НЕведьма и баронесса Люкс

      Бумажки, бумажки, бумажки — он разбрасывал их в стороны, скидывал со стола, вытаскивал из ящика в надежде найти ту, что была нужна. Неужели он ее не сохранил, неужели выкинул? Нет, это была единственная тайна, которую он так и не смог разгадать. Вопрос, на который у него не было ответа.       — Елагин, успокойся, — лениво пил кофе у двери Леша. — Все равно эта штука нам никак не поможет.       — Это был единственный человек, кто знал о стихиях все.       — Тебе было семь лет, когда он привел тебя на порог детдома, ну вот откуда ты помнишь, что он знал? Ты не можешь этого помнить.       — Лазарев, ты знаешь не все. Да где же она?!       Вова вылез из-под стола и шарахнул кулаком по столешнице.       — И чего я не знаю? Что этот мужик подсказал тебе, как одолеть Багрового Князя? Что ты смотришь на меня. Да, я сложил два плюс два. Когда Магсовет отказал нам в помощи, ты пропал на сутки, а на следующий день уже знал, что нам делать. Кстати, фиговый план, не сработал, нам просто повезло.       — Что-то пошло не так, — не согласился Елагин. — Нам не могло просто повезти, там был кто-то еще. Нам помогли! Я думаю, это он нам помог.       — Слушай, мы все помним, какая нелегкая у тебя судьбенка. Твой отец — всемогущий псих, мама — героиня-спасительница, а тот мужик… Ну, надо же было кому-то растить тебя в нашем времени. Присматривать, пока ты был молодым и глупым.       Елагин вытащил из шкафа все книги и начал их трясти. Он не имел привычки прятать что-то между страницами, но вдруг. Вова точно куда-то перерисовывал этот знак: блокнот, записная книжка, детский альбом…       — Нам надо в детдом, — Вова подхватил пальто и направился к двери.       Лазарев его нагнал уже у выхода, они запрыгнули в машину и поехали в Подмосковье, к детдому номер семь. Это был небольшой четырехэтажный дом, затерянный среди густых крон дубов. Даже без листьев их ветки переплетались так плотно, что не было видно серого неба. Здание осталось таким, каким Вова его помнил — старым, облезлым, с облепившейся краской и ссохшимися перилами у главного входа.       — Ты мне объяснишь, зачем мы сюда приехали? — негодовал Лазарев. Он всегда болезненно переносил пустые и вымотанные взгляды воспитанников этого места, переводил им кучу денег, но сам никогда не приезжал. — Жуть, как ты тут жил?       — Я выживал, — пробурчал Вова, останавливаясь у крыльца.       Он поправил очки и посмотрел на битые стекла входа: те были наскоро заклеены скотчем, кое-где забиты досками. Вова постарался вспомнить день, когда на пороге этого пристанища ужаса и голода его оставил отец. Вернее тот, кого Вова так называл, понятия не имея, кто его воспитывал семь лет.       — Он сказал: «Ты его победишь», но он не сказал кого.       — Он хотел спрятать тебя! Багровому князю нагадали, что его уничтожит его наследник. И ты справился, молодец, а теперь скажи, что мы ищем.       — Он оставил мне знак. Я… — Вова снял очки и стал их протирать. Он злился, когда память отнимала у него бесценную информацию. — Я зашил его в игрушку, потом подарил какому-то мелкому, забыл про эту штуковину.       Вова много лет хранил под боком что-то очень важное, что оставила ему его прошлая жизнь. Предки, которые жили далеко не в этом веке и даже не на этой земле. Игры со временем были чреваты трагедиями, но Вова был жив и не мучился от того, что так и не успел узнать свою родню. Но тот мужчина… Вова даже не помнил, как звали того, кто жил с ним до семи лет. Он вел себя, как простой человек: учил его рыбачить, водил в сад, подготавливал к школе, и они вместе делали табуретки и лепили пельмени. Но однажды он вернулся домой, собрал сумку и увел Вову из дома, в который Вова больше не возвращался.       — Нам нужны игрушки, — с порога сказал воспитателям Вова. — Старые. Мои.       — Вова, — расплылась в улыбке одна воспитательница, но Вова ей не поверил. Он вообще не верил людям, которые били детей. — Соскучился, да? Пойдем, я покажу.       Она привела их к небольшой комнате. Это был склад всякого старья, и Вова прикрыл рукавом нос, чтобы не надышаться пыли, или того хуже — спор плесени.       — Вместо кучи денег натрави на них Санэпидемстанцию.       — Вовочка, ты о чем? — хлопнула руками женщина. — Господин Лазарев, может, чаю?       — Давайте! Мы будем через пять минут у вас в кабинете.       Женщина не хотела уходить, чувствовала, что Вова может тут нарыть что-то, но Лазарев быстро изнурил ее организм жаждой. Она убежала, а Вова смог осмотреться: это должен быть заяц или медведь… Что-то мягкое, что он обнимал ночью. Взгляд его наткнулся на простую советскую игрушку — плюшевую и облезлую. Он подошел к ней и вытащил из-под груды других, отряхнул от пыли, а потом разорвал.       Послышался звон, и Вова откинул игрушку прочь, поднял то, что вывалилось из ее поролона. Это была старая медная вещица, похожая на звезду, в каждом конце которой тускло мерцал самоцветный камень. Вова перевернул ее и прочитал.       — Так и знал.       — Что знал?       — Что все это связано!       Он вышел из детдома и направился к машине. У Лазарева заканчивалось терпение, и скоро ему все нужно было пояснять, но Вова молчал, боясь сам запутаться в своих мыслях и таких блеклых воспоминаниях.       — Это фибула, — сказал в машине он. — Крепление для плаща. Видишь, звезда, а на ней двенадцать концов, в каждом конце — камень своего цвета. А на обороте написано: в единстве рождается истина.       — Я сделаю вид, что понимаю тебя.       — Эту заповедь придумали первые волшебники стихий. Они были вечными, они были правителями. Их было двенадцать. Откуда, черт побери, их было двенадцать, если стихий всегда было одиннадцать!       — Вдруг эту брошку сделали после подвига Никольской?       Вова знал, что нет. Этот странный человек еще несколько раз появлялся в его жизни. Он пришел, когда Вова узнал о мире волшебства и поступил в Чародол. Тогда Вова встретил его в чаще Зачарованного леса, и мужчина туманно сказал ему: «Все только начинается». Вова видел его, когда попал в первую в жизни волшебную передрягу, упал в водопад туманов и чудом выжил, но это чудо было рядом, когда Вова пришел в сознание: мужчина из детства вытащил его на берег и откачал. Он был рядом тогда, когда не было Лазарева — всегда и везде. И единственный раз, когда Вова разрешил себе на него понадеется, тот мужчина не пришел: в битву с Багровым Князем, в момент, когда нож перерезал горло после провала, казалось бы, гениального плана.       — Этот мужчина был кем-то особенным, — стал рассуждать Вова, пока они гнали по дороге. Было раннее утро, темно, дороги пустые. — Он прятался и прятал меня. Но он испугался, когда я пришел к нему в квартиру. Я же нашел его… специально.       — Да, мы вообще-то все детство и всю юность искали твоего призрака-отца, который оказался… А кто он, кстати, тебе?       Если бы Вова знал, все было бы проще. Его история проста: отец — злой гений с пророчеством, мать — несчастная и красивая волшебница, решившая спрятать ребенка в другом мире. Пока Князь не разрушил границу миров, время в двух мирах шло по-разному. Вова успел всего лишь вырасти, а в Дивномирье прошли тысячи лет.       — Наш план провалился. Почему? Он был идеален. О нем знали ты и я, а еще он. Его могли прижать, — Вова крутил в руках фибулу, разглядывая ее с разных сторон. — И убить.       — За то, что он нам помог?       — Я всегда думал, что за это. Но вдруг его убили за то, отчего он прятался. Кстати, про план. Я стал избранным в тот момент, когда на вопрос: «Как одолеть Князя?», получил ответ: «Знаешь только ты».       — О, так все-таки гений — ты, — Леша картинно склонил голову. — Ты обсудил с ним план?       — Да. Он нормально к этому отнесся, но занервничал, когда пришла жена. Он спрятал меня за занавеской, велел не высовываться. Там был мальчик… — Вова потер пальцами переносицу. — Маленький мальчик, сын. Его настоящий сын, вдруг он что-то знает?       — А как он его назвал?       Вова покачал головой. Почему-то тогда в память врезалось только одно слово — ласковое и веселое, как и должны звать отцы своих детей. Вова стоял за занавеской и не дышал, боясь испортить нормальную жизнь своему пусть и не родному, но все же отцу. Вова сам уже был папой и чувствовал, как дорого то маленькое и несмышлёное, что гордо называет себя взрослым и рвется колдовать. За это можно смешать с грязью не только худших врагов.       — Ветерок, — устало выдохнул Лазарев. — Того мальчика он назвал ветерком. Фамилии мы его не знаем, а в квартире после страшного урагана не осталось никаких документов. Там другие жильцы, а о прежних — ничего, как будто специально вычищали! Фибула говорит, что о свете жизни знали и до подвига Никольской. Или… — Вова вдруг замолчал и присмотрелся к цветам камней. Он внимательно их пересчитал, потом сверил, не повторяются ли, и понял, что нет. — Или это был не свет жизни, а…       Светлый камень, который сиял даже из-под слоя грязи, вдруг стал красным, стоило Вове чуть наклонить его влево.       Можно было бы предположить, что магия света жизни была всегда двенадцатой, а багровая — тринадцатой. Можно было слить их в едином луче, свести общей судьбой жизнь и смерть. Тогда получилась бы единая стихия, способная и созидать и разрушать. Но толку от этих пустых догадок, когда ведьмы продолжают покоряться проклятью?       — Осталось пятеро, — вздохнул Вова и убрал брошь в карман. — Никольские — это миф. Свет жизни существовал всегда.       — А это-то с чего ты взял? — возмутился Лазарев и тут же посигналил одному барану на дороге.       Вова подождал, пока они остановятся и показал фибулу Леше. На внутреннем медном ободе мелкими буквами самого старого и запутанного языка на земле было написано: «Жизнь — игра, а не сражение.»       Это был девиз дома Никольских.

