НЕведьма и баронесса Люкс

      Солнце протискивало свои слабые зимние лучи сквозь шторы. Свет лениво расползался по стенам и стекал на пол, тумбочку, кровать. Было тепло и очень уютно, хорошо. Вова уже давно проснулся, но не шевелился, пока Лена спала. Скорее всего она опаздывала на работу, Барабулькин будет в ярости, но это падет под желанием Вовы надышаться ею.       Лена поерзала на его груди и сползла на подушку.       — Сколько времени? — пробормотала она.       — Шесть утра, — соврал Вова и надел очки. Он прищурил глаза, посылая легкий импульс в электронные часы на стене, те мигнули и погасли.       Вова лег рядом с Леной и нежно приобнял ее, поцеловал в плечо, шею, щеку.       — Елагин, — сонно улыбнулась Лена. — Мне щекотно.       Он огладил ладонью ее спину и нырнул под одеяло. Лена засмеялась и ее кудрявые волосы запрыгали по подушке, она перевернулась на спину и приподнялась на локтях, чтобы поцеловать Вову.       — Будешь кофе?       — Если ты будешь варить его в моей рубашке.       — Елагин, ну нам же не пятнадцать.       — А мне все равно жутко нравится это зрелище.       Он нагнулся ниже и поймал ее губы — нежные, сладкие, родные. Вся жизнь стоило того, чтобы до них просто дотянуться…       Дз-з-зынь! Дз-з-зынь!       Лена дернулась, Вова медленно оторвал от нее взгляд и недовольно посмотрел в сторону прихожей. Кого там принесло?       — Рубашка в шкафу, — сказал он Лене и, на ходу натягивая штаны, пошел к входной двери, попутно захватив платье Лены, чтобы не нашла.       Он глянул в глазок, мысленно уже пообещав испортить день тому, кто смел оторвать его от любимой женщины, но вдруг передумал. Вова увидел Женю, мнущуюся на пороге его двери, и хотел быстро дойти до комнаты, как вдруг Женя начала бить кулаком дверь:       — Пап! — крикнула она на весь подъезд.       — Это Женя? — выглянула из-за двери Лена.       — Спрячься!       Лена исчезла за дверью спальни, и Вова открыл дверь.       — Привет, доченька, — улыбнулся он, отходя от порога. — Что опять случилось?       Женя молча вошла внутрь. Вова напрягся: редко от его дочери не услышишь чего-нибудь жизнеутверждающего по утрам. Женя присела на широкий пуф, сложила локти на коленях и уставилась в пол. Настроение у нее было ужасное, лицо — хмурое и серьезное.       — Жизнь — дерьмо.       Вова вскинул бровь.       — Переходный возраст?       — Взросление.       — Давно пора.       — Пап, я взрослая! — Женя недовольно зыркнула на Вову. — Я поняла: никому и никогда не доверять свою жизнь. Даже тебе. А как мне убедить в этом другого человека?       Вова прищурился и сел напротив на небольшой диван. Женя отвела глаза и стала заламывать пальцы. Кожа ее перчаток сборилась на запястье и съезжала с локтей. Не смотрит в глаза, не улыбается, не язвит — да, случилось что-то ужасное. А еще у нее были опухшие глаза.       — Слезами горю не поможешь.       — Бесполезными советами тоже, — буркнула Женя и подняла взгляд. — Ты доверяешь дяде Леше свою жизнь, а он тебе свою. Ты веришь ему, потому что вы друзья, и никакие увещевания уже вас не переубедят, потому что вы много пережили вместе. Но если ты… Если бы ты его предал или он тебя, это было бы больно, но заставило бы отказаться от этой веры, да?       — Самый глупый план, который я слышал. Хочешь сделать человеку больно — скажи ему правду. Всегда работает.       — Я говорила ему правду.       — Значит ты в тупике и осталось смириться, — спокойно пожал плечами Вова.       Женя смотрела на него с мольбой: «Помоги мне, пап, я запуталась. Я проплакала всю ночь, я не знаю, что делать». Но у Вовы был принцип, от которого он не мог отречься: выбор каждый должен делать сам.       — За выбор нужно платить, — твёрдо сказал он без сожаления, хотя ему было очень ее жалко. — Даже если он был правильным. Борись за свой выбор, потому что мне кажется, что ты начала сдаваться.       Поддержки не было, и Женя как будто обожглась. Она еще некоторое время смотрела на Вову в надежде, что он смилостивится и скажет что-нибудь дельное, но нет: не стал. Тогда она опустила глаза, встала и понуро кивнула головой. Отошла к двери, взялась за ручку и остановилась.       — Помоги мне.       — Я не могу никого воскресить, — Вова подошел и положил Жене руку на плечо: так всегда делал тот человек, которого Вова долго считал своим отцом. В этом жесте было что-то сокровенное. — Ты должна справиться сама.       — Я не про это.       — Ты про это. И вся твоя жизнь с некоторых пор про это.       Женя прикусила губу, но так и не оторвала взгляд от ручки двери. Вова увидел, что Женя не в форме. Вместо рубашки с галстуком — толстовка с капюшоном, а пиджак сменила его куртка из светлой кожи — старая и местами затертая.       — Поняла, — через силу кивнула Женя и нажала на ручку двери. Она вышла в подъезд, не глянув на Вову, а он еще некоторое время смотрел ей вслед и ждал…       — О чем она? — выкралась из комнаты Лена. — Господи, неужели это опять началось? Нет-нет-нет!       Вова тяжело вздохнул и закрыл дверь. Ленино платье он спрятал подальше и дал ей время, чтобы покричать на него в поисках своей одежды, обозвать «монстром, а не отцом», «бездушным чудищем», услышать несколько уроков по воспитанию подростков и лекций на тему «родители должны поддерживать своих детей».       — И любить! — в конце концов, Лена выдохлась и упала в кресло, заслонив лицо руками. Вова сел на подлокотник и притянул ее к себе, погладив по плечам.       — Пусть лучше плачет, — сказал он, — чем молчит.       Лена подняла на него глаза и сжала ладони на своих плечах.       — Не рассказывай ей пока что, ладно?       Вова засмеялся: семнадцать тут было явно не только Жене.

      ***

      Андрей болтал с ведьмами о всякой ерунде, когда увидел, как подлетает к стоянке знакомая ему метла с незнакомой ведьмой на спине. Потом он пригляделся и увидел, как из-под капюшона торчат кудри.       — С праздником, девчонки! — улыбнулся он и подошел к Жене. — Привет, с…       — Сафронов, вот разве я не невыносимая стерва, редкостная язва, коза неугомонная?       Женя зло сдернула с головы капюшон и плотнее укуталась в куртку, явно не с ее плеча, но Андрей помнил, что именно в ней она была в тот день, когда они познакомились.       — А где пиджак?       — Постирала, не высох. Нет, вот скажи, почему ты влюбился не в меня, а в Диану. Я тоже, вообще-то, симпатичная! А загонов у меня меньше, но ты же почему-то поберег свое сердце. Почему вот у тебя мозги есть, а у некоторых…       Андрей не сдержал улыбки, Женя так бухтела, что пар не прекращал валить из ее рта, а волосы подпрыгивали в такт ее угрюмому сопению. Вот и чего она, праздник же. Елагина бы лучше поздравила.       — Забудь, кто бы это ни был, — посоветовал Андрей. — Пойдем в лес.       — Какой лес, пары же, — понуро пробурчала она. — Задолбалась учиться! Каждый день одно и то же.       — Да брось, праздник! Сегодня нет пар.       — Сафронов, блин, какой праздник. Единственный праздник в моей жизни — восьмое марта.       — Почему?       — Я чувствую власть над мужчинами еще сильнее, чем обычно. Весна — дело такое. А еще радуюсь, что хотя бы у моего кота на личном фронте все нормально.       — Кота?       — Ага, у него десять поклонниц на нашей крыше.       Женя вдруг затормозила и удивленно посмотрела себе под ноги. Андрей улыбнулся: наконец-то она заметила. На белом снегу лежало несколько красных ниток. Они ярко выделялись, как рябина на белом фоне зимы, в царствование которой давала плоды. Женя быстро подняла голову и осмотрелась: каждая ветка каждого дерева была обмотана красной пряжей. Шерстяная паутина создавала алую крону для голого леса, соединяла деревья, бегала от ветки к ветке, брынчала хрустальными бусинками от малейшего ветерка. Звон был мелодичным и красивым, прозрачные бусины становились такими же красными, как нитки, бились друг о друга и посылали в этот праздник музыку всему свету, она была символом жизни.       — Сегодня… — у Жени дрогнули брови, он тяжело сглотнула и спросила: — Уже девятнадцатое декабря?       — Ну да. — Андрей поднял со снега нитку и повертел в пальцах. — Так что с праздником тебя.       Он подошел к ней и хотел повязать нитку на запястье, но Женя шарахнулась от него и завела руку за спину. Андрей недоуменно нахмурился. Сегодня был великий праздник: день освобождения мира от гнета Багрового князя, день подвига, день победы Елагина и Лазарева над всей багровой магией, который в народе прозвали Днем Красной нити.       Красные нитки были символом этого торжества. Когда-то одиннадцать лет назад Лазарев и Елагин на пути к замку Багрового князя должны были преодолеть пустыни красных песков, но те были коварны: они поднимали бурю, как только путники входили в них, и разлучали. Пески по одиночке убивали каждого гостя: засасывали в свои трясины, заметали с головой, сводили с ума. Выйти из них можно было только одним способом: дойти до конца вместе. Единство — было законом стихий, единство спасало в мире, где от стихий, творений самой Матери Природы, не осталось ничего, и единство было средством от коварных песков.       Лазарев и Елагин придумали, как им преодолеть пустыню: у них оказался с собой моток красных ниток, они повязали друг другу к руке и разошлись, насколько могли. Пески думали, что путники уже разлучились, но как только они хотели убить одного, на руках вспыхивала красная нитка — символ единства. Пески так и не тронули ни Лазарева, ни Елагина, они были бессильны перед первой заповедью мироздания: «В единстве — сила».       С тех пор существовала традиция в праздник победы над Багровым князем повязывать людям на руки красные нитки.       — Женя? — не на шутку заволновался Андрей. — Все хорошо?       Она смотрела на эту нитку так, будто хотела проклясть.       — А у тебя? — строго спросила она. — Кому нужны эти нитки, Андрей? Тупая идея культурного департамента Магсовета сделать из подвига торжество.       — Жень, это дань памяти их подвигу, — твердо прервал ее Андрей. — Мы должны его уважать.       — Вот это уважение? — усмехнулась она и кивнула на снег. — Красные веревки? Мотки пряжи на деревьях, выступление Магсовета, выходной вместо уроков? Да ты знаешь… — Она подошла и остановилась около Андрея, — Знаешь, что им действительно было нужно?       — Что? — спокойно спросил Андрей, пока Женя пыталась сжечь его взглядом.       — Доброе утро, уважаемые студенты, — как гром среди ясного неба прозвучал голос Елагина. Женя перевела на него взгляд и отступила от Андрея.       — Здравствуйте, Владимир Романович, — елейно пропела она и глянула на большую статую у Поддубного, которые властелины материи ткали в этот день. — У вас собственный памятник при жизни, жалко, что только на денек.       — Я не охотлив до славы. И денька мне хватит, — холодно улыбнулся ей Елагин.       — Не скромничайте, — язвительно рассмеялась Женя. — Вот держите!       Она зачерпнула снега с нитками, подошла к Елагину и сунула ему это в руки.       — Вам ведь это было больше всего нужно, когда вы шли на верную смерть, правда? — она развела руками и усмехнулась, а потом улыбка сползла с ее лица, оставив после себя злость и ненависть. Женя резко развернулась и ушла.       — Жень!       — Андрей, — приостановил его Елагин. — Оставь ее.       Андрей повернулся к Елагину, тот бросил кулек из снега и ниток на землю и отряхнул руки.       — Но с ней что-то не так…       — Она не празднует этот день, — вздохнул Елагин и поправил очки. — Дай ей побыть одной.       — Одной? — глупо переспросил Андрей и тут же стушевался под усталым взглядом Елагина, мол, не будь дураком, ты прекрасно слышал, что я сказал. — Понял.       Елагин кивнул и ушел.       Андрей перевел взгляд на статую, что стояла у входа в Поддубный. Это была голограмма, как называли это люди, но в волшебном мире это называлось тканью Мебиуса: некое эфемерное изображение, пропускающее через себя все, но в то же время плотное.       Лазарев и Елагин стояли и смотрели вперед, куда-то далеко, где начиналась новая счастливая жизнь: без смертей от рук служителей багрянца, без моря крови и смерти. Лазарев закидывал Елагину на плечо руку и широко улыбался, кажется, он вообще не изменился с тех пор. А вот Елагин на картинке был другим: веселым, молодым, даже счастливым. Без строгого пальто, но в простой кожаной куртке он выглядел моложе не на десять, а на все двадцать лет, и глаза у него были совсем другие, не такие усталые. Счастливые.       Андрей вдруг нахмурился и пригляделся. А не эту ли куртку он видел только что…       Он посмотрел на нитку в своей руке и бросил ее на снег. Какой же он дурак.

