иснан не поверил.       Какая, к Хайбарусу, семья Гарсиа?       Иснан — демон, и даже если он родился человеком, тот был слишком слаб, чтобы стать сальватором. Нынешний Иснан намного сильнее, и только это имело значение.       Тем не менее он всё же нервно сглотнул, когда Андер, в сто первый раз послушав пересказ Пайпер, невозмутимо нашёл на столе искателя ножницы и вспорол себе руку. Кровь не полилась на документы, письма и папки, а застыла в воздухе, растянулась, точно нити магии, и начала совсем медленно расползаться по кабинету. Марселин, прикрывавшая собой Эйса, — будто боялась, что Иснан, замерший у противоположной стены, вдруг набросится на него, — затаила дыхание, когда тончайшая кровавая нить коснулась солнечного сплетения мелкого Сандерсона. Иснан скрежетнул зубами, чувствуя, как во рту скапливается слюна, и вместе с Марселин проследил за тем, как нить крови будто бы прошла сквозь тело Эйса, неторопясь обернулась вокруг него и двинулась к Пайпер. Она всё ещё стояла возле двери и выглядела так свирепо, будто всё ждала возможности задушить кого-нибудь голыми руками. Её выражение лица не изменилось даже после того, как нить крови коснулась её солнечного сплетения, прошла через её тело и ещё медленнее двинулась к Марселин.       Андер следил за этим не мигая, словно боялся пропустить хотя бы секунду чего-то совершенно бессмысленного, из-за чего у Иснана мог начаться нервный тик. Пайпер смогла затащить его на эту встречу только из-за клятвы, — и, возможно, из-за того, что Фортинбрас пригрозился отдать его Энцеладу на растерзание, если тот откажется, — но это не означало, что Иснан будет подыгрывать. Просто подождёт, пока Первая закончит свои фокусы, а после…       Нить крови, коснувшись солнечного сплетения Марселин и пройдя сквозь её тело, вновь качнулась в воздухе и потянулась дальше.       К Иснану.       Он было сделал шаг назад, но упёрся в стену. В голове раздалось: «Не упрямься», но Иснан проигнорировал своего сакри.       Он вдруг почувствовал себя в ловушке. Две девчонки, пацан и свихнувшийся мужик — это, конечно, совсем не угроза ему, но Иснан отчётливо ощутил, что его загнали в клетку. По внутренней стороне черепной коробки будто заскребли железными когтями, а когда нить крови коснулась его солнечного сплетения, Иснан поверил, будто уже умер и то, что заменяло демонам душу, покинуло его тело.       Мир наполнился звуками и запахами, которых он никогда прежде не встречал. Красно-оранжевые мазки трепыхались на границе зрения, огонь пожирал кости, а невидимые железные когти всё ещё скребли череп изнутри. Иснану показалось, будто это было нечто само собой разумеющееся. Как инстинкт, спящий глубоко внутри. Нечто, данное ему от природы, погребённое под пластом манипуляций, которые демоны совершали, чтобы подавить его воспоминания, стереть личность и создать сальватора, которого смогут дёргать за ниточки.       Он будто всё это знал — и в то же время не знал ничего. Воспоминания вспыхивали и гасли, пока чужая кровь проникала в тело, опутывала со всех сторон, а Ренольд говорил, что Иснану не нужно упрямиться.       Но он упрямился, потому что он — не слабый человек, не Карлос из семьи Гарсиа.       Нынешний Иснан сильнее и выше той смертной жалкой сущности, к которой его пытались вернуть.       Когда он, наконец, сумел справиться с хаосом в своей голове, когда подавил иррациональное желание спросить, кто такой Карлос на самом деле, прошло уже, казалось, не меньше десяти минут. Все смотрели на Иснана: и Андер, впервые с начала встречи имевший ясность во взгляде, и Эйс с Марселин, и Пайпер, которая до сих пор выглядела так, будто хотела его убить.       — Магия, связывающая кровь, — тихо, неуверенно, будто боялся разбить хрустальную тишину, начал Андер. — Она… не ошибается.       — Нет, — выдохнула Марселин, и Иснан был готов поклясться, что она вот-вот могла лишится чувств. И просто чтобы проверить, действительно ли это так, он бросил:       — Да плевать, в общем-то. Можете как угодно доказывать свои тупые теории, мне всё равно. Никакой я не Карлос, только Иснан. Второй сальватор, избранник Ренольда и владелец Слова. — Наконец почувствовав, что ноги вновь могут держать его, Иснан приблизился к Марселин и Эйсу, которого маг мгновенно спрятала за своей спиной, и выплюнул: — Карлос, о котором вы говорите, — слабак с грязной людской кровью. Я — Иснан, если ты ещё хоть раз посмеешь упомянуть при мне имя Карлоса, я вырву твоё сердце.       Пусть Ренольд пытался объяснить, что магия, связывающая кровь, не лжёт; пусть Иснан благодаря магии чувствовал, что яростные объяснения Пайпер правдивы; пусть из-за слёз, выступивших на глазах Марселин, его отчего-то кольнуло там, где было сердце — Иснану было плевать.       Он — демон, ставший сальватором, подчинивший себе Ренольда и сбросивший контроль Хайбаруса, Карстарса, Маракса и Ситри, и никто не посмеет превратить его в жалкого человека.

