НЕведьма и баронесса Люкс

      Алексей Лазарев ненавидел Зимний бал. Когда-то давно именно на нем он впервые поцеловал свою жену, но вот уже шесть лет терпеть не мог это торжество, потому что понимал, что его единственный и горячо любимый сын умирает от тоски все шесть часов празднества. Пока его друзья веселились, пока его подруги томно вздыхали, кружа вокруг ели, Сережа стоял и, приветливо улыбаясь каждому, кто к нему подходил, только крепче сжимал какую-то зеленую тряпку.       Отцовское сердце разрывалось. Раньше Леша и не думал, что быть отцом окажется сложнее, чем ректором, главой Магсовета, наследником ордена и обладателем других регалий вместе взятых. Чужие проблемы получалось решать с холодной головой, свои — от части тоже, но вот детские…       Вова насмотрелся на кислое выражение лица Леши и подошел ближе.       — Юля, ты очаровательна. А что с Лазаревым, Вика в очередной раз подает на развод?       — Смеешься? — недовольно буркнул Лазарев и кивнул в сторону ели. — Уже час стоит. И дольше простоит.       — Ну, — Вова вздохнул, когда услышал музыку зимнего вальса. — Значит, время еще не пришло.       Лазарев потряс головой и зачесал волосы назад, как вдруг увидел Женю. Она растолкала несколько парочек, уже подхвативших друг друга для танца, и замерла. Лазарев тоже замер. Вова переглянулся с Юлей.       — Она пришла? — тихо прошептал он, будто боялся спугнуть.       Вове тоже было жалко своего небесного племянника. В этом мире было не так много людей, над жизнями которых Вова задумывался. Ему было забавно наблюдать за тем, как перестает дышать Леша, словно боится спугнуть Женину решительность, как светятся его по отцовски счастливые глаза, пока дети молча буравят друг друга глазами.       Отсюда, со стороны, с высоты прожитых лет и обретенной любви было все видно и давно понятно. Но все равно, когда Женя закинула галстук Сережа за шею и резко притянула к себе, Вова поперхнулся шампанским, а Лазарев, как ребенок, хлопнул в ладоши и подпрыгнул, потом подхватил Юлю на руки и покружил.       — Не кашляй, Елагин, — грубо похлопал он Вову по спине. — Эй, ты громом грохочешь?       И вправду на небе засверкали молнии, небосвод без единой тучи вдруг разразило громом. Снег засверкал ярче, огни гирлянд полыхнули разными цветами, и весь Зимний бал, это скучное и такое чинное торжество вдруг замерцало, ожило, заиграло.       — Вов, потанцуем, — хихикая, предложила Юля.       — Когда ты это остановишь? — с надеждой попросил он, протягивая руки. — Твоя студентка, вообще-то.       — Вызову родителей в деканат.       — Юля, — вздохнул Вова и косо глянул в сторону детей, но Юля резко развернула его за плечи к себе.       — Дай детям побыть счастливыми, — строго сказала она, а сама повернула голову. Вова глянул туда же и усмехнулся:       — Кто бы говорил.       Где-то там, около деревьев, Диана танцевала с Андреем. Только они оба стояли, молчали, улыбались и смотрели на Сережу с Женей, так самозабвенно целующихся у Царской ели, что даже забыли про танец. Лазарев светился и бесстыдно подсматривал. Юля скромно улыбалась, старательно делая вид, что не одобряет таких близких объятий, которые позволила себе ее дочь. Вова…       Он посмотрел на Женю: та изредка отрывалась от Сережи, чтобы сделать вдох, а потом опять вставала на мыски и тянулась за новым поцелуем. Наконец-то свободная от своего горя, от чувства вины и предательства — снова его девочка: маленькая, кудрявая, чья улыбка была ярче любой грозы. Такая живая и безобразно счастливая.       Вот, зачем он жил эти четыре года. Зачем он вообще пришел в этот мир, зачем когда-то его спасал. Зачем вообще был. Чтобы его дочь была счастлива. Это долг каждого отца: сделать все, чтобы его дети были счастливыми и… живыми.       Вова посмотрел на Андрея. Он вместе с Дианой косился на Женю и Сережу у ели и тихо смеялся. Молодой, глупый, но тоже, раздери Небо, живой и счастливый.       А еще маленький. Ничтожно маленький и слабый по сравнению с Вовой.       Танец закончился. Юля отошла и решила, что ей непременно нужно выпить шампанского, потому что за беспорядок на Зимнем балу ей могло прилететь от ректора. Она ушла, а Вова остался. Не в силах оторвать взгляд от своей будущей жертвы, он вдруг поймал себя на мысли, что пытается найти выход. Выход, который очень опасно искать.       — Чего ты такой смурной? — Леша подошел и пихнул в руки бокал. — По секрету: от пунша там только цвет.       Вова повел носом и почувствовал запах коньяка. Леша того не пожалел, чтобы успокоить нервы, и Вова выпил свой залпом.       — Наконец-то, — выдохнул Леша.       Вова внимательно проследил за тем, как тонет в его зеленых глазах настоящее счастье. Он уже видел это. Тогда, когда на утро после Дня он привез маленького Сережу в больницу. Когда Леша подхватил сына на руки и крепко прижал его светлую макушку к груди. Когда он изо всех сил старался спрятать в глазах слезы. Вова знал Лешу всю жизнь и видел его налитые глаза лишь раз — когда Сережа, по-детски смешно дергая носом и растирая глаза, сказал: «Прости меня, пап. Я так рад, что ты вернулся.»       — Что-то случилось? — Леша оторвался от детей и посмотрел на Вову.       Да, случилось. В который раз. Очередная злая шутка судьбы. Сколько их было: сто, тысяча, миллион? Когда судьба толкала в бездну, скатывала в ямы, топила в горе, боли и заставляла бороться за все, что многим людям положено просто так. Вся жизнь — игра без правил, где фаворит — кто угодно, только не Вова.       Но Леша всегда ему помогал. Почти всегда это были «не его проблемы», постоянно Вова думал: «Лазареву дела до меня не должно быть, нельзя на него рассчитывать», но что-то важное очевидно заложило Небо в слово «дружба» раз оно столько раз спасало Вове жизнь. Любая беда, любая опасность — первым делом Вова звонил Леше. Это был протокол на случай безвыходных ситуаций, потому что каким бы умным ни был Вова и каким бы могущественным ни родился Лазарев, что-то дельное у них получалось только вместе.       — Да, — твердо кивнул Вова, не сводя с Андрея взгляда.       — Что? — забеспокоился Лазарев, но все равно косо подглядывал за Женей и Сережей.       Наверное, это было правильно: любить своих детей больше, чем желать быть человеком. Хорошим и правильным существом, которое должно помогать слабым, защищать бедных, не обижать, не убивать. Наверное, Небом было так задумано: чтобы родители делали выбор за детей, подталкивали их на правильный путь, приходили и долго разговаривали, переворачивая мир с ног на голову, руша устои, которые сами вдалбливали в головы, чтобы дети были счастливыми, а не благородными, честными и несчастными. Наверное, мир был так устроен: родители должны были спасать своих детей любой ценой.       — Конечно, случилось, — раздраженно повторил Вова. — Она не отлипает от него уже десять минут. Обморозит губы, и мне вставит Лена.       — Ела-а-а-агин! — потряс за плечи Леша и рассмеялся. — Да мы же мечтали об этом. Я… Я всю жизнь хотел, чтобы они были вместе. И мы дожили до этого момента, а с нашими приключениями я сильно сомневался! Аха-ха-ха. Я… — он шумно выдохнул и зачесал волосы назад: — Даже не знаю, чего теперь хочу. Небо, ну наконец-то!       Это и вправду была огромная радость для их старых изъеденных страхом сердцем. Вова иногда, когда они возвращались живыми из очередной передряги, думал, что с каждым разом он становится черствее к миру. Постепенно он переставал смеяться над любыми шутками, он рано понял цену жизни и словам, вечное ощущение скорой смерти и чувства, что против тебя ополчился весь мир, сделали его жестоким и безразличным к многим вещам.       Но сейчас он был счастлив: по-настоящему, как-то удивительно искренне и правильно. Не выиграл спор, не умыл Магсовет, не доказал в очередной раз всему чародейскому миру, кто тут умнее, расчетливее, коварнее. Он был просто счастлив за свое счастье. Кудрявое и тяжело дышавшее в объятиях ее любимого человека.       Вова мельком глянул на Андрея и сделал большой глоток, успокаивая нервы. Лазарев его не поймет, он попытается помочь, но в этот раз Вова может помочь себе только сам. У него есть пять дней.       Пять дней, чтобы обмануть самого дьявола или стать убийцей.

      ***

      Свист, хлопки, гвалт.       Андрей недовольно покосился на студентов Лунового. Один из них подпрыгнул вверх за поднятым кулаком и крикнул:       — Лазарев, красава!       И его сдуло.       — Андрей! — усмехнулась Диана и осуждающе покачала головой.       — Это не я, — шутливо заверил он и показал руки.       Диана улыбнулась и снова повернулась к ели. Женя с Сережей целовались вот уже несколько минут, и все внимание Зимнего бала было сосредоточено на них.       — Наконец-то, — выдохнула Диана и прижалась спиной к Андрею.       Теперь ему было не страшно, он даже откуда-то знал, то делать: снял пиджак и накинул ей на плечи, аккуратно обхватив за живот. Вообще-то, он тоже был рад за эту парочку, и на его языке также вертелось слово: «наконец-то». Пожалуй, им одним можно описать все те передряги, ссоры, бесконечно-долгие разговоры, сжатые кулаки, сцепленные зубы и желание помочь этим двоим вместе с горьким бессилием.       — Ну, — Андрей усмехнулся и взял со стола два бокала. — Когда у всех все хорошо, предлагаю поднять тост.       Диана взяла стакан и чокнулась с ним.       — Ты теперь ученик Елагина, — она вздохнула и посмотрела в сторону того. Елагина усердно успокаивал старший Лазарев. — Уедешь из Поддубного?       — Да, но я буду приходить на некоторые лекции. Я обещаю, что будем видеться каждый день.       Диана грустно ухмыльнулась и опустила взгляд, покачав головой.       — Дай тебе Небо сил каждый день просто добираться до постели.       — Все настолько плохо?       — Все еще хуже. Женя была лучшей в школе по боевой магии. В десять лет она побеждала нашего учителя. После каникул она возвращалась выжатая, как лимон, и могла спать по одиннадцать часов в сутки… Дядя Вова хороший… просто немного требовательный.       — Дядя Вова, — хмыкнул Андрей. — Ладно, я к этому привыкну. Но Елагин и ей должен предложить стать ученицей. У него две квоты. Как ты думаешь, она согласится?       Диана посмотрела на небо, которое рассекали белые молнии и тепло им улыбнулась. Андрей впервые видел такое искреннее счастье на ее светлом красивом лице: спокойное и долгожданное умиротворение, которое темнело в ее синих глазах. Диана глянула на Женю и уверенно кивнула:       — Конечно останется. Теперь все будет как прежде.       — Не все, — Андрей подождал, пока Диана к нему повернется. — Теперь ты не делаешь вид, что мы не знакомы, так?       — Так.       — Можем даже поцеловаться?       Он аккуратно притянул ее к себе и, поднимая руку к ее виску, взмахнул запястьем, приказывая ветру поднять снег и спрятать их от чужих глаз. Серебристый ворох подлетел и окружил их, спрятав в своем сияющем чертоге. Белый свет сделал лицо Дианы еще светлее и таким невозможно красивым, что у Андрея перехватило дыхание. Он завел темный локон ей за ухо и низко наклонился, дотронувшись носом до ее щеки и зашептав в губы.       — С Новым годом, Диана Загорская. Это был самый волшебный год в моей жизни.       — С Новым годом, — тихо ответила Диана, сжимая его ворот тонкими пальчиками. — Пусть он будет самым счастливым в твоей жизни.       — Уже, — ответил Андрей и нежно обхватил ее губы.       В кармане валялась бумажка, оставленная снегирем — предвестником счастья. Она что-то значила, обещала исполнение мечты, но Андрей уже не знал, какой. Его самая светлая и настоящая мечта выгибалась у него в руках, подставляя губы его поцелую. У нее трогательно дрожали ресницы, она едва ощутимо, будто боялась, гладила пальцами его шею, заводя ладошки назад, и, изредка отрываясь, чтобы набрать воздуха, смотрела на него счастливыми и самыми красивыми на свете глазами.