      ***

      Почему если неприятности, то все в кучу? Нельзя между днями, полных слез и невыносимых страданий, давать перерывы хотя бы на сутки? У Женя не хватало нервов, чтобы все это пережить. Она шла между деревьев, проваливаясь в снег и пыталась уйти подальше от украшенной поляны перед Подудбным, перестать видеть ненавистный красный повсюду. Белый снег блестел, как россыпь алмазов, а алые нитки сияли рубинами, как капли крови на белой ткани жизни. Жизнь и смерть. Спасение и кровь. Почему нельзя это разделить?       Женя остановилась у одного дерева и оглядела ненавистный ей в этот день мир. Он шпарил ее и изощренно убивал, выкручивая наизнанку, потому что она помнила, как обычно она проводила этот день: с человеком, которому сейчас боялась позвонить, в кругу людей, которых теперь было страшно видеть, с папой и мамой, которые развелись.       — Привет, — услышала она слева и повернула голову. Катя стояла неподалеку. — А чего ты не отмечаешь?       Женя пожала плечами. Ей не хотелось ни с кем разговаривать, просто побыть одной и выплакать еще ведерко слез, хотя их, кажется, не осталось. Да и плакать не хотелось, только разгромить что-нибудь.       Катя молча стояла рядом и смотрела в ту же сторону, что Женя. Почему она не отмечает? Не эта ли девчонка — самая преданная фанатка подвига Лазарева и Елагина?       — Почему ты здесь? Скоро приедет Лазарев, они с Елагиным скажут пару слов, выступит Магсовет, потом всем начнут раздавать красные нитки. Неужели не хочешь никому повязать?       Катя горько хмыкнула, и Женя прикусила язык: могла бы и догадаться, кому в такой день Катя захочет повязать нитку.       — Когда мы встретились, ты мне показалась ужасной неряхой, беззаботной и слишком легкомысленной, — призналась Катя. — Я и сейчас так считаю.       — А ты нормальная девчонка.       — Но ты спросила меня, — Катя перевела на Женю взгляд. — Спросила меня: что сделали Лазарев с Елагиным такого, что у них получилось, а ни у кого нет. Я не подала виду, но задумалась. Меня еще никто об этом не спрашивал.       — Ты не можешь всего знать, — успокоила ее Женя и вздохнула. — Никто не может.       — Но ты знаешь.       Женя приподняла бровь, поворачивая голову, Катя не торопилась объяснять. Она долго смотрела в сторону окон Поддубного и молчала.       — Я тут подумала: а почему они сделали это вдвоем? Почему им никто не помог? А предлагал? Они же были такими молодыми…       Женя глухо рассмеялась, и Катю это, наверное, снова оскорбило, поэтому она замолчала, но ненадолго:       — Ты просто думаешь по-другому, Женя. Этому у тебя можно поучиться. Ты относишься безразлично к вещам, которые многие считают очень важными. У тебя другое «важно». Я бы не сказала, что неправильное. Ты считаешь чарсоревнования ненужной ерундой, хотя мы считаем это самым важным шансом в жизни. Но никто из нас даже не подумал помочь Жанне, а ты пришла и… В общем, ты хоть что-то предложила.       Наступила гнетущая тишина. Они обе замолчали, и чужая радость осколками смеха доносилась до их чащи со стороны Поддубного. Там был праздник, он казался неуместным, потому что в чаще царила грусть.       Тоска расползлась от Кати и дотянулась до Жени. Красные нитки над головой, запутанные в них ветки, хрустальный звон бусин — самый важный день в жизни каждого чародея. День семьи, а не великого подвига. Когда каждый испугался до смерти, умер от страха и родился снова, когда понял: все закончилось. Когда родители прижимали к себе детей, когда ведьмы и колдуны признавались друг другу в любви, когда вспоминали про свое истинное «важно», а не то, что им навязали ведьминские традиции и порядки Магсовета.       — Пойдем, — встала Женя и пошла в сторону Поддубного.       — Куда?       Катя последовала за ней, и Женя привела ее к медпункту. Дежурная медсестра перешёптывалась с врачом и санитаркой, Жене удалось с Катей прокрасться к палатам. Они проделали тот же трюк, что и в ночь, когда приходили к Жанне впервые. Правда, на этот раз это получилось не так незаметно, их все-таки засекли следящие заклинания и совы заметались над их головами, но Женя втащила Катю в палату завороженных и заперла дверь.       Катя остановилась посреди комнаты и прижала руки к груди. Ее взгляд упал на постель Жанны. Она лежала бледная и… не очень-то живая. Ее душа сейчас была намотана на деревянное веретено, которое украл очередной злой колдун. Но вот загадка: как он смог до него дотронуться, если обладал магией света? Его руку бы просто сожгло… Сережа не мог дотрагиваться до амулета Приторского, магия света была противна магии баграняца. Одна вытесняла другую, им двоим было тесно, тогда веретено забрал кто-то другой, или…       — Она очень умело управлялась с огнем.       Женя выпрыгнула из своих мыслей, но мысленно поставила себе галочку «Спросить у Сережи».       — Поговори с ней, — предложила Женя и протянула Кате красную нитку. — Этот день создан для того, чтобы быть с близкими тебе людьми, а не кланяться в пояс Елагину и восхвалять его подвиг. Он ненавидит славу.       — Откуда тебе знать, — слабо улыбнулась Катя.       — Я просто знаю.       В дверь стали ломиться, и Женя закрыла занавески, чтобы никто не видел, как Катя болтает с Жанной. Сама Женя прислонилась спиной к двери, в стекла которой стучала медсестра, требуя немедленно выйти, засунула руки в карманы и посмотрела на Катю. Той было не по себе, но она все равно начала разговор с Жанной, а скоро забыла, что в дверь ломятся, поцеловала ее руку, заплакала, повязала нитку на запястье.       — Тише, тише, — Женя вышла в коридор и оттеснила медсестру от двери. — Дайте им поговорить.       — Кострова, что ты творишь? А вдруг эта дрянь заразна?       — Теть Люд, они подруги. Катя — не стихийница. Дайте им побыть вместе сегодня, я вас прошу.       — Да ты с ума сошла, а мне потом влетит.       — Не влетит, — обещала Женя. — Просто подумайте: вдруг Жанна не проснется. Умрет. Она может в любую секунду перестать дышать, и Катя останется одна. Навсегда. Ей страшно, теть Люд. Ей сейчас очень страшно, намного страшнее, чем вам.       Тетя Люда удивленно заморгала, навряд ли она привыкла, что с ней так кто-то тут разговаривал.       — Я вас очень прошу, — почти прошептала Женя. — Вы не представляете, как это страшно: ждать и надеяться ни пойми на что. Думать, в какую секунду все оборвется. Когда тебе скажут, как ты поймешь. Представлять, как будешь жить дальше, и понимать, что дальше жить не захочется. Красная земля пугает не так сильно, как страх за близкого человека. Правда?       — Что с тобой, Кострова? — обеспокоенно спросила тетя Люда и приложила ладонь к голове Жени. — Кажется, у тебя температура. Пойдем-ка со мной.       Женя дала себя увести, запихнуть под мышку градусник и усадить на кушетку. Она была рада, что не приходится скрываться от членов Магсовета во дворе института и прятать голову под капюшоном. Вот только она не заболела.       Она обхватила свой указательный палец правой руки и закрыла глаза, приказывая сердцу успокоиться. Женя очень хорошо понимала Катю.

***

Москва. 11 лет назад.