      ***

      — Я показал протоколы допроса всех ее нянь и наставниц.       Женя хмуро покивала головой. Действительно, ничего подозрительного не было, хотя нянек Зои допрашивали под детектором лжи, созданным настолько тонко и точно, что врать не получалось ни у кого.       — Почему вы нам не сказали сразу? Это бы сократило следствие.       — Не сказала, что моя подруга прощалась с жизнью, когда прощалась со мной? Извините, не догадалась.       — Ваш сарказм некстати, — Приторский потер подбородок. — Вы хотите сказать, что это началось не сейчас, а тогда. Что некий маньяк собирает легион стихийников, а не охотится на вас. Что его цель намного опаснее, чем ваша жизнь. Но не стоит забывать, что он словами Ульяны Калининой просил вас от чего-то уберечь. Я передам информацию в отдел, но пока что это всего лишь догадки.       — Ничем больше похвастаться не могу, — Женя развела руками и откинулась на спинку стула.       Она почувствовала себя наживкой, на которую пытался поймать маньяка весь отдел по борьбе с багровой магией, но у них ничего не получилось. Обидно не было, Женя бы и сама была рада догадаться, кто заколдовывает ведьм. Диана рассказала о словах Калининой, Приторский отнесся к ним спокойно. Даже слишком. «Вам надо быть начеку. Это история точно как-то с вами связана», — ага, понять бы еще как.       — Профессор, а вы… — Приторский уже собрался уходить из аудитории, но Женя его окликнула. — Вы никогда не думали, что у багровой магии много схожего со стихиями? Если вернуться к истокам, то когда-то все стихии выбрали себе первых волшебников. Багровая магия тоже сама выбирает, кому покориться.       — Меня удивляют ваши глубокие познания в багровой магии.       — Мой отец копался в запрещенных книжках целый год, стараясь понять, как вызволить жену друга из плена, в который ее забрал тот, с кем ваш отдел должен был иметь дело.       — Камень в наш огород — это смело, — довольно усмехнулся Приторский. — Мы все благодарны вашему отцу, и ваша неприязнь к Магсовету мне понятна. Но багровую магию именно это и отличает от стихии: у нее нет верности. Стихия — живое создание. Мой снег, — Приторский взмахнул рукой, и между его пальцев закружились снежинки, — всегда со мной. Он убережет меня от пурги, он слепит юрту и будет беречь тепло моего тела. Ваши грозы умны, они откликаются на ваши эмоции, они не бьют в свою хозяйку. Стихии — послушные псы, которые дорожат своими колдунами намного больше, чем самим своим естеством. Они верные. Багровая магия — нет. Хитрый хищник, претворяющийся послушным, чтобы заполучить то, что ему нужно.       — Стихия может отвернуться от волшебника, — Женя подошла к двери.       — Второй отличительный признак стихий, госпожа Кострова? — спросил Приторский, словно они были на экзамене.       — Возможность разрушения и созидания, — без промедлений ответила она.       — «Багровая магия может созидать» — неплохая тема для диссертации и самой престижной научной премии, — улыбнулся Приторский. — Потому что все дураки до вас поему-то думают, что это невозможно.       Он вежливо кивнул головой и ушел в коридор, так тонко намекнув, что Женя не потрудилась вспомнить азы стихийной магии перед тем, как лезть к нему с этими вопросами.       Женя поплелась на боевую магию, но, когда вошла в аудиторию, удивилась, почему так шумно. Девчонки переговаривались на первых рядах, мальчишки кидались бумажками на верхних. Шум, гвалт. Женя кинула сумку рядом с сиденьем Кати, и упала рядом, устало положив голову на руки. Вчера был тяжелый день, и Диана тоже выглядела уставшей.       — Ну вот почему, почему его еще нет, — тараторила Сеттера. — Может, с ним что-то случилось? Он никогда не опаздывает!       — Сеттера, прошло только десять минут, — огрызнулась Катя. — Хватит причитать.       — Девочки, как вы не понимаете. Как вы можете так равнодушно о нем говорить! Он такой мужчина, такой! Ах, вот бы в наше время такие были. Умный, галантный, такой учтивый, воспитанный и рассудительный. А как красиво он говорил о любви?       Женя не сдержалась и громко фыркнула:       — Сеттера, тебе разобьет сердце новость, что в молодости он гонял на собранном в гараже байке и носил кожаную куртку, лазил к своей девчонке по трубе в окно и приставал к ней на каждом шагу?       — Что ты говоришь! — возмутилась Сеттера, и ее брови взлетели вверх. — Он не такой!       — А мне вот верится, что Елагин так мог, — тихо рассмеялась Катя. — Такие снобы, которых ты описала, Сеттера, не спасают мир, не сигают в проклятые королевства. У них бы духу не хватило.       Женя уважительно кивнула Кате.       — Извините, опоздал. — Папа широким шагом вошел в аудиторию, кинул на стул бежевое пальто и поправил очки, оглядывая зал. — Сегодня проведем практический эксперимент. Кострова и Сафронов, спускайтесь.       «Опять я», — с неудовольствием подумала Женя, но покорно спустилась к кафедре. Она приветственно кивнула Андрею, тот ей ободряюще улыбнулся. После выигранного тура настроение у него заметно повысилось, жаль только увидеть не получилось, как он разгромил Луновой. Говорят, что половина команды вообще отказалась выступать с Ромой после инцидента на болоте, но Жене было все равно. На данный момент ее волновало только то, что Лазарев не берет трубки.       — Сафронов, бейте.       Андрей вздернул бровь:       — Но она не защищается. Вы не объявляли спарринг.       — Кто вам будет объявлять спарринг в реальной жизни? Бейте, пусть Кострова сама сообразит, что ей делать. Женя, не смотрите на меня, думайте сами.       Женя понятливо кивнула и села за преподавательский стол. Кто-то громко ахнул, как будто она покусилась на что-то святое. Но дело было в том, что зона преподавательского стола в аудитории боевой магии, как и ряды парт, были под защитным заклинанием. До сюда удар Сафронова бы точно не достал. Так и случилось: Андрей неуверенно, но сотворил в руке заряд стихии, потом как дунул! Со стола слетели все листы, но у Жени только отлетели назад волосы.       — Если силы не равны, ищите укрытие, — папа одобрительно кивнул Жене. — Если вы знаете, что на вас кто-то охотится, от кого вы не в силах сбежать, тогда спрячьтесь.       — Ни одно укрытие надолго не скроет, — вздохнула Женя. — Был бы Сафронов злее, его удар заставил бы сработать тревожную сигнализацию.       Папа задумался, потер подбородок и кивнул. Вел он себя как-то суматошно: много молчал и вглядывался Жене в лицо, потом живо начинал говорить, как будто внезапно вспоминал, что пришел вести лекцию.       — Сафронов, окружите себя отражающим заклинанием.       — Что? — удивился Андрей. — Отражающим заклинанием?       — Да. Тем самым, которое отражает удар соперника, помножив на уровень вашей силы, преобразуя его в новый снаряд. Окружите себя им и повернитесь к Костровой спиной.       Женя удивленно прислушалась: про такое заклинание она не слышала, да и Андрей стоял какой-то потерянный, но скоро поводил вокруг себя руками и отвернулся. Женя ничего не заметила, но это была не стихийная магия, а боевая: язык и не должно быть видно.       — Бейте, Кострова.       — Не, — усмехнулась Женя и подошла к Андрею поближе, но никакого защитного контура разглядеть не смогла. — Владимир Романыч, я понимаю, что вам надоела, но… Это Андрей Сафронов. Он у нас капитан сборной Поддубного и разгромил самый сильных соперников абсолютно на всех спарринговых раундах. Это вам не эстафета: меня сейчас так шарахнет, если я хоть слегка кулаком шлепну. Да и жизнь мне дороже тройки на экзамене.       По залу прокатилась волна тихого смеха, но папа даже глазом не повел, хотя умел пошутить так, что всем остальным смеяться больше не хотелось. Вместо этого он продолжал серьезно смотреть на Женю.       — Что вас пугает? Что можете получить сдачи?       — То что сдачи получу обязательно. Это же заклинание!       — Нет никакого заклинания, бейте.       — Эм нет, расхотелось.       Папа понятливо кивнул, подошел к Андрею и взял его за плечо. Андрей повернулся. Женя не понимала, зачем папа развел этот цирк, но глаза у него были такие, как будто ему плевать на всю аудиторию, он хотел что-то показать Жене или… себе?       — Госпожу Кострову напугал авторитет! — громко объявил папа, поворачиваясь к студентам: — Нет придуманного мною заклинания, но одно лишь упоминание о нем заставило ее остановиться. Андрей стоял спиной, он был беззащитен, но его слава хорошего колдуна служит ему лучшим щитом. Половина гадости этого света будет обходить вас за километр, если вы прослывете беспощадным и умелым волшебником или ведьмой. Ваша слава — ваше зеркальное заклинание. Садитесь.       Остаток лекции Женя пыталась набрать Лазареву в сотый раз и уже всерьез начала переживать. Когда студенты разошлись по аудитории, она подлетела к папиному столу и глянула на лист, что лежал у него под рукой — какие-то рабочие документы.       — Что это было?       — Эксперимент.       — Объясни.       Папа вздохнул и снял очки. Женя увидела, что у него красные глаза, как будто он не спал, или опять до середины ночи смотрел свои унылые исторические документалки.       — Есть враг, — папа скомкал лист и положил справа от себя. — Все говорят, что он опасен. Все его боятся, потому что когда-то он заработал себе эту славу. А есть его противник, — папа поставил справа от себя чехол для очков. — Он мудрый и сильный, он знает, что его враг силен, он опасается и не лезет нарожон, потому что знает, что проиграет. Он ведет скрытую партию, ловко играется пророчествами, старыми сказами и прошлым, как за карточным столом. У него все карты, он всемогущ, потому что его не видно. Но стоит ему только допустить, что все закончилось… — Папа щелчком сбил свой футляр для очков со стола и поднял на Женю строгий взгляд: — И он забыл про укрытие, погиб. Ты расслабилась, когда я сказал, что заклинания нет.       — Пап, с тобой все хорошо? — Женя приложила ладонь к его лбу. — Вроде нормально…       — Женя, послушай меня! — папа отнял руку от своего лица и крепко сжал. — Ты расслабилась. Ты мне поверила, а вдруг я соврал?       — Ты мне не врешь.       — Я сам могу чего-то не знать. Я могу обмануть, не зная, что обманываю. Герой мудрый, но он расслабился слишком рано. Он мог поверить в то, во что поверили все. Глупо перестать осторожничать из-за того, что подумал, будто врага больше нет! — папа грохнул рукой по столу, и Женя с перепугу спрыгнула с него. — Я подставлю тебя, а ты будешь думать, что я всего лишь не могу тебе соврать! Никому и никогда не доверяй собственную жизнь, ты поняла меня?! Даже если успех очевиден, это может быть не так.       Женя нахмурилась и покачала головой.       — У тебя что-то случилось. Что?       Папа задумчиво посмотрел на чехол от своих очков и прикрыл глаза. Он несколько раз глубоко вздохнул, затем встал и собрал все бумаги в свой портфель.       — Ты можешь защитить кого угодно, но не себя. Пора взрослеть.       Женя проводила папу взглядом с балюстрады лестницы и увидела, как из главного холла он спускается на подземную парковку, которая была вырыта под корневой системой Поддубного.       — Че происходит? — возмутилась Женя и хотела побежать за папой, но снова глянула на телефон. Сережа до сих пор не прочитал ни одного сообщения. Ладно, папа может сам разобраться, а вот Сережу неплохо бы найти. — Алло, мам? Слушай, папе плохо. У него температура, он такой злой! Да знаю я, что ты на работе. Я просто делюсь переживаниями, я же обещала. Переживаю за папу, — четко сказала Женя в трубу. — Конец связи.       Она сбросила вызов и пошла на улицу, где ее подхватила Моня и понесла в Луновой. У Сережи была одна особенность: педантичность к связи с Женей. Он брал трубки всегда, читал сообщения моментально. Женя была уверена: даже если бы она захотела позвонить ему в те несколько лет, что они не общались, он бы тут же ответил.       Женя спешилась у величественного здания Лунового. Если бы Зачарованный лес имел пространство, то пик этого высоченного замка точно торчал бы над кронами. Это был готический замок со стрельчатыми окнами, каменными чудищами на стенах, игольчатыми узорами на фасаде и другой мрачной живописью, нагоняющей тоску. Его серебристый камень мерцал в лучах зимнего солнца, как будто гномье серебро в шапке снега. Свет от его драгоценной черепицы слепил глаза, неприятно обжигая.       — Жди меня здесь, — попросила Женя Моню.       Она поднялась по широким ступеням и вошла в помпезный зал. Поддубный был домашним и уютным изнутри, а высокие стены Лунового с воющими фигурами первых колдунов даже немного пугали. Голубоватый свет, что лился из кварцевых окон, бросал блики на пол, уложенный мозаикой, где воинственный колдун гроз пронзал своими стрелами красноглазого монстра.       — Эй! — Женя подбежала к ребятам из команды Лунового. — Вы Лазарева не видели?       — Привет, — кивнул ей один парень и улыбнулся. — Нет. Его со вчерашнего вечера не было. О, Вов, Серегу не видел?       — Не, не видел. Может, Рома знает, они вчера с ним разговаривали у него в комнате. Про ту девчонку, на которую поспорил.       Парень, что стоял перед Женей, стушевался и виновато на нее посмотрел.       — Расслабься, мы помогаем друг другу заработать. Ваш кодекс поможет накопить мне на новые перчатки, так что я надеюсь, ты в это вложился. Ты не знаешь, где этот ловелас, и стоит ли мне переживать из-за того, что ваши девчонки сейчас прожгут во мне дырку глазами?       — Ты и вправду такая, — непонятно хмыкнул парень.       — Я еще хуже, а сегодня еще и не обедала.       — Там Рома в главном холле. Давай я тебя провожу.       — Я сама.       Но парень ухватил Женю за руку и покачал головой, пошел с ней. Любой девчонке было бы приятно, когда абсолютно незнакомый симпатичный парень вступается за нее. И Женя почувствовала себя принцессой за спиной храброго рыцаря. Видимо, про кровавую расправу Жене на льду не послышалось.       — Ром, ты Сережу не видел?       — Сдался мне Лазарев, — недовольно прошипел Рома. Поругались? — Ой, кого ты привел.       Парень заслонил Женю спиной.       — Сережи не было тут с вечера, — вдруг сказала одна рыжая ведьма.       Она и еще несколько девчонок развалились на диванах, вернее аккуратно присели на краешек и перекинули ножку на ногу. Женя увидела у них на запястьях браслеты с рубиновыми камнями. Значит, уже выпускницы, ведьмы Верховного ковена. Кроме Ромы на диванах сидел еще один парень: вихрастый и долговязый.       — Зачем ты его ищешь? — Жене послышалось легкое недовольство в голосе рыжей.       — Постой, ты из Поддубного? — прищурился долговязый и оглядел Женю с ног до головы.       У Лунового тоже была форма: черные пиджаки с серебристыми лацканами и манжетами. Вместо вышитой эмблемы они носили значки из настоящего серебра на груди. Но этот парень сидел не в форме.       — А ты Витя? — догадалась Женя.       — Слушай, ты не обнаглела? — фыркнул Рома, вальяжно разваливаясь на стуле. Он явно чувствовал себя победителем и почивал на лаврах этих симпатичных ведьмочек. — Мы тут разговаривали.       — Отмечаешь победу? — Женя обогнула своего защитника и плюхнулась на стул, закинув ногу на ногу. — Такую же позорную, как твой поступок. Да, есть, что праздновать.       Рома вскочил со стула, но Женин провожатый пихнул его на место:       — Ребят, давайте без драк, — миролюбиво предложил предполагаемый Витя. — Да, я Витя. Слышала обо мне?       — Лазарев рассказывал, что ты принимаешь ставки. Запишешь еще одно пари, или мне нельзя в силу верности другому учебному заведению?       Витя удивился, ведьмы возмутились.       — Ты знаешь про пари? — недоверчиво спросил Витя. — Но о нем нельзя рассказывать… объекту.       — Я не знаю условий пари. Не думаю, что Лазарев придумал какой-то примитив. Так что, мое запишешь?       Он недоверчиво прищурился, улыбнулся и достал из сумки потрепанную тетрадку.       — На что?       — Что Лазарев пригласит меня на Зимний бал, подтверждение — станцует со мной зимний вальс.       — Ты, видимо, не знаешь, — искренне желая помочь, хотела что-то пояснить блондинка слева. — Просто Сережа никогда не проводит ни с кем Зимний бал. Это его какое-то личное правило.       «Я знаю Сережу получше тебя», — мысленно фыркнула Женя, но ответила другое: — В том и суть. Спорить надо на что-то маловероятное, а то теряется азарт. Только ему об условиях не рассказывать!       — Эта тетрадь зачарована, — потряс Витя тетрадкой. — Все, что написано в ней, до конца спора не может быть разглашено объекту. То есть Лазареву.       — Отлично, — улыбнулась Женя. — Так никто из вас его не видел? Рома, говорят, ты вчера с ним болтал.       Рома недовольно глянул на Женю. Взгляд у него был, как у сытого, но злого волка: «Подожди, девочка, я с тобой еще разберусь.» Он выдавил из себя вежливую улыбку и покачал головой.       Но было не до немых угроз. Мозг не отпускал вопрос: где Сережа? Вроде бы ничего не случилось, но, багровые бесы, что-то точно случилось!       — У кого есть номер Волконского? — спросила Женя.       — У меня.       Голос был таким же ледяным, как его обладатель.       — Привет, — склонил голову на бок Волконский. — Так это на тебя он поспорил.       — Саш, — осекла его рыжая и глянула так недовольно, что Саша замолчал. — Извини его, он…       — Растворил своему языку кости. Поняла уже. Где Лазарев?       — Откуда мне знать? — развел руками Саша.       — Да так, — хмыкнула Женя. — Говорят, что ты его друг. Врут, наверное.       Саша прошелся к стулу.       — И как тебя звать?       — Для тебя — Ваше Высочество, — едко ответила Женя.       Наступила тишина. В этом звенящем спокойствии, даже не будучи доминисом, можно было уловить раздражение, испуг, чью-то злость и наслаждение. Волконский так улыбнулся, что одна ведьма трусливо убежала в коридор.       — На что она спорит? — Саша даже не повернулся в сторону Вити. Ему было неохота отрывать изучающий довольный взгляд от Жени, а Витя услужливо подсел ближе и рассказал.       — Я ставлю. — Волконский написал цифру, у Ромы округлились глаза.       Оказывается, Волконский вел себя как король даже в месте, где по идее уже не должен был появляться. У него был учитель, наверняка какая-нибудь крутая шишка в мире магии. Да Волконский сам кого угодно и чему угодно научит. Женю взбесила эта почтительная тишина, которая воцарялась, пока Волконский говорил, поэтому смотрела она на него так же нагло и с недоброй ухмылкой.       — А вы звонили ему, Ваше Высочество?       — Да, умник, шестнадцать раз.       Волконский переменился в лице, стал серьезным, и Жене на секунду показалось, что он испугался. Конечно, этого не могло быть. Он достал телефон из кармана и сунул Жене под нос, приказав:       — Звони.       