      ***

      Когда губы заболели, а голова кружилась так, что земля под ней давно не ощущалась, Женя приказала себе остановиться. Она бы целовала его вечно! Честное слово, так быстро и так надолго у нее не срывало крышу еще никогда. Это был не искомый ею адреналин, не отрезвлявшая злость, не злорадство, греющее душу после хорошей шутки. Это было то самое, к чему на самом деле тянулось ее сердце из-под того пепла, которым присыпали его одиннадцать лет назад, когда мир тонул в крови и папа мог не вернуться.       Сережа выпустил ее губы и немного ослабил руки. Сама она до сих пор цеплялась за его волосы, удерживая себя на ногах.       — Улет, — выдохнула она. — А почему мы раньше этого не делали?       — Не будем показывать пальцем, кто был против, да?       — Эй, — Женя рассмеялась. Счастье, клокотавшее в груди, не давало перестать улыбаться, хотя уже болели скулы. — Ты не говорил, что так умеешь.       — Как? — хитро прищурился Лазарев.       — Круто, — кивнула Женя. — Ладно. Продолжим там, где нас не разразит громом мой отец?       — Я за. Можем вообще уйти.       — Вот уж нет, — категорично махнула рукой Женя. — Я должна вернуться громко. Теперь я ученица Елагина, подруга Загорской, твоя девушка, а еще у меня есть брат по несчастью — Сафронов. Пока мне не будет перемывать кости за спиной весь волшебный свет, я отсюда не уйду. Хочу сплетен, хочу интриг, хочу…       Сережа запрокинул голову и громко рассмеялся, Женя прикусила губу, когда коварный восторг сжал ее сердце: до чего же красиво яркий белый свет обливал его острый подбородок и шею. Теперь этого можно было не стесняться и бесстыдно любоваться.       — Ладно. Я быстро схожу к отцу, а ты пока устрой себе веселую жизнь. Искренне не понимаю, как тебе все это может нравиться.       — Прикольно, когда от кого-то узнаешь о себе больше, чем знал сам. Я такое обожаю. Ну и надо же мне себя чем-то развлекать, раз Сафронов теперь не грозится набить морду папе, а Диана не ревнует его ко мне.       Сережа вздернул брови, и Женя покивала головой:       — Прикинь.       — А я знал, — пожал плечами Сережа и глянул в сторону снежного вихря. — Небо, дай ему сил пережить хотя бы год у твоего отца.       — Эй, а меня тебе не жалко?       — А ты что, уже согласилась?       Сережа повернулся и прищурил глаза. Женя поняла, что это была провокация, но сейчас она была рада повестись. Не отталкивать его, а молча восхищаться, не закатывать глаза, а смеяться вместе с ним. Женя рассмеялась и прижалась щекой к его груди и прикрыла глаза. Сережа обнял ее одной рукой, а второй почесал за ухом у Грома.       Женя краем глаза увидела Волконского. Он стоял в кругу друзей из Лунового и Чародола с которыми раньше вместе учился, и буравил черными глазами Женю. Улыбался он, как всегда, очень самодовольно и нагло. Но так, как будто больше не хочет ее убить. Может, он специально… Ох, ну конечно специально, он просто разозлил ее. Проиграть Волконскому! Быть другом хуже! Вот уж нет, лучше самой спрыгнуть с крыши!       — Через полчаса в роще ив.       — Ммм… — протянул Сережа. — Нас никто не найдет… Я предупреждаю, что не железный.       — Лазарев, — Женя тряхнула хвостом и откинула выбившиеся пряди назад. — Вообще-то, я тоже.       — Вечер обещает быть томным. — Сережа задумчиво оглядел Женю и улыбнулся. — Тебе взять выпить?       — Много. Я хочу прям напиться.       — Понял.       Он ушел, а Женя осталась у ели провожать взглядом его спину.       Дышать стало немного легче, когда он отошел: ребра перестали трещать от рвавшегося через их решетку сердца. Женя глубоко вздохнула и самодовольно улыбнулась Моне, подставляя ладонь, чтобы та дала пять. Моня тут же хлопнула древком по руке.       — Так, раз мы теперь в пособники в деле моей любви, я торжественно обещаю найти тебе достойный веник. Скажем, еловый? — Моня категорично потрясла прутиками. — Колючий? Ну так побреется! Ладно, тогда березовый? Запах не нравится? Подаришь на двадцать третье одеколон.       Женя рассмеялась с того, как неистово моталась в воздухе Моня. Вместе они дошли до стола, где разливали пунш, и Женя поймала себе на мысли: не скрывать свою фамилию ей нравится больше. Она думала, что ее недостойна, что ее отец — герой и спаситель, слишком велик для того, чтобы делить фамилию с убийцей и предательницей. Но стало легче. Женя себя простила. Может, Волконский иногда говорил что-то дельное?       И Женя чувствовала, как вспыхивает в груди девичья вредность. Она видела, как на нее смотрят, разинув рты, пока она бесстыдно собирает со стола все крынки с ягодами и сливками и запивает пуншем. Она бежала сюда, ей хотелось есть и пить, и она нашла единственную большую ложку, которой жадно стало выгребать малину из хрустальных крынок. Но пунш закончился, и ей пришлось идти искать еще.       Самый близкий стол был напротив, и Женя пыталась туда даже не смотреть: там стоял Волконский, Шаховской, Лебедев и еще несколько волшебников. Даша Лис липла к Саше, Волконский не обращал на нее внимания. Все они большой группой тусили у стола, за которым алкоголь не кончался… Конечно, попробуй забудь принести лишний бокал, когда там столько важных шишек.       — Извините, простите, — Женя протолкнулась к соседнему столу и взяла самый полный стакан, залпом осушила его и блаженно выдохнула.       Пристальный взгляд она почувствовала правым виском, и повернулась.       — Извини, Даш, у нас были дела.       — Видела, — фыркнула Даша и оглядела Женю с ног до головы. — Ты бы еще в шортах пришла, Елагина.       — А я бы и пришла, — пожала плечами Женя, завидев новую плошку с ягодами, — но мои ноги слишком длинные и красивые, чтобы все тут на них не засмотрелись.       — Елагина? — удивился Витя, тот самый букмекер Лунового. — Стой, так ты…       — Сколько там выиграла? — Женя кивнула на тетрадь в его руках.       — Ну, — Витя почесал затылок и полез в тетрадь. — Против тебя ставили почти все, коэффициент огромный. Так что…       Витя огласил сумму, и Женя тут же подавилась:       — Кхэ-кхэ. Сколько?       Витя просто показал тетрадку. Женя таких цифр даже на математике не видела.       — И сколько из этого мне? — Волконский, который старательно делал вид, что собственный телефон его интересует гораздо больше всех остальных, вдруг отлип от стола и подошел.       — Ты ставил миллион, — прищурился Витя и написал цифру на листе. — Вот.       — Но в другом пари он ставил против того, что она поцелует Лазарева, — напомнила Даша и подошла к Волконскому, аккуратно погладив пальцами по его плечу. — Ты проиграл.       — Пятьсот рублей, — вздохнул Витя. — Волконский, как ты это делаешь?       Волконский посмотрел на Женю, и его черные глаза буквально переспросили: «Как же я это сделал, Женя?»       — Потанцуем? — он протянул руку, и Женя едва удержалась от желания шарахнуться от нее подальше. Ага, потанцевали уже однажды.       — Нет. Я теперь тоже сказочно богата, мой интерес к твоей персоне исчерпан.       — Я тебя еще удивлю.       — Не перестарайся.       Волконского боялись: Женя это заметила по напряженным лицам остальных. Да, он болтал с ними и веселился, но никто не осмеливался подшутить над ним, даже беззлобно. Раньше Женя бегала к парням в Чародол, и с ними было весело, но сейчас это веселье было натянутым и ненастоящим. Даже Витя, искренне пытавшийся разрядить обстановку, рассмеялся туго и слишком старательно, чтобы в это поверить.       От Саши тянуло силой. Она расползалась от него в стороны и жалила остальных: смейся тише, смотри скромнее, попытайся угодить. Женя оглядела колдунов и ведьм, застывших в напряженном ожидании их дальнейшей беседы. Она устроила им представление, и все боялись вякнуть слово, как будто ждали, когда Волконский выйдет из себя и приструнит ее. Скоро все отвернулись. Ребята стали разговаривать друг с другом, ведьмы тоже заняли себя интересной беседой, и Женю оставили с Волконским наедине.       — С Новым годом, Волконский, — Женя подошла и отдала ему бокал. — Знаешь, пусть в этом году в твоей жизни будет поменьше высокомерия и самовлюбленности.       — Женечка, — обманчиво мило улыбнулся он. — Желаю, чтобы в новом году твое шило снова не привело тебя на крышу.       — Как хорошо, что ко второму разу ты выучил слово «милосердие».       — Случайно вышло.       — Очень кстати. Уже забыл?       — С ним скучно живется.       — Я подарю тебе словарь.       — Я тебе — книжку по этикету.       Они чокнулись бокалами, и Женя выпила пунш быстро.       — Надо же, кого ты нашел, Саша, — подошел Шаховской и оглядел Женю как-то презрительно и недовольно. — Елагина.       — Сколько лет, сколько зим, — и Лебедев с ним.       — Я по вам тоже не скучала.       — А мы по тебе — весьма.       Шаховской был похож на своего отца: такой же противно-скользкий тип, только не лысый. В его маленьких глазках мелькало что-то нехорошее, но сегодня Женя разрешила себе об этом не думать. Шаховскому она почему-то всегда не нравилась особенно сильно. Он подошел ближе и глянул назад, где мелькала макушка Лазарева в толпе цепляющих и поздравляющих его студентов.       — Это так мило, — подплыла Лис, картинно приложив руки к груди. — Вы вместе, все счастливы.       — Особенно ты, — отсалютовала бокалом Женя.       — Лазарев все-таки тебя уломал, — сказал Шаховской. — К нему поедете?       — Ага, отец его здесь, мать — в ковене. Там сегодня торжество после полуночи.       — Пустая хата.       Женя запрокинула голову и тихо рассмеялась. Она вздохнула, снисходительно оглядела эту гадкую компашку и сказала:       — Отвали, Шаховской, — нашла взглядом Сережу, жмущего кому-то руку, и твердо добавила: — Мне не до тебя: у меня любовь.       Пихнула ему пустой стакан, проходя мимо, и нырнула в толпу. Девчонки ловили ее и тихо охали, краснея и прикрывая рот ладошками. Мальчишки чесали затылки и не знали, что говорить. Только Паша поздравил и искренне пожелал счастья, правда, перед этим пожаловавшись на свое разбитое сердце. Зимний бал проходил на ура, но за те полчаса, которые Женя с Сережей дали друг другу, Женя так и не нашла папу.       — Дядь Леш?       Дядя Леша замер и быстро повернулся.       — Шфеня, — тщетно пытаясь прожевать все сразу сказал он. — Небом молю, не говори Вике. Она посадила меня на эту чертову диету, я с голоду пухну уже.       — Я могила, — Женя провела пальцами по губам.       Дядя Леша хитро улыбнулся.       — Чего?       — Да ничего, — пожал плечами он, а потом рассмеялся, крепко обнял ее и чуть приподнял.       — А папа где?       — Твоего батю я беру на себя. Он сегодня какой-то хмурый. Сказал, что подышать надо у мыса.       — У Лунового?       — Ну да.       Женя глянула на телефон: у нее еще было пятнадцать минут.       — Дядь Леш, а ты… — Женя подняла взгляд и понизила голос, чтобы их никто не услышал: — Ты знал, что папа дал маме его выгнать, чтобы я не свихнулась?       Дядя Леша тяжело вздохнул и растрепал рукой волосы на голове. Женя невольно вспомнила, как он быстро согласился устроить Барабулькину темную, как он не настаивал, чтобы папа боролся за маму, хотя он был самым ярым болельщиком за их брак. Это все было специально. Тяжело, невыносимо, несправедливо — таким был выбор взрослых. Женя подумала, что сама бы никогда так не смогла.       — Лене тоже нужно было время. Да и папы должны помогать дочкам, — тепло улыбнулся дядя Леша и задумался. — Твой отец был самым отпетым искателем приключений себе на голову. Было много тайн, которые неплохо было бы разгадать, и он рвался до них: гонял на мотоцикле и вляпывался абсолютно во все передряги. Сорви-голова, самый ярый драчун, у него даже прозвище было — Шторм. И совсем не из-за стихии. Его и из Чародола не выперли только потому, что хорошо учился, а то он столько там начудил. Демона, помнится вызвали как-то, потом едва духа школы не пришибли случайно…       Женя округлила глаза.       — Но папа…       — Сейчас другой, — кивнул дядя Леша. — Он очень изменился, когда ты родилась. Остепенился, и мы все выдохнули. Особенно я. Потому что твой отец собирал абсолютно все неприятности. Он даже маму твою, знаешь с кем, не поделил?       — Лазарев, ты пьян или думаешь, что я не приструню твою болтливый язык?       — Ой, — дядя Леша хмыкнул и глянул Жене за спину. — Зато далеко ходить не нужно.       Дядя Леша прошел мимо папы и похлопал по плечу:       — Отстань от детей.       Папа дернул плечом, и дядя Леша, рассмеявшись, ушел. К левой части чащи у Царской ели не приближались студенты, зная, что это зона для преподавателей. Тут было пусто и темновато, но все равно видно, как папа смотрит прямо и ждет.       — Спасибо, — сказала Женя и хмыкнула, заломив пальцы. — Я даже… даже подумать не могла.       — В этом была суть.       — Больше так никогда не делай.       — Ты тоже.       Женя согласно кивнула и посмотрела на папу. Он молча протянул ей листы и ручку.       — В чем дело? — спросил он, когда она задержала руку над бумагой.       — Не знаю. — Женя пожала плечами. — Всю жизнь об этом мечтала. Что ты протянешь мне эти бумажки.       Вся ее жизнь — такая опасная и интересная — вела ее к тому, чтобы стать достойной ученицей своего отца. Дочь героя может не уметь колдовать. Но дочь героя не может быть трусихой. Дочь героя не имеет право на слабости. И Женя поставила росчерк. Сколько бы ни было у нее комплексов, коварно грызших сердце сильнее толстых ног или второго подбородка, она решила с ними бороться. Если она недостойна своей фамилии, то вылезет из кожи и докажет обратное. Если она не умеет колдовать, то научится заново.       Она сделает все, только бы папа на нее и дальше смотрел этим своим фирменным взглядом: «Ты молодец, но я тебе…»       — Ну, — как всегда ничего не сказал по делу папа. — Раз у меня два маленьких раба, то первым делом устроим мою свадьбу.       — С кем это?       Папа приподнял бровь, и Женя широко распахнула глаза, догадавшись:       — Да ладно?       — Жень.       — А… Но кольцо? Нет, а мне она почему не сказала?       — Так ты в деле?       — Пап, ну конечно!       Женя закрыла руками рот и рассмеялась. Она бросилась папе на шею, плюя на всех тех, кто косился в их сторону, и чмокнула его в щеку. Теперь ей было можно. Папа сдержанно прижал ее к себе и поставил на ноги, одернув пальто. Он приспустил очки и цепко вгляделся Жене в лицо, пока она тараторила, как рада, что наконец-то у нее появится младший братик или сестричка. Да даже если не появится, можно завести вторую кошку или собаку! И жить наконец-то всем вместе.       — Ты счастлива? — вдруг серьезно спросил папа.       Женя посмотрела на него и помотала головой. Ее распирало от того яркого и удушающего чувства, давящего самые правильные слезы из груди. Женя не знала, куда смотреть, кому кричать о том, насколько именно она счастлива. Слушался бы ее гром, как прежде, непременно бы разразил небо сейчас.       — Я самый счастливый человек на свете, — выдохнула она и зарылась пальцами в волосы. — Небо…       Папа горько кивнул, но тут же улыбнулся краешком губ.       — Ой, ладно… Еще одна просьба: не регистрируй меня в гильдии пока. Я должна помочь Диане выиграть соревнования.       — Хорошо, — папа глянул на толпу: — Кажется, тебя ждут. Домой приди до полуночи.       — Ой, па.       — Же-ня.       — А тебе с мамой не нужно время на романтик?       — Я тебя предупрежу, если что.       — Заметано, — Жена дала папе пять. — Ну а теперь я пойду. Пущусь в распутство.       — Жень.       — Да ладно, — рассмеялась она. — Выдыхай, па, это же Сережа.       — Удивительно, но меня это вправду успокаивает, — папа подошел и щелкнул по носу. — Не проворонь. После соревнований времени на это все у тебя не будет.       Женя закатила глаза и пошла в рощу ив. Сережа уже ждал ее там с двумя стаканами теплого глинтвейна. Здешние стволы заклинаниями не обтянули, и тут было холодно, как и положено в зимнем лесу. Женя встала рядом с Сережей и отобрала у него один стакан.       — Ну как?       — Я тоже в рабстве.       — Ты же в пожизненном.       — От этого не легче. Ты не замерзнешь?       — Я знаю, как согреться, — Сережа отпил и выдохнул клубы пара.       — Ты не будешь дальше учиться?       — У кого?       Женя долго думала, почему Сережа не нашел себе учителя, ведь его наверняка отрывали с руками. Но дело было в том, что учитель изучал своего ученика и раскрывал его таланты. Это была последняя ступень образования волшебников: наставничество. Учитель должен был подходить к каждому индивидуально, раскрывать, испытывать, преувеличивать силу ученика.       Сережа был слишком умелым и умным, чтобы идти к кому попало, а к знающим колдунам он идти боялся: они могли догадаться до того, чего знать некому не следует.       — Дед тебе предлагал?       — Раз сто, — кивнул Сережа. — Я боюсь. Иногда мне кажется, что он не догадался только потому, что мы видимся раза три в год, а то и реже.       — В детстве мне казалось, что его глаза видят насквозь.       — Точно, — хмыкнул Сережа. — Он про тебя спрашивал.       — О, ну теперь тебе есть что рассказать. Я как бы ученица его ученика, это преемство должно заставить его вспомнить, как трепетно я его люблю.       — Он знает, просто сам по себе сухарь.       — Зато умный, ты весь в него.       — Я должен возглавить орден, — Сережа вздохнул и покачал головой. — А еще ковен. И школу… Бабушка говорит, что передаст школу только мне или моей невесте. Только папа не пристает ко мне с Магсоветом, а мама все уши прожужжала с тем, чтобы я поскорее лез в политику. Я уже не знаю, куда от них деться.       — Думай о том, что, если ты возглавишь орден, ты будешь иметь тучу волшебников в подчинении и власти у тебя будет больше, чем в Магсовете. А еще главенство в ордене и ковене исключает возможность выбора в Председатели Магсовета. Минус проблема. Остается две. И та, где ты начальник оравы симпатичных ведьм, мне не нравится больше всего.       Женя подошла ближе и остановилась напротив.       — Раньше ты хотел стать врачом и открыть фонд. Тебе нужно много денег.       — Мгм, — тепло улыбнулся Сережа.       — Сколько денег в самом великом ордене волшебников и самом огромном ковене ведьм?       — Должно быть, многовато.       — Отлично, — Женя обняла его за шею одной рукой. — Значит, мечты сбываются? А тетю Вику я беру на себя. Убедить, что политика — дело дрянь, для моего отца — раз плюнуть.       — Тяжелая артиллерия, — хмыкнул Сережа и наклонился ближе.       Классно было разговаривать не о багровых заклятиях. Хорошо так: целоваться не впопыхах, стараясь удержать или вернуть, а просто и легко. Наверное, раньше Жене показалось бы это скучным, но сейчас она поняла: это не скука, это то самое искомое спокойствие, к которому столько лет тянулась ее душа, не находя пристанища в человеческом мире.       Женя чувствовала тепло от Сережи. Он обнимал ее и светился тем самым ярким солнечным светом. Невозможно красивый, с разлитым золотом в светлых волосах и зеленью майской травы в глазах. Его кожа сияла, он был самым светлым пятном в темной чаще леса, даже грозы, секунду назад трещавшие над головой, были не такими яркими. Теплыми, живыми… счастливыми.       — Что? — усмехнулся он, опуская взгляд.       — Ты светишься, — удивленно осмотрела его Женя. — Это жутковато.       Сережа оглядел себя, но только непонятливо вздернул бровь.       — Я подумал: образ мрачного властелина смерти тебе надоел. Сменил имидж.       — Мне нравятся благородные злодеи.       — Тогда так?       Он мрачно улыбнулся, и магия небрежно зачесала назад его светлые волосы, залила багрянец в изумрудные зрачки и сделала лицо острее. Сильный, темный — опасность резвилась в его глазах, послушно притухая, когда он щурил глаза, рассматривая Женю.       Она рассмеялась. Сережа хмыкнул и растрепал волосы на голове, сгоняя багровую пыль, а вместе с ней и свой мрачный прикид.       Он бережно пытался укрыть ее пальто, хотя ей не было холодно. Женя бросила стакан в снег и обхватила руками его шею — крепкую, вкусно пахнущую, с веревочкой и красными бантиками на ней. Женя не удержалась и расстегнула пуговицу, пробираясь под рубашку. Она нащупала амулет и сжала его в кулаке, потянувшись к нему сердцем. Сережа прижал ее крепче, боднул носом в висок и положил подбородок на макушку. Женя усмехнулась и прижала руку к его груди, прикрыв глаза, чтобы услышать, как бьется его сердце. Очень романтичный звук в тишине рощи ив, надо сказать.       — Мое шило мне говорит, что глинтвейна мало.       — Ну Жень, — простонал Сережа, давая ей отстраниться. — Мы хотя бы полчаса можем так постоять?       — Давай уж тогда полежим?       Сережа улыбнулся и вздернул бровь.       — Я имею в виду, посмотрим кино. Дома. Ты замерз.       — Греются не за просмотром кино.       — Ой, Лазарев, я не такая пьяная, чтобы не понять твоих пошлых приколов.       — Меня Саня научил.       — Он на тебя дурно влияет. Принесешь глинтвейна?       — Конечно, — Сережа засунул руки в карманы пальто и шагнул ближе. — Сколько, чтобы ты перестала считать мои шутки шутками?       — Тебе придется влить в меня чан.       — Тогда я начинаю, — он быстро поцеловал в губы и простонал, уходя: — Небо, ну почему тебя не выносит со стакана?       Когда Женя осталась одна, она услышала сове сердце сама. То толкало кровь, и она била по вискам, распаляя кожу щек. Женя подумала: она умеет краснеть?       Растирая щеки и глупо улыбаясь в темноте пустой заснеженной чащу, Женя глубоко дышала и едва ли не плакала. Облегчение, добравшееся до ее души в звенящей тишине Зачарованного леса, вдруг перерезало тугой узел, в который столько лет были скручены Женины нервы. Как капля желанной воды в пустыне алых песков — так ощущала Женя свое новое решение: попробовать еще раз. Сил на него потребовалось гораздо больше.       Скрипнул снег, и Женя повернула голову. К ней подошла Катя.       — Привет, Катюх!       — Женя, — Катя поправила очки. — Поздравляю тебя, кажется, у тебя все налаживается. Ты остаешься с нами на соревнования?       — Катюх, да я теперь за вас порву. И Жанна… Я должна найти того, кто это делает, — Женя подошла к Кате и сжала ее плечо. — Я же обещала.       Катя посмотрела на нее прямо, и в стеклах ее очков замерцал лунный свет.       — Ты всегда делаешь то, что обещаешь?       — Я стараюсь.       Катя замерла, и Жене не понравились ее стеклянные убитые глаза.       — Что случилось?       — Ничего, — медленно покачала головой Катя. — Ничего хорошего, Елагина, не случилось.       «Елагина», — сказала она так. Будто не вчера узнала эту тайну. Женю оглушило собственной фамилией. Ее швырнуло туда, за бесконечный холодный лес, в большую комнату с синими покрывалами и желтыми оплывшими свечами.       « — Да что случилось?!       — Да ничего хорошего, Елагина, не случилось! Он опять влепил тебе три.»       Женя прищурилась и отдернула руку, отшагнув назад. Нет. Не может быть.       Руки Кати не тряслись, хотя у Зои ходили ходуном — последствие долгого удержания иллюзии и время, проведенного волшебницей жизни в царстве смерти. Очки — потому что очень сложно долго держать иллюзию на глазах, все равно что шарашить грозами по всей России. Но Жанна…       — Тебя было так легко обмануть, — говорила Катя не своим голосом, снимая подарки Волконского с обратной стороны ворота платья. — Она всего лишь попросила тебя уважать подвиг твоего отца, и уже тебе понравилась.       Женя прижалась спиной к голой сосне. Не отрывая взгляда от Кати, та менялась на глазах: упали на снег очки, и голубой лед глаз впился в душу. Сухой, величественный, знакомый.       — Она всего лишь всплакнула о подруге, а ты поклялась ей помочь. Потому что ты знаешь, что такое их терять.       Катя распустила хвост, и вместо куцых обрубленных прядей ее спину укрыло шелком золотых волос. Ее лицо растворялось в мире постепенно: сужалось, менялось так незаметно, что Женя не поняла, в какой именно момент перед ней стояла уже совсем не Катя.       — Я показала тебе тебя, — Зоя остановилась совсем близко. — И ты очень. Очень захотела себе помочь.       Женя смотрела на нее прямо. У нее не было сил отвести глаза от знакомого лица, говорить ничего не хотелось. Зоя ее обыграла. Она была рядом с самого начала, она вела Женю с того момента, как она пришла в Поддубный.       — Диана? — Женя прищурилась.       — Я хотела ее уберечь. Как и тебя.       — Ого, да ты меня спасала?       — Да. Я натравила на тебя циарона, чтобы твой отец увез тебя отсюда. Я выбирала стихийниц, которые похожи на тебя, чтобы он тебя сюда не пустил. Но когда я поняла, что ты не уйдешь, мне пришлось изменить план.       Женя рассмеялась.       — Снова будешь склонять в рабство.       — Я спасаю тебя.       — Да пошла ты, Зоя, — Женя оттолкнулась от дерева, но нашла, что сказать и обернулась. — Убирайся. У меня все хорошо. Без тебя. Я не осталась с тобой. Слышишь? Ты умерла. А я нет.       Зоя покачала головой, ее глаза были слишком серьезными и горькими, чтобы не осечься. Женя испугалась, но через силу продолжила. Себе она верит больше, чем предательнице.       — У меня есть семья. У меня есть друзья и родители. И сейчас я пойду к самому классному парню на свете, а ты думай дальше, как захватить мир. Бесполезный и сгоревший. Второго мая, четыре года назад.       — Мне не нужен мир.       — Как же.       — Я хотела жить.       Женя уже уходила, но остановилась.       — Ты сама себя убила.       — Ты думаешь, просто так? — Зоя надрывно усмехнулась и покачала головой. — Просто так оставить все, что у меня было?       — Тогда зачем?       Тишина, окутавшая чащу, звенела и сияла. Она была чистой, холодной и белой — тишиной для признаний, для откровений и тайн, которые столько лет рвалось разгадать сердце. Зоя поправила плащ и с тяжелым вздохом начала рассказывать.       — Ты знаешь историю о том, как разделилась стихия. Но не знаешь продолжения.       О нет, снова эти чертовы сказки…       — Если коротко… — Зоя вздохнула. — Если до смерти тринадцатой Никольской стихия любви не воссоединиться, то умрет навсегда. Граница миров сотрется. Весь свет погрузится в хаос. Жизнь и смерть начнут войну, в которой не выживет никто. — Она подняла глаза и посмотрела на Женю, прямо, строго, немного зло. — Когда мою мать убили, ко мне пришла Марья. Она много мне рассказала о том мире, который был до того, как стать Багровым. И она пыталась меня спасти. Тринадцатую дочь Никольских, ведьму, со смертью которой, надежда мира канет.       — Приземлись, — осекла Женя. — Я слышу твою сказочную тетку, а не тебя.       — Пусть так, — Зоя шагнула навстречу. — Услышь лишь то, что я должна спасти мир.       — Только что сказала, что он тебе не нужен.       — Не захватить. А возродить из пепла.       — Ты связалась с Салтычихой! — почему-то прошептала Женя, будто их кто-то мог услышать. — Мы рассказывали друг другу страшилки про нее и не спали ночами, пока боялись, что она отгрызет нам ноги ночью.       Зоя промолчала, и Женя горько усмехнулась.       — Все это время, — покачала она головой. — Ты просто… претворялась. — тряхнула головой и шумно вздохнула. Небо, это должно было быть не так противно. — Ты обманула не однажды. А постоянно!       — Я не обманывала. Все было по-настоящему.       Ну да.       — Я вижу, ты мне не веришь. Ты имеешь на это право.       — Ох, спасибо, — тихо рассмеялась Женя. — Ладно, мне плевать на тебя. Единственных два моих вопроса: зачем тебе зачарованные и зачем ты умирала?       — Я же рассказываю, ты не даешь мне продолжить! — рассердилась Зоя, и Женя поняла, что ей почему-то очень хочется все рассказать. Зачем? Почему просто не склонить в это ментальное рабство и отобрать стихию? Что она там хотела сделать? Да, Женя хотела услышать правду, но Зое-то это зачем?       — Ой, извини, — приподняла руки Женя. — Конечно, продолжай, я четыре года мечтала услышать твой голос.       Зоя шумно выдохнула, прикрыв глаза.       — Когда твой отец убил Багрового князя, Марья пришла ко мне сказать, что на самом деле зло не ушло из мира. Оно переродилось. И никто не знал, в ком. Мы искали с ней нового Князя много лет, потому что мне было страшно, что он знает, кто я, а я про него ничего не знаю. Страшно, что он подкрадется со спины. Я знала, что, как только выйду за пределы Поднебесной, он почувствует меня. Был последний год, мой страх рос. И я решила… — Зоя вздохнула и пожала плечами. — Решила стать призраком для него. Умереть, чтобы войти в тень и искать его оттуда. Мне надо было исчезнуть, Женя. Исчезнуть так, чтобы никто и не подумал искать!       У Жени дрогнули брови, хотя она пыталась грозно хмуриться. Зоя смотрела на нее и просила прощения. Глазами, которые никогда его не просили.       — Хорошо, — Женя дернула головой и отвернулась к чаще. — Зачарованные?       — Мир надо спасать. Как только я объединю стихию, мне нужно будет получить власть над временем.       — Над временем не властно даже Небо.       — Костер, который разгорится, как только легион будет собран, и есть время. Это сам мир, чьи дети — стихии, рыжие осколки пламени, иглы. Огонь памяти — священное пламя. Оно помнит мир до разрухи. Его жар должен испепелить багрянец и вернуть Дивномирье, сжечь зло и возродить утраченное волшебство тех земель, очистить ее от демонов и тех тварей, которые появились из-за Багрового Князя. Вспомни сказку, костер горел всегда, Женя. Легион первых стихийников не давал ему потухнуть, а как только пламя угасло, Дивномирье стало миром смерти. Потому что там, где нет времени, жизни тоже нет. Время надо просто вернуть.       — Разжечь костер, поняла уже. Но над временем не властны даже волшебники.       — Есть одна стихия, Женя, — тихо и твердо сказала Зоя. — Длиннее жизни. Сильнее смерти. Говорят, что для нее нет времени, что она его сильнее.       Женя покачала головой: как пафосно и красиво все складывалось.       — Ладно, если ты не собираешься никого убивать, мешать я тебе не буду, но… — Женя вдруг осеклась. Страшная догадка, которую она ухватила за хвост, вдруг дернула ее назад и приковала к земле. Женя подняла на Зою взгляд и хмуро переспросила: — Ты хочешь соединить стихию, чтобы сомкнуть легион?       — Да. — твердо ответила Зоя, и ее слова камнем упали в звенящей тишине.       Небо, нет… Женя отшагнула назад и замотала головой.       «Принеси мне его иглу.»       «Вы убили Багрового князя, но убили неправильно. Зло не погибло, вы подарили ему новое тело.»       «Игла переродилась.»       Женя беспомощно открыла рот, но оттуда отказывались вырваться звуки. Зоя не отрывала от ее лица взгляда. Извиняющегося, но решительного.       — Ты делаешь его сильным, — пожала плечами Зоя.       Эта фраза ошпарила Женю. Она на секунду перенеслась из светлой зимы Зачаровнного леса туда, в черную чащу с корявыми ветками и гнилой землей. Около нее стоял охотник и очень виновато, очень жалостливо и тоскливо на нее смотрел. Он извинялся и говорил: «Ты делаешь его сильным».       — Я убью тебя, — предупредила Женя. — Неважно как, но тронешь эту иглу хоть пальцем — я отгрызу тебе руку. Да и… Никто не знает, где она.       — Он знает.       — Нет.       — Да! Женя, он хитрее, чем ты думаешь. Он не может не знать, где игла, потому что в ней — его жизнь. Он чувствует ее, он всегда будет знать, где она! Он хочет жить, он хочет избавиться от проклятья, и он знает, как.       — Он не знает! — замотала головой Женя, сердито сжимая кулаки. — Мучался бы столько лет, если бы знал? Ты представить себе не можешь, что иногда с ним было.       — Единственный способ избавиться от багровой магии, — остановилась Зоя совсем близко и пар ее дыхания коснулся Жениных щек. — Это соединить стихию. Уталить жажду крови светом жизни. Стать простым стихийником. Зло нельзя убить, его можно нейтрализовать, знаешь, как это сделать?       — Грохнуть тебя, — зло хмыкнула Женя ей в лицо. — Но почему-то ты до сих пор живая.       Зоя покачала головой, серьезно глядя Жене в глаза.       — Я не хотела его убивать, я искала выход, но его нет. Теперь либо я, либо он.       — Он!       — Ну тогда убей меня, — твердо сказала Зоя и, резко приблизившись, приподняла руку Жени и вложила туда нож. — Убей сама, чтобы моя сила досталась тебе, а не ему. И как только я умру, в этот свет ринется орава кровожадных монстров. Граница исчезнет, мир утонет в крови. Они сожрут всех. Диану, твою маму, твою бабушку, даже твоего отца.       Зоя дернула руку Жени и зажала в ней острый клинок, подставляя к шее.       — Давай! Пока он не вернулся.       — Зоя, ты чокнулась! — Женя вырвала руку из ее хватки и отбросила нож подальше. — Кому нужна стихия, ради которой прольется столько крови? Это что угодно, только не любовь! Как ты вообще до этого додумалась.       — Я подсказала, — Женя вздрогнула, когда услышала голос Марьи. Как она тут очутилась, ведь не могла выходить за пределы Поднебесной? — Оу, не удивляйся, милочка, может, ты два раза ушла от меня, но я все равно умнее, старше и знаю про этот мир намного больше твоего.       Женя попятилась к чаще, но из темноты выступили зачарованные и перекрыли пути отхода. Надо было кричать? Тянуть время? Да где Лазарева носит?       — В чем ты ее убеждаешь, Люкс? Она выбрала мужчину. На тебя ей плевать, видишь, она даже не готова отдать тебе силу, чтобы спасти ваш общий мир. Если ты не покоришь ее сознание, то не узнаешь, где игла, значит, не убьешь его и не спасешь всех нас.       Зоя опустила глаза.       — Женя, пожалуйста, поверь мне, он уже нет тот.       Женя едва удержалась от смеха, хотя хотелось плакать. Они свихнулись там все в своем Багровом? Что значит не тот?       — Да ты хоть что-то о нем знаешь? — прошипела она, перебарывая трясучку от злости. — Кроме того, что он уже спас мир? Кроме того, что он всегда был рядом, когда мы влипали? Кроме того, что он почему-то за все это время так тебя и не убил? Вякнешь еще хоть слово про него, я прокляну тебя, Никольская. Вали к своим багровым бесам.       Женю сзади схватили за руки. Она трепыхнулась и зло продолжила:       — Страшно за свою жизнь, да? Хочется жить, просто дышать, просто хоть раз увидеть потолок, как проснешься. Он просыпался от кошмаров, видел потолок, по которому ползали кровяные змеи и шипели на его кровати. Пока ты думала, как спасти свою шкуру, он спасал мир. Пока ты фальшиво погибала, он умирал по-настоящему. Сто раз! Двести! Только чтобы нашим с тобой задницам спокойно жилось в этом мире!       Зоя не слушала ее. Она смотрела на нее очень горько и несчастно, хоть с тем же высокомерием и статью. Она слышала ее слова, но пропускала мимо ушей. Марья со злым торжеством смотрела на то, как у Женя кончаются силы, и она перестает рваться из железной хватки зачарованных. Но она не сдавалась: злость рождала в ее груди ярое желание выцарапать этим двоим глаза. Не за предательство, не за фальшивую смерть, а за Сережу. За этого парня, которому всегда больше всех доставалось просто потому, что он не был…       — Трусом, — закончила Женя. — Можно все исправить, Зоя, надо просто не испугаться. И ты боишься. Она тебя пугает.       — Выхода нет, — безразлично пожала плечами Марья.       — Выход есть всегда, — Женя смотрела на Зою. — Так сказал его отец. И я ему верю.       Зоя понятливо кивнула, и Женя поняла: это конец. Вот так кончается дружба: не после могилы, но после трусливого страха. Вот так заканчиваются истории: не хорошим концом, где проклятие снимают, а счастливом финалом, где злодея убивают. Может, Кощей был не так плох? Может, у него были причины быть этим злодеем, но никто его не спрашивал, никто не думал, почему он стал вечным, почему запер свою иглу. Никто и никогда не читал сказку до ее начала, а где-то там маленький мальчик в девять лет мог принимать самое сложное решение, мог переступать через свой страх и спасать мир — становится злодеем, чтобы держать то зло в узде.       — Я бы выбрала другую стихийницу, Женя. Но ты мне нужна, чтобы он сказал мне, где игла.       — Жалкий шантаж, — без сил хмыкнула Женя.       Зоя подняла руку и в небе затрещали грозы. Что? Как?       — Вижу, ты удивлена, — хмыкнула Марья, подходя ближе.       — Но у меня не разбито сердце… — последний Женин аргумент, который ворочался в груди еще с того вечера, как Зоя ей доступно объяснила, что терять девственность наследнице повелителей молний вовсе необязательно.       — Да ну? А как же та ночь: пепел, кровь, шрамы на твоих руках и самый жуткий страх, который когда-либо добирался до твоего сердца. — Марья постучала пальцем по Жениной груди и противно улыбнулась, срезая прядь волос. — Смерть подруги от собственных рук… Да ты сожгла его за секунду. Сама. Чудовищной виной.       — Я не проклинала стихию, — прошипела Женя и глянула за спину Марье на Зою. — У тебя ничего не получится. Моя стихия не проклята, я от нее не отворачивалась, просто перестала колдовать. Надо произнести проклятье.       Зоя понуро кивнула. Она подняла свои небесно-голубые глаза, посмотрела на Женю и спросила:       — Ты помнишь, как пыталась меня спасти?       Да уж, такое было не забыть.       — Ты же знаешь багровый язык, Женя, — Зоя дернула плечами и едва слышно сказала: — Знаешь, как переводится.       «Энтера!» — громыхнул гром и воздух стал плотным от запаха озона. Тот был неправильным и лишним среди снегов и в царствование зимы.       «Парада!» — мелькнули грозы на небе и сорвались вниз.       «Фиера!» — бахнуло в уши собственным детским голосом и воспоминании о дикой боли, пока магия рвалась из вен наружу.       Я. Тебя. Проклинаю.       Женя закрыла глаза, когда белая вспышка стрельнула ломаной стрелой прямо в сердце. Все сложилось, как пазл: разбитое сердце, кровь какой-то там Елании и проклятье, с дуру сказанное в минуту отчаяния. Проклятая стихия, растертое в прах убийством сердце и девочка — такая маленькая, несчастная, кудрявая и убитая горем…       

***

      «Пахло травами. Женя обожала этот запах: так пахло в их с Сережей сарае. Эх, где он сейчас? Нет. Не надо о нем думать.       Женя помыла руки и вышла из ванны на кухню, но Сафронова за столом не оказалось. Там только сидела его бабушка и помешивала ложкой сахар в чае. Женя огляделась и присела.       — Андрей…       — Сказал, что тебя не слушается стихия.       Женя вздохнула и согласно кивнула: а чего отрицать, так и есть.       — Он говорил, вы можете помочь.       Его бабушка усмехнулась и причмокнула губами. Она вдруг подняла взгляд и цепко осмотрела Женю, особенно надолго задержавшись на веревке на шее: папа строго настрого приказал не снимать, и Женя теперь даже на ночь ее оставляла. Мало ли, нападет на нее этот маньяк, а она даже шарахнуть током его не сможет.       — Ты пришла в одном пиджаке. Не холодно?       — Ой, да я не мерзну, — отмахнулась Женя. — Мама только для вида заставляет одеваться.       — Почему?       — Ну, это ж мама.       — Почему не мерзнешь?       Женя повернулась и нахмурила брови.       — Люди мерзнут, — подсказала старушка и подлила теплого чая в кружку. — Ведьмы тоже мерзнут. А ты — нет. Ты когда-нибудь желала никогда не мерзнуть?       Женя задумалась. Вообще-то, было дело, когда они с Сережей только начинали покорять Багровое. Там всегда было холодно, как в склепе, и Женя когда-то очень сильно захотела никогда не мерзнуть. Они засыпали в промозглой пещере, свернувшись калачиком под каким-то камнем. Их пытался согреть Гром всеми своими хвостами, но у Жени все равно зуб на зуб не попадал. Но когда она проснулась, поняла, больше ей не было холодно, а на следующий день она стала ведьмой и устроила первый в жизни шторм.       — Да, — настороженно ответила Женя и прищурилась. — Кто вы?       — Это важно?       — Моя стихия меня не слушается. Она меня боится.       — Ты отвергла ее. Ты ненавидишь ее.       Темные глаза старухи смотрели глубоко в душу и царапали ее, бередя что-то старое и больное. Женя не хотела вспоминать, что именно заставило ее возненавидеть свою силу, но в нос ударил запах пепла и дождя.       — Но она тебя — нет, — вдруг улыбнулась бабушка. — Она ждет, когда ты ее простишь. Она ушла, чтобы дать тебе время. И пока ты борешься со своими тараканами, она не дает тебе замерзнуть.       Старушка накрыла руку Жени своей и тепло улыбнулась:       — У кого хватит смелости простить, тот никогда не будет одинок. Она боится не тебя, она страшится снова тебя подвести. Она не возвращается, потому что думает, что ничего не будет как прежде, что ты не сможешь ей больше доверять. Дай ей шанс. Она вернется, как домашние кошки возвращаются, почуяв пресный вкус голодной свободы. Хозяин — вот, что ищут все стихии.       Женя почувствовала, как по ее руке разливается тепло. Благодарно кивнув, она попрощалась и вышла в подъезд. Мигала лампочка, но вдруг вспыхнула и стала гореть ровно, больше не расстреливая подъезд своими вспышками. Женя посмотрела на руки и покачала головой: бесполезная болтовня. Надо идти к Сафронову и ехать домой.»       Секунда. Уже две. Ведьму должна попробовать убить стихия, но почему-то… Почему-то Женя была в сознании. Кома отменяется? Лазарев успел?       Женя осторожно открыла сначала один глаз и тут же второй. Молния трещала у нее прямо перед лицом, не дотянувшись своей белой иглой до носа какой-то сантиметр. От ее дальнего края вниз сыпались грозы, отгораживая Женю от всех остальных призрачным белым куполом. Завороженных отшвырнуло в чащу, Марья суетилась за решеткой молний, но ее был не слышно. Только скромный тихий треск электрических разрядов.       Это был самый родной звук, который только можно было себе представить. Для кого-то смертельно опасный, но для Жени — сравнимый с треском поленьев в очаге. Звук — предвестник спасения, звук дома. Дома, где жило ее сердце: в клубах грозовых туч, среди пастбища диких молний, в грохоте и содрогании Небес, в проливных дождях и бурях. Там, на небе, которого она не боялась.       Женя поддалась реву в груди. Ее душа полетела навстречу молниям, и Женя подняла руку. Если ее убьет разрядом, то она хотя бы не станет помогать убить Сережу. Она хотя бы на мгновение перед смертью почувствует самое родное, что есть у каждой стихийницы — стихию. Свою стихию.       Когда Женя коснулась пальцем белой молнии, та вдруг боязливо сжалась и отодвинулась назад. Вид у нее был жалкий и испуганный, как будто Женя пыталась погладить котенка на улице, а не смертельно опасный разряд. Он вздыбился, как кот, стал обходить ее и жалостливо сжиматься. Женя, умиляясь, следила за ним. Когда он снова остановился перед ней, то стал совсем маленький. Заряд сжался и почти перестал трещать — вот-вот и исчез бы в небе.       — Ну иди сюда, — улыбнулась Женя и протянула руку ладонью вверх. — Я тебя прощаю. И ты меня прости.       Молния недоверчиво вытянулась и осторожно, словно не веря в услышанное, коснулась острым шипящим концом ладошки. И тут же вспыхнула, затрещала, закричала всполохами белого света. Женя зажмурилась, а когда открыла глаза, то держала в руках огромного ирбиса, трущегося могучей шеей ей о руки.       Его шерсть была гладкой, словно отлитой из сияющего белого золота: она сверкала пуще заколдованного снега, сияла изнутри, обливая пространство вокруг белым волшебным сиянием. По шкуре зверя гуляли паутинки молний: они то рождались, забавно цепляясь друг за друга, то убегали в черные пятна, которые темными клубами диких туч расползались по его шерсти. Не мех: а грозовой небосвод. Необузданная стихия в каждой ворсинке Он словно был самой грозой, и темные пятна окраски тягуче переваливались и затягивали в свои чертоги сияние всполохов молний, как грозовые облака. Длиннющие усы кота щекотали шею, и хвост, непослушно лупящий по снегу, был таким пушистым и сверкающим, словно ирбиса нарисовал какой-то безжалостный к чужим глазам художник, который пролил весь свет ночного леса на это чудесное животное.       Ирбис поднял серые глубокие глаза на Женю и утробно рыкнул.       — Кто ты? — спросила она, на самом деле, уже догадавшись. Больно этот сказочный кот ей напоминал Венту.       Он поднырнул мордой под ее ладонь и прикрыл глаза, а в душе отозвалось:       «Микар.»       — Женя.       Как только они представились, Микар исчез. Зато появилась дикая боль, которая обожгла Жене руки. Она содрала перчатки и опустила руки по локоть в снег, зашипев. Стихия возвращалась еще больнее, чем уходила. Женя зарычала и прокусила губу, но боль прошла быстро. Когда Женя подняла руки из снега, то талая вода омыла ее чистую кожу.       Без единого шрама.       Оставалось заставить себя не удивляться и вспомнить, что на поляне не одна. Женя быстро встала, по привычке закатав рукава повыше, глянула на Зою с Марьей и развела руки в сторону.       Как же было здорово снова почувствовать силу в пальцах. Не запереть руки в тонкой коже перчаток, а дать воде остыть на запястьях, разогнать кровь по венам и призвать свою стихию.       — Кто на нас с Микаром? — хмыкнула Женя и, повернув голову, заметила еще кое-кого. — Кто на нас с Микаром и Моней?       