      Вова поднимался медленно. Он хотел оттянуть этот момент, но ступеньки неумолимо кончались, и вот только порог его отделял от квартиры. Ключ провернулся в замке. Раз, два. Дверь отворилась и после гнетущей тишины пустого подъезда звонкий детский смех показался ему очень громким и неприлично счастливым.       — Ну мам!       — Не сопротивляйся.       — Фу! Не буду!       — Как это не буду?! — возмутилась Лена. — Женя, это полезно.       — Пахнет как будто вредно.       Вова подошел к комнате бесшумно и облокотился плечом на косяк двери. Он не хотел, чтобы его заметили: редко удавалось посмотреть на свое счастье со стороны.       Женька ползала по кровати, удирая от Лены, а та пыталась поймать ее в покрывало. Жене было весело: она пихалась ногами и ныряла в одеяло, уворачивалась и трясла кудряшками, когда Лена начинала ее щекотать.       — Кто у нас такая непослушная девочка, а? Кто это тут? Вот папе скажу…       — Ты чего, не говори! Он обещал послезавтра покатать меня на метле, а теперь… Ой, папа!       Женя юрко вынырнула из-под Лены и рванула к Вове. Он подхватил ее и посадил на руки.       — Кто не пьет рыбий жир?       — Это зелье, — доверительно прошептала Женя, обнимая его за шею. — Мне бабушка говорила.       — О, — усмехнулся Володя, когда Лена закатила глаза. — Ну бабушке виднее.       — Па! Мы же пойдем завтра кататься, ты помнишь? И еще. Я придумала, что хочу на Новый год: котенка! Ты подаришь?       — Кота мне тут не хватало, — Лена быстро вышла, и Женя недоуменно посмотрела ей вслед.       — Мама злая сегодня.       — Я вижу.       Володя донес Женю до кровати и включил телевизор, чтобы посмотрела мультики. Женя мультики никогда не уважала, но Моня любила, и Женя из надуманной женской солидарности их смотрела, где только нахваталась в шесть лет?       — Лен.       Вова пришел на кухню. Лена мыла посуду и натирала ее сухим полотенцем с особым остервенением. Когда она увидела Вову в отражении стекла балкона, то тут же опустила глаза и взяла новую тарелку.       — Опять торчал у Лазарева?       Вова сел за стол.       — Снова придумывали, как вытащить Вику?       Он сцепил пальцы и стал разглядывать стол.       — Опять ввязались в свои смертельные игры?       Вова поднял глаза. Лена смотрела на него, и по ее лицу текли слезы. Она редко плакала, пожалуй, Вова видел это только раз: на свадьбе и от счастья. Но в тот момент Лена плакала от страха. У страха были особые слезы: мутные, горькие, от них краснели глаза и дрожали зубы. Самые соленые слезы на земле.       — Ненавижу… — процедила Лена, и на ее шее напряглись жилы. — Как же я ненавижу весь ваш волшебный мир…       Вова кивнул. Он молчал, зная, что должен сказать, просто тоже боялся. Ему никогда не было так страшно, хотя всегда казалось, что за жизнь он пережил слишком много, чтобы не забыть это слово. Смерть показалась чем-то мелким по сравнению с тем, что он собирался сделать сейчас.       — Вов, — присела Лена рядом и положила руки ему на плечи. — Ты устал, отдохни. Я знаю, ты придумаешь, как спасти Вику. Но надо отдыхать.       Он повернул голову и сцепил зубы. Как ей сказать?       — Завтра… — начал он и опустил глаза на ее руки, те поглаживали его по плечу. — Завтра я ухожу а Багровое.       — Что?       Он пожал плечами, как бы извиняясь за такую нечеловеческую новость, которую хотел донести до человеческой души Лены.       — Я ухожу.       Ее брови дрогнули, рот приоткрылся, и из левого глаза скатилась еще одна слеза. Она смотрела на Вову так, будто он говорил что-то невозможное, даже смешное. Но ее улыбка была горькой, обидной. Она резко замахнулась и дала ему пощечину. Сглотнула горький ком и тут же дала вторую.       Вова подвигал челюстью, пока Лена не видела, а она встала и отошла к плите. Облокотившись на конфорку, Лена глубоко вздохнула и всхлипнула, задрав голову наверх.       — У тебя своя жена есть.       — И я ее люблю.       — Да? — усмехнулась она и помотала головой. — Да ты никого кроме себя не любишь.       Она развернулась, и Вова увидел, что все ее лицо мокрое. Глаза злые, красные от слез и пустые.       — Иди, — кивнула она на дверь. — Иди, скажи ей. Сам.       Вова встал.       Он хотел обнять ее. По крайней мере, так он представлял себе прощание перед верной смертью. Но Лена отвернулась, и он вышел в коридор.       — Глупый ты прутик! Будет у меня котенок, чему ты его научишь?       Женя учила Моню считать, хотя сама еще толком не умела. Вова зашел в комнату и присел перед ней на кровать, где Женя складывала в горстки зубочистки.       — Женя, — Вова позвал ее и впервые задумался, как он на самом деле любит произносить имя своей дочери. Она было родным и каким-то драгоценным. Как будто среди пыли всех других ненужных слов он всю жизнь искал только одно, чтобы потом говорить его всю жизнь.       — Пап, у меня важное дело, — деловито поправила Женя зубочистки.       — Жень, я должен тебе кое-что сказать.       Женя нахмурилась и подняла свои большие серые глазки. Она удивленно моргнула, когда увидела его серьезное лицо, подобрала ножки и подползла ближе.       — Ты уходишь? — еще больше нахмурилась она. — Опять? Ты же только вернулся.       — Так бывает.       — Пап, но…       — И так нужно, — строго продолжил он. Женя осеклась и замолчала.       Вова подсел ближе и посмотрел ей в глаза. Они были серыми и умными, живыми и счастливыми, только напуганными. Меньше всего на свете Вова хотел пугать свою дочку, он был готов перевернуть мир, только бы она ничего не боялась.       — Я ухожу в Багровое царство за мамой Сережи, Женя. Я могу… — он запнулся.       Это ведь просто: сказать и уйти. Он не вернется, а если вернется, то все будет только лучше. Но он почему-то не мог выдавить из себя заклятое «умереть». Как будто это слово могло сломать что-то в этих чистых наивных глазах его самого дорогого человека.       -… заблудиться, — продолжил он. — Заблудиться и не вернуться.       — Погибнуть? — уточнила она.       Вова и не думал ее провести — кивнул.       — Пап… — испуганно прошептала она, но было поздно:       — Ты должна позаботиться о маме.       — Папа…       — Это дело я могу доверить только тебе.       — Но, пап!       Это был его самый сильный соперник. Наверное, поэтому он не отводил от нее строгого взгляда, давил ее жалостливые попытки его образумить, перебить, разжалобить. Завтра конец света. Даже если ценой будет собственная жизнь, но он не даст умереть миру, в котором оставил дочь.       — Послушайте меня, Евгения Владимировна. Вы уже взрослая и сильная ведьма, чтобы не размазывать сопли, верно? Вот и утри, — он протянул ей платок, и Женя тут же стыдливо стала утирать слезы. — Понимаешь, Женя, я должен это сделать. Ты же любишь маму?       — Я и папу люблю, — зло ответила она, стыдясь, но ничего не могла сделать с противными слезами.       — И все дети любят. Я сейчас уйду, чтобы больше ни один ребенок не потерял маму или папу из-за плохой магии. Есть такое слово, Женя, мы его с тобой не учили, называется «долг».       Жене было плевать на новое слово. Она шмыгала носом и смотрела в угол комнаты, чтобы не поднимать на Володю глаз. Вова мягко повернул ее личико к себе и прищурился:       — Мой единственный долг — перед тобой.       Она затрясла головой. Умничка, никогда не давила на жалость.       — Я люблю тебя и маму и должен вас спасти.       Вова вытащил из кармана деревянный медальон и повесил Жене на шею. Она даже не посмотрела на него: тряслась ее нижняя губа, дрожали слезы в круглых умных глазах. Такая маленькая, а такая смышленая…       — Я присмотрю за мамой, пап, — закивала Женя головой и всхлипнула. Крохотной ладошкой тут же утерла щеки и шумно втянула сопли носом. — И за Монькой. Она такая бестолковая.       — Спасибо, — серьезно кивнул Вова. — Я люблю тебя, Женя. Я постараюсь вернуться живым и невредимым. Но я не обещаю.       Леша часто называл Вову сухарем, но Вова никогда себя настолько им не чувствовал. Он видел, как Женя хочет заплакать, заумолять, броситься на шею и вцепиться — нормально для таких маленьких детей. Но Вова был сухарем и воспитал ее так, что она выпрямила спину, сжала зубы и спокойно ему кивнула, даже постаралась ободряюще улыбнуться.       — Вот, — Женя достала из ящика клубок толстых красных ниток и попросила Вову отрезать кусочек, затем обмотала вокруг его пальца и повязала себе такой же. Вова помог ей завязать крохотный узелок вокруг тоненького пальчика. — Анна Степановна говорит, что человеку нужно повязать ниточку. И себе ниточку. Тогда они ни за что не потеряются.       Женя подняла на Вову глаза и сильно нахмурилась, стараясь удержать слезы в глазах. Тогда он сдался первым: прижал ее к себе одной рукой и поцеловал в макушку. Она обхватила крохотными ручками его шею и потерлась носом о щеку.       — Найди его маму, — попросила она тихо-тихо. — И не потеряйся там, п… пожалуйста.       Вова прикрыл глаза и запомнил все: комнату с постерами фей на стенах. Маленький ревущий прутик над головой. Кровать, на которой едва помещался. Запах порошка для постельного белья. И свое сердце, которое молча плакало у него на плече и жалось к груди. У сердца Вовы были темные кудряшки, недавно выпали последние молочные зубы, а еще оно было все в зеленке, потому что только-только переболело ветрянкой.       Он чмокнул свое сердце в лоб и ушел.       — Вова, — он уже надевал куртку, когда Лена появилась в коридоре. — Если ты сейчас уйдешь… Ты можешь… — Лена прикусила губу и помотала головой: — Можешь не возвращаться.       «Люблю тебя, дура», — с тоской подумал он и понятливо кивнул.       — Нет, — пропищал кто-то снизу, и из-за двери комнаты вышмыгнула Женя. — Ты должен вернуться, ты же обещал научить меня кататься на метле. Послезавтра, ты помнишь?       Лена прикрыла глаза, как будто слышать это было невыносимо.       А Женя смотрела прямо. Она улыбалась, вертела в руках амулет и ждала. В ее огромных серых глазах он видел уверенности намного больше, чем чувствовал в себе.       «Да я же знаю, что ты вернешься», — так смотрела на него маленький человечек, который еще не до конца знал алфавит.       — Это ведь… долг? Правда? — совсем не по детски спросила она.       — Правда, — тепло улыбнулся он и закрыл за собой дверь.       Каждая ступень была для него финишем. Он спускался и чувствовал, как в голове отдает набатом шаг. На один, на два, на три шага дальше от своей жизни.       Вся его жизнь была несправедлива. Все началось в детдоме, где, чтобы выжить, надо было уметь драться и хитрить. Он слишком рано повзрослел, чтобы, открыв в себе дар волшебника, снова упасть вниз: тогда он понял, что слишком слаб для стихийника — безродный и неумеющий управляться с силой. Потом и это изменилось, но появилось новое.       Сколько Вова себя помнил, он всегда вел спарринг со своей жизнью: одиночество, бедность, предательства, зависть. И вот, когда он наконец-то победил, отправил свою несправедливую жизнь валяться в нокауте и заставил судьбу признать, что выиграл… Она снова кинула его на прогиб.       Вова видел, что машина Лазарева ждет у подъезда, но медлил. Он посмотрел на маленькое окошко над головой, на неработающий фонарь, чтобы тот включился, и проклял день, когда узнал, что волшебник.       — Елагин! — вдруг услышал он из-за спины и обернулся. Лена вылетела в домашнем халате и фартуке.       — С ума сошла? — возмутился он и закутал в куртку. — Зима на дв…       Лена поцеловала его быстро и тут же порывисто обняла.       — У тебя нет права не вернуться, ты понял?! — ударила его кулаком по груди и всхлипнула. — Всю жизнь я тебя буду ждать! Умру и прокляну тебя перед смертью. Даже на том свете не отвертишься, меня Женька науч-ч-чит.       Вова прижал ее к себе и увидел, как в маленьком окошке над их головами темнеет силуэт ребенка. Женя стояла на подоконнике, приложив ладошки к стеклу, рядом вертелся прутик. Вова улыбнулся ей и поцеловал Лену в висок.       — Я понял, — кивнул он, и Лена отстранилась, прижимая руки к щекам. — Твои проклятья всегда бьют метко. Пока.       — А куртка?       Вова покачал головой и снова глянул на окно.       — Жень, хочешь куртку? — крикнул он на весь двор, и не увидел, но представил, как у Женьки загорелись глаза. — Отдай ей, Лен. Она постоянно у меня ее таскает.       Он тоскливо глянул на свою любовь, почувствовал, как его сердце сыпется хлебными крошками и ушел. Но в машину он сел не тем колдуном, что выходил из дома. За его спиной горел самый яркий свет, ярче света Никольских и сильнее самой опасной багровой магии.       Он еще не догадывался, но этот свет из маленького окошка на третьем этаже вот-вот осветит ему дорогу в царстве смерти. Он не подозревал, но взгляд родных серых глаз проведет его через самые жуткие дебри.       Елагин не знал, что вернется героем. Но уходил самым счастливым на свете человеком.

