Ты — мой мир

      Он никогда не любил меня [или других] так, как тебя.       Ты умерла, а он продолжал с тобой жить. Хранить твои вещи, заваривать тот чай, который ты всегда пила. Не убирать ваши совместные фотографии с тумбочки рядом с кроватью. Он все еще считал квартиру вашим домом.       Ты знаешь, как это чувствовалось? Иногда он называл меня твоим именем, когда трахал сзади, в то время как я смотрела на вашу совместную фотографию. Называл твоим именем в первые секунды после пробуждения. А потом хмурился, когда видел мое лицо.       Я — не ты. Я выше, стройнее. У меня голубые глаза, не такие пухлые губы. Я — не ты, но иногда он пытался найти во мне твои следы. Пытался разглядеть тебя сквозь меня. Найти что-то, что могло бы нас объединить. И, конечно, находил. Но не был доволен.       На моем левом запястье размашистым, небрежным почерком было его имя. Люцифер.       У тебя было такое же. Ты — его первый соулмейт. Я — замена. Всегда ей была и буду. На твоем запястье его имя было с семи лет, на моем — появилось в двадцать четыре, в день, когда ты умерла.       Ты — все его первое. Я — одна из тех, кого он использовал для удовлетворения своих физических потребностей. Даже если я была его вторым соулмейтом, он никогда не хотел меня.       Он все еще носил обручальное кольцо, которое ты надела на его палец семь лет назад. Он все еще любил тебя. Я знала это. Все вокруг это знали, на самом деле.       Иногда я тебя ненавидела. Ты была в каждом квадратном метре квартиры, куда я переехала после двух лет нашего нерегулярного секса с Люцифером. В это время он также спал с другими. А потом то ли отец его, то ли мать, убедили о том, что пора двигаться дальше. Ему же, в конце концов, исполнилось тридцать.       Я провела годы в ожидании своего соулмейта, думала, что бракованная, что у меня никогда его не будет. Кто же знал, что для того, чтобы заветное имя проявилось на моем запястье — кто-то должен умереть.       Мне жаль. Правда.       Я борюсь с ощущением, что заняла твое место. Это поганое и горькое чувство, преследующее меня с самого начала. Это должна была быть ты — делить с ним постель, готовить ему классический английский завтрак в его квартире, в центре Манхеттена.       Это должна была быть ты — целовать его по утрам, варить для него крепкий кофе, поправлять рубашку перед его выходом из дома. Это должна была быть ты — носить его ребенка, планировать будущее, выбирать имя.       Я знала, ладно? Я знала, что забрала все твое. [Или это ты забрала все мое?]       Но я ничего не могла поделать. На моем запястье его имя. На его — шрам от твоего. А под ним, бледно, едва заметно, было мое. Вики. И я знала, что этого было недостаточно, чтобы он полюбил меня.       Но он принял это — нас, наши отношения. Нашу связь.       О браке речи и не могло быть. Ты умерла, а он все еще был женат на тебе, понимаешь? Ты была той третьей стороной, которую никто из нас не забывал. Мои вещи хранились рядом с твоими. Ты все еще была везде, куда бы я не посмотрела.       И это было больно. Тошно. Отвратительно.       Я провела все эти годы, рыдая. Ты знаешь, какого это? Когда тот, кого ты любишь, ненавидит твое существование? Ты знаешь, что он мне говорил? Тогда, когда я протянула ему тест на беременность с плюсом, означающим положительный результат.       — Нет, — сказал он, яростно вырывая у меня тест. — Ты решила забрать еще и это?       — Я ничего не забирала, — ответила я ему, пытаясь не реветь. Я стойко терпела твое присутствие. Но не сейчас. Не в секунду, когда я говорила о беременности.       — Забирала. Твое рождение определило ее судьбу. Ты — причина, по которой ее труп гниет в земле.       Он ушел. А я осталась в ванной комнате, рыдая на полу.       Потом записалась в больницу. Потом — сделала аборт. А что еще я должна была сделать? Обрести нашего с ним ребенка на вечную ненависть?       Да, я ненавидела тебя в ту секунду. Я всю свою жизнь ненавидела. Весь гребаный мир. Себя я тоже ненавидела.       Если бы я могла, клянусь, я бы обменяла свою жизнь на твою.       Но ты умерла.       А он продолжал жить с тобой.       И я тоже.