Sweet candy lie

      Гониль       — Мне жаль, но я должен был это сказать. Тебе не нужно как-либо отвечать или реагировать. Всё в порядке.              Ты нервно перебираешь пальцами край школьной юбки, разглядывая носки туфель и не решаясь поднять взгляд на него. Ты совершенно не знаешь, что делать в такой ситуации — тебе впервые признается в чувствах…учитель.              Учитель Гу был одним из самых молодых учителей в твоей школе. Только выпустившись из университета, он горел идеей, желанием преподавать, учиться в его классе было одним удовольствием — поездки, пикники, конкурсы, соревнования: ни один ученик не был обделён вниманием.       Тебе нравился учитель Гу. Но, оказалось, не в том смысле, в котором нравилась ему ты.              — Учитель… — подняв взгляд, начинаешь ты, но он обрывает.              — Т\и, ничего не говори. Я прекрасно понимаю, что это неправильно. Я уже подал заявление на увольнение две недели назад — сегодня мой последний день. Просто хотел сказать тебе об этом. В общем, прости, что полюбил тебя. Надеюсь, ты будешь и дальше счастлива со своим парнем. Будь здоровой и хорошо кушай.              Он грустно улыбается и тянется рукой, чтобы растрепать твои волосы — он всегда так делал — но опускает руку на полпути и шутливо отдаёт честь от виска, поворачивается и уходит к воротам школы.              Такое бывает. Вспоминая об этом сейчас, когда ты сама работаешь с детьми, ты очень благодарна ему, что он не стал давить, не стал обременять, а просто ушёл, показав, что любовь — это, в первую очередь, умение отпустить.              Чонсу       tw: упоминание похищения, убийств              — Где я?              — Т/и, всё хорошо, ты у меня дома, всё в порядке.       Едва разлепив глаза, ты видишь перед собой обеспокоенно-обрадованное лицо Чонсу. Он мягко улыбается и поправляет твои волосы, едва касаясь пальцами кожи.              — Чонсу? Почему я здесь? Точно помню, что мы были на вечеринке, и… почему я не могу пошевелится?              Выражение лица твоего одногруппника заметно меняется, но он всё ещё улыбается.              — Тебе стало нехорошо, поэтому я подумал, что тебе нужно передохнуть, милая.              — Милая? Ким Чонсу, что происходит? Почему я не могу встать? — ты стараешься хоть как-то пошевелиться — но не выходит, ты не чувствуешь ничего, даже не можешь поднять голову, поэтому отчаянно хватаешь ртом воздух, стараясь не расплакаться, ведь тогда ты и видеть перестанешь.              — Успокойся, дорогая, — он опускает руку тебе на щеку, нежно поглаживая кожу. — Я знал, что так будет, мне пришлось тебя обездвижить, солнышко. Не волнуйся, теперь тебе никогда не будет больно, а я смогу всегда тебе помочь и останусь рядом.              — Что ты наделал? Чонсу, зачем? Что я тебе сделала? Что ты со мной сделал?              — Ох, Т/и, ты такая шумная, оказывается. Но я хочу послушать твой голос немного дольше. Хочу, чтобы ты увидела мои произведения. Тебе ведь нравится искусство, Т/и? Ты любила ходить по галереям. Я покажу тебе.              Тебе остаётся лишь всхлипывать и отчаянно таращить глаза, ведь ты даже не можешь повернуть голову.              Судя по звукам, он крутит какие-то винты и то, на чем ты лежала, начало принимать вертикальное положение, и теперь тебе видно комнату, в которой ты находилась — всё было завешано полупрозрачной строительной плёнкой. Ты наконец видишь его во весь рост — он одет так же, как и был на вечеринке, только вот, помнишь ты его вообще смутно. Он был самым тихим студентом в группе, почти ни с кем не общался.              — Я покажу тебе, — вновь улыбается он, теребя пальцами ухо, и идёт к одной из плёнок, сдёргивая её и открывая постамент со слабо прорезанной из гипса женской фигурой. Распахнув широко глаза, ты рассматривала скульптуру перед собой: всё гипсовое тело было испещрено шрамами, из которых прорывались аккуратно вырезанные цветы, белые лепестки которых, как и гипс на теле, были испачканы бордово-коричневой жидкостью.              — Это…              — Это одна из моих самых любимых работ. Тебе нравится?              Ты жмуришься и стараешься ответить, но чувствуешь, как немеет язык и вместо слов получается нечленораздельное мычание.              — Конечно же, нравится, — улыбается парень и идёт к следующей плёнке.              Он открывает скульптуру за скульптурой, показывая дикую и безумную смесь уродства, смерти и красоты.       Ты чувствуешь, как дышать становится всё тяжелее и едва фокусируешь взгляд на лице перед собой.              — Прости, но я люблю тебя, Т\и. Ты станешь моей лучшей работой, — последнее, что ты слышишь из его уст.              Джисок              Ты появляешься на пороге его комнаты в общежитии босиком, в промокшей одежде, размазанным макияжем и совершенно разбитая.              — Увези меня куда-нибудь. Я не могу больше.              Ты успеваешь сказать лишь это, когда тебя втаскивают в комнату, сразу же укутывая в плед и вручая в руки сухую одежду, фен и кружку с кипятком.              Он отвезёт. Усадит на переднее сидение старенькой машины, укутав уже другим пледом, пристигнёт ремень, сам запрыгнет на водительское сиденье и увезёт туда, где тебе станет легче.       Где ты, уткнувшись в крепкую Джисокову грудь, будешь плакать и кричать о том, как всё несправедливо, как хочется всё бросить.       Где ты будешь спать на его коленях, разместившись на заднем сидении старенькой, пропахшей полевыми травами и бензином машины. Где он будет перебирать твои волосы, напевая колыбельную.              — Джи, ну почему ты такой?.. — хрипло спросишь ты, пальцем проводя по его коленке, видной в дырке на чёрных джинсах. — Почему так добр со мной? Почему бросаешь всё, когда я прихожу? Почему молча помогаешь мне, Джи?              — Ты же знаешь сама, — говорит он, глядя в окно на опускающееся в море солнце.              — Зачем любишь меня, Джи?              — Прости, — шепчет, сглатывая ком в горле.              Он действительно любит. Уже давно и совершенно безнадёжно. Настолько, насколько безнадёжно ты видела в нём только друга.              Это было похоже на медленную казнь, на которую Джисок добровольно согласился, на которую он каждый раз шёл с улыбкой. Которой ты каждый раз его подвергала, заявляясь на порог его комнаты.              Сынмин       tw: упоминание смерти              — Мы будем вместе, обещаю, я всё устрою! — Сынмин сжимает её руки в своих, заглядывая в лучистые глаза девушки.              — Я верю, верю, — шепчет она, целуя нежные кисти принца, чувствуя, как кружится голова от переполняющего счастья. — Всё обязательно будет хорошо…              