      ***

      Вова пришел в медкорпус и остановился у дверей. Людмила Ивановна десять минут назад сообщила Оле Загорской, что у Жени температура, Оля тут же позвонила. Женя сидела на кушетке, поджав ноги, и смотрела в окно. Когда Вова вошел в палату, она перевела на него пустой взгляд и снова отвернулась.       — Мне рассказали, что ты подралась в столовой и унизила парня из Лунового. Загорская в шоке. Выговорила мне, что это я тебя такому научил. Вслух повторять твои слова она отказалась.       — Ничего не могу с собой поделать, — едко хмыкнула Женя. — У меня психологическая травма.       — Какая?       — Жажда справедливости в острой форме. У меня папа герой. Мир спас.       Вова понятливо кивнул, присел рядом на другую сторону кушетки и стал смотреть на дверь. Женя буравила взглядом окно и надрывно дышала, вертя в руках крохотное колечко из красной нитки, такое маленькое, что налезло разве что на наперсток. Это колечко Вова уже давно не видел.       — Что случилось? Я утром не мог говорить, но подозреваю, что скажу тебе то же самое.       — Мамы не было дома, а ты выгнал меня с порога. Я уже догадалась.       — Не сомневался, но буду все отрицать: мама меня попросила ничего не рассказывать.       — Пф, — фыркнула Женя. — Вам сколько лет?       Вова улыбнулся и повернул голову, встретившись с Женей взглядом. Женя тут же снова отвернулась к окну.       — Это моя идея, — кивнула она на красные нитки, которыми были обвешаны деревья за окном. — Это твой подвиг. Это я тебя ждала. Это я… — Она запнулась и выругалась. — Я прокляну Магсовет, если увижу хоть одного из них здесь. Они трусы, подлые сволочи, которые отказались вам помочь. Ну почему, пап, почему все уважают властных гадов, которые берегут свои задницы и плевать хотели на всех остальных? Почему они украли мою красную нитку, почему они сделали из нее этот дешевый символ такого важного дня?       Вова обошел кушетку и сел рядом с Женей, притянув ее, сопящую и ругающуюся, к своему плечу. Женя дергано глотала, пытаясь восстановить дыхание, и жмурила глаза, чтобы прогнать слезы. Столько лет прошло, а она все так же никудышно старается не реветь. Вова молчал, обычно в этот день они отмечали его все вместе с Лазаревыми. Гуляли по парку, устраивали торжество у кого-нибудь в гостях, играли с мелкими в хоккей. Но вот уже четыре года, как они забыли, что такое для них День Красной нити.       — Не плачь, Жень, — тихо произнес Вова и опустил глаза на такое же красное колечко, которое прятал под браслетом часов, чтобы никто его не видел. — Главное, что мы знаем, что значит эта нитка.       Женя оторвала голову от его плеча и подняла глаза. Она зло поджала губы и утерла сопли:       — Почему ты не приходил? — дрожащим голосом спросила она. — Я ждала тебя. Каждое девятнадцатое декабря. А ты не приходил. Почему?       Вова удивился, но виду не подал. Вообще-то, он думал, что Женя хочет забыть о своей волшебной жизни: да, он знал, что это будет сложно, почти невозможно, но Женя сделала свой выбор, и он его уважал.       Вдруг он увидел: серые глаза, налитые слезами, поджатые искусанные губы, услышал: «Пап…» — жалкую попытку его вернуть. Вова как будто слышал это сейчас от той девочки, которая сидела на подоконнике каждое девятнадцатое декабря и смотрела в окно, что выходило во двор, ждала, когда он придет, а он так и не пришел. Спрятался за словами «это твой выбор», возомнил, что знает, как учить жизни. Жизнь сама всему научит, он просто был ей нужен.       — Думал, что ты больше не отмечаешь чародейские праздники.       — Мне плевать на чародеев. В этот день мой отец вернулся с того света, — твердо сказала Женя и сжала его руку, переплетя пальцы. — Я скучала по тебе. По нашим… кино. Но я не звонила тебе в этот день, хотела, чтобы ты сам пришел. Дура. Сидела и ревела на подоконнике.       — Это не ты, — вздохнул Вова и потрепал Женю по плечу, — дура.       Женя крепко его обняла и замерла.       — Что вчера произошло?       — С Сережей вроде как поругалась.       — Надо поговорить.       — Не надо.       — Женя, — строго сказал он, — это трусливо и недостойно.       — А мне семнадцать.       — Поучилась бы у Сафронова, вот кто от проблем не бегает.       Женя вздернула брови и поудобнее села на кушетке, сложив руки на груди:       — Так-так, твой любимчик заслужил снисхождение? Сафронов из кожи вон лезет, чтобы ты хотя на него посмотрел, а стоило ему продуть соревнования, ты сразу им заинтересовался? Что-то мне не кажется, что все так просто.       — Правильно кажется, — хитро улыбнулся Вова, Женя заинтересовано прищурила глаза. — Была бы ты сдержаннее, Сафронов бы не услышал нашу ссору и не подумал бы, что я, взрослый, мудрый и сильный мужчина влюбился в наглую, безумно симпатичную и вредную студентку. Мне еще никто… — Вова призадумался и кивнул головой, — никто так не угрожал. «Я Женю в обиду не дам, господин Елагин!» Ну или что-то в этом духе.       Женя открыла рот и медленно ее удивленное «О» стало растягиваться в широкую улыбку. Женя хихикнула, не поверила и помотала головой, а потом рассмеялась. Она откинулась назад на подушку и залилась звонким смехом, Вова тоже тихо улыбнулся. Женя схватилась за живот, из глаз потекли слезы, но не горькие, а сладкие и сахарные — от смеха. Она утерла их ладонью, глубоко вздохнула и сказала:       — А вот мне он ничего не сказал. Даже не намекнул.       — Уважает твой выбор, — кивнул Вова. — Но если я только узнаю, что ты встречаешься с кем-то моего возраста…       — От него останется горстка пепла, поняла, — пожала плечами Женя. — Да не кипешуй, па, моему Андрюхе семнадцать.       — Скажешь Сафронову?       — Нет, — хитро протянула Женя. — Это такое… поле для моего юмора. А мне так хреново, что просто необходимо поднять настроение.       — Или ты просто устала от этой фамилии.       Вова прищурил глаза. Он попал в цель: Женя не скрывалась, она не стыдилась того дня, когда погибла ее подруга, наоборот, очень хотела, чтобы хоть кто-то на этом свете тыкнул в нее пальцем и обозвал убийцей. Но почему-то она была Костровой, и Вова догадывался, почему, но вслух это не произносил, надеялся, что Женя перестанет думать, что не достойна его.       — Не устала, — помотала головой Женя. — А ты будешь речь толкать?       — Конечно, — кивнул Вова. — Вчера с Лазаревым всю ночь писали и репетировали.       — Как в школе, по четверостишьям?       — Кстати, как в школе дела? Тебе сдавать экзамены в этом году. Мы все лето занимались математикой, не говори, что зря.       — Ой, не начинай, — скривилась Женя. — Ты прав: нечего тут прятаться. Это наш день, я имею право посмотреть глаза тем, кто отправил моего отца на смерть.       Женя подсела и чмокнула Вову в щеку.       — Я тебя люблю, — быстро сказала она и убежала.       Вова прислонил ладонь к щеке и задумался. Он видел, как Женя вышла из медкорпуса и неспеша направилась во двор, на ходу натягивая капюшон. На ней была его куртка — вещь, которую она почти не снимала, когда попрощалась с миром волшебства. Это что-то должно было значить, на это нужно было обратить внимание. Сигнал, знак, что она скучает.       Его маленькая девочка. Умная, но слишком порывистая, храбрая и честная, она всю жизнь боялась быть хуже него, глупее, трусливее. Она думала, что Вова не видел, но он замечал, как Женя досадливо поджимала губы, когда не могла ответить на его вопросы. Всю жизнь рвалась быть на него похожей, с огромной гордостью говорила свою фамилию и с таким огнем в глазах встречала его у порога школы, что Вова понимал: вся его нелегкая жизнь этого стоила.       Кострова… Поражение. Проигрыш в борьбе за звание «папина дочка». Женя сама решила, что не достойна этого.       Вова встал, подошел к окну и посмотрел, как Женя вытаскивает из сугроба какого-то студента, поскользнувшегося на притоптанном снегу. Она всегда так делала: молча утирала сопли и шла дальше, стискивала зубы и понятливо кивала, когда хотелось кричать и умолять. Маленький, но такой крепкий стержень его жизни — Вова считал свою дочь намного сильнее себя.

***

      Тишина. Смерть — неминуемая и такая глупая — маячила у Вовы перед глазами. Леша рвался из рук стражи, но ничего не мог сделать: его магия доминиса тут ни на кого не влияла, все жители Багрового царства давно не были живыми.       Алтарь, кривой нож, ржавый от несмытой крови, величественный свод зала и куча свиты: ведьмы-Тихеи, притворявшиеся милыми девочками, карагусы, сэнцепалы и другие демоны вместе с призраками. Все они выстроились по стенам и внимали речи своего царя. Четверо верных его слуг, духи Багрового князя, держали Вову за руки и ноги, прижимая к алтарю.       — Когда-то одна девочка нагадала мне, что меня убьет наследник. Елания спрятала тебя, кинув в реку времен, но ты сам зачем-то пришел, — вкрадчиво говорил Князь. — Пришел, чтобы одолеть меня.       — Я пришел уничтожить тебя, — ответил Вова.       Князь усмехнулся. Он был бессмертным, а на вид лет сорока. Безумный взгляд его черных глаз завораживал и склонял прислушаться к его воле: таким безумцам все по плечу.       — Твоя мать была достойной и храброй женщиной. Но ты вырос недостойным сыном, — спокойно продолжал Князь, но вдруг обернулся и резко приставил нож к горлу. — Я мог убить тебя в утробе матери, но пожалел. Пожалел, как сына, а ты притворился овцой и решил сгрызть мое стадо за моей спиной. Лучше бы ты вызвал меня на честный бой.       — Я не дурак, — хмыкнул Вова. — Предпочитаю нож в спину.       — Ты жалкий трус.       — А ты псих, — вздохнул Вова и положил затылок на камень.       Лазарев смотрел на Вову испуганно и потерянно: «Нет, этого не может быть. Тебя не могут убить, Елагин, черт возьми, ты должен жить». Потом он вдруг передумал бояться, придумал что-то новое, наверное, такое же безумное, как всегда. Вова отвернулся: он просто верил Лехе. Если суждено умереть, пусть это будет сегодня и здесь, до того, как Вова разочаруется в таланте Лазарева всегда выходить сухим из воды.       Вика плакала. Она стояла в окружении обезображенных ведьм — красивая и чистая, единственное пятно света в этом царстве тьмы. Ведьмы охватили ее руки своими корявыми пальцами, подтащили к алтарю и отдали ее руку Князю. Он ей ласково улыбнулся.       — Любовь моя. Чтобы уйти со мной в вечность, тебе нужно забрать чужую жизнь.       — Нет, — замотала она головой и попыталась отшагнуть назад, но Князь крепко держал ее за руку. — Нет. Нет-нет-нет.       — Ты справишься. Я тебе помогу. Мы разделим эту вечность, если изопьём из одного сосуда крови убиенного нами. Любовь дарит вечность. Она шьет ее из своих нитей, вытаскивая их из других. Из недостойных.       Вика была сильной, и Вова увидел, как чётко на ее лице отобразилось желание воткнуть ритуальный нож в сердце Князя. Только это было бесполезно. Невыносимая безысходность плескалась в ее красивых голубых глазах, когда она посмотрела на Вову. В них он прочитал: «Я не убью тебя, Вова. Пусть лучше Небо рухнет. Ты мой друг».       Вова извинился перед ней, выдавив улыбку. Сегодня был день его смерти, и он не собирался давать умирать этой вечно хохочущей девчонке, которая ревновала Лешку к каждой юбке, любила мороженное с вареньем и каждую весну стеснялась своих веснушек.       — Пытай его, — кивнул Вова на Лешу. — Между возлюбленным и мною, она выберет его. Так ты быстрее выпьешь моей крови.       Вика округлила глаза и испуганно глянула в сторону Леши, его уже тащили за руки слуги князя к алтарю. Леша опустил голову, чтобы Вика не видела его разбитого в кровь лица. Так смешно: беречь ее от вида ссадин и синяков, когда ее в жены берет Князь кровавой магии. Но в этом был весь Лазарев, он с юности старался защитить Вику от всего, что, по его мнению, могло ее хотя бы немного напугать. Интересно, чего боятся Белозерские? Кроме пауков, их Вика на дух не переносила.       — Я буду твоей, я все сделаю, только отпусти их, — четко сказала Вика и отвернулась от Князя. — Их ждут дети. Просто отпусти.       Князь подошел к ней со спины и приобнял за плечи, как будто хотел успокоить и поддержать. Вика устало прикрыла глаза, перебарывая желание сбросить холодные руки в перчатках со своих оголенных плеч.       — Он должен убить меня.       — Это просто слова какой-то ведьмы-прорицательницы, а вдруг она бредила? Ты прожил тысячи лет, тебя никто не убьет. Ты будешь править вечно! — обернулась Вика. — Никто не знает, как тебя одолеть.       — Очень просто, — ответил Багровый Князь и протянул руку.       Тут же в зал вкатили огромный каменный ларец, примотанный к огромному дубу. Дуб цеплял корнями пол, но огромная шипастая черепаха, которая втащила его в зал, не обращала внимания на землю, сыплющуюся с ее панциря. Она жевала что-то и безразлично шла вперед за каким-то бесом, который тащил ее под уздцы. К дубу толстой цепью был примотан ларец. Его крышка переливалась красно-белыми камнями. Вова плохо видел, но они казались ему то одного цвета, то другого. То искрились как бриллианты, то сияли, как рубины. Ларец остановился, и Князь подвел к нему Вику.       Откинулась крышка, и Вова увидел, что внутри на подушке из черного бархата лежит яйцо из переливающегося стекла. Сотня граней дробили слабый алый свет, делая его радужным, чистым и красивым. Князь аккуратно, двумя руками, взял яйцо и повернулся к Вике.       — Вот, где смерть моя заточена. Они нашли мой ларец.       — Ты вырвал дуб с корнями? — не удержался Леша. Убить зайца и утку оказалось проще, чем в сказке. Они были живыми, и Лазарев за секунды свернул им шеи. Но до яйца они добраться не смогли, их поймали, кто-то раскрыл их план. — Чудик, мог просто притащить сундук.       Вова закатил глаза, когда Леше дали пару раз в живот, чтобы замолчал: не время сейчас паясничать. Но Лешу было не угомонить: он отплевывался от крови и смеялся.       — Всего лишь грохнуть яйцо не успели, — прошипел он.       Смерть Кощеева… Все сказки в волшебном мире — совсем не сказки. Вова часто читал Жене на ночь истории про царевичей и царевен и знал, что смерть Кощея совсем не в яйце, а в игле. Князь открыл яйцо, как шкатулку, и протянул Вике, она вытянула оттуда большую хрустальную пятигранную иглу с наконечником в виде того же бело-красного камня.       — Сломаешь, и нет меня, — подсказал ей Князь. — Верная жена бы под сердцем носила, предательница сломит, как только дотянется.       Вика была не дурой, она понимала, что в руках у нее простая стекляшка. Она обессилено опустила руки и покачала головой, Князь улыбнулся: это была его победа. Он подошел к ней, подвел к Вове и взял ее руку в свою, приставив иглу острым кроем к запястью Вовы. Духи засучили ему рукава, чтобы не мешали резать кожу, и Вова увидел… Увидел то, на что намекал ему его «отец» с рождения.       «Не закрывай глаза, — говорил он, наматывая леску на катушку: — Всю рыбу пропустишь».       Рыба была у него перед глазами.       «Ближе к телу руки, — учил он его драться. — Слабое место при себе держи, защищай».       Вова тихо выдохнул и перевел взгляд на Вику, чтобы не подать виду, что догадался. Вика смотрела на Вову, он постарался ей улыбнуться, а потом закрыл глаза. Проигрывать надо уметь достойно. И перед самым безумным поступком в жизни лучше вспомнить серые круглые глазки, беззубую детскую улыбку, вездесущие кудряшки — в этом был тот самый смысл, которого в мире живых никак не могли найти философы, но вдруг нашел он. Вова сжал руку в кулак, чтобы чувствовать маленькое колечко из простой нитки у себя на пальце.       Женя с Сережей сидели дома, пока границы миров стирались. Окончательно они сотрутся сегодня, когда Багровый князь женится на Вике, получит любовь — то недосягаемое, до чего не мог дотянуться с тех пор, как умерла Елания, и он обрел бессмертие. Любовь сшивала миры, ее отсутствие было единственной преградой между миром, полным чудищ, и миром, где Вова оставил Лену с Женей.       Вова раскрыл глаза и встретился глазами со своим настоящим отцом — всемогущим гадом, повернутым на власти и силе. Колдуне, который перевернул весь мир, погнавшись за матерью Вовы, разлучил ее с возлюбленным и кинул к ногам все Дивномирье, да только просчитался: этого оказалось мало, чтобы заслужить хоть каплю любви. С тех пор он тысячи лет искал такое же чистое и доброе сердце, нашел. Но в этот раз он оказался умнее: выбрал женщину с ребенком, чье сердце было пропитано любовью к своему сыну. Оставалось и его затащить сюда, тогда в мире багрянца воцарилась бы и любовь тоже.       — Прощай, — хмыкнул Вова и процедил: — Отец.       Он дернулся и сумел вырвать одну руку из лап духов, которые подумали, что он смирился с участью и успокоился. Вот она — рыба, которую он проглядел. Слабое место, которое надо носить при себе, а не прятать в ларцах.       Князь стоял перед ним в мантии, на груди ее края сцеплялись круглой фибулой в форме многоконечной звезды. Ткань зацепляла длинная медная игла с алым камнем на конце. Вова выхватил эту иглу и, воткнув ее в щель камня, на котором лежал, обломал.       Но вместо грохота и грома, Вова услышал сухой смех. Вика стояла, широко распахнув глаза, там мелькнула надежда, но тут же потухла под довольной улыбкой Князя.       — За что я люблю людей, так это за глупую веру в свою надуманную силу. Вы просто черви, но возомнили себя орлами. — С плеч Князя упала мантия, стукнулась о пол фибула и покатилась прочь. Князь проводил ее глазами. — Меня не одолел Сафрон. Царь, которого называли великим даже всемогущие. Так с чего ты взял, что получится у двух юнцов? До моей иглы никому и никогда не добраться, покуда никто…       Князь крякнул и запнулся. Его глаза испугано расширились, налились кровью, и он закряхтел. Кожа Князя внезапно стала сереть, съеживаться, собираться мятыми волнами на его лице. Испуганные духи отпустили Вову, он быстро встал и прижал к себе Вику, но сам не отрывал глаз. Князь старел. Старел неумолимо и быстро, из пышущего силой мужчины превращался в старика: сгибался, трясся, ломался.       — К-как? — прокряхтел он. — Я… убил его.       — Кого? — спросил Вова, пока было у кого.       — Саф… — но договорить он не успел, рассыпался в пыль и рассеялся.       Вся нечисть этого света замерла. Вова пихнул Вику себе за спину и осмотрелся. Лазарев вырвался из хватки растерявшихся монстров и подошел.       — Ты бери тех, что слева. А я тех, что справа.       — Умник, твоя сила тут бесполезна, — фыркнул Вова.       — Нам Вика поможет. Любовь моя, можешь их утопить?       — С превеликим удовольствием, — кровожадно и зло прошептала Вика, отбрасывая стекляшку в сторону.       Они встали спина к спине. Вова с Викой покрутили запястьями, разгоняя кровь и пробуждая стихию. Монстры не двигались, но разве можно было доверять их мертвым лицам?       — Он убил его! — вдруг завизжал один из трех духов. — А-а-а-а-а!       Духи полетели к куполу с диким визгом, монстры бросились в рассыпную. Они двигались волнами, пробивали стены и убегали, лезли в окна, орали, визжали, суматошно метались по огромному тронному залу: растоптали трон, снесли декоративные колоны, пробили каменные двери. Вова с Лешей и Викой залезли на алтарь и подождали, пока все утихнет.       Скоро монстров не осталось. Вова глянул на потолок, оглядел стены и просторный зал, потом опустил взгляд вниз. Сломанная игла снова срослась. Поблескивало ее медное тельце и пуще прежнего сиял камень, только теперь он был белым, чистым, как капля росы, в который уронили крупицу света. Вова спрыгнул с алтаря и поднял иглу, прищурился, повертел в руках, но не смог разглядеть прежней красноты.       — А что случилось? — Вика обнимала Лешу. — Так было задумано?       Леша быстро глянул на Вову.       — Да, Вик. Конечно, у нас был план, Елагин засиделся с расчетами, но мы все продумали. Ты в порядке?       — Леша, — выдохнула Вика и крепко его поцеловала. — А ты, Вова, я Лене никогда не прощу, что она тебя отпустила! Дура, у вас же Женя!       Леша притянул Вику к себе и крепко прижал. Он до смерти перепугался и глубоко дышал, успокаивая нервы, было тяжело поверить в то, что все закончилось. Вова встретился с ним глазами и покачал головой: «Мы сделаем вид, что все шло по плану».       Вова спрятал иглу в карман и огляделся. Ему стало жутко интересно, кто ее подменил.