***

      — Почему ты постоянно пихаешься? — ворчал Николас, пытаясь отодвинуть правое крыло Джинна от себя, на что цей возмущённо воскликнул:       — Ты сел на мои перья! Давай я резко дёрну тебя за волосы, посмотрим, как…       — Хватит! — крикнул Гилберт, громко хлопнув ладонями, чтобы привлечь к себе внимание. — Вы можете успокоиться?       — А Джинн может не занимать весь диван? — обиженно проворчал Николас.       — Я могу вообще выйти.       — Не можешь, — возразила Клаудия, сидевшая на подлокотнике кресла, где расположился Фортинбрас. — Ты и так постоянно пропадаешь ракс знает где, вечно всё пропускаешь и последним узнаёшь обо всех новостях.       — А вот и не последним! — горячо возразил Джинн, вновь раскрыв крылья, да так резко, что справа задел Николаса, который едва не улетел с дивана прямо на Энцелада, подпиравшего стену рядом, и Киллиана — справа, который, казалось, впервые за все эти дни задержался в особняке Гилберта дольше, чем на пару часов. — Брось, я, как и все, знаю, что ты спишь с Энцеладом, Стелла и Гилберт сохнут друг по другу, а Марселин со своим Стефаном…       — Ещё одно слово — и я вырву тебе язык, — процедил Стефан из другой части гостиной, больше напоминавшей обеденный зал, где он в одиночестве сидел за прямоугольным столом из дуба и изучал какие-то магические книги.       — …А Киллиан, между прочим… — мгновенно среагировал Джинн, но тут вмешался Киллиан:       — Я сверну тебе шею, если не заткнёшься.       Этого оказалось достаточно, чтобы Джинн всё-таки заткнулся. Все смотрели на него, как на умалишённого, только Стелла и Гилберт, сидевшие достаточно близко друг к другу на диване прямо напротив, покраснели до корней волос и, пялясь друг на друга, очень медленно начали перебираться на разные концы.       На их небольшом собрании не хватало лишь Твайлы (она опять была у Кита) да Пайпер, Эйса и Марселин — те задержались в зале Истины, но Фортинбрас не говорил, из-за чего. Эйкен терроризировал его вопросами даже дольше Джинна, но в конце концов сдался и начал нарезать круги по помещению, дожидаясь, пока все соберутся. Джинн явился едва не последним, — опять увлёкся полётом и напрочь потерял счёт времени, — за что Шерая отчитала его, а потом приказала сесть куда-нибудь, прижать крылья к спине и молча слушать то, что собирались рассказать Фортинбрас и Николас. Сальваторы не успели начать: Четвёртый пожаловался, что Джинн всё время пихает его крыльями, хотя цей честно пытался держать их прижатыми к спине.       — То есть, — осторожно начал он, когда спустя целых две минуты все до сих молча пялилась на него, — никого не смутило, что Клаудия спит с Энцеладом, а…       — Тебе всё-таки вырвать язык? — обманчиво спокойным тоном уточнил Фортинбрас. Что странно, ни Клаудия, ни Энцелад, ни кто-либо другой на слова Джинна не отреагировал. Стелла и Гилберт вообще до сих пор пялились друг на друга и медленно рассаживались.       — Вы сказали, что я всё узнаю самым последним, а я всего лишь…       — Ради элементалей, умолкни, — перебила его Шерая, остановившись возле окон в пол, выходивших на одну из стен, окружавшую особняк. — Мы здесь не ради твоих гениальных мозгов.       Джинн бы оскорбился, если бы не понимал, что женщина права. С тех пор, как они отдали Дикие Земли демонам и отступили, чтобы спасти сигридцев и магию мира, Джинн редко видел остальных. Помогал коалиции, выполнял мелкие поручения Фортинбраса, летал, впитывая ледяной воздух Второго мира и ни с чем несравнимую свежесть совершенно новых небес. Он редко виделся с Киллианом, но теперь, когда они все впервые за несколько дней собрались в одном месте, Джинн, можно сказать, немного опьянел от счастья.       Он уже умер от рук Ветон и, переродившись в цея, был намерен наслаждаться каждым шедовым моментом глупого счастья, даже если счастье было неуместным.       О том, что утром случилось в зале Истине, он слышал. Видел царапину на носу и синяк на скуле у Гилберта, замечал неестественную неподвижность, отстранённость и бледность Энцелада, которые только подчёркивали масштаб катастрофы, обрушившейся на них. Катон, всего ночь назад ни с того ни с сего пробравшийся к Гилберту, вновь обвёл всех вокруг пальца, и кто знает, когда он нанесёт следующий удар. Радоваться тому, что Джинн вновь был в обществе Фортинбраса, Клаудии, Стеллы, Эйкена и Киллиана — и всех остальных, ладно уж — было глупо, но он не мог не делать этого.       Ему, в отличие от Магнуса, выпал второй шанс, и Джинн был намерен воспользоваться им. Пусть во Втором мире, с демонами, которые грозились истребить всё живое, и долбанутым Катоном, мотивы которого никто не понимал. Может, Джинн был немного сумасшедшим, но он был жив.       Он приподнял крыло, намереваясь подтолкнул Николаса, но тот вскинул руки, будто приготовился защищаться. Шерая громко, обречённо вздохнула, хлопнув себя ладонью по лбу.       — Вы что, не понимаете, что…       — Всё мы понимаем, — возразил Эйкен, уже усевшийся на диване между Гилбертом и Стеллой и будто бы не замечая напряжения между ними. — Просто как-то неправильно обсуждать что-то без Пайпер, Марселин и Эйса.       — Всё, что надо, мы уже обсудили на собрании коалиции, — исправил его Фортинбрас. — Было решено не распространять то, что мы узнали от уранионов, среди членов коалиции — исключая доверенных лиц, доказавших свою верность.       — Я польщён и всё такое, — пробурчал Стефан из своего исследовательского угла, — но, может, вы наконец скажете, что случилось-то? Пайпер украла Марси из лазарета с таким видом, будто планировала расчленить её в глухом лесу и закопать там останки, а потом выгнала меня из зала Истины.       — Дело касается уранионов…       — Это мы поняли, — вновь вмешался Эйкен, призвав тень Кошки, которая теперь ходила по его коленям, пытаясь поудобнее лечь. — Они же будут нам помогать, да? И что насчёт демонов Альтана?       — Тут всё сложно, — пробормотал Николас, прижавшись к спинке дивана и опасливо косясь на правое крыло Джинна. — Я к нему ещё загляну, поговорю, попробую убедить помочь Киту и…       — Что?! — ошарашенно выкрикнул Гилберт, наконец оторвавшись от переглядываний со Стеллой. С его лица даже мигом сошла краска. — Я не пущу Альтана в свой дом!       — Вот над этим надо ещё поработать, но, в общем-то… Уф, речь не об Альтане, а о том, что демоны Ситри, вероятнее всего, объединились с Дикой Охотой.       Атмосфера мгновенно изменилась. Джинн не знал, о чём сальваторы говорили на собрании, но тема там была наверняка куда более страшной и серьёзной — и от этого мысль, что они не считали объединение Дикой Охоты и демонов достаточно ужасающей, раз могли рассказать о ней, вгрызалась в лёгкие острым страхом. Если Катон и вправду заключил союз с демонами Ситри… Рух, это означало, что шансы сигридцев на победу сократились практически до нуля.       — Лидеры коалиции позволили посвятить определённый круг лиц в то, о чём уранионы рассказала нам во время переговоров, — повторил Фортинбрас, переглянувшись с Николасом, — однако то, что демоны могли объединиться с Дикой Охотой — это догадка Нико.       — Более чем уверен, что это правда, — проворчал Четвёртый себе под нос.       — Гораздо важнее то, что у нас, наконец, появился шанс раз и навсегда остановить Хайбаруса и всех демонов, сражающихся на его стороне. Если кратко, боги помогут создать оружие намного мощнее наших сокрушителей, однако его использование — это огромный риск, к которому мы должны быть готовы. Ни демоны, ни Дикая Охота не будут ждать, пока мы научимся управляться с этим оружием. Катон уже показал, что может добраться до любого из нас…       — Катон — павший бог?       Джинн не сразу понял, что глухой, практически безжизненный голос, принадлежал Гилберту. Казалось, никто не осознал, что он перебил Фортинбраса — тот даже сказал ещё пару слов, а потом, поражённый тем, что его прервали, уставился на Гилберта. Однако он достаточно быстро справился с потрясением и, скользнув по замершей Стелле виноватым взглядом, собирался продолжить, как Гилберт вновь его перебил:       — Вот почему он обладает силой, которой ни у кого нет, и может появиться где угодно. Вот почему я не мог дать ему отпор. Уранионы же сказали, что среди них был тот, кто пошёл против остальных. Устраивал войны во всех мирах, где они были, стравливал существ друг с другом, пока его не свергли, а силы не запечатали.       Джинн уже собирался спросить, откуда он всё это знает, но вовремя вспомнил, что Гилберт был одним из лидеров коалиции. Слишком уж юным он казался Джинну, вспыльчивым, но нерешительным, хотя и Киллиан, и Фортинбрас говорили, что в момент, когда Гилберт отдаёт приказы, он выглядит, как настоящий король.       Он и сейчас так выглядел: спина идеально прямая, плечи расправлены, жёсткий взгляд сощуренных глаз, таких же кристально-голубых, как у Фортинбраса, направлен на него, а в голосе — сталь, из-за которой даже Стефан, наконец, отвлёкся от своего дела и обратился во слух.       — Катон не сигридец, не землянин и не тёмное создание, и вёл за собой Дикую Охоту ещё до того, как о ней написали в Книге Призыва, верно? Для него нет преград ни в пространстве, ни в магии. Вот почему он способен использовать и её, и хаос. В Диких Землях я думал, что он проклят, как и вы, но во время боя чувствовал нечто другое…       — Какой ещё бой? — осмелился влезть Эйкен, прижимая тень Кошки к груди.       — …и потом, он пробрался ко мне, — продолжил Гилберт, всё ещё смотря только на Фортинбраса. — Обошёл пространственную магию, скрыл своё присутствие ото всех. Сказал, что охота продолжается, что они истребят всех, кто поддался лживой вере, и всех, кто посягнул на чужое. Сказал, что вот-вот вернутся истинные боги, а порядок миров восстановится. Всё вернётся туда, где и должно быть. Если Катон действительно павший бог, объединившийся с демонами и другими уранионами, то те наверняка рассказали ему о возможности создания оружия из ихора, которое демоны и Охота могут обратить против всех нас.       Гилберт замолчал, наклонился вперёд, уперев локти в колени, и выжидающе уставился на Фортинбраса. Джинну стало неуютно: будто пронзительный взгляд был направлен на него, будто с него Гилберт пытался мысленно содрать кожу, чтобы добраться до правды.       Фортинбрас, что сильно удивило Джинна, первый отвёл взгляд. Со всё ещё виноватым выражением лица он посмотрел на Стеллу, бледную, едва сдерживающую дрожь, но всё ещё сидящую на месте. Тень Кошки выскользнула из рук Эйкена, медленно, крадучись приблизилась к Стелле и подняла лапу, которой вот-вот могла коснуться её рук, сложенных на коленях.       — Если Катон и вправду павший бог…       Стелла резко подскочила на ноги, вспугнув и Кошку, и Эйкена. Гилберт проглотил остаток предложения и с тревогой посмотрел на Стеллу. Она, ни на кого не обращая внимания, побежала к дверям.       — Я голодная! — чересчур высоким, истеричным голосом выкрикнула Стелла, после чего выскочила в коридор и так громко хлопнула дверью, что Джинн против воли вздрогнул и расправил плечи, едва не вытолкнув Николаса с дивана.       По мере того, как торопливые шаги Стеллы затихали, как запах её страха рассеивался в воздухе, в крови Джинна всё сильнее закипала ярость.       Он знал, что в прошлом Катон навредил Стелле. Она была частью Дикой Охоты, но никогда не говорила, как долго и на каких условиях. Джинн не спрашивал, даже в пьяном бреду не пытался выведать из Стеллы подробностей, а она либо отмахивалась, либо отмалчивалась. Если Катон появлялся в Омаге, пряталась во дворце или сбегала в город. Случаи, когда Джинн видел, чтобы Стелла хотя бы стояла на расстоянии двух метров от Катона, он мог пересчитать по пальцами одной руки.       То, из-за чего Стелла так боялась Катона, Джинна не касалось. Но его тень двести лет преследовала её и нависала, точно гора, постоянно о чём-то напоминая. Из-за Катона Стелла жила в страхе, о котором Джинн ничего не знал, и тем не менее в Омаге она была согласна с любым его условием, лишь бы защитить Гилберта — идиота, который неосторожными словами разбередил старые раны. Будь на то воля Джинна, он бы удушил мелкого великана за эту глупость.       И всё же ничего из этого не касалось Джинна. Поэтому он не шелохнулся, когда Клаудия устало вздохнула и выругалась на кэргорском языке, когда Фортинбрас поднялся из кресла, скользнул по растерянному Гилберту, напоминающего щенка, ледяным взглядом и бросил:       — Думай, о чём говоришь.       Переглянувшись с Николасом, он вышел из комнаты. Эйкен подорвался, хотел было побежать за ним, но остановился, когда Клаудия рявкнула:       — Сел на место!       От её тона даже Джинн, и так сидевший на месте, захотел сделать это ещё раз. Эйкен медленно опустился обратно на диван, выпрямил спину, сложил ладони на коленях и покорно склонил голову.       — Николас, — как ни в чём не бывало обратилась к нему Клаудия, — пожалуйста, продолжай. О чём ещё говорили уранионы? К чему нам следует быть готовым?       Никто не задавал вопросов, никто не попытался пойти за Стеллой и Фортинбрасом, но разлившиеся в воздухе напряжение и настороженность Джинн уловил едва не всем своим существом. Николас, пробормотавший что-то себе под нос, несмело продолжил пересказывать собрание. Гилберт, также присутствовавший на нём, вполне мог бы подхватить или дополнить что-то, но он только растерянно смотрел на дверь, пока его волнение только усиливалось — Джинн чувствовал это магией.