Женя нажала на кнопку вызова. Гудки, гудки… Женя заламывала пальцы, пока не услышала надоевшее за сегодня «Продолжается попытка дозвонится до абонента». Женя оттолкнула от себя телефон, тот проехался по столу прямо Волконскому в руки.       — Пока, — буркнула Женя и встала. Домой она Сереже не звонила, но дядя Леша еще с утра сказал, что Сережа ночевал в Луновом. Волконский наверняка заглянул в родную комнату, раз до сих пор не предложил там проверить. Где еще он может быть?       — Женя, — окликнул ее Саша, когда она почти дошла до дверей. Женя обернулась: — Ты проверяла в меде?       — В каком?       — Во втором.       Точно… Сережа же учится в меде, вдруг у него экзамен. Но он бы сказал вчера.       Волконский тем временем взял в руки телефон, набрал какой-то номер и поздоровался:       — Привет. Я Серегу потерял, не видел? Понял, — он бросил трубку. — Он в институте.       — И чего ты сидишь? — раздраженно спросила Женя, разведя руками.       Такой наглости не ожидал даже хлебнувший сполна Жениного безумия Рома. Все замолчали, и те, кто сидели за другими столами в холе, тоже. Рыжая ведьма, единственная Женина саратница в этом напряженной беседе, перевела удивленный взгляд на Волконского.       — Поехали, — поторопила Женя и пошла на выход.       Волконский схватил со стола ключи и пошел за ней.       — Научиться пользоваться навигатором несложно, — шипел Волконский, пока гнал по дороге Зачарованного леса к Поддубному, а оттуда к выезду в Подмосковье.       — Судя по тебе, легче, чем мозгами, — фыркнула Женя. — Я не знаю, как выглядят его друзья, в какой группе он учится и еще много вещей, не сообщенных Лазаревым навигатору.       — Есть чего бояться? — в конце концов, спросил Волконский. — Где твой обычный пофигизм к его жизни?       — Что?! — Женя округлила глаза и даже слегка приоткрыла рот.       — Что слышала, — не глядя в ее сторону бросил Волконский. — Хватило ума сцепиться с Кольцовым. Он прямо сейчас придумывает жестокий план мести. Основная цель — разрушить жизнь глупой ведьмы, которая постоянно лезет нарожон. Смешать ее с грязью и заставить умолять о прощении.       — Мне пофиг на него.       — Не будет, если он тебя изнасилует. Ты же больше не можешь никого шарахнуть молнией.       Женя откинулась на спинку кресла.       — Узколобый болван, мог бы что-нибудь интересное придумать. А ты ему еще не рассказал, что я боюсь высоты?       — Нет, крошка, это мое поле для издевательств. Я жадный.       — Это твой не самый страшный грех, — Женя отвернулась к окну и твердо сказала: — И на Лазарева мне не все равно, понял?       Саша усмехнулся, приподняв только уголок рта, и, слава Небу, замолчал. До второго медицинского института они ехали в полном молчании. Он находился на юго-западе Москвы и до него пришлось пропетлять по пробкам. Когда они приехали, Волконский бросил машину у бордюра, они оба выскочили из нее и помчались к большому серому корпусу, у выхода из которого толпились люди в белых халатах под куртками. Они курили, болтали и были все… одинаковыми. Форма — худшее, что придумали институты.       — Ищи здесь. Я внутрь, — он щелкнул пальцами, и у него в руке появился студенческий билет — синенький и неказистый.       Женя нырнула в толпу и стала разворачивать к себе каждого блондина с похожей стрижкой. Некоторые парни возмущенно выдергивали локти обратно, другие, наоборот, приветственно улыбались.       — Лазарев, ну ты даешь!       Женя обернулась, когда услышала знакомую фамилию и увидела его! Сережа стоял в компании трех парней и двух девчонок. Он не курил, поэтому руки держал в карманах белого халата.       — Эй, блондинчик, познакомимся! — окликнула его Женя. Его друзья к ней повернулись, а Сережа не спешил. Он медленно, даже чинно, повернул голову, мазнул безразличным взглядом по ее фигуре и студентам, что стояли рядом, и только через несколько секунд вдруг догадался, на ком надо бы остановить взгляд. Да что с ним?       — О, Женя! — дергано улыбнулся он. — Как я рад тебя видеть!       Женя прищурилась и подошла ближе.       — Всем привет, — кивнула Женя его друзьям. На удивление, девчонки не сожгли ее взглядом, а парни по-доброму улыбнулись, удивленно посмотрев на ее легкий наряд. Потом сказали, что подождут Сережу в корпусе, и ушли. — Ты че трубки не берешь?       — Ой, — нервно усмехнулся Сережа и зачесал косую челку назад, но она снова упала ему на лоб.       У Сережи были красивые волосы, золотые и гладкие, он всегда зачесывал их назад, и челка послушно лежала на голове, не скрывая лоб. Еще он никогда не сутулился, а держал спину ровно, но не как Загорская: как будто это выправка, впитанная с молоком матери, а важно и непринужденно. Он знал, что могущественен, и не собирался хвастаться: его манера общения и отношение к жизни все говорили за него. Сережа правил этим миром одним взглядом, но сейчас взгляд у него был такой, словно он знатно нашкодил и теперь боялся, что об этом узнают.       «Даже когда мы превратили Грома в щенка и показали родителям, ты так не нервничал», — подумала Женя, но вместо подозрений мило улыбнулась.       — Сереж, поехали ко мне, а?       — Эм, у меня пары…       — Ну и что, я так соскучилась. Ты же сам вчера пригласил меня на свидание.       — Оу, правда? А я что-то забыл. Тогда в ка… Каторан?       — В ресторан? — переспросила Женя. — Или ты хотел сказать в кафе? Пошли к машине, я замерзла.       Сережа воровато глянул себе за спину, но сдался и пошел за Женей. Они остановились около его машины, та стояла на стоянке, гордо выделяясь своим приплюснутым корпусом среди пустых мест. За тонированными стеклами не было ничего видно, но Сережа будто специально не подходил к ним ближе.       — Женя, у меня пары. Давай попозже.       — Открой мне дверь.       — Жень…       — Дверь! — приказала она.       У Сережи задрожал кадык, и Женя, резко выхватив из кармана амулет Приторского, обмотала его вокруг шеи лже-Сережи и нагнула к зеркалу. Там отобразился вовсе не сказочный красавец-блондин, а вполне посредственное приведение. Как и полагается, у него была бледно-красная оболочка, выпученные глаза и некоторые детали эфемерного тела, которые напоминали о прежней внешности.       — Фил, придурок, — выругалась Женя, она уже испугалась. — Какого хрена?       — Б-больно!       — Конечно, это амулет светлой магии. Будет еще больнее, если ты мне не скажешь, с какого перепуга тут ты, а не Лазарев.       — Женечка-а-а-а, милая-а-а-а, — завыло приведение, но Женя была неумолима.       Фил — приведение из замка Багрового Князя. Некогда верный слуга, склоненный к другому рабству двумя отважными детьми. Жене с Сережей было совсем мало лет, когда они встретили чудаковатого призрака в замке. Он устал от своего повелителя и плакал от того, что этой ночью убьют еще нескольких бравых колдунов, а алтарь снова станет красным от крови. Почему-то он поверил, что девятилетний мальчишка и девочка, с трудом выговаривающая букву «Р», могут спасти мир.       — Где он? — сурово повторила Женя. — Ты, вообще, о чем думал? Ты ни один предмет взять в руки не можешь. Даже телефон!       — Он… Он…       — Ну!       — В Багровом царстве, — простонало приведение, как будто Женя его пытала.       — Что? — тихо выдохнула Женя и отпустила призрака. Лже-Сережа захныкал и стал растирать шею, причитая:       — Он просил меня подменить его на часик. Сказал ничего тебе не говорить, что ты не должна его искать, а если будешь, то ни в коем случае не говорить, где он. Его уже нет полдня.       — Ты совсем дурак что ли! — рассердилась Женя. — Он один в Багровом царстве, в месте, которое кишит демонами и тварями, мечтающими разорвать любое существо из плоти и крови на кусочки?! Фил, да первым делом ты должен был найти меня!       — Поддубный, — обиженно фыркнул призрак, увидав эмблему на галстуке Жени, — охраняется заклятием против багровой магии. Я не мог туда попасть.       — Ладно ты, а Лазареву как ума хватило пойти туда одному?       — Он сто раз был там без тебя.       — Когда это?       — Пока тебя не было.       Фил сказал это безразлично, но Женю кольнуло. Она сжала кулаки, сурово посмотрела на Фила и вытащила у него из кармана халата ключи от машины. Водить она не умела, поэтому просто достала телефон из бардачка, разблокировала экран и позвонила Волконскому:       — Я его нашла, мы едем на свидание. Спасибо, пока.       — Елагина, стой, не бросай…       Женя бросила трубку, запихнула телефон себе в карман и залезла в машину. С надеждой, что Волконский не пойдет на стоянку, она затащила Фила за собой в салон и закрыла двери. Фил поежился, внушительный рост Сережи давал ему немного уверенности, но он все еще оставался бесплотным призраком.       — Он приказал мне тебя туда не пускать. Он мой повелитель, я не могу ослушаться! — браво воскликнул Фил, но тут же жалостливо попросил: — Ну пожалуйста! Мне от него так влетит!       — Он тебе не Князь, куски от твоего хвоста драть не будет.       — Мое тело — ценный элемент самых опасных зелий! — возмутился Фил. — Если бы Его Абсолютное Могущество решил захватить мир, я бы ему пригодился.       — О, есть чем гордиться.       — Это плохая идея. Ты давно там не была.       Женя стянула с хвостика резинку и зажала зубами.       — Давай! — строго промычала она и схватила Фила за руку.       