      ***

      Скоро должно было начаться выступление Магсовета. Его представители сегодня разъезжали по всем вузам и выступали, напоминая, какой великий праздник отмечает сегодня весь чародейский мир. У Поддубного притоптали снег, теперь он был заснеженной сценой для важных персон.       Скоро показался черный приплюснутый автомобиль. Водитель выскочил и подбежал открыть дверь, выпуска наружу лысого высокого мужчину с черными очками на глазах. Мужчина улыбался, показывая все свои идеально белые зубы.       Мужчина приветственно приподнял руку и оглядел всех собравшихся, затем пожал руку ректору и поднялся по ступеням к стойке с микрофоном.       Андрей стоял у дерева и настроения у него не было от слова совсем. Он без энтузиазма переговаривался с Пашей и другими ребятами, слушал сплетни, которые собрал Колька, а смотрел на Диану. Она чинно разговаривала с ведьмами неподалеку. Он, наверное, никогда не забудет тот вечер на катке. Ее волосы цвета вороного крыла на фоне голубого льда и глаза, как море, такие же глубокие и синие.       — О, Шаховской приехал, — одобрительно кивнул Пашка, он был его преданным фанатом. — Геннадий Родионович, здравствуйте!       — Здравствуйте, Павел, — кивнул ему Шаховской, пока ему устанавливали микрофон. — Андрей, ребята, я был на соревнованиях. Последний тур вы прошли блестяще. Изумительная боевая подготовка. Елагин хорошо вас обучил. Андрей, не покажете мне, где можно промочить горло?       «У Вас бутылка с водой в машине,» — мысленно ответил Андрей, но на деле согласно кивнул и повел Шаховского вокруг Поддубного.       — Вы смышлёный парень, господин Сафронов, а потому предлагаю вам в сотый раз стать моим учеником.       — Геннадий Родионович, но вы не стихийник.       — И тем не менее из-под моего крыла вылетело столько прекрасных стихийных магов! Понимаете, Андрей, — Шаховской приостановил его, когда они чуть зашли за круглую стену Поддубного. — Важно не то, насколько умел в вашей силе наставник, но важно, знает ли он тех, кто может обучить его учеников. У меня много связей в легионах, имя Юрия Смерча вам о чем-нибудь говорит?       Юрий Смерч был чемпионом по стихийным поединкам — особому спорту в мире чар. Он был таким искусным бойцом, что зачастую его относительно бесплотная стихия побеждала соперников еще до того, как завязался бой. Любой мальчишка хотел быть на него похожим. Андрей в детстве включал видео с этим бойцом и повторял приемы: спасибо ему, он помог поступить в Поддубный.       Отсюда было видно статую, сотворенную властителями материи. Андрей посмотрел на нее и покачал головой.       — Елагин не берет учеников, молодой человек, — продолжал увещевать Шаховской. — Он жаден на свой опыт, он им ни с кем не делится. И с вами тоже не станет. Поверьте, я его давно знаю, мы учились вместе.       Андрей посмотрел на Шаховского, тот ему снова улыбнулся, делал он это так ослепительно и широко, как будто рекламировал зубную пасту.       «А мир вы вместе не спасали», — пронеслось в голове у Андрея. — Я подумаю. Правда, Геннадий Родионович, теперь точно подумаю.       — Вот и славно, — Шаховской удовлетворенно кивнул и протянул визитку. — Говорите свою фамилию, и вас сразу переключат на меня. А теперь извините, Андрей, мне пора. Нужно произносить речь.       Андрея убрал визитку в карман и посмотрел вслед Шаховскому. На нем была длинная шуба в пол, а под ней — пёстрый костюм с золотой цепочкой на шее. Его лысая голова блестела на солнце, как и лакированные ботинки. Он подошел и встретил Елагина:       — О! Володя, здравствуй!       — Привет, Гена.       Елагин мельком глянул в сторону Андрея.       — Я просто в восторге от твоих парней. Вот это уровень! Эстафета, ориентирование — кому это нужно? Но бой — просто великолепный.       — Я рад, что ты оценил.       Андрей не стал дальше слушать, отошел до чащи и стал медленно двигаться в сторону главного входа. Взгляд его все равно остался прикован к Елагину.       Сегодня и для него был тяжелый день: каждый встречный благодарил его за спасение мира, у всех вокруг светились глаза от радости. Почти все студенты помнили, как страшно умирать, когда ты ребенок. Преподаватели-колдуны жали Елагину руки, ведьмы прислоняли руки к груди, проходя мимо.       Герой, спаситель, кумир — все это больно цепляло за душу Андрея, который так и не смог проститься со своей мечтой стать для Елагина кем-то большим, чем очередным студентом. Но лживых надежд он больше не питал, просто было тоскливо, что он лишился единственного шанса обзавестись учителем — пусть холодным и циничным, не подпускающим близко к своим тайнам, не берущим учеников, но учителем, которого Андрей уважал, единственным колдуном, которому Андрей был готов почти служить.       Поруцкий звал Сафронова к себе и был сильным стихийником, как и Шаховской, и еще несколько волшебников, засыпавших приглашениями. Любой бы согласился, но Андрей, наверное, был преданным своим мечтам дураком. Он не хотел стать просто сильным, он хотел стать сильным для Елагина, отблагодарить его, показать, что сделает все, чтобы его подвиг не был зазря. И все это вышло так нелепо и глупо! Стараться, биться, пытаться… Все равно, что дуть на салфетку, чтобы папа подумал, будто Андрей умеет колдовать, — так и выиграть соревнования с одной единственной надеждой, что Елагин скажет: «Ты молодец, Сафронов».       Но уважения он не заслужил. Отец так и не увидел, как Андрей колдует. Елагин после разговора о Жене больше никогда не примет Андрея за кого-то достойного его уважения.       Андрей достал визитку, прислонился спиной к дереву и повертел ее в руках. Шаховской стоял на лестнице и громко говорил о спасении света, благодарил Елагина, но так широко улыбался, что Андрей внезапно понял: врет. Елагин стоял и безразлично смотрел на своего бывшего однокашника, кто-то плакал, кто-то радовался и смеялся, но Елагин ни на кого не смотрел. Может, ему вправду был никто не нужен?       Андрей снова опустил глаза на визитку. Быть учеником одного из Четверки — большая честь. Это престижно и дорого, такие не зовут к себе оборванцев с улицы. Возможно, это был шанс выбиться в люди, стать великим и сильным, но…       У Андрея не было ни одного плаката с Юрием Смерчем, и все видео, что он смотрел, он скачивал только для того, чтобы однажды прийти в Поддубный, подойти к кафедре боевой магии и, от страха едва ли не навернувшись на пороге, испуганно протараторить Елагину: «Меня зовут Андрей Сафронов, я хочу быть в вашей команде». Тогда у Андрея чуть не выпрыгнуло сердце. Елагин оглядел его с ног до головы, усмехнулся и окликнул Борю Лютого:       — У нас новый стихийник. Я же говорил, что быстро найду.       Так Андрей попал на чарсоревнования.       Он сжал визитку в кулаке и кинул в снег.       — Оу, Шаховской такого не прощает. Он любят, когда ему лижут его начищенные туфли и названивают тысячу раз в день.       Андрей поверну голову. Женя стояла рядом, низко натянув капюшон, из-под которого выглядывал только ее острый нос.       — Зря ты это, Сафронов. Елагин не берет учеников. И не возьмет.       — А ты знаешь, почему?       — Знаю, — пожала плечами Женя. Она смотрела на Шаховского, который все еще толкал торжественную речь. — У него был один. Умный, талантливый, очень сильный. Он вложил в него всего себя, скрыл от прессы, воспитал настоящим колдуном. Но ученик не оправдал его ожиданий. Он подвел его. Испугался, сбежал. — Женя вздохнула. — Елагин обжегся слишком сильно. Я видела, ты долго рассматривал его статую. У него другие глаза, правда?       Это было правдой, которую заметили они вдвоем. Девушка, любившая Елагина, и парень, отчаянно мечтавший стать его учеником. Может, Андрей просто видел в нем отца: такого же смелого, спокойного и умного. Без показной славы, но со скромным достоинством, без фальши, которой давно пропитался весь свет, но с благородством.       — Так ты училась у него.       Все встало на свои места: удивительная скорость в поединках по боевой, знание теории стихий и такой подвешенный язык. Да, Женя грозилась превзойти своего учителя.       — Где бы я, по-твоему, еще в него влюбилась?       Андрей постарался не подать виду, что знает это, удивленно поднял брови, а Женя засмеялась.       — Да хорош, я в курсе, что ты про нас знаешь.       — Я не осуждаю тебя, — тут же начал оправдываться Андрей. — Ты можешь любить, кого хочешь.       — Я бы не стала тебя спрашивать, но спасибо за поддержку.       Ситуацию глупее придумать было сложно. Болтать с девчонками об их парнях вообще было непривычно, а о молодом человеке, убившем всемогущего колдуна, — еще и страшно. Надо было переводить тему, но на какую? Женя молчала, она вообще вела себя сегодня странно. Отчасти Андрей мог ее понять, он тоже чувствовал себя неудачником, недостойным славы Елагина, но так не убивался.       Женя вдруг подошла и взяла руку Андрея. Она обмотала вокруг его запястья нитку и завязала бантик с одной петелькой. Андрей поднял на нее глаза, она ему слабо улыбнулась.       — Эта нитка — символ связи, — тихо сказала она, остановившись очень близко. — Связи самых дорогих тебе людей с тобой. Это работает, Сафронов, поверь мне: это работает. — Она погладила бантик пальцем и вздохнула. — Пески разлучали тех, кто держался за руки. Они запугивали их, насылали миражи и разлучали, но нитку они не видели в своей же буре. Елагину и Лазареву надо было просто идти. Об их единстве было неизвестно кровожадной пустыне, поэтому оно их и спасло. Тайна, в которой скрыта сила, намного сильнее фарса, за которым ничего нет.       Она посмотрела ему в глаза очень серьезно. Андрей никак не мог привыкнуть, что эта девчонка так ловко умеет обращаться со своими эмоциями, как будто становится другим человеком, когда говорит о чем-то важном. Паша как-то сказал, что она легкомысленная, но Андрей знал, что это не так, поэтому и немного обиделся тогда. Не может так тяжело смотреть человек, сутками заботящийся только о своем остроумии. Этот сарказм был выстраданным, выточенным из доброго женского сердца чем-то жутким и страшным.       Андрей достал из кармана красную нитку и повязал Жене на руку.       — Не знаю, кто ты и откуда взялась, Женя. Но я благодарю Небо каждый день за то, что мы познакомились. Это… — он кивнул на нитку и задумался. — Я отношусь к этому серьезно.       Женя опустила глаза и улыбнулась. Теперь он понял, что сделал все правильно: не буднично предложил повязать бантик на руке, потому что «все так делают в этот день», а тихо, даже тайно завязал ее у нее на запястье в чаще, где их почти никто не видел.       — Тебе Елагин рассказал? — спросил Андрей.       — Да. Эх, жалко, мне так нравился твой фанклуб, — притворно вздохнула Женя, засовывая руки в карманы. — Было в нем что-то! Дурак ты, Сафронов, спустил свой шанс в унитаз. Я же видела по твоей обклеенной газетами комнате: для тебя было важно заслужить его одобрение. Ты же понимаешь, что променял свое место на девчонку, которую едва знаешь.       — Перед тобой сложно устоять.       — Это бесспорно.       Они посмеялись и снова замолчали. Женя глянула в сторону Елагина и возмущенно открыла рот. Рядом с ним стояла Анна Константиновна и о чем-то мило беседовала.       — Это че за выдра?       — Зав кафедры зельеварения, — объяснил Андрей. — Она ведет у старших курсов, а что?       — Да ничего, — процедила Женя. — Мало ли что на уроках по зельеварению случается.       Сказала она это так, что Андрей испугался за будущее этой кафедры. Но Женя отвлеклась, она посмотрела в сторону Дианы и протянула Андрею еще одну нитку. Андрей покачал головой.       — Сейчас объявят танец Красной нити. Пригласи ее.       — Она откажется.       — «Если страшно — действуй» — заповедь, по которой ты живешь, разве нет? Да, у Елагина тряслись руки, но он спас мир. — Женя снова протянула нитку. — На жизнь и на любовь — один шанс, Андрюх. Не прос… ну ты понял. Пошли весь мир к багровым бесам, в этот день надо станцевать с самым дорогим тебе человеком!       Он взял у нее нитку и повернул голову. Около Дианы вились колдуны и ведьмы, она была в центре внимания даже тогда, когда вещал что-то Шаховской. Вот она, девушка мечты, центр скоромного мира Андрея, вокруг которой вертелось все.       — У меня все гораздо сложнее, чем у тебя. Возраст, социальное неодобрение, риск непринятия обществом, — перечислила Женя, но почему-то, улыбаясь. Вдруг она прикусила губу и посмотрела на Елагина. — Я поняла. Некоторым волшебникам нужен просто пинок, чтобы они поняли, что можно делать так, как раньше они не делали. Хочешь я тебе его дам?       Андрей проследил за ее взглядом и тут же схватил Женю за руку. Объявляли танец Красной нити.       — Не надо!       — А я думаю надо.       — Тут полно людей, — пытался вразумить он.       — Вот именно.       — Ты этого не сделаешь!       — Сейчас проверим, — Женя широко улыбнулась она, превращаясь в саму себя, то есть безбашенную ведьму. Абсолютно без тормозов! Она быстро пошла к Елагину, обогнула толпу. Андрей уже понадеялся, что она не успеет, потому что Анна Константиновна уже подняла с фуршетного стола красную нитку и повернулась к Елагину, чтобы повязать и пригласить на танец.       Но это была Женя. Она беспардонно обогнула Анну Константиновну, втиснувшись между ней и Елагиным, взяла его за руку и сбросила капюшон, мило улыбнувшись:       — Владимир Романович, вы же мне не откажете? — похлопала глазами, а на самом деле сказала: «Давай уже».       Анна Константиновна удивленно наблюдала за тем, как незнакомая ей студентка повязывает нитку Владимиру Романовичу, за руку тащит его на середину поляны, закидывает на плечи руки и, нагло и счастливо улыбаясь, смотрит ему в глаза. Владимир Романович усмехнулся и положил руки ей на талию, на свою куртку.       Андрей опустил глаза и выдохнул. Все смотрели на Женю, даже Диана. Это был шанс подкрасться к ней и пригласить, быстренько повязать нитку, пока от страха не остановилось сердце, и пригласить на танец. Это не так глупо, как поцеловать без спроса.       И он пошел к ней, упрямо переставляя непослушные ноги. Они разворачивали его назад, тянули к чаще, но вот Диана заметила его и назад пути не было. Она мазнула по нему взглядом, задержалась на лице и… испугалась? Андрей не успел подумать, что изменилось в ее взгляде, он уже дошел до нее и оставалось только поздороваться, как вдруг к ней подплыл другой колдун. Он повязал ей на руку браслет, она позволила, и Валера Дмитриев увел ее на танец. Он обнял ее, она уперла ему прямые руки в плечи и одарила строгим взглядом, чтобы он расслабил хватку. Валера понял, мягко улыбнулся и немного отступил.       Она убежала? Ну, конечно, она бы убежала и в прошлый раз, просто не умела кататься на коньках. Что Дмитриев вообще тут забыл, он учится в Луновом!       — Н-да, Валерка побыстрее тебя будет.       Андрей удивился, когда услышал голос Лазарева над ухом.       — Что вы тут все забыли?       — Мы пришли поздравить вас с великим праздником, — развел руками Лазарев и рассмеялся. — Чего ты такой серьезный?       — Потому что день серьезный, — строго сказал Андрей. — Лучше бы был с отцом.       «Он у тебя хотя бы есть», — подумал Андрей с завистью, но тут же ее в себе погасил: — Извини.       — Да я не обижаюсь, — задумчиво протянул Лазарев, прищурив глаза, опять сканировал там что-то в организме Андрея. — На человеческом это называется ревность и тоска. Но, насколько я знаю Диану, она пригласила Дмитриева специально, чтобы не танцевать с тобой.       — Отвали, — Андрей пихнул его в сторону и пошел снова к чаще.       — Нет, постой, — увязался за ним Лазарев. — Это не значит, что ты ей не нравишься. Это значит лишь то, что произошло что-то, что волнует ее, но о чем не знаешь ты. Может, она думает, что ты нравишься кому-то еще. Жене, например? Она Жене готова жизнь отдать. Дружба — такие дела.       — Да Женя раз через раз подкалывает ее и меня, — отмахнулся Андрей. — Лазарев, я не собираюсь с тобой это обсуждать.       — Зря, я мог бы помочь.       — Себе помоги, — Андрей невольно, но глянул на центр поляны.       Лазарев посмотрел туда же и увидел Женю. Лицо его из хамоватого стало только больше нахальным, он нахмурился, а потом вдруг до чего-то догадался и медленно повернулся к Андрею.       — Постой, так ты… Ты думаешь Женя с Елагиным…       — То, что тебе пофиг, что она танцует с другим мужчиной, только доказывает, что ты ничего к ней не чувствуешь и просто поспорил, — выплюнул Андрей со всем призрением к этому волшебнику. Не ему судить о его чувствах.       — Ой, я такой страшный подлец, и не говори, — махнул рукой Лазарев, почему-то его распирал смех. — Ревность — не для таких страшных бабников, как я. Он старый, а я молодой. Конечно, он герой, но я тоже как-нибудь что-нибудь обязательно совершу.       — Удачи, буркнул Андрей и пошел к себе.       — Стой, — Лазарев придержал его за руку. — Это… — он посмотрел на левую руку, там был только один бантик, потому что остальные повязывали на правой. — Это Женя тебе повязала?       Андрей отнял свою руку у Лазарева и кивнул.       — А что?       — Ничего, — вдруг растерянно пробормотал Лазарев. — Просто… Для нее это очень важно. Сафронов, — Лазарев посмотрел на Андрея как-то странно, как будто в первый раз увидел, — Ты только что обзавелся другом. Я про настоящего, а не тех, что у тебя были до этого.       Андрей ничего не понял, но и не пытался. Он круто развернулся и ушел, дошел до розария, где росли красивые цветы и остановился. В его ушах набатом звучала фраза «Эта нитка — символ связи самых дорогих тебе людей с тобой. Это работает, Сафронов». Она сказала это так, как будто нитка вернула ей кого-то с того света. Не Елагина, конечно, сколько ей тогда было, лет шесть? Но Андрей поверил в эту нитку, и вдруг огромное количество пряжи на улице показалось ему страшной неуместной пошлостью. Забитые в снег красные нитки, смешанные с грязью, украшения на деревьях — как осквернение сокровенной и такой важной веры Жени в эту нитку.       Единственным верным выходом Андрею казалось последовать совету Жени и провести этот вечер с самым дорогим ему человеком. Он решил поехать к бабушке.       Андрей подошел и сорвал красную розу, вдохнул ее аромат и посмотрел на шипастый ствол. Роза была алая, как пряжа за окном.       В то время Диана увидела, что Андрей ушел и попыталась сбежать, но Валера крепко держал ее.       — Завтра регистрация команд, приедешь?       — Конечно, нам ведь надо зарегистрироваться.       — Я буду ждать, — сказал Валера и распустил кольцо рук, и Диана спокойно отступила назад, кивком головы поблагодарила за танец и получила взамен только оценивающий прищур Валеры, как будто он лошадь на базаре выбирал.       — Ты давно попалась, Диана, — он резко подшагнул, схватил руку и обмотал вокруг нее нитку. — Я тебя никому не отдам.       Она сдержанно ему кивнула и взяла себя в руки: ни малейшей эмоции на лице, он того не достоин. Наглый приставала — не он первый, не он последний. Женя была с отцом, Андрей ушел, и Диане тоже захотелось куда-нибудь деться. Например, найти маму, но та общалась с преподавателями, и Диана поспешила к себе. Она поднялась на этаж общежития, зашла в комнату и плотно закрыла дверь, привалившись к ней спиной.       Этот день и для нее был тяжелым, потому что День Красной нити негласно в обществе Жени назывался День семьи — праздник важнее Нового года и Дня рождения. Диана привыкла к этой позиции, но часть своей семьи она слишком давно не видела.       Вдруг в окно постучали. Диана перевела взгляд и тут же вскочила, метнулась к окну и распахнула его, впуская внутрь белую сову. Она влетела, полетала под потолком и села на стол, гордо выкатив грудку. К ее шее был привязан сверток, перевязанный красной ниткой.       — Папа, — выдохнула Диана и бросилась развязывать узелок. Она быстро пробежалась глазами по письму, едва не заплакала от счастья и прочитала в конце: «Откуда: Земля веселья, дом радости, подъезд истинного счастья». От бумаги пахло как от зажженного фейерверка или хлопушки: серой и огнем, запахом самого чудесного на свете цирка.       Диана убрала письмо в стол, надумав перечитать его ночью, когда никто не будет отвлекать, и случайно зацепила взглядом красное пятно на своей кровати. Она подошла ближе и подняла с постели алую розу. У нее были ровные закругленные лепестки, сочные зеленые листья, а стебель -перевязан красной ниткой. Диана погладила ее и села на кровать, положив розу на колени.       — Соня, — позвала Диана. — Лети сюда.