***

      Фортинбрас едва не заявил, что будет ночевать у Стеллы под дверью, но, к счастью, она смогла убедить его, что в этом нет никакой необходимости. Всего лишь через полдня истерики, которую она никак не могла унять, и ещё пары часов беззвучных рыданий то на полу, то на кровати.       Стелла и не думала, что отреагирует вот так.       Как только Фортинбрас заговорил про Катона, она приказала себе сидеть и молча слушать. Изредка её взгляд возвращался к Гилберту, который, если нюх не обманывал Стеллу, только после собрания снял повязки с раны на груди, но как только он заговорил про Катона, её будто парализовало. Сердце забилось в горле, и животных страх зацарапал стенки лёгких, надавил на рёбра и кости. С каждым словом Гилберта, в голосе которого трещал лёд, на теле Стеллы будто появлялся очередной скол. Мысленно она повторяла, что выслушает всё, не сбежит, но сдалась. Воспоминания накрыли волной, инстинкты завопили, требуя, чтобы Стелла сбежала и спряталась.       Так она и сделала, но Фортинбрас нашёл её раньше. Он извинялся за то, что заговорил о Катоне, но Стелла и не злилась — понимала ведь, что это необходимо. И на Гилберта не злилась. Просто вспомнила, как Катон избил его в Омаге, как исполосовал грудь, из-за чего Гилберт мучился вплоть до сегодняшнего дня. Он пострадал из-за Стеллы: в первый раз, согласившись на бой, показал Катону, что он — ещё один рычаг, с помощью которого можно давить на Стеллу. Гилберт, возможно, даже не осознавал этого. Катон мог выбрать кого угодно, но Гилберт согласился на бой, и Катон мгновенно начал примерять на него цепь, за которую дёргал бы, чтобы страдала Стелла.       Она не хотела, чтобы кто-то страдал. Хотела просто исчезнуть, никогда не существовать. Чтобы её тело, изломанное и осквернённое тысячи раз, обратилось в пыль, чтобы никто больше не пролил ни единой капли крови из-за неё.       Стелла сквозь слёзы выдавливала это каждый раз, когда пальцы Фортинбраса касались её растрёпанных волос и приглаживали их, каждый раз, когда он обнимал её. Даже когда их навестила Клаудия, Стелла говорила о том же, а Фортинбрас повторял, что она ни в чём не виновата. Клаудия молча сидела рядом, лишь один раз, прямо перед тем, как уйти, — кажется, тогда приползла тень Эйкена, сообщившая, что вернулись Пайпер, Эйс и Марселин, — она невозмутимо пообещала, что они убьют Катона.       Стелла не стала спорить или отвечать что-то другое. Сил просто не осталось. Страх душил, вырывал из трясущегося тела остатки храбрости и тошнотой то и дело подступал к горлу.       «Катон — павший бог?»       Вопрос Гилберта бесконечно крутился в её голове так же, как бесконечно мелькали перед глазами все года, проведённые в Дикой Охоте.       Катон — павший бог. Бог, который два века изводил Дикие Земли, который развлекался со Стеллой, как с игрушкой, и делал это до сих пор. Если то, что ей объяснил Фортинбрас, правда, то Катон до сих пор не оставил Стеллу в покое только из-за того, что она была частью давно затеянной им войны.       Когда-то Фортинбрас сумел склонить Катона к клятве на крови, и Стелла, воспользовавшись этим, сбежала из Охоты. Вырвалась из-под надзора самого бога, который любил стравливать разных существ и устраивать войны. Стелла, воспользовавшись брешью в практически безупречной защите Катона, устроила новую.       Всё, что ему было нужно, так это всего лишь вернуть Стеллу. Закончить одно дело, доломать всех, кто был как-либо связан с ней, до конца, и выйти победителем из очередной войны.       Катон — сумасшедший ублюдок, и Стелла повторяла это несколько часов к ряду, до глубокой ночи, пока, наконец, не начала вновь верить в это.       Тогда же она начала убеждать Фортинбраса, что за ней не нужно присматривать. Может, конечно, и нужно было, — раз Катон явился к Гилберту, то мог явиться к любому в особняке, пусть даже сальваторы защитили его своей магией, — но Стелла вовсе не хотела всю ночь держать Фортинбраса у себя. Это ведь она повела себя, как неразумный ребёнок, и сбежала. Фортинбрасу незачем жертвовать из-за этого сном и магией. Ему незачем быть рядом со Стеллой, когда он может быть рядом с Пайпер, например. И без того проторчал рядом весь вечер и большую часть ночи.       Только к трём часам утра Стелла смогла изобразить уверенность, которой Фортинбрас поверил, и убедить его не караулить под дверью. Всё ещё было страшно до дрожи в коленках и тошноты, но Стелла выдавливала из себя слабую улыбку, бесконечно благодарила Фортинбраса и обнимала его так долго и сильно, что, должно быть, оставила ему синяки и пару трещин на рёбрах. Но в конце концов он оставил её наедине с мыслями — точно так, как она просила почти два часа без остановки — и магией, которая пропитала каждый уголок комнат Стеллы.       Она пролежала в кровати, с ног до головы укутавшись сразу в два одеяла, ещё час, изредка высовывала нос и видела слабое сияние сигилов на стенах. Чувствовала запах Фортинбраса, слышала шаги слуг из коридора, и молча глотала слёзы, пропитывающие подушку и одеяла. Всё пыталась выбросить из головы, что ею был одержим сумасшедший бог, и убедить себя, что она не виновата. Не она избила Гилберта. Не она оставила ему шрамы. Не она отрезала голову леди Арраны. Не она истребила лэндтирсцев и убила членов коалиции. Не она…       Стелла, наконец, села, потратила несколько минут на то, чтобы успокоить дыхание, и выпуталась из одеял. Мятую футболку с пятном от соуса, которым она испачкалась ещё за завтраком, пока длились переговоры, менять не стала. Искать обувь — тоже. Стелла босиком вышла в коридор, прошлёпала по отчего-то тёплому паркету и всего через два коридора и одну лестницу вышла к кухне. Аппетита у неё не было, последний раз она ела ещё за завтраком, но идти обратно Стелла не стала. Услышала тихий звон, с которым что-то металлическое билось о керамику, уловила запах шоколада. Вряд ли это Одовак начал готовить — было только четыре утра, раньше пяти он никогда не появлялся на кухне (Стелла проверяла). И запаха ни одного из слуг она не поймала. Зато поймала другой.       