Стало отчего-то смешно. Женя не собиралась драться, еще десять минут назад она просто хотела дать Зое уйти, но передумала — потянулась к медальону на шее и решила позвать папу…       Доминисы не просто так прослыли самыми сильными колдунами и ведьмами. Им не разрешалось участвовать в чарсоревнованиях только потому, что по щелчку их пальцев у жертвы могло остановиться сердце. Женя не дотянулась до медальона, как ее руки ослабли и повисли плетьми, а в голове появилась муть: веки опустились, ноги подкосились, и Женя бы упала в холодный снег, но вместо того коснулась чьей-то твердой груди, и как только ее плечи сжали широкие ладони, сознание прояснилось.       — Что здесь происходит? — недовольно спросил Лазарев, отодвигая Женю за спину. Женя шумно задышала, прогоняя рябь в глазах. Сережа снова светился: мягко и тепло, обливая снег приятным сиянием. — Опять вы.       Женя не успела очнуться, как снова была схвачена завороженными. Они выкрутили ей руки, перекрыв доступ к стихии: кисти были неподвижны, и подставили к горлу нож. Сережа хмуро глянул себе за спину и медленно повернулся к Зое.       — Ты знаешь, чего я хочу, — пожала она плечами и покрутила в руке веретено, обвязанное тонкими волосками.       — Да пошла ты! — прошипела Женя и дернулась.       — Хорошо, — приподнял руки Сережа. Он обманывает ее. Он не знает, где игла…. — Вот она.       И он достал из кармана пальто простую медную иголку длинной сантиметров в пятнадцать. На ее верхушке сиял светлый камень. Женя помнила, что у прежней иглы он был красным. Игла сияла и переливалась в свете луны и звезд, свет путался в прозрачных гранях чистейшего алмаза, ломался и терялся…       — Нет, — прошептала Женя, когда Сережа протянул иглу. — Что ты делаешь, она убьет тебя!       — Иначе она убьет тебя, — недовольно бросил Сережа за спину.       Женя рванулась, но руки выкрутили сильнее. Зоя тем временем кивнула Сереже и без особой радости потянулась за иглой, но остановила руку и устало прикрыла глаза.       — Лучше бы ты дала лишить тебя сознания. Дай ей иглу.       Сережа послушно повернулся и подошел к Жене. На ее глаза наворачивались слезы непонимания и страха.       — Откуда она у тебя? Ты что, все время знал, что она возродилась? Нет. Не давай ее мне! Лазарев, отойди!       Но Сережа только грустно на нее посмотрел, и ее руки сами потянулись за иглой. Он дергал ее мышцы, как ниточки, и она пыталась противиться, но что могла сделать против доминиса? Он запретил ее кистям шевелиться, разрешив только обхватить пальцами тонкую иглу.       — Зоя! — заорала Женя.       — Убить Багрового князя должен его наследник, — сказала Марья, зло торжествовало в ее глазах. — Ты — потомок сына Елании от насильного брака. Ты должна ее сломать.       — Нет, — у Жени пропал голос и все, что она смогла — это жалко что-то пропищать в беспомощности глядя на Сережу. Ну! Подмигни, ущипни, кивни — скажи, что у тебя есть план! Откуда ты взял эту иглу? Почему ты молчал, что знаешь о ней?!       — Все будет хорошо, — уверенно сказал Сережа и накрыл ее ладони своими. — Я тебе обещаю.       — Нет-нет-нет, — замотала головой Женя, чувствуя, как ее пальцы сильнее сжимаются на тонкой игле. — Отпусти меня! Лазарев, отпусти меня! От-пус-ти! Я не буду!       Она плакала и пыталась избавиться от чужого контроля, но не могла. Сережа сам держал ее. Он смотрел на нее так нежно и так горько, что сердце разрывалось, и его осколки царапали душу. Женя плотно сжала губы и замотала головой. Ее щеки обожгло слезами. Это не могло быть правдой! Небо, просто не могло быть правдой!       — Женя, — Сережа положил ей руку на щеку, ласково стерев слезу. — Я обещаю, все будет хорошо.       — У кого? — заикаясь, спросила Женя, она чувствовала — еще чуть-чуть и игла надломиться. — Я умоляю тебя. Нет, Сереж, я прошу тебя. Я…       Сережа подошел еще ближе, сжав руки на пальцах Жени. Он почти касался лбом ее лба, она слышала, как он дышит — спокойно, ровно. Он улыбался ей: немного вымученно, но уверенно. Он так всегда улыбался, когда они могли погибнуть: «Ты же знаешь, что я не дам тебе умереть». Любой его план был опасным ровно настолько, чтобы рискнуть всем, но не рискнуть ей. И Женя с ужасом поняла: он убьет себя, если придется ради нее.       — Я тебя хоть раз обманывал?       — Ты обманываешь сейчас!       — Все. Будет. Хорошо, — твердо повторил Сережа и улыбнулся чуть шире.       На прощание. Тоскливо, горько — так, как улыбался тогда, сидя у могилы и протягивая перчатки. «Прощай, Жень», — прочитала она в его зеленых глазах перед тем, как услышать треск иглы в своих руках. Игла надломилась, и яркая белая вспышка озарила чащу, и белый свет больно резанул глаза. Вместе с со стихией взорвался ком страха в Жениной душе, и она, все еще ослепленная стихией, беззвучно зарыдала.       Ей было страшно открывать глаза. Ей было страшно даже дышать, и она вдруг захотела, очень захотела умереть вместе с ним. Теперь заклятье Зои, которое бы отобрало сознание, показалось ей гуманным. Только бы не…       Багровый туман расползся по снегу и добрался до носа. Он больше не пах тухлятиной и гнилью, наоборот, чем-то очень даже приятным и знакомым… Так пахла шея Сережи, когда Женя его целовала. Так пахло в его комнате, пока они там спали. Так пах Сережа. Его подушка, его рубашка, он! Женя без сил зажмурилась, и слезы покатились из ее глаз на холодный снег.       — Тише.       Ее бережно обняли и укрыли пальто. Женя отрыла глаза и увидела черный галстук, перекинутый через шею — Сережа редко его завязывал. Распахнутый ворот и твердую веревку под ним. Широкую грудь, крепкую шею, гладкий острый подбородок… Глаза, залитые багровой кровью.       — Я жив, — улыбнулся ей Сережа и ласково погладил по волосам. — Все закончилось.       — Марья! — вдруг вскрикнула Зоя и, схватившись за сердце, оступилась.       У нее из рук вывалилось веретено, которое Марья, подняв из снега, поднесла Сереже. Она жеманно повела плечами, кокетливо улыбнулась и низко поклонилась.       — Они ваши, мой повелитель.       — Что? — выдохнула Женя и посмотрела на иглу в своих руках.       Это все еще был тот чистейший алмаз, который она только что видела, но теперь в нем, как в стакане с водой, гуляли струи крови. Они то расплывались, теряя контуры, то снова стягивались и текли по невидимым глазу течениям внутри сияющего белого камня. Сережа забрал иглу и положил в карман.       — Я умнее, — хмыкнул он и мельком глянул за спину. — И сильнее.       Женя удивленно посмотрела на Зою, валяющуюся в снегу и задыхавшуюся, на Сережу, на Марью…       — Что происходит?       Ее отпустили.       — Рокировка, — недобро усмехнулся Сережа, отпуская Женю. — Я все тебе объясню.       Тем временем завороженные переключились на Зою. Когда сила Марьи перестала ее душить, Зою поставили на колени и завели руки назад. Она зло посмотрела на Марью и, кажется, прошептала проклятье.       — Теперь я главный, Зоя, — улыбнулся он и развел руками. — Милая, ты даже не представляешь, сколько подводных камней на самом деле в этой истории. Просто сломать иглу и убить меня? Да, возможно, еще полчаса назад это бы сработало.       — Почему? — в ярости прошипела Зоя, глядя на Марью.       — Потому что стихия была разделена предательством. Значит, соединиться она может лишь в том сердце, которое разбили и собрали вновь. То есть… В моем.       Сережа тихо и страшно рассмеялся: его низкий смех заставил сердце Жени испуганно сжаться — не так Сережа смеялся.       — Кому ты доверилась? — хмыкнул он. — Предательнице? Ведьме, из-за которой мир канул в бездну? Зоя, ты меня разочаровала. Ей нельзя было верить. Такие как она всегда будут на стороне тех, за чьей спиной смогут спасти свою шкуру. Прости, но за твоей едва бы получилось. Она давно работает на меня, и все решения, которые ты принимала с ее подачки, были моими. Кстати, спасибо, что собрала легион.       — В Поддубном? — прищурилась Зоя. — Ты сказала мне, что надо собирать его в Поддубном!       — Да, — снисходительно улыбнулся Сережа. — Мне нужна была Женя. Я знал, что она не оставит Диану одну в такой опасности. А еще я знал, кто потерял девственность и кому разбили сердце. При небывалой грусти выделяется особый гормон, подкручивая его, случайно оказавшись рядом, можно без труда убедить проклясть стихию.       — Женя? — Зоя рассмеялась и глянула на Женю. — Ну что, довольна? Посмотри на него — сущее зло. Теперь всемогущее!       Женя видела. Сережа менялся. По мере того, как он лениво разговаривал с Зоей, он погружался в багровую тьму. Она поднимала его подбородок, чертила острые скулы, о которые ломался яркий свет звезд. Из светлого принца жизни, он превращался в коварного царя смерти. Женя думала, что к такому привыкла, но в этот раз испугалась: багрового тумана в зрачках, алой дымки у кистей рук, зла, сочившегося из-под припущенных век. И злой усмешки — узкой и коварной.       — Ты хочешь спасти мир, — кивнул Сережа. — Но с чего ты взяла, что сможешь спасти его одна? Я тоже могу объединить стихию, убив тебя. Ты сломала иглу, ты разрушила свою стихию сама.       — Стихийник не может сломать свою иглу, — запротестовала Зоя. — Она была твоей!       — Да, — кивнул Сережа. — У меня было две иглы. Стихию смерти сломали давно, теперь ты сломала жизнь. Сломались две отдельные стихии, чтобы в моем исцеленном любовью сердце заново родилась одна — правильная. Единственная. — Сережа устало глянул на Зою и покачал головой. — Ты была недостойна ее, Зоя. Твое сердце не подходит. Надо умереть и заново родиться. Надо найти человека, который вытянет тебя из несчастья, подарив себя. Стихия должна и созидать, и разрушать. Быть верной. — Сережа посмотрел на Женю и ласково (насколько мог), улыбнулся ей. — Быть всегда на твоей стороне.       Женя судорожно выдохнула и отступила назад, но уперлась спиной в Марью, и та, положив ей руку на плечо, впилась пальцами.       — Немедленно все объясни! — потребовала Женя. — Что значит ты хотел меня вернуть?       Сережа отошел от Зои и остановился напротив Жени. Он медленно осмотрел ее лицо, и Жене пришлось задрать голову, чтобы увидеть алые всполохи в его глазах. Багровый дым расползся по поляне, скрыв белый снег. Стало темно, свет луны больше не отображался от хрусталя зимы, и ало-белый свет ломался об острые скулы Сережи, о черту его прямого носа, подбородка, пока он буравил Женю взглядом.       — Она хотела меня убить! — напомнила Женя, выдергивая руку из хватки Марьи. И тут же вспомнила, что при второй встрече Марья почему-то убить ее расхотела, а предложила…       — Я ее отговорил.       — Что?       — Пока был у них в плену, я объяснил Марье, что тебя выгоднее не убивать. Стихийниц гроз мало, я предложил Марье уговорить Зою взять в легион тебя, чтобы в момент, когда твою стихию попытаются покорить, она перестала от тебя прятаться и пришла за твоим прощением. Ты наследница первой стихийницы, я знал, что она должна появиться, как только тебя попытаются склонить. — Сережа медленно пожал плечами. — Я же обещал тебе с этим помочь. — Он обхватил руками Женины плечи и порывисто заговорил: — Я не смогу всегда быть рядом, я должен был тебя защитить. Когда Марья чуть не убила тебя, я понял, что нужно вернуть тебе силу.       