Sweet candy lie

      Гониль       Исторически так сложилось, что цикл у тебя был… мягко говоря, своеобразный и, скорее, своевольный. Поэтому, ничего не подозревая, утром ты, надев белое платье-рубашку, на всех парах мчалась в университет. О том, что что-то неладно, ты начала подозревать лишь ко второй паре — внезапно начал болеть низ живота, да так, что перед глазами плясали звёздочки, в аудитории резко стало душно и чересчур шумно — все показатели налицо, поэтому, прихватив сумку, ты побыстрее ретировалась в дамскую комнату.       Благо, катастрофы не случилось и средства гигиены у тебя были с собой, но досиживать оставшиеся пары без таблетки обезбола, которой не оказалось даже у твоих подруг, а мед.пункт был как всегда закрыт, ты не собиралась.       Попросив однокурсниц уведомить преподавателя о том, что тебе стало нехорошо и ты поехала домой, ты скорее отправилась на остановку. Автобус не заставил себя ждать и через несколько минут ты уже сидела в нужном тебе транспорте, едва удерживая себя в сознании.       Нельзя было сказать, что ты сильно невезучая — но сегодня всё было против тебя, даже сломавшийся в автобусе кондиционер, поэтому ты совершенно не удивилась, увидев неподалёку от себя сонбэ на курс старше, который был тебе симпатичен — Ку Гониль. Он едва кивнул тебе, встретившись взглядом и, будь тебе хоть немного получше, ты бы могла даже встать и завести с ним разговор, раз уж он поздоровался первым. Но, определённо, не сегодня, когда лишь при одной мысли о том, чтобы встать, болевой узел в животе завязывался в три раза туже.              — Вот нынче молодёжь пошла, ни стыда, ни совести, — внезапно слышишь ты над собой скрипучий голос и в который раз понимаешь, что сегодня не твой день от слова «совсем».       Попытка проигнорировать провокацию довольно резвой и вполне молодо выглядевшей бабули оказалась провальной, ведь та начала читать нотации в два раза громче и пихать тебе в лицо зелёным луком в пять раз активнее.       Ты не выдерживаешь и демонстративно встаёшь, едва не задыхаясь от вспышки боли, и идёшь к выходу из автобуса — всё равно скоро твоя остановка. Уже нажав на кнопку вызова остановки, ты чувствуешь, как кто-то вплотную прижался к тебе со спины, положив ладони на талию.              — Вы что себе…              — Тш-ш, это я, — слышишь ты знакомый тихий голос, но от этого спокойнее не становится.              — Что вы позволяете себе, сонбэ? — тихо спрашиваешь ты, стараясь вырваться.              — Я спасаю твою честь, детка, поэтому стой спокойнее и не привлекай лишних глаз. Тебе не стоило одевать сегодня белое платье, хоть и, не буду скрывать, оно просто отлично на тебе сидит.              Ты покрываешься румянцем то ли от стыда, то ли от приятного комплимента, то ли от того, что тебе снова дурно.              Вы выходите из автобуса всё так же вместе, всё так же вместе доходите до круглосуточного магазина, где он усаживает тебя на лавочку.              — Подожди меня здесь, я сейчас приду. Пока ждёшь, выпей это — станет полегче, — Гониль протягивает тебе блистер обезболивающих таблеток, выуженный из его холщовой сумки, и закрытую бутылку воды, тут же скрываясь за дверью магазина, как только это всё оказывается у тебя в руках.              Он возвращается быстро, с ножницами и какой-то странной аляповатой расцветки сумкой, под твой недоумевающий взгляд прорезает у этой сумки дно и протягивает тебе.              — И что мне с этим сделать? — ты удивлённо вздёргиваешь бровь.              — Надень как юбку, сможешь хоть до дома дойти, — спокойно говорит он, чуть щурясь. — Ничего лучше не нашёл, уж извини.              