***

      Вике было плохо. Нить с веретена они сняли, но организму требовалось время, чтобы восстановиться. Лазарев лечил ее на ходу, пока они гнали к больнице. Там уже они разделились. Вова поехал домой, по дороге купил цветы и бежал по лестнице подъезда счастливый и подпрыгивающий от радости.       — Лена! — заколотил он в дверь, его распирало от счастья. — Лен!       Дверь открылась, и он подхватил Лену на руки, закружил, зацеловал, поставил на пол и… увидел. Лена плакала и дрожала, низ ее платья был перепачкан в крови. Она выходила на улицу?       — Что… — испугался он. — Что с Женей?       — Ее нет, — дрожащим голосом прошептала Лена. — Я искала ее весь день, ее нигде нет! — Она закричала и тут же зажала рот руками, испуганно замотав головой.       Упали цветы. Мир оглох и померк. Вова ринулся в комнату, сорвал с петель дверь детского шкафа, перевернул кровать, посмотрел за шторами, в ванне, на балконе — ее вправду нигде не было.       — Не плачь, — бросил он и остановился у порога. — Мы с Лазаревым оставили Сереже и Жене обереги. Эти деревяшки показывают, где дети.       Вова раскрыл ладонь и приказал стихии найти отклик на тот предмет, который был под нее зачарован. Молния вырвалась из его руки и повела на улицу. Вова ломанулся за ней. Он выбежал на улицу и побежал за разрядом, который заскользил по проводам, перепрыгнул на антенны, потом на трамвайные линии. Вова даже не дорогу не смотрел, только мчался за своей стихией, ведущей его все дальше и дальше от дома, ближе к центру.       «Пожалуйста, Небо, ну пожалуйста!» — кричал он про себя. Его победа могла оказаться бессмысленной — пустой тратой времени, если с Женей хоть что-то случилось. Как бы глупо получилось! Останься он тут, он бы не дал ей уйти или не дал ее украсть, но он пошел ее спасать и потерял!       Молния привела его в парк и вспыхнула, выбив стекло одному фонарю. Вова огляделся: лавочки, люди, пруд.       — Женя! — заорал он, напугав какую-то женщину.       — Мужчина, что вы себе…       — Женя! Же-е-еня!       — Я сейчас полицию вызову.       — Девочка маленькая, — начал объяснять он прохожим. — Кудрявая. Глаза серые. Не видели? Женя!       — Мужик, ты чего орешь? — подошли к нему два полицейский в теплых шапках. Сам он стоял в одной рубашке, да еще изрядно потрепанной во время путешествия.       — Да он пьяный.       — Я ребенка потерял, — подлетел он и к ним. — Девочка. Маленькая. Шесть лет. Зовут Женя.       — Ага, ты с ней в этом гулять пошел? Не замерзнет девочка? Поехали с нами.       Вова разозлился и снова закричал:       — Женя!       — Хватит буянить. Саш, давай-ка его к нам.       Ну где она? Почему именно сюда привела его молния, раз тут никого нет? Голые кусты, за которыми не спрячешься, замерзший фонтан и не так уж много народу в такой час. Вова раскидал полицейских за секунды и рванул дальше. Он стал рыться в кустах, проверять дно фонтанов, искать, звать, бегать, орать. И вдруг нашел.       Он замер посреди дороги, когда увидел знакомую светлую макушку Сережи. Тот сидел на лавочке в форменном пиджаке Чародола сливового цвета, этот противный фасон Елагин не забудет никогда. За Сережей мелькала кудрявая голова Жени, она ругалась и шипела.       — Потерпи.       — Мне больно!       — Еще чуть-чуть, я не очень умею сращивать ткани.       — Это просто разбитая коленка, Сережа!       — А вдруг туда попала зараза?       — А вдруг ты чего-то там не так сошьешь?       Вова медленно к ним подошел и сел на лавку сзади.       — Вы нам мешаете, — грубо и даже с наездом сказал Сережа, поднимая глаза. Вова почувствовал, что младший Лазарев готов прогнать кого угодно, только бы никто не помешал лечить Жене коленку.       — Папа! — завизжала она и бросилась ему на шею. — Ай!       Он прижал ее к себе чересчур крепко и зажал больное место. Женя зашипела и недовольно глянула на свою коленку, содранную в кровь. Была она в одной ночнушке, благо, что не мерзла.       — Папа, — снова повторила она, растягивая губы. У нее только начинал расти зуб слева, текли сопли из носа, а на лице осталось несколько синяков, и Вова мог только догадываться, от чего. Он уже аккуратнее прижал ее к себе, уткнулся носом в волосы и погладил по спине — маленькой, чуть больше его ладони. Он выдохнул и поблагодарил небеса за то, что с его дочерью все хорошо.       — Ты почему убежала? — тихо спросил он, боясь спугнуть этот до жути приятный момент, но пришлось: — Молодой человек, а вы далеко собрались?       Сережа хотел смотаться по-тихому, но не получилось. Он остановился, быстро обернулся и виновато улыбнулся, мол, извини, дядь Вов, так уж вышло. Женя сползла с Вовиных колен и встала рядом с Сережей, браво взяв его за руку.       — Он ко мне пришел. Я позвонила и сказала, что мне страшно.       — Хватит меня выгораживать, — обиделся Сережа.       — Да тебе влетит, дурак!       — Сама ты дурочка, тебе как будто не влетит.       — Ты же старше, тебе сильнее влетит!       — А ты маленькая, ты не должна меня защищать.       — Зато ты большой и вредный.       — А ты тоже вредная, хоть и мелкая.       Сережа опустил глаза и несмело поднял их на Вову. В них застыл один вопрос: «Папа и мама?»       — Все хорошо, — поспешил Вова, присаживаясь перед детьми. — Мама пока в больнице, но поправится. Папа с ней.       — О! — хохотнула Женя. — Так значит, мы поедим ее пирог!       Вова смотрел на Сережу, тот плакал. Плакал очень по-мужски: сжимая Женину руку, мужественно напрягая подбородок и не утирая слез от глаз. Они просто текли по его щекам, пока он улыбался и не верил в свое счастье. Вова обнял его и потрепал по затылку.       — Все хорошо, Сереж. Теперь все будет хорошо.       — Эй! Вон он.       — Папа, это тебя ищут? — спросила Женя.       К ним подбежали двое полицейских и скрутили Вове руки. Сережа нахмурился и закатал рукава, сжал кулаки и сощурил глаза. Вова не стал ему мешать, доминисом он был еще маленьким, но острую нужду добежать до туалета мог наколдовать. Так и случилось. Полицейские только схватили Вову, как тут же переключили внимание на свои животы и махнули на «хулигана» рукой.       — Валим отсюда, — решил Вова, подхватил Женю, взял руку Сережи и повел домой.       Дома он мыл Женю сам, потому что очень любил, как она хохочет, когда он кладет ей шапки из пены на голову. Вова играл с ней, запуская кораблики из бутылок шампуня, намыливая ее непослушные волосы, потом натирал их полотенцем и сушил. Женя немного простыла, за что была укутана в три шарфа и плед, а Сережа сидел с ней и смотрел мультики. Женька любила только про своих фей, а у Сережи было такое лицо, как будто там показывали ужастики. Они так и заснули вдвоем, свернувшись калачиком на огромном кресле. Лена прикрыла дверь и вышла на кухню.       — Мне кажется, он ей нравится, — улыбнулась Лена и задумчиво прикусила губу. — Симпатичный, да еще и сын Лазарева.       — О, — протянул Вова, медленно подкрадываясь ближе. — Это сразу огромный плюс в твою материнскую таблицу.       Лена повернулась, когда он подошел совсем близко. Она положила руки ему на грудь и покачала головой:       — Мне стыдно за то, что я сказала. Я никогда тебя… Никогда, Вов, тебя не прогоню, — она подняла на него глаза и ласково погладила по щеке. — Я люблю тебя, Елагин. Я принимаю твои сумасшедшие приключения, чары и всего тебя таким, какой ты есть. Мне другой не нужен. Я жена волшебника.       Вова поцеловал ее и крепко обнял, положив подбородок на голову Лены.       — А я никогда тебя не брошу, — пообещал он.       Вдруг в дверь позвонили, и он пошел открывать. На пороге стоял невысокий молодой офицер в форме чарполиции, только немного странной: с эмблемой многогранный звезды на плече.       — Владимир Елагин?       — Он самый.       — Старший лейтенант Приторский. Особый отдел Магсовета по борьбе с багровой магией. Вы задерживаетесь по подозрению в преступлении.       Вова хмыкнул:       — В каком?       — В несанкционированном спасении мира, — кажется, лейтенанту самому это казалось глупым. Он посмотрел на Елагина и устало вздохнул: — Это простая формальность. Сейчас на вас заведут дело, чтобы другим было не повадно совать в багровую магию нос. Ваша жизнь скоро изменится, господин Елагин, потому что СМИ уже нарыли про то, что вы просили у Магсовета о помощи. Они сделают из вас героя за ночь, завтра вы проснетесь знаменитостью.       — Пап! — выбежала Женька. За ней волочился длинный плед, Лена пыталась ее поймать, но не смогла. — Чего он хочет?       — Чего вы хотите? — сурово спросил Сережа, отгораживая Вову от лейтенанта. — Он спас мир. Гляньте в окно, там снова белый снег.       — Идите отсюда! — топнула ногой Женя. — Я папу больше не отдам.       Приторский опустил глаза и хмыкнул.       — Я верну.       — А мы вам не верим, — не сдавалась Женя. Вова ей не мешал, ему стало даже интересно, что из этого выйдет. Лейтенант сел на корточки, оглядел Женю с Сережей, стеной закрывших от лейтенанта Вову, и понимающе кивнул. Затем вытащил какую-то бумажку, исписал и протянул Жене.       — Если что, папы не было дома.       — А его и так нет дома.       — Смышленая у вас дочка, господин Елагин, — снова поднялся лейтенант и дотронулся до фуражки. — До свидания.       Он ушел вниз по лестнице. Вова недовольно глянул ему вслед: ни славы, ни уголовного дела ему не хотелось. Только бы поспать.       — Пос-та-нов-ле-ни-е…       — Постановление о привлечении в качестве обвиняемого, — прочитал Сережа. — Ну и дурь.       — Сергей Алексеич, что вы себе позволяете при дамах? — усмехнулся Вова и завел детей обратно. — А давайте спать, — предложил он.       Поспать ему дали не сразу: уложили на кровать, забрались следом и всучили книжку. Он читал, пока Женя не засопела у него на одном плече, а Сережа на другом. Лена зашла, подняла на руки Женю и отнесла в постель. Сережу они решили не трогать.       — Пусть спит, — сказал Вова, прикрывая дверь. — Представить боюсь, что он пережил за сегодня.       Они с Леной заснули на кухне. На крохотном неудобном диване, зато в обнимку. Вова держал Лену и улыбался: он выжил и все-таки стал!..       Стал самым счастливым человеком на земле.