Женя приподняла брови и открыла рот, но не придумала, что спросить. Нормально так в плену побыл.       — Но зачарованные…       — Соединить стихию может лишь тот, чье сердце рассыпалось в прах и воскресло из пепла вновь. Я чувствовал, что умер, когда ты ушла, и настало время тебя возвращать. В смертельном гроте два месяца назад я написал: «Тринадцать приведут к Книге», Зою это навело на мысль, что надо собрать легион. Она-то знала, что стихий тринадцать. Легион мне нужен, чтобы воскресить мир. Вернуть его время вспять и подарить ему прежнюю жизнь. Спасти. Если мир умрет со смертью тринадцатой дочери Никольских, то я найду способ сделать ее вечной.       — Ты себя слышишь? — жалко и тихо выдохнула Женя. Сережа устало поморщился и притянул ее ближе.       — Это цена спасения. Всех. Почему ты должна умереть в день, когда тринадцатая дочь Никольских решит покинуть этот мир, почему его должно затопить кровью? Эта магия была проклята не нами, причем здесь мы? Я спас тебя, спасу всех остальных.       Это говорил не он. Потому что Сережа никогда не спрашивал: «причем здесь я?» Жуткая несправедливость, клещом прицепившаяся к его судьбе, никогда его не обижала. Он принимал ее и боролся. Он не жаловался и не злился. Он просто шел дальше, а потому перед Женей стоял не он.       — Мы воскресим мир, я отныне — стихийник утраченной стихии. Я могу все!       Он взмахнул рукой и багровый дым разбежался в стороны, показав белый снег. Тот быстро растаял, появились подснежники.       — Любовь рождает и убивает. Мир — мой, — продолжал Сережа, и прямо над Жениной головой затрещали почки. — Он подчиняется мне!       Все замелькало так быстро, что у Жени закружилась голова. Она закрыла глаза и затряслась в его руках, умоляя прекратить. Сережа остановился. Он вернул миру снег и холод. Женя почувствовала, как его холодные пальцы прикасаются к ее щеке.       — Но вечность просто так не покорить. Мир подарил иглы стихийникам, когда разгорелся первый огонь. Медь — осколки его пламени, вечность, заточенная в металле. Я просто создам такую же. Нам с тобой. И ей — он небрежно кивнул в сторону Зои. — Чтобы мы были вместе навечно.       Он задумался и огладил Женю по плечам.       — Но для этого мне нужно знать, как управлять временем. Мне нужно знание, Женя, которое написано в книге. Где она?       Что значит, где она?       Женя подняла глаза и посмотрела на Сережу. Убийственно красивого. Свет, исходящий от него, пока они целовались, пропал, кожа стала бледной. Черты лица — острыми и резкими. Медленно стали лизать его плечи алые ленты крови. Волосы, так смешно растрепанные Женей еще несколько минут назад, небрежно зачесались назад, а глаза потемнели. Что она сделала? Снова разбила ему сердце? Темный багровый туман расползся по поляне от его фигуры, кожа натянулась на острые скулы. Он стал похож на повелителя смерти.       — Я говорила тебе, — Зоя опустила голову, не выдержав потерянный Женин взгляд, и сдалась.       Жене все говорили. Охотник, трясущий ее за плечи в лесу. Эти проклятые стихийники, которые трещали, как один: «Ты делаешь его сильнее». Ты возвращаешь ему сердце, ты даешь ему шанс на то, чтобы стать действительно всемогущим. Из того доброго парня с разбитым, но таким красивым сердцем, ты вылепила это: страшно красивое существо со злыми сильными глазами.       — Где книга, Женя? — мягко вернул к себе Сережа.       Она хотела плакать, но не могла. Стояла и смотрела на него: такого невероятно притягательного и отталкивающего. Мужчину, а не мальчика. Взрослого, с уверенным взглядом темно-багровых глаз. Сильного, могущественного колдуна, намного старше ее, намного умнее и хитрее, а в голове все звучал голос Волконского:       «Ты не знаешь, что с ним было.»       Он не мог… Он не мог сдаться!       — Что случилось? — Женя помотала головой и закусила губу, задерживая слезы. — Лазарев, что с тобой случилось?       — Книга, — твердо повторил он.       Он же знает, где Книга.       Небо, нет… Эта проклятая магия победила. За эти четыре года. Четыре проклятых года!       — Женя, прошу тебя.       — Там, где всегда.       — Ее там нет. Я обыскал всю твою квартиру!       — Сереж! — Женя впилась пальцами ему в плечи и приподнялась. — Мы справимся. Мы обязательно воскресим этот мир, мы все сделаем. Только не сходи с ума. Небом прошу тебя держись! Отгони эту багровую магию. Зачем тебе вечность, идиот, эта власть тебя убьет!       — Багровой магии больше нет, — пожал плечами Сережа. — Я исцелен. — Он погладил ее по лицу и притянул за талию ближе, аккуратно подцепив подбородок. — Я обыскал всю твою квартиру. Где Книга?       Женя очнулась. Как это обыскал? И не нашел?       «Сережа скрипел отверткой, а Женя валялась на кровати и ела мороженное. Звук был противным, хотя ради такого дела можно было потерпеть. Ведь они делали не абы что, а настоящий тайник! Это Лазарев придумал прятать там всякие мелочевки, чтобы родители не нашли.       — Вот. Сделаем твоему ящику двойное дно. Будешь прятать там Книгу.       Женя согласилась, но в ту же ночь спрятала там дневник, а Книгу и под кроватью никто не трогал.»       — Ха, — выдохнула Женя и широко улыбнулась. Сережа хмуро ее оглядел. — Небо, ну конечно.       — Жень?       Может, он и раньше терял рассудок, Женя не понимала. Он мог вести двойную игру давно, но не потому, что сдался, а потому что временно эта багровая клятая магия отбирала у него разум и память. Заклятье не снято. Оно прямо сейчас дерет его душу, багровые языки лижут тело, красный туман мочит снег и… Гром. Где Гром?       — Женя, где Книга?       — Может, поцелуемся? Раз Книга читается лишь от девственной крови, мы теперь никогда не переспим?       — Не надейся, — твердо сказал он, и в его глаза закралась алая тьма. — Я найду другого донора. — Он прищурился: — Что ты задумала?       «Спасти тебя, идиот.»       — Другого выхода нет, — предупредил он, не зная, что творится у нее в голове.       Женя улыбнулась еще шире: было больно и страшно, но немного легче, когда она слышала то, что Лазарев никогда бы не сказал. Выход был всегда — эта фраза вела его сквозь года боли и страха, как слова папы вели Сафронова, как жалкое «молодец, но не скажу» вело Женю. Любовь — преданная, чистая, правильная, которая заставляла подниматься из крови и грязи, сжимать зубы и бороться до конца — за правильный выбор, за выход, который порой трудно найти.       — Хорошо. Найдем ее потом. А сейчас помоги мне сомкнуть круг легиона и разжечь пламя.       Багровая магия была умна: она не отнимала память, она оставляла человека, только множила свое существо в его душе, делая одни желания более значимыми, а другие — опускала на дно. Иногда Сережа хотел убивать, жажда власти душила его, и его часто приходилось останавливать. И это был не он. Потому что Сережа знает, где надо было проверить: он сам делал ту полку, которую Женя завалила нижним бельем. Он никогда бы не ляпнул: «выхода нет», потому что сдался бы намного раньше, чем разрешил себе в это поверить.       А если багровая магия полностью захватила его, то это можно было проверить…       — Выхода нет? — совсем близко остановилась Женя и положила руки ему на грудь. — Ну а что со мной?       Он обнял ее и наклонился ниже, жадно вглядываясь в лицо.       — Будешь моей… — хрипло выдохнул в губы, — царицей.       — Ты хочешь стать царем?       — Миру нужен тот, кто не даст ему снова кануть в пропасть. Стихийник жизни и смерти должен править миром, а не какого-то ветра.       — Я согласна, — Женя улыбнулась, — быть твоей царицей. — И дала ему ее поцеловать.       Ненасытно, жестко, как будто он ее клеймил. Жене нужен был этот поцелуй — чужой и ненастоящий, чтобы поверить, что перед ней кто угодно, только не Сережа. Она пробралась ему рукой в карман и тут же почувствовала, как ее запястье сжимает чья-то крепкая рука.       — Она предала тебя, — Марья дернула Женю за руку, показывая, что та хотела украсть брошь. — Снова.       — Да, — Женя хмыкнула и посмотрела на Сережу. Он был недоволен, но не разъярен. — Только в этот раз моя очередь тебя спасать, Лазарев.       И белая молния, родившаяся в тишине, вдруг сорвалась с небес и ударила в брошь. Сережа успел только недовольно нахмуриться, а Женя уже растерла в руках пепел, и Сережу выбросило из этого мира. А Марья, на секунду растерявшись, дала Жене время шарахнуть ее грозой и откинуть подальше. Завороженные закатили глаза и упали.       — Бежим! — Женя рывком поставила Зою на ноги и увела.       Они вдвоем добежали до Поддубного, правда, Зою пришлось почти тащить на себе, она едва переставляла ноги. Моня ревела и летела рядом, помогая. Втолкнув Зою в комнату Дианы, Женя заперла дверь и огляделась. Зоя упала на пол и перекатилась на спину, раскинув руки в стороны. Ее плащ распластался, а светлые волосы разметались в стороны. Женя присела и протянула ей воды.       Женю трясло. В прямом смысле: она дрожала и не могла унять эту дрожь, судорожно хватаясь за амулет на шее. Где-то она оставила свои перчатки и руки без них казались голыми и незащищенными. И Лазарев… Небо!       — Женя…       — Заткнись! — прошипела Женя. — Хоть слово о том, что нам надо его убить, я убью тебя сама!       Зоя приподнялась на локтях и тряхнула головой, прогоняя слабость. Она едва слышно дышала и у нее явно кружилась голова, но все-таки она смогла сесть и взять себя в руки.       — Как ты это сделала?       — Он проклят, Зоя. Иногда Багровая магия берет верх, тогда ее становится в нем слишком много, чтобы он мог тут задержаться. А еще Грома нет. Значит Сережа снял с него брошь, чтобы не улететь отсюда на автомате. Значит он… Он готовился к тому, что багровая его затопит. Теперь он там, но ненадолго.       «Все. Будет. Хорошо.»       Что делать? Небо, что теперь делать? Суматоха, беда, страх. Как сказать об этом дяде Леше, что придумать для папы? Как не выдать его и спасти? Может, настала пора во всем признаться: «Дядь Леш, теть Вик, ваш сын — демон, и, кажется, он начал захватывать мир, прикрываясь пафосным спасением. Он хочет, как лучше, просто для этого ему нужно могущество легиона.»       — Ар-р-гх! — Женя сжалась у стены и закрыла голову руками. Дыши, дыши, дыши!       Бежать и признаваться. Приковать себя к полу и что-нибудь придумать. Рассказать Диане и Сафронову. Отрезать себе язык и всю жизнь об этом молчать.       Нет, это было невозможно!       — Ему нужна Книга.       — Никольская, блин, я поняла!       — Книга была написана кровью Елании.       — Зоя! — рыкнула Женя. — Да какая мне разница, кто ее написал?!       — Елания прокляла Багровое царство на существование только до конца жизни тринадцатой Никольской, — вдруг удивила Зоя. — Если она прокляла мир, то знала, как снять проклятье. Если Книга написана ее кровью…       — Мы много лет пытались…       — Спросить, как снять проклятье с Сережи, — перебила Зоя и нахмурила брови, — Но проклят не он. Проклята стихия. Теперь я поняла: — Зоя подняла глаза на Женю и помотала головой: — Чтобы ее действительно воскресить, нужно сделать что-то еще. Мало сломать иглу, он отнял у меня силу, но он ее не соединил…       — Ты видела, как мир менялся по взмаху его руки.       Зоя кивнула и задумчиво посмотрела в пол.       — Если бы он соединил стихию, его бы не выбросило из нашего мира. Если ты говоришь, что в нем слишком много багровой магии, значит она пока побеждает, значит для соединения стихии он должен сделать что-то еще! Он должен убить меня. Но это парадокс! — зашипела Зоя. — Если он убьет меня, мир рухнет! А он хочет им править!       Женя подняла глаза и нахмурилась. Зоя смотрела на нее неуверенно, но постепенно ее взгляд становился жестче. Она встала и, покачиваясь, подошла, чтобы сползти по стене рядом с Женей. Повернула к ней голову:       — Ты знаешь, где Книга?       — Да.       Зоя дрожала и шумно дышала, но все-таки нашла в себе силы кивнуть:       — Тогда идем.       Женя помогла Зое подняться и, сев на Моню, придержала руки Зои на своем поясе и медленно полетела к дому. Зоя, кажется, несколько раз теряла сознание и норовила свалиться с метлы, но Моня умело выравнивала полет, подталкивая Зою на место. Когда они добрались до Москвы, Женя сказала Зое подняться к подоконнику, а сама зашла через подъезд.       — Мам? — вошла она в квартиру. Свет был выключен, только на кухне копошился Васька. На тумбочке у двери лежала записка:       «Бабушка сломала ногу. Я уехала к ней на зимние, а кто-то опять забыл мобильник дома! Позвони, как вернешься. И не натвори дел! Ужин в холодильнике»       Женя прошла в комнату и отворила окно, впуская Зою. Она посадила ее на кровать, сама подошла к ящику с бельем и вытащила оттуда книгу. Почему-то она ждала, что Зоя шарахнет ее со спины заклинанием и украдет Книгу. Но ничего не случилось. Зоя была раздавлена, слаба, почти убита. Ее трясло и она жадно глотала воду из чайника, который принесла с кухни Моня.       Когда Зоя увидела книгу, то прищурилась и передернула плечами. Ей было не по себе рядом с артефактом чистой смерти, но, видимо, больше эта стихия ее не обжигала. Она протянула свою руку и кивнула Жене:       — Эта книга точно никогда не пила кровь Никольских. Вдруг именно моя кровь позволит ей ответить. Кровь тринадцатой дочери.       Капля крови стекла по ее пальцу, когда Женя надавила на него канцелярским ножом. Книга должна была впитать алую каплю, искупаться в ней и открыть нужную страницу, но кровь просто капнула на кожаный переплет и мокро засверкала в свете уличного фонаря.       Повисла напряженная тишина. Женя встала и молча убрала книгу обратно. В ее комнате был бардак: коробку кто-то вытащил из-под кровати и почти разорвал, некоторые ящики тоже были выпотрошены, даже этот, с бельем, просто Сережа не догадался проверить всю комнату на тайники. Забыл. Багровая магия не дала ему вспомнить о такой мелочи.       — Ты знаешь, где он?       Женя буравила взглядом шкаф и сжимала в карманах кулаки. Дышать стало трудно, даже… невыносимо. И хотелось ему помочь: любой ценой, во что бы то ни стало. Это же Женя была виновата! Она дала ему сойти с ума, она его бросила. И все не могло так просто закончится. Простить себя и поцеловать его — ха, да если бы все было так просто. Конечно, она разбила и склеила ему сердце, она сделала его достойным для того, чтобы принять стихию, она создала нового великого колдуна, а не просто влюбилась.       Женя опустила голову и шумно вздохнула, закрыв глаза. Наверное, она поняла, что чувствовал Сережа, когда хотел кого-нибудь прикончить. Наверняка магия кричала ему, что он сможет исцелиться, если воткнет в кого-нибудь нож. И ему можно было помочь, просто призвать молнии и сомкнуть круг легиона. Что такого в том, что в мире будет царь? Очень расчетливый и хитрый… Пусть немного не тот Сережа, слегка проклятый и раздавленный своим багровым «Я», но живой!       — Женя, это больше не он…       Желваки задрожали на скулах, зубы заскрипели и напряжение в теле достигло предела. Где искать эти ответы, у кого просить помощи, кто расскажет, как справиться с самым умным злодеем за историю этого света?       Женя зло дернула ящик обратно, снова вернулась на кровать и рассекла себе ладонь. Кровь струей полилась на книгу, и та с удовольствием ее приняла. Она жадно облизнулась, напилась, искупалась и позволила Жене задать вопрос.       Они столько раз спрашивали, как избавиться от багровой магии, потому что не знали, откуда она взялась. Они много лет пытались убить ее, а убийством никого не спасешь. Сережа догадался, как себя спасти, пока был в рассудке. Но, наверняка, гоняясь за знаниями о том, как же дополнить свою проклятую силу светом и жизнью, позволил коварной магии отравить свою душу.       Женя сжала края книги и, мельком глянув на бледное лицо Зои, повернулась к страницам и четко спросила:       — Как полностью соединить стихию?       Мир — отец стихий. Мир — это костер, языки пламени которого разбились на двенадцать медных игл. Его надо было просто разжечь и не дать потухнуть.       «Убить обладателя ее половины.»       — Как соединить стихию и сохранить мир? Тупая книга, тринадцатую Никольскую нельзя убивать!       Красная кровь забурлила на кожаных страницах и мокрые буквы показали ответ:       «…» — Женя не смогла понять, что написано и испугалась.       — Как обрести силу жизни?       «…», — снова только неясные каракули!       — Как ее не убивать?!       — Жень…       «…»       — Чья это игла?!       — Женя.       «…»       — Чья была эта чертова игла!       У Жени отняли нож, она уже изрезала себе всю руку. Она была готова отдать все: до последней капли, выкрутить из вен больше, чем в них было, только бы она сказала, сказала! Вот так и сходили с ума от всезнания. Не из-за мечты завладеть миром, не из-за погони за могуществом, а из-за жажды спасти родного человека. Из-за светлого желания помочь приходилось дать своей душе почернеть, спустить всю кровь, отдать душу проклятой стихии, только бы! Только бы…!       — Мы найдем способ, — тряхнула Женя головой и утерла слезы. — Найдем сами.       — Он собирает легион. Почти все иглы у него. Он отдаст их завороженным, и сила его армии будет безгранична.       — Почти, — зацепилась за слово Женя. — Сколько ты не успела собрать?       — Игла Доритэя осталась у него, игла Елании была утеряна, и… — Зоя вытащила из плаща уже знакомую Жене иголку с желтым топазом. — Вот…       Женя осмотрела желтый камень. Красивый, сияющий изнутри, но мутноватый, будто там кипела песчаная буря. Грозная, опасная, сильная.       «Стихия покорилась моему Царю за то, что он одолел самого злого волшебника в истории.»       «Я не могу сказать имя моего Царя вслух.»       «Хранит спокойный мира сон могучий царь его…»       — Сафрон, — Женя взяла иглу и повертела ее в руках. Непривычно было чувствовать холод металла пальцами, ощущать свои руки так ясно и четко, вместе с теплом, льющемуся от камня вниз. Зоя подозрительно за ней наблюдала, пока Женя рассматривала иглу.       — Что ты задумала? — прищурилась Зоя. — Я знаю этот взгляд, Жень.       Все друзья Жени знали этот взгляд: все потеряно, выхода нет, мы погибли. Это был взгляд загнанного зверя, который рванул бы даже на охотника с ружьем, если больше было некуда. Это был взгляд дичи, чуявшей неизбежность. Взгляд, который толкал на самое необдуманное и страшное, на самое невероятное. Взгляд, которым Женя буравила пол, когда папа сказал, что не вернется. Взгляд, которым она смотрела на себя из зеркала, собираясь на улицу одиннадцать лет назад, двадцатого декабря.       Так уже было. Безысходность, страх, немощность перед холодной улицей и ужасом, что на ней ждет. Женя знает, что делать. Жизнь ее научила.       — Ему нужна Книга, — Женя размяла шею и посмотрела на Зою. — Ему нужны ты и я. Поймав одну, он выманит другую. Как это ни прискорбно, надо держаться вместе. Мама уехала на каникулы к бабушке, можешь пожить тут.       — Но.       — Нет, — покачала головой Женя. — У тебя нет права на «но». Ты слушаешься меня и помогаешь мне, Никольская. Ты помогаешь мне его спасти любой ценой, и я, так и быть, попытаюсь вытащить твою шкуру тоже. Я не дам тебя убить или сделать вечной, чего бы он там ни хотел. Но не потому, что мне тебя жалко, а потому что я не могу дать ему стать убийцей. И тем более я не дам тебе убить его.       — Почему ты веришь ему? — возмущенно прошептала Зоя, обидчиво нахмурившись. — Он обманывал тебя. Он все это подстроил!       — Ты злишься на него, потому что он тебя использовал.       — Он и тебя использовал! Это не тот Сережа. Потому что Лазарев был…       — Каким? — Женя сжала иглу в руке. Ее до сих пор трясло от ощущения, что эта хрупкая медная иголка переламывается у нее в руках. — Он всегда был манипулятором, Зоя! Он всегда был умным. Ему нельзя было по-другому. Лазарев был таким, и это совсем нам не на руку, потому что багровая магия изменяет желания, но не мозги! И теперь мы играем против гения!       Женя резко встала и приказала себе успокоиться.       — Ложись спать. Завтра поговорим. Надумаешь сбежать, не забудь захлопнуть дверь.       Женя вышла из комнаты и прошла на кухню. Она долго сидела на подоконнике и гладила беспокойного Васю по мягкому животу. Она отчего-то вспомнила то утро, в которое она жутко не хотела идти в школу. Тот день, в который встретила Диану. Ту ночь, когда решила заглянуть в Поддубный.       План — расчетливый и умный, как всегда. Воскресить свое сердце, стать самым могущественным колдуном истории. Багровый князь мечтал соединить стихию, а у Сережи это почти получилось. Наверняка оставалось только узнать, как обрести вечность. И он узнает. Небо раздери, узнает!       — Алло, ты на часы смотрела?       — Привет.       На той стороне трубки повисла напряженная тишина. Женя ждала.       — Что с ним?       Она поджала губы и до боли закусила щеку, повертев в пальцах иглу.       — Ты можешь приехать, Сафронов? — с задумчивым спокойствием спросила она. — Сейчас. Без Дианы.       — Двадцать минут.       Он бросил трубку, и Женя улыбнулась: как всегда, без лишних вопросов. Она прислонилась виском к холодному стеклу и посмотрела на улицу. За окном валил снег. Светало. До того, как решится на этот звонок, она просидела на подоконнике несколько часов, пусто буравя взглядом пол. Постепенно паника и злость уступили место холодной рациональности. Очень сухой и нужной. Теперь она спрашивала не книгу, она спрашивала себя: «Как его вытащить?»       Спасти мир? Зачем, этим займется кто-то другой. Пусть стихийники охотятся на злодея. Пусть Зоя носится со своей великой миссией. Пусть Магсовет оторвет зад от кресел и начнет суетиться. У Жени была другая цель, она строила другой план: мир под властью Сережи ей казался кошмаром только потому, что эта власть отберет у Сережи душу. Она уже залила кровью глаза, она уже убедила его в том, что он жаждет вечности.       Сережа! Который любит рано вставать и бегать по утрам. Который ненавидит мультики про фей и любит книжки о приключениях. Парень, который мечтает…       Женя сморщилась, прогоняя слезы и стукнулась затылком о подоконник. Игла спорола ей кожу на ладони, но Женя не почувствовала боли. Она потянулась к деревяшке на своей шее, крепко сжала ее в кулаке и тихо-тихо прошептала:       — Зимой и летом. Одним цветом.       В тьме, в страхе, крови и горе. В радости, свете, счастье и тепле. С ним — проклятым и несчастным, с ним — сильным и могущественный — всегда…       На его стороне.