Первым порывом было сбежать обратно, — она ведь даже не поняла, зачем встала и вышла из комнат, — но Стелла осталась стоять на месте. Она себя не понимала. Умом осознавала, что всё испортит, однако хотела сделать ещё пару шагов, зайти на кухню и утонуть в объятиях Гилберта, гремящего посудой.       Стелла думала, что убедит себя: сближаться с ним — ошибка с непоправимыми последствиями. Стелла его погубит, ведь ей одержим сумасшедший бог, который ни за что не оставит её в покое.       Но если она — ксильтара, как говорил Гилберт, то он — ксильтаре́ц аца́зт.       Обхватив себя за плечи, Стелла зашла на кухню как раз в тот момент, когда Гилберт доставал что-то с верхней полки. На огромном квадратном столе, сделанном из какого-то поблескивающего материала, названия которого она не знала, было грязно: что-то коричневое и рассыпчатое растянулось от одного угла до другого, белое пятно растеклось, а у странной продолговатой штуки явно не хватало крышки, которая оказалась вообще в другой части кухни. Стелла взяла это нечто, принюхалась, и как раз в этот момент Гилберт обернулся, подпрыгнул на месте и выронил то, что, наконец, достал с полки.       — Срань Господня, — выдохнул он, закрыв лицо ладонями. — Как ты так подкралась?..       — Что это? — спросила Стелла, покачав продолговатой штукой без маленькой крышки.       — Взбитые сливки. Можешь попробовать, они вкусные. Или подожди, пока я закончу.       — Что ты делаешь?       — Готовлю горячий шоколад. Пытаюсь, — смущённо добавил Гилберт, кивнув на грязный стол. — В первый раз вышла редкостная дрянь, а всё потому, что я забыл про корицу.       — Что это?       Гилберт выдавил смешок, уперевшись поясницей в столешницу за собой, и приподнял уголки губ в улыбке. Стелла подумала, что прежде никогда не видела ничего прекраснее этой неловкой улыбки.       Сейчас Гилберт не выглядел, как король, каким старался быть примерно всё время. Он всегда носил строгие костюмы, пиджаки, рубашки, жилетки, свитера, брюки всегда были со стрелками, а обувь начищена так, что отражала солнечные блики. Даже в Омаге он исключительно внешне умудрился сохранить величественность, которой порой не мог достичь Фортинбрас. Стелла вообще была уверена, что Гилберт даже спит, одетым во всё официальное, подогнанное строго по фигуре и прошедшее критику людей вроде Даяна.       Но сейчас на его чёрно-оранжевой футболке с каким-то рисунком было несколько пятен, мягкие на вид жёлтые штаны складками собрались у щиколоток, а на щеке осталась белая смазанная линия. Возможно, от сливок, чем бы это ни было. Запах был схожим.       — Я помешала? — осторожно уточнила Стелла.       — Нет, что ты, — спохватившись, ответил Гилберт. — Я просто никак не мог уснуть, а так как дел пока не нашлось, решил… попробовать. Ты голодна? Разбудить Одовака, чтобы он приготовил тебе что-нибудь?       — Не надо, потерплю.       Есть она и впрямь не хотела. Голод если и был, то совершенно иной — голод по теплу, объятиям и чувству, которое расплетало узел страха и ярости в груди. Стелла ругала себя за то, что позволяла себе думать о таком, но остановиться не могла. В то же время она чувствовала себя слишком уязвимой, открытой, будто была обнажена, но не телом, как если бы стояла без одежды.       — Можно тебя обнять? — прошептала Стелла, подняв на Гилберта взгляд, полный надежды, отчаяния и чувств, которые она не смогла бы объяснить ни на сигридском, ни на любом другом языке.       — Конечно, что за вопросы?       Его улыбка стала немного шире, а когда Гилберт подошёл и первым обнял её, запах шоколада, въевшегося в кожу, окутал Стеллу. Она вдохнула его полной грудью и выдохнула, прижавшись теснее.       — Прости, если днём сказал лишнего, — чуть слышно начал Гилберт, шагнув назад и потянув Стеллу за собой. Поясницей он вновь упёрся в столешницу и немного отклонился так, что Стелла наклонилась вперёд, уложив голову у него на плече. — Я не хотел тебя задеть, но если… Если это правда, я, будучи королём, должен предупредить всех, кого клялся защищать, что он может быть опасен. Но я не хотел…       — Я не злюсь, — так же тихо ответила Стелла, потому что это было правдой: она не злилась на Гилберта, Фортинбраса или Николаса, только на Катона, который одним своим существованием отравлял жизнь стольким людям. И на себя, потому что хотела, чтобы люди, которых она любила, были в безопасности, чтобы не сближались с ней, и в то же время хотела, чтобы Гилберт вновь обнял её за талию, притянул к себе и поцеловал. Чтобы смотрел на неё с каким-то необъяснимым восхищением и нежностью, которые расплетали узел страха и ярости в груди Стеллы.       — Правда? Не злишься? Но я же…       — Ты же король, — повторила Стелла, выдавив смешок. — Заботиться о подданных — твоя обязанность.       — О. Вау. А раньше ты не признавала меня королём, всё время говорила «Ваше Высочество».       — Могу и сейчас сказать, если хочешь.       Стелла немного отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза, и почти ощутила его дыхание на своих губах.       — Хочу кое-что другое.       — Да? — Стелла сглотнула, остановив взгляд на тонких губах Гилберта.       — Хочу показать тебе кое-что. Немного поднять настроение. Ты же показала мне звёздное небо.       — А ты потом сказал, что звёзд очень мало и они тусклые!       — Всё равно красивые. И потом, я любовался не ими. Так что? — кашлянув, уточнил покрасневший Гилберт. — Думаю, тебе понравится.       Стелле думать не надо было. Мысль, что присутствия Гилберта достаточно, чтобы усмирить страх, укоренилась в её сознании ещё в Омаге, прямо перед нападением тварей.       — Если это не невкусный горячий шоколад, то я согласна, — ответила Стелла с улыбкой. Не вымученной или фальшивой, а вполне искренней.       — Я прикажу Одоваку приготовить настоящий горячий шоколад, чтобы ты попробовала. Он безумно вкусный, клянусь. А пока идём, покажу тебе кое-что красивое.