Вход в Багровое царство был установлен с помощью небольшого количества артефактов порталов, хранящихся под строгим контролем специального департамента Магсовета, один был у Сережи, но о нем никто не знал, и наверняка у папы с дядей Лешей была своя заначка, но у Жени ничего не было: ни времени, ни портала.       Зато был другой способ. Багровое царство — дом всякой нечисти. Нечеловека не должно было быть в мире людей, его бы вышвырнуло, как должно было вышвырнуть Фила, если бы Сережа не отдал ему небольшую брошь Акиновы девы, которую они вместе вытаскивали из кратера вулкана лет пять назад. Она позволяла разгуливать по мирам, кому хотелось. В жизни Жени было только два дня, когда она видела багровых тварей в мире людей: День и день смерти Зои, когда граница миров стиралась величайшими багровыми заклятиями, а два мира сливались: один раздирал на куски другой. С тех пор, как границу миров восстановили, она снова стояла на страже и, если перестать быть человеком хотя бы на секунду, то она вытолкнет инородное тело.       — Снимай, — приказала Женя и Фил, уже обернувшийся в свой привычный образ, потянулся к красноватому облачку своего тела, стягивая брошь. Его эфемерный хвост дрожал, он не хотел делать Жене больно: знал, что потом получит. Но получит еще больше, если не поможет!       — Это больно, — напомнил он. — Ты можешь сойти с ума.       — Заткнись и давай, — Женя снова взяла в рот резинку и сжала ее зубами.       Привидения — вправду очень полезные создания. Из-за своей бесплотности они могут сливаться с другими телами живых и неживых, смешивая свою нечистую полу-плоть с человеческой, то есть делать из человека кого-то другого. Фил подлетел и в нерешительности завис над Женей, его глаза налились жемчужного цвета слезами, но Женя так хмуро на него глянула, что он сдался и упал в нее.       — Ыыыыы! — взвыла Женя и выгнулась дугой.       Это было так жутко больно, что она быстро передумала помогать Сереже. Ее плоть разрывало везде. Не иголки, а тупые лезвия резали каждую его клетку, выдергивали нервы с корнями, поджигали изнутри! Женя мычала и плакала, дергаясь в конвульсиях на сиденьях, но все еще была в мире людей, видела сероватый корпус второго меда и снег. Напряжение достигло предела, кровь текла из ушей и носа, кажется, металлический привкус уже чувствовался во рту. Но мир все не дрожал, кровавая дымка так и не застилала глаза, которые Женя изо всех сил старалась держать открытыми, потому что главное правило перехода гласило: «Не закрывай глаза».

      ***

      Стояла звенящая тишина. Здесь не было слышно даже ветра кровавых пустынь, только громкое дыхание Грома, раскурочивающего своими здоровенными лапищами деревянный сундук. Сережа сидел на полу в ловушке, прислонившись затылком к камню некогда огромного замка, и устало за этим наблюдал.       — Гром, успокойся, ты мешаешь мне думать, — попросил Сережа.       Так глупо попасться в ловушку мог только он! Обошел все силки своего отца, увернулся от Елагиных следилок и вляпался в обычный меловой круг! Мел был цвета жизни — белого, круг — символ единства стихий, а потому начерченный на полу мелом круг хватал все багровое и не выпускал. Сережа по детской глупости уже давно был самым багровым, что осталось на этой земле. Ему нужно было всего лишь стереть линию, но Гром был таким же монстром, как и Сережа.       Лапа Грома натыкалась на невидимый барьер, как и морда, которой он несколько раз хотел его прошибить. Самое страшное, что могло произойти — пришел бы отец. От этой мысли Сереже становилось не по себе, он даже не хотел представлять, как будет оправдываться. Столько лет хранить такую тайну и так глупо попасться! А все потому, что он разозлился после разговора с Ромой и спешил, чтобы Женя не начала его искать. Теперь сидел в ловушке, поджав ноги, как какая-то нечисть!       Гром в Багровом царстве превращался сам в себя: становился в разы больше, ростом со слона. Его челюсть вытягивалась, наполнялась лишними рядами зубов. Белая шерсть отрастала, Гром становился лохматым, его глаза наливались чернотой, нос становился шире, а вместо одного куцого хвостика, который и положено иметь догам, у него отрастало целых десять. Даже монстром он был красивым: благородным и кровожадным, породистым и ужасным — Сереже нравилось на него смотреть.       — Ау! — взвыл Гром, когда повернулся к Сереже. В зубах он держал какую-то палку. Он подбежал к кругу и неуклюже попытался просунуть палку так, чтобы она стерла мел, но Грома откинуло заклинанием к стене, он кувырнулся в воздухе и приземлился на лапы.       — Гром, стой! — вскочил Сережа, когда увидел еще один круг на полу, но Гром успел вляпаться туда лапой. — Ну все, теперь нам точно крышка.       Сережа вздохнул и огляделся. «Выход есть всегда», — так сказал папа, вернувшись из этого ада, и Сережа по себе знал, что стоит только чуть-чуть подумать, как в голову приходят гениальные идеи. Но сейчас они в гости не спешили. Одна хорошая идея была погребена под глупой злостью и неосторожностью. Сережа поговорил с Ромой спокойно, но после предложения «развлечься с этой нахалкой вместе» он едва сдержал себя в руках. Вся его жизнь была сплошной борьбой со своей злостью, потому что, как только он давал ей вверх, она сводила его с ума и заливала багровой кровью глаза.       На полу у разодранного сундука валялось веретено — то, за чем Сережа пришел, но так и не успел забрать.       Кто не читал сказку о Спящей красавице? Увы, все сказки в волшебном мире — вовсе не сказки. И в маму Сережи когда-то влюбился самый опасный на свете колдун. За красивую внешность, за великую силу, за чистое сердце. Он захотел ее так сильно, что впервые за много лет решился завоевать мир, чтобы бросить его к ногам возлюбленной. Но он не знал, как выкрасть ее оттуда. Тогда коварный колдун подарил ей веретено — священный предмет для ведьм, доставленный простой посылкой, так по-людски и просто, что мама Сережи ничего не заподозрила.       Плести пряжу, создавать ткань мира, нести в него гармонию для каждой ведьмы считалось целью жизни, ведь они — творения Матери природы. Мама тем же вечером взяла веретено и стала ткать, но уколола палец. Заклятье на конце иглы погрузило маму в сон, который медленно отбирал ее силы. Багровый князь через несколько дней явился сам, и папа отдал ему маму, потому что отныне она могла выжить только в мире смерти — Багровом Царстве.       Ужасная история, но Сережа помнил, как рвался драться и защищать маму, когда ее уносил из дома незнакомый дядька. Как он обижался на отца, не понимая, почему он так быстро сдался. И как долго потом корил себя за глупость, что даже не попрощался с отцом, отпустив его туда, откуда не возвращаются.       — Ауф! — гавкнул Гром, вставая с пола. Послышался какой-то звук: едва уловимая, тихая и протяжная мелодия.       Кто-то звал маму в песне. Очень жалостливо и красиво, пел колыбельную, в которой рассказывал, как тяжело ребенку без его родной мамы.       — Твою мать, — тихо выругался Сережа. — Гром, тихо!       Гром послушно лег, прижал все свои хвосты к полу и замер. Сережа тоже попытался не шевелиться, потому что по балкону на втором этаже прогуливалась по развалинам замка Тихэя. Маленькая девочка, лет пяти на вид, с ангельскими голубыми глазами и светлыми волосами. Белым пятном на фоне руин выделялось ее светлое платьице. Она медленно шла босиком по холодным камням и держала руки на груди, переплетая пальцы. Их было десять. На каждой руке.       Тихэя была высшим демоном, с виду милый ребенок, жалобно зовущий маму, на деле — кровожадная тварь, обращающаяся в монстра, как только почувствует добычу. Жалобная песня — начало охоты. Если она только почувствует, что кто-то отозвался на ее призыв и пришел, если она почувствует хоть что-то, то быть беде.       Тихэя медленно спустилась по остаткам каменной лестницы и стала бродить между обломками. Огромные куски стен валялись на земле, крыши почти не осталось, теперь вместо величественного свода открывался вид на темно-багровое небо, где не было ни Солнца, ни Луны. Девочка пела, доверчиво обводя глазами мир. Сережа перестал дышать: Тихэя была абсолютно слепа, а запах добычи за меловым кругом почуять не могла.       — Колыбель качнется, тихо запою. Не оставлю ночью доченьку свою… — Тихэя прошла мимо Сережи и двинулась к выходу. Она споткнулась о веретено и недоуменно опустила глаза, но тут же его перешагнула и пошла петь дальше: — Тихо шепчет ветер, новый день настал. И дитя от матери насильно оторвал…       Шорох. Сережа повернул голову и глянул в ту сторону, откуда доносился звук. Тихэя его тоже услышала, склонила голову в бок и медленно стала оборачиваться.       — Эй! — вдруг заорал Сережа. — Девочка, ты потеряла маму?       Тихэя тут же повернулась к нему и кивнула.       — Давай я тебе помогу! Иди сюда!       Но Тихэя не сдвинулась с места. Она похлопала пышными ресницами, опустила глаза и покачала головой. Ее светлые кудряшки стали прыгать, Тихэя заплакала, села, обхватила коленки руками. Она стала причитать еще громче и звать маму. По принципам ее охоты добыча должны была подойти сама, но Сережа был заперт, а обладательница зеленого пиджака, который мелькнул за каменной стеной, — слишком умна, чтобы на это вестись.       Страх на Женином лице Сережа увидел еще до того, как она шмыгнула обратно за валун. И как она сюда попала, если артефакт для безопасного перехода был только у него?       — Дура, — прошипел Сережа, догадавшись.       Тихэя чуяла девственную кровь.