Тебе требуется время, чтобы понять, что он подразумевает под своими словами, и только потом натягиваешь через верх на себя эту сумку, пристраивая её как юбку — получилось вполне себе неплохо, действительно, до дома можно дойти.              — Сонбэ, я очень благодарна Вам, — ты искреннее благодаришь его, низко кланяясь, на что он лишь улыбается и растрёпывает пальцами твои волосы.              — Всё в порядке. Рад, что смог помочь тебе. Если так подумать, то вряд ли мы бы заговорили, если бы не этот случай, — щурясь, спрашивает он, на что ты смущённо улыбаешься, чувствуя, как румянец покрывает твои щёки, теперь уже точно от его слов.              — Сонбэ, не хотите зайти на чай ко мне домой? Мне бы хотелось отблагодарить Вас…              — Конечно, только обращайся неформально, я не такой уж и старик, — улыбается он, протягивая тебе руку. — Тебе всё ещё сложно идти, так что я проведу тебя до дома и с удовольствием выпью чашечку чая, Т\и!              Чонсу              — Т\и, котичка, я дома, — кричит парень, как только прикрывает за собой входную дверь, быстро разуваясь и относя пакеты с продуктами в кухню. — Т\и? — переспрашивает он, когда ты не отзываешься, и заглядывает в спальню.       Там его ждёт ком одеяла, хранящий в себе тебя, свернувшуюся калачиком, и едва сдерживающую слёзы от боли.              — Т\и, — присев на край кровати, он аккуратно кладёт руку на твоё плечо, чудом вылезшее из одеяльного склепа, аккуратно поглаживая большим пальцем кожу. — Ты как? Какое обезболивающее лучше принести?              Ты дважды коротко дёргаешь плечом — он всё понимает, оставляет лёгкий поцелуй на твоей коже и вновь скрывается на кухне, шумя водой, а затем блистерами таблеток. Стакан с водой и таблетку Чонсу оставляет на прикроватной тумбочке, а сам уходит в ванную — в эти дни тебя раздражают любые запахи, кроме одного. Поэтому, тяжело вздохнув, он берёт с полки яблочный гель для душа, щедро выливая жидкость себе на ладонь.              Выходит он через пятнадцать минут, чистенький и свеженько пахнущий только что сорванными яблоками, и вновь идёт на кухню, где отправляет в духовку запекаться дюжину яблок и лишь только потом возвращается к тебе, чтобы аккуратно лечь сзади и позволить тебе прижаться спиной к его груди. Краем глаза он отмечает, что стакан с водой, который он оставлял, уже пуст, таблетки также нет, а значит можно аккуратно тебя обнять и мягко прижать к себе, делясь теплом и нежно покрывая поцелуями твою макушку.       Вы оба молчите — Чонсу прекрасно понимает, как непросто тебе в эти дни и старается максимально облегчить твою боль. Грелки прикладывать было нельзя, поэтому он сам становился этой импровизированной грелкой на первые несколько дней, когда боль была максимально интенсивной.       Ты безумно благодарна ему и рассказываешь об этом каждый раз, как только тебе становится хоть немного легче.              Джисок              — Т\и, мне долго ещё так сидеть? — Джисок ёжится, чувствуя, как по позвоночнику сквозит из приоткрытого окна.              — Ещё немножечко, милый, — скулишь ты, накладывая на холст последние мазки.       Парень закатывает глаза, тяжело вздыхает, но послушно напрягает мышцы пресса, чтобы они лучше прорисовывались на его теле, и едва поправляет полотенце на бёдрах.              — Ничего не трогай, — тихо ворчишь ты, выглядывая из-за мольберта. — Всё, готово, можешь смотреть.              