***

      Стелла сидела в кресле напротив его стола, прижав колени к груди, и большими глазами смотрела, как Гилберт достаёт из футляра скрипку.       Он не играл уже очень давно. Настолько, что даже не мог вспомнить точно, когда брал её в руки последний раз. Гилберт вообще не любил играть кому-либо с самого детства, а после Вторжения забросил игру лет на тридцать, не меньше. Стефан подарил его нынешнюю скрипку на его восемнадцатилетие — Гилберт, конечно, подарок принял, но долго не притрагивался к нему. Едва не поручил Шерае убрать скрипку в сокровищницу, чтобы не мозолила глаза, но всё же оставил под рукой.       Просто чудо, что Гилберт не сломал её, когда пару месяцев назад разгромил в своей спальне абсолютно всё. И чудо, что его пальцы практически не дрожали, пока он доставал её из футляра, натягивал недостающую струну, настраивал скрипку и канифолью смазывал смычок. Стелла следила за ним, не отрывая глаз, будто он совершал что-то воистину удивительное, и из-за её взгляда Гилберт улыбался, как идиот.       Идея пришла к нему спонтанно, но он всё же решил идти до конца.       — Я давно не играл, — признался Гилберт, сев на край своего стола напротив Стеллы, и пристроив скрипку на плече, — так что поначалу может звучать не слишком красиво.       Он нервничал так, будто впервые взял инструмент в руки. Помнится, когда это случилось, Гилберт едва не со слезами на глазах пытался доказать, что это не он не смог сыграть, это ноты были написаны каким-то идиотом, а учитель требовал от него невозможного. Но с каждым занятием он играл всё лучше, а годы спустя до того отточил своё мастерство, что об этом знали во всей Омаге. Родители редко могли уговорить его сыграть на званом ужине, а если это всё же случалось, Гилберт превосходил самого себя.       Скрипка — это личное. Он не мог объяснить, почему, но точно знал, что никогда не играл от скуки или для развлечения. Гилберт позволял слушать свою игру только тем, кто был по-настоящему дорог ему.       Месяц назад он бы даже не подумал, что Стелла окажется в пределах его кабинета. Клаудия — да, ведь тогда она казалась гораздо умнее и благоразумнее. Но не Стелла, которая носилась по всей территории, как сумасшедшая, пыталась сунуть нос в каждую щель и узнать, что там, а между этим пугала слуг своим волчьим обличьем и рычала на каждого, кто называл Фортинбраса Предателем.       Месяц назад он бы и не подумал, что Стелла будет защищать его в Омаге, да так остервенело, что заработает шрамы, о которых совершенно не будет беспокоиться.       Ещё два дня назад, когда Гилберт её поцеловал, он думал, что Стелла перегрызёт ему глотку, потому что он совершил нечто непоправимое, переступил черту, к которой ни при каких обстоятельствах нельзя было приближаться хотя бы на шаг.       Но Стелла сидела в кресле напротив его стола, прижав колени к груди, и большими глазами, полными восторга, смотрела как Гилберт начал играть. Поначалу осторожно, чтобы дать пальцам вспомнить, каково это, найти в памяти нужный мотив и зацепиться за него, а после — всё увереннее, затаив дыхание и прикрыв глаза, ведь если бы он смотрел на Стеллу в ответ, на её искрящийся взгляд, улыбку, взлохмаченные волосы и то, как она обнимала свои колени, он бы точно бросил скрипку, не в силах сосредоточиться, и просто думал бы, как хочет ещё раз обнять Стеллу и поцеловать её.       Сегодня он, поддавшись злости и раздражению, заговорил о Катоне, чего до сих пор не мог себе простить. Пусть Катон едва не убил его в Омаге и напал во Втором мире, Гилберт не имел права говорить о нём, зная, что Стелла пострадала сильнее, что тяжёлые воспоминания, возможно, надавили на неё. Гилберту было паршиво из-за этого, весь вечер Клаудия и Джинн прожигали его убийственными взглядами, будто знали нечто, чего не знал он. Гилберт ведь из-за этого и не мог уснуть: не из-за того, что болело лицо, разукрашенное Сонал, или тревога после собрания не отпускала. Он думал, что напомнил Стелле о чём-то, что она не хотела вспоминать, и от этой мыслью сердце резало болью.       Гилберт был обязан попытаться всё исправить — не ради себя, а ради Стеллы. Она рисковала своей жизнью, спасая его, и меньшее, что он мог сделать — это не уходить, когда она пришла, и сделать хоть что-нибудь, чтобы немного поднять ей настроение. Совсем чуть-чуть.       Может, она даже не посчитает игру на скрипке красивой и посмеётся над ним, но этого будет достаточно. Вначале он играл действительно плохо, будто разучился, звук был тяжёлым и срывался ещё пару-тройку партитур. Из-за того, что Гилберт играл один, он часто импровизировал там, где должны были звучать другие музыкальные инструменты. Там, где вступал орган, с которого и начиналась выбранная им баллада, он играл медленнее, тише, изредка резко акцентируя внимания на том или ином моменте и тем самым прерывая равномерный ритм — он играл так, чтобы остро чувствовался контраст между самым началом и концом. С каждым мгновением Гилберт всё отчётливее ощущал, как нужные ноты сами всплывают в голове, как пальцы, от волнения чересчур сильно сжимавшие смычок и струны, расслабляются, а темп постепенно нарастает. Из равномерного и даже напряжённого он постепенно становился более тихим, плавным, и в конце концов начал нарастать, наполняться энергичностью, скоростью, становиться выше и звонче, пока, наконец, не начал прерываться короткими паузами и вовсе не затих.       Гилберт и не заметил, что затаил дыхание. Сразу же, как позвучала последняя нота, звонкая и чистая, он глубоко вдохнул и, внутренне боясь увидеть реакцию Стеллы, всё же открыл глаза. Гилберт даже не успел понять, из-за чего она так улыбается, как Стелла выпалила:       — «Ксильта́ра реза́тт ксильтаре́ц аца́зт»?       Удивлённо вскинув брови, Гилберт крепче сжал скрипку в руках.       — Ты знаешь ребнезарский?       — Конечно.       — Боги…       Боги, она знает ребнезарский язык. Она знает, что он имел в виду, когда назвал её «мар ксильтара». Стелла мгновенно поняла перевод, но ничего ему не сказала, из-за чего Гилберт сейчас краснел, как идиот, и из последних сил выдавливал, стараясь сохранить хотя бы крохи спокойствия и достоинства:       — Фортинбрас, наверное, много магии потратил, чтобы использовать чары…       — Нет, — перебила Стелла, нахмурившись. — Он бы не стал тратить магию на чары, её же было так мало! Я сама училась.       