      ***

             Лена спешила. Метро, автобус, проходная. Элитный жилой комплекс ей не нравился, она чувствовала себя чужой и ненужной здесь. Ну разве это не глупо: нести куриный бульон в место, где каждый дом напичкан кафе и ресторанами? Если Вове плохо, он может просто заказать.       — Да, мам, я пришла, — раздраженно отвечала Лена, зажимая трубку между ухом и шеей. — Да взяла я, взяла! Слушай, он же не умирает!       — Откуда тебе знать? Женька что, просто так беспокоится? У него наверняка температура. Ты помнишь, в прошлый раз он даже не сразу понял, что у него жар! Догадался через два дня!       — И то потому, что ты к нему пришла, — продолжила эту известную историю Лена. — Кстати, к моему бывшему мужу ты заезжаешь чаще, чем ко мне.       — Не причитай, доченька. Он натура увлеченная, забывает поесть, поспать, а кто позаботиться, как не любимая теща? Так все, у меня взлет через пару минут.       — Прыгать с парашютом в твоем возрасте… — Лена взволновано посмотрела на фотографию мамы. — Позвони, как приземлишься.       — Конечно, родная. Пока!       Лена вошла в шикарный подъезд и поежилась: что она ему скажет? Даже не позвонила, просто понеслась после работы, как будто он там умирает. Женя скидывала звонки и отбивала смски, так что спросить, что там случилось в их проклятом институте, шансов не было.       — Вы к кому? — спросил консьерж.       — В сто пятнадцатую квартиру. К Владимиру Елагину.       — Оставьте еду, я передам.       Елена Николаевна вздернула брови и усмехнулась:       — Нет, молодой человек, к своему мужу я зайду сама. Но от помощи не откажусь, — она протянула консьержу сумки, а тот, осознав, как оплошал, тут же их схватил и все время, пока они ехали на лифте, извинялся.       Лена остановилась около двери и взглядом указала консьержу, что ему пора отсюда убираться. Оставалось позвонить в звонок. Просто нажать на кнопку! А что сказать?       «Женя сказала, что у тебя температура, и я побежала к тебе с супом», — прикинула Лена и закусила губу: это никуда не годилось. Она оправила юбку платья, пригладила волосы и одернула пальто. Давно она не чувствовала себя так неуверенно, как будто ей двадцать лет, и она пришла к нему, потому что Леша рассказал, что кто-то разбил Вове нос. Но юность оправдывала спешные порывы помочь, а возраст… он их останавливал.       Лена ухватилась за меховой воротник своего пальто и протянула палец к кнопке. У любимой доченьки есть один принцип, который порой помогает справиться с трудностями: не знаешь, что делать, — делай хоть что-нибудь, а потом разберешься.       Дверь открылась, на пороге появился Вова. Встрепанный, уставший и какой-то… помятый. Лена испугалась: так же он выглядел в те времена, когда искал вход в это свое проклятое королевство.       — Лена? — удивился он и взял сумки.       — Привет, — она вошла внутрь, дала помочь снять пальто и осмотрелась. — Бардак злобного гения, как всегда.       — Никто не мешает мне раскидывать бумажки. — Вова повесил пальто и взял сумки. — Что это?       Настало время оправданий. Лена сцепила за спиной пальцы и повернулась к Вове.       — Это еда. Судя по тому, что ты не брился уже несколько дней, ходишь в мятой рубашке и пугаешь нашу дочь в институте, у тебя явно температура. Ты такой педант к своему внешнему виду, Елагин, что меня удивит, даже если ты неправильно завяжешь галстук.       Лена взяла пакет и пошла на кухню, где налила в кастрюлю суп, положила картошку на тарелку и отправила в микроволновку. С техникой у Вовы было интереснее, чем дома: она была навороченная, и Лена не сразу поняла, на какие кнопки нажимать, но разобралась. Вова скрылся в ванной, а через несколько минут вышел бритый и в свежей рубашке.       — Так-то лучше, — оценила Лена и поставили тарелку супа ему на стол, подошла и приложила руку к голове. — Температуры у тебя нет, и оправданий тоже. Чем ты ее так напугал?       — А что она тебе сказала?       — Что делится переживаниями, как договаривались. Переживает за тебя, кажется, у тебя жар.       — Договаривались?       Лена встретилась с ним глазами, но тут же отвернулась и подошла к окну. Сознаваться в этом не хотелось, но рано или поздно все равно бы пришлось. Она обхватила себя за плечи и кивнула, глядя на занесенную снегом улицу.       — У меня не получается с ней так же, как у тебя. Когда ты ушел… Когда я тебя прогнала, она закрылась. Мы не болтаем о мальчиках, она не рассказывает мне о школе, об этом вашем Поддубном, о себе. Мне приходится с ней заключать договоренности. Последняя была о том, что мы будем друг другу рассказывать, что нас волнует.       Вова уже съел суп и второе. Лена налила ему чай с мятой и достала из холодильника пирожные.       — М, — кивнул он. — Ну, а ты каким последним с ней поделилась?       — Я? — удивилась Лена и отставила чашку. — Причем тут я?       — Вы же вместе договаривались.       — Вов, мне важно знать, что с ней происходит, я хочу знать о ее жизни.       — Ни слова не сказав о своей? — Вова усмехнулся, но спрятал улыбку за бортиками кружки. Глотнув чаю, он покачал головой: — Нет, милая, так не бывает. Жизнь — это рынок, единственный закон — бартер. Она не будет тебе доверять, пока ты не покажешь, что доверяешь ей.       — И что мне вести себя так же, как ты? — возмутилась Лена.       — У меня получается.       — Ты сказал ребенку в шесть лет, что идешь умирать и можешь не вернуться! Ее трясло после этого несколько недель, она вскакивала по ночам от кошмаров.       — Что было странно, потому что она в них видела багровых тварей, про которых наяву даже слышать не должна была, — Вова задумался над чем-то, но Лена не дала ему снова утонуть в своих мыслях.       — Ты… Ты не понимаешь. Она ребенок!       — Ей семнадцать лет.       — Скажи мне, Вова, ты хотя бы немного чувствовал угрызения совести, когда она прибегала к нам в спальню и будила тебя со слезами? Хотя бы немного, честно? — Лена посмотрела в бесстыжие серые глаза и покачала головой: — Она не ты. Она не росла, сражаясь за свою жизнь. Она не мальчишка, в конце концов. Женя всю жизнь хотела быть похожей на тебя, но объясни же ей, что она никогда тобой не станет. Скажи ей, что плакать — это нормально, что секретничать по ночам с подружками — интересно, что она не всемогущий волшебник со скелетами в шкафах, который должен метаться между семьей и спасением мира, едва спасая свою шкуру!       Лена встала и ушла в комнату. Она приказала себе остановиться, хотя хотелось продолжить. Эта злость, накопленная за годы обида и жуткое желание вернуть время, когда все было просто. Любить волшебника было даже интересно, вляпываться с ним в его чародейские передряги — опасно, но захватывающе. Почему никто не сказал, что наступит момент, когда он вернется домой со словами: «Завтра конец света, я должен этому помешать». Почему никто не остановил Лену до того, как она в него влюбилась!       — Не плачь, — попросил Вова, останавливаясь сзади. Его тяжелые ладони легли ей на плечи и притянули. Лена прижалась к нему спиной и прикрыла глаза. — Мне не было стыдно, но я не хотел, чтобы ей снились кошмары. Каждый наш поступок, Лен, влияет на будущее. Маленькая глупость может породить несчастье. Неосторожность может лишить кого-то жизни.       Лена прислушалась к его голосу: тот был тоскливым. Она не так часто слышала, чтобы Вова так о ком-то говорил, разве что о своем отце, которого всю жизнь искал. Он остановился только тогда, когда родилась Женя: переключился, повзрослел, стал проводить с ней сутки напролет. Играл, учил, гулял — Лена к тому моменту давно знала Вову и никогда не видела в его тусклых серых глазах столько счастья, сколько там было, когда он катал Женю на шее и носился с ней по квартире.       — Я не хотел перекладывать это на тебя. Чтобы о моей смерти ей говорила ты, это было бы нечестно. Подводник, летчик испытатель… Нет.       Лена почувствовала, как его нос едва касается ее макушки, но не отстранилась.       — Что случилось?       Он помолчал, и Лена уже подумала, что не ответит. Он редко ее посвящал в свои чародейские интриги.       — Мой отец погиб из-за меня. Обычно он меня находил, когда я попадал в передрягу, но однажды я нашел его сам. Я думаю, что привел кого-то за собой. Может, я сам не понял, но попросил о помощи, и это стоило ему жизни.       Лена повернулась и встретилась с его глазами. Они всегда скрывались под стеклами очков, которые отражали блики ночных огней и прятали теплое серебро его взгляда.       — Я не хотел пугать Женю, — покачал головой Вова. — Ни тогда, ни сейчас. Я хочу ее научить жить по правилам этого света, чтобы она не училась на своих шишках. Я уже ошибся.       — Много раз. — Лена сняла его очки и погладила по щеке. — Когда ты вырастил ее благородным человеком. Когда ты сказал ей, что семья — самое важное в жизни. Когда ты рассказал ей про слово «долг». Ты верил в это всю жизнь. И разочаровался в своей вере, когда она начала заживо жрать нашу дочь.       