— Эта девушка должна умереть. Наш сын не может тратить своё драгоценное время на неё.

                    — Любимая!!!              Он не успел. Отравленное яблоко уже у неё в руках. Кусочек сладкой мякоти уже у неё во рту. А яд уже у неё в крови.              Нищенка, в которую влюбился принц, обычно становится королевой. Но это не их случай. Бедняжка мертва, а принц останется жалеть о том, что полюбил её.       Или не останется?              Хëнджун              

Любить тебя, сравни любви к природе: Я преклоняюсь перед твоим светом. И лишь с тобою в пустой комнате,Я буду дорожить любым моментом.        Любить тебя я не достоин, Но сделать ничего я не могу. И буду я совсем доволен, Наблюдая лишь издалека. Прости, что я люблю тебя, Прости, что вынуждена ты это читать. Скажи лишь слово — я замолкну, Скажи лишь слово — я исчезну, Но знай, моя любовь всегда будет гореть лишь для тебя.

             — Снова эти записки? — прерывает чтение голос твоей одноклассницы, и ты спешишь сложить сиреневый, исписанный красивым почерком лист и спрятать в тетрадь.              — Ага, ума не приложу, кто это, — вздыхаешь ты, скользя взглядом по одноклассникам. Кто же это может быть?              — Они появляются перед уроком, да? Может, попробуешь прийти раньше, чтобы застать его?              — Да пробовала я, ничего не выходит. Он успевает исчезнуть раньше, чем я приду, либо меня кто-то отвлекает, и записка снова появляется на парте, — ты опускаешь голову на сложенные на парте руки.       Но вдруг тебе приходит в голову гениальная мысль.       — Он сказал, что одно лишь моё слово и он замолкнет, — шёпотом проговариваешь ты. — Что, если оставить записку ему? — говоришь громче и твоя подруга показывает большой палец вверх, удивляясь твоей сообразительности.       

Я бы хотела поговорить с тобой.

             Ты оставляешь розовый стикер с такой надписью на своём столе, прежде чем уйти домой. А на следующий день находишь очередной сиреневый лист.              

Боюсь принять я свою кару, Но противиться нет сил.

На большой перемене я буду ждать тебя на крыше.