От её взгляда, одновременно пронзительного, испытующего и даже с каплями восхищения, Гилберт заёрзал на краю стола. Стало даже стыдно — как он мог ляпнуть такую ерунду про чары?..       — Честно говоря, не думал, что ты знаешь ребнезарский, — пробормотал Гилберт. — Это ведь не твой родной язык, да?       — Наверное. Точно не знаю. Я, вообще-то, понятия не имею, откуда я родом. Зато хорошо знаю ребнезарский язык и «Ксильтара резатт ксильтарец ацазт» сразу узнала.       Гилберт едва не поддался желанию спрятать лицо в ладонях.       Он и сам не понял, как выбрал именно эту балладу. Нужный мотив просто всплыл в голове и пальцы будто сами собой начали двигаться. Гилберт всего лишь хотел попытаться сделать что-то, что может понравится Стелле, и даже не думал, что она поймёт, что он играл. Почему тогда вообще стала слушать до конца? Почему не остановился, хотя бы не намекнула, что знает балладу?       — Магнус как-то пытался сыграть её по пьяни, — как ни в чём не бывало добавила Стелла, — но сначала потерял флейту, хотя даже не умел на ней играть, потом скрипку, за что Форти его чуть не выгнал на мороз, а потом пытался доказать, что в состоянии выговорить название на безупречном ребнезарском, но постоянно путался в словах. Потом он вообще начал пересказывать весь сюжет и разбирать по кусочкам каждую ноту. В конце концов он на всё плюнул и ушёл пить с Джинном.       Гилберт, не ожидав от себя подобного, рассмеялся.       — Моя попытка сыграть, должно быть, была даже хуже, чем попытка Магнуса?       — Наоборот! — громко возразила Стелла. — У Магнуса даже слуха не было, и вообще он вместо «Звезды» рассказывал о «Дворце за морем». Ты играешь намного лучше. Очень красиво.       Стелла заулыбалась, и Гилберту даже показалось, что в её жёлтых глазах он рассмотрел вкрапления янтарного и белого — будто отблески звезды и свет.       «Ксильтара резатт ксильтарец ацазт» с ребнезарского языка переводилось как «Звезда, встретившая Звёздный Свет». Гилберт с детства слышал эту балладу, переложенную на всевозможные мотивы, и наизусть знал сюжет, который никогда не менялся, но которому постоянно приписывали новые глубокие смыслы.       Сам сюжет был достаточно простым: о маленькой Звезде, ксильтаре, которая долгое время блуждала во Тьме, не желавшей её отпускать. Лишь после, по прошествии немыслимого количества времени, далеко-далеко Звезда увидела сияние, к которому и пошла, пытаясь как можно дальше убраться от Тьмы. И в пути, пока сияние становилось сильнее, Звезда встретила Звёздный Свет, ксильтарец ацазт.       В детстве Гилберт считал концовку баллады чересчур простой, а Гвендолин говорила, что слишком уж всё слащаво. Якобы не мог Звёздный Свет встретится Звезде, ведь он, согласно законам, появлялся на небе только благодаря ей, но их мать терпеливо повторяла им, что дело не в законах или логике. Дело было в стремлениях, которые проснулись в Звезде, в её жажде свободы и желании сбежать от Тьмы, где она не могла сиять; дело было в Звёздном Свете, который существовал, но не сиял без своей Звезды. Алебастр и Фортинбрас говорили, что вполне понимают это, но Гвендолин постоянно им возражала и повторяла, что «это просто глупая сказка для недалёких романтиков». Гилберт не особо понимал, о чём они вообще спорили, просто каждый раз молча слушал звучание музыки и учил ноты.       Он не собирался вкладывать в свою игру какой-то особый смысл. Скрипка, конечно, не развлечение, а нечто слишком личное и даже интимное, что Гилберт мог показать бы только тому, кто был по-настоящему дорог ему.       Он лишь хотел, чтобы Стелла ненадолго отвлеклась от гнетущих мыслей, но чтобы она не подумала, что он…       — Ты как-то назвал меня мараан ксильтара, — сказала Стелла, когда молчание немного затянулось.       Боги милостивые, Гилберт был готов умереть от стыда. Он не хотел, чтобы Стелла подумала, что он на что-то намекает, и теперь чувствовал себя кретином, покрасневшим едва не до корней волос.       — Если я мараан ксильтара, то ты — мар ксильтарец ацазт?       Гилберт согнулся пополам, пряча пылающее лицо в ладонях. Стелла и представить не могла, насколько ему сейчас было неловко — даже один-единственный поцелуй казался мелочью в сравнении с тем, о чём она говорила.       — Ракс, тебе что, плохо?       Скрипнуло кресло. Гилберт поднял голову в тот же момент, как Стелла замерла почти вплотную к нему. Колени Гилберта касались её бёдер, лицо оказалось на уровне ключицы, дыхание Стеллы щекотнуло лоб и шевельнуло спутанные пряди.       — Я разнервничался, — едва не пропищал Гилберт, смотря Стелле в глаза — всё ещё сияющие, будто в них были заключены маленькие звёзды, яркие и притягивающие внимание.       — Из-за чего? — недоумённо спросила Стелла.       — Ты такая красивая, — выдохнул Гилберт, опустив голову и закрыв глаза. — В смысле, ты всегда красивая, правда, а ещё такая яркая, добрая и… Не могу объяснить, почему, но ты — мар ксильтара, и рядом с тобой я не чувствую себя идиотом. Точнее, я чувствую себя идиотом, но это из-за того, что я не могу объяснить, насколько ты потрясающая, и не могу дать тебе…       — Так ты, что ли, влюбился в меня?       Горло Гилберта сжалось. Как она вообще умудряется говорить так спокойно о чём-то настолько важном? Гилберт только признался себе, что влюбился в Стеллу, причём тогда, когда формально он уже был помолвлен с Сонал. Теперь, когда принцесса вернула ему кольцо рода Лайне и даже попыталась разорвать лицо, о том, чтобы жениться на нём, Сонал и не думала. С одной стороны, Гилберт был бесконечно рад, а с другой… он опять провалился. Хотел сделать как лучше, помочь большему числу людей — и ничего не смог сделать.       Единственное, что его утешало, так это то, что угрызения совести немного утихнут. Но не волнение: что, если он недостаточно хорош, чтобы просто общаться со Стеллой, не говоря уже о том, чтобы наслаждаться её обществом или даже рассчитывать на что-то большее? Что, если он — всего лишь пустое место, недостойное внимания Стеллы? Она была самой яркой звездой и сияла даже после того, как Гилберт по дурости напомнил ей о Катоне.       — Гилберт?       Он сглотнул все возражения и вопросы, крутившиеся на кончике языка, готовые сорваться и выставить его в ещё более ужасающем свете, и ответил со всей искренностью во взгляде и голосе:       — Да, я влюбился в тебя.       — Ты не считаешь меня странной? — спросила Стелла, практически перебив его.       — Нет, не считаю. Может, совсем чуть-чуть, потому что я помню, как ты ловила птиц у меня в саду и таскала их в дом.       — Я пыталась быть дружелюбной, — пробурчала Стелла, нахмурившись.       — Знаю, но, пожалуйста, не истреби тут всю местную фауну.       — Постараюсь. Это всё?       — Если ты про запреты…       — Нет, про то, почему я странная.       — Но ты не странная. — Гилберт, поколебавшись, коснулся её правой ладони и переплёл с ней пальцы. — В тебе нет ничего странного, только прекрасное.       Стелла не меньше минуты смотрела на их руки, но своей не убирала — наоборот, сжала его ладонь крепче, приблизилась ещё на полшага, из-за чего Гилберт едва не захотел отодвинуться, чтобы сохранить хоть немного пространства между их лицами. Но он не сдвинулся с места: всё так же сидел на краю стола, коленями касаясь бёдер Стеллы, держал её руку в своей и смотрел в её глаза, изучавшие его лицо. Гилберт затаил дыхание, стоило Стелле большим пальцем левой руке провести по его скуле.       — Катон одержим мной, — шёпотом произнесла Стелла, смотря Гилберту в глаза, — и я ничего не могу с этим поделать. Но не хочу, чтобы ты пострадал. Он ведь может убить тебя.       — Я прекрасно осознаю все риски, — так же тихо ответил Гилберт.       — И не боишься?       — Боюсь, конечно, не идиот ведь. Но что не сделаешь ради тех, кого любишь, верно?       Стелла медленно склонила голову набок, сощурилась. Кончик большого пальца мазнул кожу совсем рядом с уголком губ Гилберта.       — Джинн об этом говорил, да? — озадаченно уточнила она. — Когда сказал, что мы сохнем друг по другу. Это какое-то земное слово?       — Ага, — выдавил Гилберт, мысленно желая, чтобы за глупость, которую Джинн ляпнул, он ещё неделю терялся в особняке. — Но это очень грубое слово.       — Оно означает, что один человек влюблён в другого?       — Да.       — Значит, ты влюблён в меня, то есть сохнешь по мне?       «Две недели, — мысленно исправился Гилберт, пока ритм его сердцебиения учащался, а палец Стеллы совсем медленно провёл по его нижней губе. — Пусть теряется в особняке две недели».       — Да.       — Отлично! — Улыбка на её лице продержалась ещё несколько секунд, после чего медленно сползла. Потемневший взгляд стал серьёзнее, плечи напряглись, большой палец застыл в жалком миллиметре от нижней губы Гилберта. Стелла выждала ещё немного, прежде чем продолжить, на этот раз её голос был совсем хриплым и прозвучал с надрывом, будто она могла вот-вот расплакаться: — Но я не хочу, чтобы ты пострадал. Хочу, чтобы Катон оставил в покое всех, кто мне дорог, но я… Ничего не могу сделать.       — Если он и вправду павший бог, его можно будет убить оружием с ихором уранионов, — осторожно напомнил Гилберт, и при каждом слове он касался пальца Стеллы, из-за чего чувствовал, как в груди разрастается жар и нега.       — Я не хочу, чтобы ты пострадал! — торопливо повторила Стелла, едва не выкрикнула, будто боялась, что Гилберт её не услышит. И даже быстрее, чем он успел хотя бы осознать услышанное и открыть рот, чтобы ответить, она продолжила: — Но и не хочу тебя отпускать. Я сделаю всё возможное, чтобы защитить тебя, мар ксильтарец ацазт. Джинн был прав.       Последние слова она произнесла совсем тихо, на выдохе, со взглядом, скользнувшим от глаз Гилберта к его губам.       — Ещё я очень сильно хочу тебя поцеловать, — добавила Стелла. — Можно?       Гилберт, выдавив нервный смешок, кивнул с улыбкой на лице — сказать что-либо, взяв под контроль голос, он всё равно бы не смог. Взгляд Стеллы лишь на пару мгновений задержался на его губах, после чего она прильнула к ним. В голове Гилберта будто произошло короткое замыкание, от которого заискрились нервы и каждая клеточка тела. Если он в первый раз был осторожным, нерешительным и даже немного отстранённым, потому что совсем не подумал о том, что делает, то Стелла была куда смелее. Она лишь слегка наклонила голову, углубив поцелуй, скользнув кончиком языка по его губам, и сделала ещё шаг вперёд, практически вжавшись в его тело, распадающееся на куски и вновь собирающееся в то же мгновение.       Одной рукой Гилберт обнял Стеллу за талию, другую запустил ей в волосы, уже не такие ломкие, как раньше. Хотел было ещё раз поцеловать её, крепче и глубже, но Стелла наклонилась ещё ниже, нависла над ним сверху, уперев локти в поверхность стола, и поцеловала скулу, линию челюсти, шею и за ухом. Одно колено Стелла поставила между его ног, второе с глухим стуком врезалось в стол. Ладонь легла ему на живот, и Гилберт с ужасом подумал, что футболка на нём слишком тонкая, а Стелла — слишком близко.       — Погоди, — прохрипел он, когда её пальцы коснулись полоски оголённой кожи между задравшейся футболкой и поясом штанов.       — Не надо было? — с виноватым видом спросила Стелла, убирая руку и выпрямляясь. — Вот ведь дура…       — Мы в моём кабинете, — напомнил Гилберт. Он надеялся, что его тон был достаточно невозмутимым и собранным, но понимал, что это маловероятно: всё тело ещё пылало после прикосновений Стеллы, а в её глазах отражалось то же самое, что было в его глазах. — А я вообще лежу у себя на столе. Он не для этого предназначен, Стелла.       — Прости, — пробормотала она, низко опустив голову.       — Я никуда от тебя не сбегу, — улыбнувшись, пообещал Гилберт и протянул ладонь к лицу Стеллы, — не бойся. Просто не торопись, хорошо?       Гилберт думал, что не меньше сотни раз умрёт от волнения, прежде чем скажет это, но на деле ощущал только уверенность. Может, завтра все миры рухнут в хаос, где от них ничего не останется, но он всё равно не хотел торопиться.       — А можно я тогда… Можно я останусь? — постучав костяшками пальцев друг об друга, пролепетала Стелла. — Могу и на балконе поспать, с мехом будет не холодно…       — Ты с ума сошла? — Гилберт, приподнявшись на локтях, немного сдвинулся, в процессе уронив пару книг и отчётов, которые случайно задел и которые лишь чудом не задела Стелла минутами ранее. — Я ни за что не позволю тебе спать на балконе, это же дикость какая-то. Если хочешь, оставайся, я всё равно не хочу спать. Поработаю немного, разберу старые отчёты…       — С тобой, — добавила Стелла, уперев ладони в стол между его телом и локтями. — Знаешь, на случай, если тебя нужно будет защищать.       — Можно, конечно. Но только не на столе и не на балконе.       Стелла тихо рассмеялась, сморщив нос, и просто плюхнулась сверху, крепко обняв Гилберта.