      ***

      Медленная музыка соединяла очень крепко. Она связывала сотни невидимых красных ниток между собой, и красно-белый мир в этот день становился красивым, сказочным. Женя нагло улыбалась и притягивалась ближе, но папа напрягал руки и качал головой. У него было свое условие: «Верни фамилию, и катайся хоть у меня на руках».       — Не наглей, — придержал ее он, когда она хотела поцеловать его в щеку.       — Ну и ладно. Все равно эта зельеварка в пролете. Еще раз ее с тобой увижу, сварю приворотное на козла и подсыплю ей в чай.       — Ты кровожадна, — хмыкнул папа.       — Это я еще не долго думала.       Танец закончился, и Женя почувствовала, что на них смотрят. Ей снова захотелось сделать так, как делала в детстве: взять папу за руку, рассмеяться, поцеловать и всем гордо сказать: «Это Владимир Елагин — мой отец». Но она благодарно ему кивнула и ушла.       — Женя, — папа нагнал ее уже в Луновом и вызвал лифт. — Поехали домой.       — Со мной все нормально.       — Это наш праздник, — твердо настоял папа, тронув очки. — Я хочу отметить его с тобой. И твоей мамой.       — Пап, — выдохнула Женя, не сдержав улыбки. — Ты можешь мне хоть раз соврать? Сказал бы, что мама не при чем.       У папы немного потемнели глаза, и он кивнул. Но Женя знала, что он никогда и ни о чем ей не соврет, лучше просто не скажет. Была парочка несущественных моментов в Багровом царстве, о которых папа Жене не сказал. Например, что их прежний план провалился, их поймали, чуть не убили, что папа так и не узнал, кто подменил иглу в плаще Багрового князя, но Женя была там и знала это сама.       У них были секреты, но мелкие. Ничтожные по сравнению с теми, которыми Женя делилась. Например, ссора с Сережей — даже не ссора, а какой-то глупый побег, трусливый и недостойный. Верно папа сказал.       — И мороженное.       — У тебя ничего не слипнется?       — Да от маминых каш у меня скоро все разлипнется! И в столовке вашей плохо кормят.       Папа остановил машину у подъезда, и Женя счастливо улыбнулась.       — Йес! Мы добавили себе еще один праздник в календарь. За что я люблю чародейский мир, так это за количество праздничных дней!       Папа вышел из машины, и Женя выпрыгнула следом. Она увидела, что у подъезда стоит Сережа с отцом, они оба трут подбородки и смотрят на домофон.       — Я точно тебе говорю!       — А вдруг код сменился?       — Пап, давай просто позвоним в квартиру. Тетя Лена точно там.       — Тогда мы испортим сюрприз!       — Никакого сюрприза не будет, если мы вообще туда не попадем.       Женя с папой переглянулись, и папа, устало вздохнув и поправив очки, громко кашлянул.       — Молодые люди, если вы хотите сжечь нам кнопки на домофоне, лучше пустите меня. У меня стихия подходящая.       — Елагин! — обрадовался дядя Леша и обернулся. В руках он держал большой деревянный ящик, куда были накиданы фрукты и пара бутылок из темного стекла. — Вот! Давайте праздновать. Держи бутылку, открывай, а вот стаканчики. Женек, держи.       Папа возмущённо поднял брови и посмотрел на бутылку шампанского.       — Лех, — недовольно процедил он. — Это что?       — Ты же сам позвонил, сказал, что празднуем.       — И ты привез три бутылки?       — Ну нас же теперь больше. У нас дети взрослые.       — Дети!       — Елагин, ну не шарики же мне им возить, как раньше. Жень, ты как, выпьешь?       — Не будет она пить.       — Вов.       — Лех!       — Пошли, — дядя Леша резко дернул папу за руку и отвел к хоккейной коробке.       Они стали ругаться. Делали они это громко, так что все неприличные слова, от которых хотели защитить уши детей, все равно добрались до Жени и Сережи. Папа махал руками, стучал кулаком по голове. Дядя Леша закатывал глаза и кивал на подъезд.       Женя смотрела на них, упрямо не поворачиваясь к Сереже. Он молчал. Шум улицы отступил, оставив гнетущую тишину, которая пропастью разлилась между ней и Сережей. Пропастью, которой никогда не было и быть было не должно. Как могут не разговаривать те, кто вместе столько пережил? Страх скреплял намного крепче любых рассказанных секретов, и у Жени с Сережей когда-то появился один общий и невыносимый для детского сердца страх — потерять самых дорогих им людей.       Она молча к нему подошла и расстегнула пуговицу рубашки. Женя поддела бечевку и вытащила из-под одежды его амулет, около которого по веревке были повязаны нитки. Она приложила еще одну, завязала на бантик с одной петлей и посчитала: теперь их было ровно семь. Сережа наблюдал за ее пальцами и тихо дышал, только клубы пара вырывались из его носа и грели Жене щеки. Она подняла на него глаза.       Сережа улыбался — тепло и даже нежно. Он смотрел на Женю так, как будто сто лет не видел и наконец-то встретил: «Слава Небу, ты вернулась». Так он смотрел на нее каждый раз в этот день. Наверное, вспоминал, как они подменяли иглу в замке Багрового Князя, вспоминал, чего ему это стоило и то, как больно и страшно было идти и возвращаться из Багрового царства, когда тебе всего лишь девять лет.       — Не смотри, — попросила Женя.       Сережа смотрел ей в глаза, а его рука медленно потянула за край перчатки. Он стянул ее до запястья и нащупал браслет, из переплетенных между собой жгутом ниток. Аккуратно, едва касаясь пальцами ее кожи, Сережа обмотал новую нитку вокруг браслета и завязал узелок — седьмой. Потом так же аккуратно взял край перчатки потянул его наверх, только его пальцы все равно погладили Женины шрамы.       Папы ругались. Лаял Гром, крутясь около них, летала кругами Моня в надежде их успокоить. Кричали бабки из окон, играли дети в хоккей на коробке. А Женя с Сережей так и стояли, молча смотря друг на друга. Он улыбался и держал ее за руку. Она плакала.       Красная нитка — компас в мире смерти и жизни. Самое сокровенное, что связывает сердца в разных мирах, что выводит из кровожадных пустынь и возвращает домой. Что-то такое, без чего Багровый князь так и не стал всемогущим, потому что не дотянулся. Не достал до этой красной нитки на двух запястьях, которую в мире людей называли просто: любовь.       Женя виновато улыбнулась и дала двум слезам выкатиться из глаз.       «Я люблю тебя», — так и не сказала она.       «Я тоже, — молча ответил он и с тоской улыбнулся одними глазами: — Но мы о разном».

      ***

      Это был праздник! Мама болтала с тетей Леной на кухне. Тетя Лена плакала и рассказывала, как не хотела отпускать Вову. Мама ее ругала, за то, что все-таки отпустила. Она думала, что Жене дядя Вова был нужнее, чем ей, что Лена вообще должны была «этих двоих безмозглых дураков» отговорить ее искать. Они обнялись и стали дальше резать салаты.       Папа с дядей Вовой играли в приставку. Папа проигрывал и злился, дядя Вова улыбался и смеялся.       А Сережа с Женей заперлись у нее в комнате. Был уже вечер, их отцов весь день гоняли по интервью, а потом они играли в хоккей во дворе. Скоро должны были прийти бабушки. Потом они все сядут за стол и съедят мамин пирог с вишней.       — Куда ты ее спрятала? — Сережа оглядел стены с постерами фей.       — В самое надежное место! — ответила Женя и забралась на кровать. Сереже она напоминала маленького жучка: непоседливого и юркого, с двумя хвостиками-усиками. — Под кроватью в коробке.       — С ума сошла, а если твоя мама будет мыть полы и найдет!       — Я буду сама мыть полы. Мама любит, когда я беру на себе отв… отстовенность.       — Ответственность, — подсказал Сережа и сел на кровать тоже, подпружинил на ней и глянул под: там лежала обувная коробка.       — А знаешь, кого папа обещал мне подарить на Новый год? Котенка! — Женя подползла ближе. — Он будет маленький и пушистый. У Моньки появится друг! А еще мне скоро подарят древко для метлы. Тогда красные пески мы сможем перелетать вместе на ней. И еще я хотела пригласить тебя на День Рождения.       Сережа хмыкнул: Женя никогда не звала его на День рождения. Их устраивали родители, Сережа приходил вместе с ними, и весь вечер был насмарку. О чем болтать с ребенком? Да еще и с девчонкой?       — У тебя же в мае.       — Ну да, я тебе еще напомню. Слушай, я хотела спросить. Что такое девстевенная кровь все-таки?       — Девственная, — поправил Сережа и задумался. Он и сам толком не знал. — Какая разница, наша же подошла.       — Ну да, — согласилась Женя. — А если когда-нибудь не подойдет?       — Тогда и будем думать,       — Тоже верно. Чего сейчас думать, мы даже слов таких не знаем.       Она болтала специально, и Сережа это знал. Для них обоих ничего еще не закончилось, в любой момент из глаз могла политься кровь, мир задрожать, вырваться что-нибудь из рук. Но Женя его отвлекала, и он был рад посидеть с ней в комнате, которую раньше ненавидел, потому что тут его заставляли играть в куклы с маленькой девчонкой. Он стал учить ее читать, у нее неплохо получалось по слогам.       — Ребята, — заглянула мама — Идите за стол. Бабушки приехали.       Женька вскочила с кровати и понеслась в коридор. Сережа задержался. Он посмотрел на Моню, единственную свидетельницу их приключений, и засомневался: а что, если бабушка почувствует, что он теперь не такой, как прежде. Вдруг багровая магия как-то пахнет, вдруг бабушка, такая мудрая и старая, все-таки что-то поймет?       Кажется, она ничего не поняла, потому что Сереже влетело за то, что убежал из Чародола. Потом они все вместе сели за стол и начали праздновать. Все было хорошо, страшные пейзажи Багрового царства стирались, оставалась уютная кухня, семья, пирог с вишней и вкусный чай. Сережа почувствовал, что у них получилось: вернуть маму, спасти пап, собрать всех за одним столом и избавиться от жуткого страха одиночества. Когда чокались бокалами, Сережа переглянулся с Женей и подмигнул ей, она ответила, только одним глазом у нее не получилась, она запуталась и, в конце концов, зажмурила оба. Сережа рассмеялся.       «Князь… — вдруг пронесся в его голове манящий голос: — Князь…»       Он почувствовал острую жажду, но вода ему не помогла. Ему хотелось силы, ни пойми какой, просто власти, обладания чем-то. Он вздрогнул и стиснул зубы.       — Все хорошо? — обеспокоенно повернулась мама.       — Да, в туалет хочу, — Сережа вскочил и выбежал, но пошел не в туалет, а в Женину комнату. Он закрыл дверь и упал на пол, схватившись за глаза. Там зажгло. Когда он отнял руки от лица, увидел, что они перепачканы в крови. Темной, жуткой!       Голос звал его, обещал силу, которая вдруг стала так необходима. Он ласкал его уши и тянул к себе, цепляясь за само сердце. Нежный женский голос как будто гладил его и целовал, склонял к чему-то, до чего Сережа пока не догадался. Но он точно понял, что это снова началось: то самое жуткое, что он испытал, когда забрал силу Багрового князя и сумел дотронуться до иглы, чтобы ее подменить. Сам он сломать ее не мог, это мог сделать только стихийник, а у Жени еще не проснулась сила.       Как только Книга отдала Сереже могущество того, кого называла своим Хозяином, он почувствовал ту самую жажду власти, которая объяла его и сейчас. Она рвалась из его груди диким зверем, изощренно убивая изнутри, превращая в кого-то, а в кого, он не понимал, но не давал ей сделать задуманное. Он не хотел становиться им! Тем психом, который почти захватил мир и чуть не убил папу. Нет, нет. Нет!       — Сережа…       — Уйди, Женя, — грубо сказал он и отвернулся. — Уходи!       Он хотел спрятаться от нее, чтобы она не видела кровь и того, что с ним творилось. Сережа был уверен, что у него сейчас бешеные черные глаза, вместо своих зеленых. Что у него дрожит шея от того, как он душит в себе чуждую ему необходимость срочно кого-нибудь убить. Сережа упал на пол, зажал голову руками и заплакал. Это была безысходность, он ни за что с этим сам не справится.       Вдруг уши разложило. Он услышал, как перед ним села Женя и ласково погладила его по голове. Сережа открыл глаза и посмотрел на нее. Хотел испугать, чтобы она ушла, но Женя смотрела на него хмуро и серьезно.       — Уходи, — тихо попросил ее он. — Ты что, не понимаешь? Я теперь монстр.       Женя молча достала у него из-под ворота веревку, на которой болтался амулет отца, и повязала красную нитку. Получилось у нее нелепо: с одной петелькой бантика. Она крепко ее затянула и снова посмотрела Сереже в глаза, как-то совсем по-взрослому.       — Ты не монстр, — покачала она головой. — Ты герой.       Сережа почувствовал, как ее маленькая ладошка касается его руки, и опустил глаза. Кровь исчезла с его рук, голос пропал, стало тихо. Сережа дрожал, но постепенно успокаивался, его отпускало.       Он посмотрел на девочку, сидящую перед ним. У нее на лице багровели синяки, выросли еще не все зубы, она была лохматая и вредная, с большими серыми глазами, которые он видел даже в темноте.       Сережа не влюбился. Был слишком маленьким, чтобы знать, что это значит. Он просто понял, что ее любит.