Джисок поднимается с дивана, на котором он возлежал, тут же кутаясь в большой пушистый плед, и подходит к тебе чисто из вежливости — картину, которую ты рисовала, он видел уже десятки раз — его полуобнажённое тело в разных позах, с разных ракурсов и при разном освещении. Почему-то, в дни менструации, тебя тянуло на порисовать, причём не просто что-нибудь, а именно его, Джисока, тело. Свой портрет он уже отчаялся ждать — тебе всё было некогда, но вот набросков торса было уже предостаточно.       Он наигранно улыбается, потрепав тебя по голове и оставив лёгкий поцелуй на виске, и спешит одеваться и на кухню — там уже разогрелась в духовке пицца. В твои обязанности сейчас входит убрать мольберт и включить фильм.       Твой цикл проходил почти безболезненно, но с резкими переменами настроения, усмирить которые могли лишь созерцание пресса Джи, рисование, пицца и мыльная драма.       Как же ты справлялась без него раньше?              Сынмин              — Госпожа, Вы в порядке?              — Не стоит беспокоиться, Мин. Выполняй свою работу.              Парень хмурится, но покорно следует за тобой, придерживая над твоей головой раскрытый зонтик, защищая от начавшегося дождя. Он не сдерживает раздражённое цоканье, когда ты едва не падаешь, придерживаясь рукой за стену офисного центра, ко входу в который вы направлялись, на что ты недовольно вытягиваешь руку в сторону, призывая его не подходить ближе и не помогать.              Брендовая сумочка и зонтик, дорогущее платье и шуба, салонная укладка и изящный макияж, непревзойдённые манеры, граничащие с холодностью в обращении, уникальный ум и красота — казалось бы, таких людей не бывает. И Сынмин был уверен в этом до тех пор, пока твоя семья не наняла его, как твоего телохранителя. Ещё когда он впервые увидел тебя, он понял, что влюбился по уши и бесповоротно. Чувство было глушащим, глубоким и неотвратимым. Но об этом никто не должен был знать, иначе бы его просто вышвырнули с работы.              — Ну уж нет, хозяйка, так не пойдёт, — вдруг выдаёт он, качая головой, учтиво останавливая тебя за локоть. — Вы едва на ногах держитесь, бледная вся — наверняка очень больно. У Вас сегодня нет встреч — для чего так себя изводить? Поедем домой, в машине есть удобная обувь, плед, горячий чай и обезболивающие таблетки, уверен, Вам они сейчас пригодятся.              — Как ты… — выдыхаешь ты, перебивая его тираду и, пожалуй, Сынмин впервые видит на твоём лице растерянность, но и ту, ровно на долю секунды. Ты берёшь себя в руки, выдыхаешь, оборачиваешься и продолжаешь медленно идти.              — У меня сегодня свидание. Первое и последнее. Я выхожу замуж, — слышит он и едва держится на ногах. — Просто проведи меня до входа и можешь ехать. Я сама справлюсь.              Новость для О была просто оглушительной. Он никогда не слушал сплетни, никогда не верил тому, что слышал случайно, но, оказалось, перешёптывания горничных были верны — ты выходишь замуж по расчёту, чтобы укрепить бизнес твоей семьи. Значит, те всхлипывания из твоей спальни ему не послышались. Значит, он ничего не спутал, и те повязки на твоих руках были не из-за неудачной эпиляции.              — Т\и! — он впервые за три года работы называет тебя по имени и настолько резко хватает за локоть, поворачивая к себе и откидывая зонтик. — Давай сбежим! Пожалуйста, я прошу тебя, давай просто уедем? Ты ведь заставляешь себя, я же вижу, Т\и! Просто… Просто уезжай со мной, прошу… Я смогу тебя защитить, я… Я люб…              — Тише, тише, — ты опускаешь палец на его губы и мягко улыбаешься — такую улыбку он тоже видел впервые. — Ты же знаешь, что не могу. Прекрасно знаешь, что не могу подвести семью. И я всё знаю. Минни, сегодня твой последний день. Уезжай завтра. Куда-нибудь подальше и… будь счастлив.              — Один?              — Один, Минни, — ты треплешь его по щеке и следом быстро убираешь руку, снова надевая на себя маску холода и безразличия, поднимая упавший зонт.              — О Сынмин, можешь идти, — чеканишь ты, смерив его, промокшего, взглядом. — Уходи и никогда больше не возвращайся.              Он стоит под дождём до последнего, пока ты не скрываешься в недрах офисного центра. Он никуда не уедет. Он спасёт тебя, как и спасал всегда. Ведь, в конце концов, это входит в его обязанности.              Хёнджун              — Не ори на меня. Я сказал, не ори не меня. Просто скажи, что ты хочешь, я привезу.              — Я тебя хочу, придурок, — кричишь ты в трубку, сбрасывая звонок и откидывая телефон на кровать, запуская пальцы в волосы и меряя шагами комнату.              Да, тебе действительно не хватало Хёнджуна и, пожалуй, он был тем самым единственным, что тебе было нужно в эти дни.              Он приезжает только спустя час, когда ты более-менее успокаиваешься, выпив полбутылки мартини и теперь бездумно пялясь в окно, лёжа на кровати, укутавшись в одеяло.              — Мне стоит заходить? — слышишь ты его тихий голос вслед за тихим скрипом двери в вашу комнату.       Ты неопределённо пожимаешь голыми плечами, всё ещё не поворачиваясь к нему, поэтому ощутимо вздрагиваешь, когда чувствуешь его сухие тёплые губы на озябшей коже.              — Прости… — выдыхает он, присаживаясь на край кровати и опираясь лбом о твоё плечо. — Мне жаль, что не могу проводить с тобой больше времени. Тебе сильно больно? Я купил таблетки…              — Я не в порядке, но мне как минимум не больно, — только сейчас Джун замечает бутылку и то, что от тебя приторно пахнет алкоголем. — Раз уж пришёл, то не уходи сегодня, ладно? — вдруг жалобно спрашиваешь ты, всё ещё не глядя на него. — Я не выдержу ещё день, Джуни…       Ты хнычешь, и сама не понимаешь, как оказываешься в его тёплых объятиях.              — Я никуда не уйду, буду с тобой, буду рядом.              Джуён              — Сладуська моя, я, конечно, всё понимаю, но это платье… — Джуён не договаривает, закашлявшись и спешно отвернувшись, чтобы скрыть выступивший румянец.              — Что с ним не так? — ты растерянно поправляешь завязки на ноге короткого белого платья, неловко наклоняясь и тем ещё больше открывая обзор на глубокий вырез.              — Оно слишком…              — Что слишком? — хмуришься ты, скрещивая руки на груди, пока Джуён с тяжёлым вздохом усаживается на диван, откидываясь на спинку.              — Ну, вот присядь, — машет он рукой.              Ты времени зря не теряешь, поэтому с совершенно невозмутимым видом присаживаешься к нему на одно колено, широко разведённых ног, тут же кидая на него невинный взгляд из-под ресниц.              — Т\и! — скулит он, пальцами натягивая на твои бёдра тут же поднявшуюся ткань трикотажного платья. — Оно слишком короткое, слишком облегающее, слишком откровенное и мне оно безумно нравится, но ты не поедешь в этом знакомиться с моими друзьями!              Ты дуешь губы и встаёшь, возвращаясь к зеркалу в пол, и тут Джуёна прошибает холодный пот, а затем на лице расцветает блаженная улыбка.       Он поднимается, неспешно подходит сзади к тебе, мягко обнимая за талию.              — Солнце, тебе лучше переодеться, — на твои отрицательные качания головой и нахмуренные брови он лишь улыбается. — Ты протекла, девочка моя. Беги переодеваться, а я поставлю стирку, — он с удовольствием наблюдает за твоими расширяющимися в удивлении глазами. — К ребятам поедем в следующий раз, проведём этот день дома! — кричит он тебе вслед, пока ты прячешься в гардеробной, коря себя за невнимательность.