             Как только прозвенел гонг на большую перемену, ты первая сорвалась с места, по крайней мере, тебе так казалось, но в узких дверях ты все-таки застряла с одноклассником, определенно тоже спешившем.              — Не видишь, куда прёшь? — раздался резкий голос над твоей головой.              — Сам смотри, куда идёшь, Хан Хёнджун, — ворчишь ты, всё-таки вырываясь из двери и кидаясь к лестнице.              Как назло, дверь на крышу открывается с очень большой силой, так что, после пяти минут попыток открыть, ты обессиленно опускаешься на пол, утыкаясь носом в коленки — он наверняка уже там, а ты даже дверь открыть не можешь.              — Красивые трусики, — слышишь резкий голос и затем скрип двери — ты вскакиваешь на ноги, чтобы ответить обидчику, и вылетаешь на залитую солнцем крышу, тут же забывая о желании ответить — ведь сейчас ты встретишься с загадочным поклонником, а с придурком-одноклассником ты успеешь разобраться потом. Но на крыше кроме последнего никого нет.              Ты разочарованно вздыхаешь и усаживаешься на лавочку, решая подождать. Но стрелки наручных часиков неумолимо бегут, и перемена вот-вот подойдёт к концу.       Он не пришёл.              — Поешь, торопыжка, — внезапно в тебя прилетает булочка в сопровождении скрипучего голоса и только сейчас ты вспоминаешь, что на крыше ты не одна. Ты не успеваешь ничего ответить, как Хёнджун скрывается на лестнице в школе.              Ты снова вздыхаешь и вертишь в руках упаковку дынной булочки, пока не замечаешь аккуратно вырезанный клочок сиреневой бумаги, приклеенной к низу упаковки. С недоверием разворачиваешь лист.              

Я груб и неуклюж. Во мне нет места свету и изяществу. Прости, что я люблю тебя. Прости, что я настолько недостоин.

      Ты неверящим взглядом смотришь на лист: неужели, Хёнджун и есть тот, кто оставляет каждый день стихи на твоей парте? Хёнджун, прозванный холодным принцем, жестокий в драках и непобедимый в рейтинге успеваемости и уровне язвительности?              Ты спешишь зайти в школу, благо, дверь открыта, но не успеваешь сделать и шага на лестницу, как тебя утягивают цепкие руки, а ухо обжигает шёпот:              — Мне жаль, но… Вот такой вот я, — говорит он, прижимая тебя к своей груди. — Позволишь ли и дальше следовать за тобой? Таким, какой я есть?              Судорожно выдыхаешь, стараясь привести мысли в порядок, мягко вырываешься из хватки и поворачиваешься к парню лицом.              — Нет, не позволю, — ты видишь сразу же, какой эффект производят твои слова: он был готов к этому, но в глазах всё равно сквозит разочарование. — Иди рядом со мной, — улыбнувшись, ты видишь, как и на его губах расцветает улыбка, а звёздочка-родинка под глазом прячется в морщинках.              Джуëн       tw: упоминание смерти              — Госпожа, мне нужно Вам кое-что сказать.              — Джу, это срочно? Я устала после обряда, мне нужно отдохнуть.              Парень мило заливается румянцем и отворачивается, когда ты снимаешь с плеч полупрозрачное хаори, оставаясь в тонком бледно-зелёном платье и присаживаешься на пол, снимая с кистей тяжёлые украшения.              — Ты принёс чай?              Он, всё так же, стараясь не смотреть на тебя, ставит поднос с чаем у твоих колен, тут же кланяясь и отходя.              — Что ты хотел сказать? — спрашиваешь, сделав глоток терпкой жидкости и расплетая из кос светлые, едва розоватые волосы.              — Госпожа, дело в том, что…              Он едва успевает уклониться, когда мимо его головы пролетает и разбивается о стену чашка.              — Маленький похотливый паршивец, — шипишь ты, полыхая огнём в жёлтых глазах. — Как ты посмел?              Джуён тушуется, старается съёжиться и спрятаться, лишь бы не смотреть тебе, повелительнице стихий, в глаза. Ты смогла прочесть его мысли, как только он смог их сформулировать.              — Простите, госпожа, я ничего такого не имею ввиду. Я просто люблю Вас, просто не могу без Вас, госпожа, — лепечет он, едва не плача и не замечая, как под босыми ногами разжигается жёлтое пламя.              — Я не хотела тебя терять, — шепчешь ты.              Та злость и этот жёлтый огонь –твоя вторая сущность, сущность повелительницы, но как человек… как человек ты старалась не допустить, чтобы этот мальчик влюбился в тебя, всегда оставляя его в роли слуги. Ты старалась не допустить, чтобы его выжгла его любовь. Но теперь тебе придётся хоронить обугленный труп и ещё долго орошать мягкий ковёр янтарными слезами.       Он не должен был умереть так.       Этот ребёнок заслуживал гораздо большего, чем влюбиться и умереть так быстро, не познав ответной любви.