Вова не двигался, Лена была готова расплакаться. Воспоминания о Жениных обугленных руках ей давались очень тяжело. Женя показала их только раз, а после запиралась в ванной и сама меняла бинты, чтобы Лена этого не видела. И влюбленность, добрые глаза Вовы, его крепкое плечо, которое всегда было рядом, — все ушло на задний план перед самым страшным страхом: потерять свою дочь.       Прочь! Выгнать его из своей жизни, захлопнуть перед носом дверь и вымести веником с порога все его чародейские штучки, только бы это больше не коснулось Жени. Вова — герой. Он был им в пятнадцать, когда спасал Лену от хулиганов, он остался им на всю жизнь. Мужчина с душой шире и добрее, чем весь этот свет, но с такой опасной судьбой.       Лена утонула в воцарившейся тишине. Она смотрела на его лицо: лоб, брови, глаза, скулы, губы и вспоминала, как влюбилась. Веселый и наглый Вова Елагин был самым удивительным парнем в ее жизни. Он ворвался в нее внезапно, спас от приставал на улице, а потом весь май каждые выходные стоял с букетами сирени под окнами. Девчонки-соседки гадали, кто он, этот загадочный парень с серыми глазами, а Лена воротила от него нос: с такими красавцами связываться было опасно. И она бы так и прошагала мимо него с гордо поднятой головой, не ввяжись она в одну передрягу с жертвоприношениями и девственной кровью. Разве можно не поцеловать парня, который отвел от тебя ритуальный нож? Разве можно забыть мальчишку, которого прятала на кухне, пока за ним охотились какие-то там то ли вампиры, то ли упыри?       Юность, полная приключений, опасная и прекрасная, с Вовой Елагином, его другом-сорви-головой и ведьмой Вичкой — это была жизнь, которая прямо сейчас обрушилась на Лену лавиной теплой серой пыльцы самых родных на свете глаз. Их приключения замелькали, вырывая из глубин памяти их посиделки на кухни, когда они, завернутые в ватные одеяла, болтали о магии и скромно переглядывались, не решаясь поцеловаться. Отчаянные порывы спасти ему жизнь и уверенность, что он всегда будет рядом. Мандарины на Новый год, поцелуй под курантами, коньки в Парке Горького…       — Вова, — едва слышно прошептала Лена, когда он прикоснулся губами к ее рту. — Не надо…       Он не отстранился, будто не услышал. Спустился ниже, проведя губами по шее, Лена напрягла руки, пытаясь оттолкнуть его плечи, но безуспешно.       — Я… — она тяжело сглотнула. Не девчонка, в конце концов! — Прекрати.       Но она таяла. Ее закоченевшее от лет разлуки сердце вдруг пробилось через ледяную корку и застучало сильнее. Что-то теплое и яркое, с запахом сирени и цвета самого чистого на свете серебра, стало растекаться по нервным клеткам, скручивать их в узлы и бить импульсами в мозг, чтобы тот терял контроль. И он терял.       — Я устал догадываться, когда ты действительно меня останавливаешь, а когда хочешь, чтобы я продолжил, — Вова докоснулся носом до уха. — Если хочешь, чтобы я прекратил, просто огрей меня половником.       — Но мы в спальне…       — Вот именно, — хрипло выдохнул он и подтолкнул ее к столу.       Лена уперлась поясницей в столешницу, Вова тут же приподнял ее и посадил. Он завел одну руку за шею, прижал за затылок и поцеловал. Отводя волосы от лица, он спускался ниже: к шее, к ключицам. Лена выгибала шею, подставляя себя его поцелуям. Она закрыла глаза и отпустила себя, зарылась пальцами ему в волосы, поймала его губы, поцеловала, огладила пальцами грудь под рубашкой и стала расстегивать пуговицы.       За окном было темно, и фонари притухли, стыдливо потускнев. Расстрелянное их огнями небо затянуло облаками, даже Луна не глядела в окно. Любовь. Она была настолько сильной, что ни Лена, ни кто-либо другой перед ней не устоял. Она выворачивала наизнанку душу, она ловила тех, кто пытался от нее сбежать, и мучала. Настоящая, сильная, горькая и неимоверно сладкая одновременно — от нее невозможно было отказаться, и они оба сдались.       Может, Вова снова победил. Вполне вероятно у него на стене в кабинете висел план, и сегодня по нему был пункт «Лена ночует у меня», но Лене было все равно. Она лежала на Вовином плече и упиралась носом ему шею, слабо пахнущую ее любимым одеколоном. Он обхватывал ее рукой, прижимая ближе и чередовал мимолетные поцелуи в макушку с шумными вдохами, когда втягивал носом запах ее волос. Валяться на кровати вечером оказалось очень приятно и тепло. Проблемы остались за порогом этой квартиры, где-то в тех местах, до куда не дотягивалось тяжелое одеяло, придавливающее своим теплом к кровати и к Вове.       — Ах! — Лена вскочила прижала одеяло к груди. — Мама!       — Зинаида Львовна? — поднялся следом Вова. — Что с ней опять?       — Прыгает с парашютом. Обещала позвонить.       — Она написала мне смс, все хорошо, успокойся.       Лена оставила попытки найти телефон и повернулась к Вове. Он упал на подушки и пожал плечами, надевая очки:       — Не хотел тебя отвлекать. Я попросил ее побыть сегодня с Женей, — Вова поднял руку, в ней затрещали молнии и что-то ему сказали, после чего он сделал вывод. — Она сейчас где-то на юго-западе Москвы. С друзьями, наверное, гуляет.       — Елагин, ты… — Лена задохнулась от возмущения, но рассмеялась и упала обратно к Вове в кровать. — Ты стратег.       — Самое безобидное, что ты придумала? — Он подхватил ее, нагнул, придерживая на руке, и снова поцеловал. — Ты будешь шампанское? А можем попить чай. Зинаида Львовна недавно купила мне три пачки.       — Боится, что ты умрешь с голоду, если она не будет за тобой присматривать. Ты всегда казался ей очень худым, особенно когда она впервые тебя увидела у нас на кухне, пока ты тырил колбасу.       — Это ты меня вечером не покормила. Прятала у себя парня и даже не сделала бутербродов.       — Просто решила познакомить тебя с мамой.       Они засмеялись и снова поцеловались. Вова потерся носом о ее щеку, а Лена притянулась ближе, сцепив руки на его шее и прошептала в самые губы:       — К черту чай.

      ***

      Женя пряталась за камнем, но это было бесполезно. Кровь впиталась в ворот рубашки, и Тихэя уже точно ее учуяла, только ждала в надежде, что добыча слишком глупая и подойдет сама. Сережа сидел в ловушке, Женя не успела ее разглядеть, но понадеялась, что это не какая-то папина новороченная штука, которую не сломаешь.       Тело после пережитой боли не болело, потому что в Багровом царстве не болело ничего и никогда. Боль здесь отступала, потому что мертвым не больно. Этот мир жил по законам другого мира, но дышать здесь было тяжеловато, субстанция, напоминающая воздух, была слишком плотной, долго не побегаешь.       — Просто разрази ее молнией! — подсказал Фил, и Женя тут же заткнула ему рот. Правда, ее рука прошла сквозь его тело.       Тихэе хватило единого звука, чтобы перестать укачивать себя, обхватив за коленки. Она подняла голову и повертела в разные стороны, ее детские наивные глаза налились слезами, пушистые ресницы намокли, и любому простаку ее стало бы невыносимо жалко, но не Жене. У многих багровых тварей был развит материнский инстинкт, так что Тихэе и в этом мире было на кого охотиться, в ее песне был особенный звук, почти не слышный, но вытягивающий из души жалость к потерянному дитя. Волшебная охота считалась опаснее людской: ее почти невозможно было контролировать.       Женя выглянула из-за камня и осмотрелась. Руины замка стали еще ниже, Магсовет точно решил сравнять бывшую резиденцию Багрового князя с землей. Некоторые колоны еще поддерживали обрушенный свод, но большой зал был завален камнями, они сбивались в высокие кучи, образуя запыленные скалы, щели между ними кишели разными паразитами, годами голодающими в этом заброшенном месте, но слишком трусливыми, чтобы нападать на большую дичь.       Сережа забалтывал Тихэю, но было бесполезно. Она ждала девственную кровь, которую учуяла на Жениной рубашке. Ее терпение подходило к концу, вот-вот она покажет свою истинную ипостась и сожрет Женю с потрохами.       — Что ты делаешь? — округлил Глаза Фил, когда Женя стала раздеваться.       — Надевай! — сунула она ему рубашку. — Живо! Летай под потолком и отвлеки ее.       Моню в этот мир взять не получилось, Женя так и оставила ее в машине у Волконского. А Фил в этом мире, да еще и после слияния с человеческой плотью становился чуть более материальным. Рубашка на нем не висела, а потихоньку скользила вниз, как будто тонула.       — Ныряй под нее почаще, получится двигать. И летай. Улепетывай от нее в разные углы, но не дай ей спуститься вниз.       — Тихеи не умеют летать.       Женя улыбнулась и согласно кивнула, натягивая пиджак на лифчик, и Фил, когда догадался, что хочет провернуть Женя, затряс головой и вынырнул из-под рубашки.       — Я отказываюсь умирать!       — Ты и так мертв.       — Меня нельзя убить, но можно съесть! Багровая тварь спокойно переварит такую же нечисть!       Женя снова закинула ему на шею амулет светлой магии, тот его ухватил, и в голову пришла гениальная идея: Женя повязала рукава на веревку, красные пятна на воротнике спускались как раз к пузу Фила. Теперь ему не придется ее ловить.       — Вперед мой друг, — шепнула ему Женя и, потянув за веревку, вытолкнула из-за камня.       Фил замер и вытаращил глаза, Тихея его не слышала, призраки шумели изредка, только пока у них был свой замок, где хозяева разрешали выть и греметь цепями по ночам. Сережа замолчал, а до этого его болтовня была единственным, что отвлекало Тихею от других шумов. Женя прижалась спиной к холодному камню и постаралась успокоить колотящееся сердце. Когда в последний раз в голову било столько адреналина?       Фил молча и медленно стал подлетать ближе. Тихея напряглась. Еще ближе. Она подняла голову и посмотрела на Фила, вернее, на кровь. Еще.       — Уааааа!!! — завопил Фил и стал удирать от Тихеи, когда она отвела волосы от лица и улыбнулась.       Ее рот расползся от уха до уха, опустился до живота, где острые зубы разорвали платье. Бесконечные пальцы на руках и ногах отрасли на несколько метров, вздернув легкое тельце вверх. Суставы ломано изогнулись, паук на пальцах-ногах рванул за Филом, ловко цепляясь за стены десятком своих ног и перепрыгивая с камня на камень.       — Что ты творишь, убирайся отсюда!       Женя выкралась из-за камня и, еле ступая на мыски, направилась к Сереже.       Но Тихея заметила Женю, и сердце убежало в пятки. Она была на самом верху, карабкалась по сломанному куполу, от которого остались только жалкие дырки и каменные балки с росписью. Тихея присела на свои ноги, а часть ее тела, напоминающая голову девочки, вдруг повернулась к Жене. Рот, тянувшийся от лица по шее и до пупка пережевывал куски рубашки, которые удалось выдрать у нерасторопного Фила. Тихея почувствовала, что ее развели: дали три капли вместо двух литров.       Это случилось за секунду: Женя увидела линию простого мелового круга, почувствовала облегчение от того, что его надо просто стереть, и поняла, что не успела добежать до Сережи жалкий метр. Перед ее лицом в пол уперся тонкий, как прутик, палец, конец которого уносился ввысь, где ломался пополам в суставе. Женя подняла голову и увидела над собой безобразный рот.       Она упала и перекатилась, челюсть демона хлопнула у нее над ухом, но промахнулась. Линию! Надо было всего лишь стереть линию, да если бы Женя сразу увидела, она бы просто пулей метнулась и стерла эту бесову черту!       Прятаться было бесполезно. Тихея была очень быстрой и перегрызала позвоночники своим жертвам за секунды, но почему-то неминуемая смерть все-таки не наступила. Раздался оглушительный крик, задрожал пол: это Гром вцепился Тихее в лапу, до которой дотянулся, и у Жени появилась возможность убежать.       План, пусть и безумный, появился мгновенно. Женя посмотрела на завалы камней, снова увидела паразита, чей хвостик только мелькнул в щели и снова скрылся. Гром уже почти отгрыз Тихее ногу, и она слепо била остальными своими ногами, но натыкалась на защитный меловой круг. Тот не вмещал больше одной добычи, так что ее лапы служили Грому щитом, хоть и охраняли только его задние лапы.       — Что ты делаешь? Женя, иди сюда! — кричал Сережа, хотя Женя по его лицу поняла: он знает, что она делает.       Путь к нему был закрыт другим десятком ног Тихеи, оставалось только убить ее: хоть одна ведьма делала это без капли силы? Это получится интересная история, если Женя выберется отсюда живой.       — Гром, держи ее! — Пасть Грома вся была в крови, но он не разжимал челюсти, а та у него была внушительной. Женя оббежала Тихею по кругу и подняла с пола осколок камня, стянула перчатку с руки и распорола себе кожу на ладони. Тихея, обезумевшая от боли, вдруг вспомнила про свой голод, вырвала лапу из Громовой пасти, оставив там внушительный кусок, и, хромая, побежала к Жене.       — Ближе, — шептала Женя, пока к ней приближалась ее смерть. — Еще ближе…       Кровь манила, сводила с ума, но не только Тихею. Маленькие паразиты, снующие обычно глубоко по своим норкам, чувствовали деликатес и вылезали из своих укрытий. Они были трусливые, но их становилось все больше и больше. Хромая Тихея не видела, по чьим головам бежит, а уродливые ящерки, разинув кривые пасти, огрызались на нее за смерть своих сородичей. Когда Женя увидела, сколько их скопилось на завалинах, то пришла в ужас. Как стая голодных и трусливых крыс они кучами сидели на руинах.       Но времени пугаться не было: Женя дала скатиться капле крови по запястью и упасть на землю, и тучи мелких кровожадных тварей рванули к ней, сбивая с ног огромную Тихею.       Как только ее ноги перестали закрывать путь, Женя прыгнула влево и упала в руки Сереже. Для нее круг оставался просто мелом на земле, но паразиты натыкались на него лбами и пробегали мимо в жажде достичь лужицы крови, что Женя оставила на полу. Тихея начала яростно отбрасывать их от своей добычи, но они восстали. Паразиты накинулись на Тихею, как стая муравьев на забредшую к ним осу. Они яростно выгрызались в ее плоть, отрывали кусочки, пищали и залезали друг на друга, заваливая Тихею на пол. Голод надо было утолить.       — Не смотри, — Сережа грубо притянул Женю к себе и уткнул носом себе в плечо. Она была рада этого не видеть, а от одной мысли, что это могло произойти с ней…       Звук был ужасным, Сережа обнял голову Жени рукой и как-то отключил ее уши. Он не двигалась, пока он не расслабил руки, и только после этого разрешила себе посмотреть на то, что натворила.       Посмотрела и тут же зажала рот рукой. Успев стереть Сереже пяткой небольшой проход, она побежала к огромному валуну и упала на колени. От ошметков, которые оставили после обеда паразиты, витал неприятный запах. Женю рвало за огромным валуном, но она отгоняла Сережу с его помощью: ей хотелось быть пустой и уставшей, выплюнуть мерзотный запах нечистой плоти и вид кусков тела.       Когда ее перестало тошнить, она обошла камень, опираясь на него, и стала стирать меловой круг, в котором прятался Гром. Гром, как только получил свободу, утер хвостом ей кровь с лица и облепил своими бесконечными хвостами ее тело. Женя устало прислонила голову к его пушистому боку. Становилось очень легко: неприятный запах пропал, во рту стало свежо, как после жвачки, живот больше не крутило, тошнота прошла — Сережа заглаживал косяки, но не тут-то было.       — Ты что, совсем сдурел?! — разозлилась Женя, когда прибавилось сил. — Какого…       — Нет, это ты какого здесь делаешь! — не дал разозлиться Жене Сережа, и разозлился сам. — Фил!       — А я что, я говорил! — Фил прятался на крыше за остатками купола. Сначала показалась его полупрозрачная голова, потом он спустился. — Она меня пытать начала! Этой своей штукой светлой, сними ее с меня!       Сережа зло сорвал амулет с Фила и тут же выронил, потому что обжегся: амулет раскалился от контакта с привидением.       — Ваше Абсолютное Всемогущество, — подобострастно затараторил Фил. — Не по глупости своей, а по воле подруги вашей решил я прийти на помощь вам и избавить мир сия от одной из рода Тихей. Пусть ведьмы, душу Князю Багровому продавшие, заполучившие за клятву свою силу неимоверную да тела безобразные, сгниют…       — Ты в своем уме? А если бы тебя тут кто-то нашел? — перебила Женя. — Почему ты пошел сюда без меня?       — А зачем мне тебя с собой брать?       — Для страховки, как всегда!       Женя осеклась и вспомнила слова Фила: «Пока тебя не было». Сколько раз Сережа был тут без нее? Раньше они проворачивали и не такое, спасая свои шкуры. Это был очень страшный и жестокий мир, полный бездумных существ, хотевших только есть. Были времена, когда они не понимали, что за сила досталась Сереже, и дрались с тварями своими силами. Но всегда вдвоем…       Что ему надо было сказать? Как ты смел прийти сюда без меня? Почему ты вообще ходил сюда без меня? Глупо, Женя даже не позвонила ему ни разу за четыре года, поэтому усмирила свой страх и злость, отвернулась и стала застегивать пиджак.       — Дурак.       — Дура.       — Давайте жить дружно, — протянул Фил и вырастил эфемерные руки на лишний метр, чтобы обнять сразу и Женю, и Сережу. — Женечка, Ваше Абсолютное Неподражаемое Всемогущество, я так по вам соскучился.       — Подлиза, — фыркнула Женя и повернулась первой. — Не дуйся, Лазарев.       Сережа шумно выдохнул и покачал головой: испугался. Женя за него тоже.       — Помнишь заклятье, которым заколдовал Он мою мать?       Женя кивнула, увидев веретено Спящей красавицы. Скверная штука, вовсе не усыпляет, а делает как раз тем «нечеловеком», позволяя жить только в мире таких же проклятых существ. Жене было шесть, когда тетю Вику кольнуло это веретено.       — Это была багровая кома. Такая же, как у завороженных. И я подумал: веретено вытягивает нить души и наматывает ее на себя, так надо проверить, не прибавилось ли ниток.       От этой догадки Женя открыла рот и хотела восхититься очередной гениальной идеей Сережи, но не успела: он отбросил веретено на пол и покачал головой.       — Простая деревяшка. Настоящее кто-то украл. Пока нитки у него, девушки не проснутся.       Он сказал это спокойно и даже немного безразлично, но Женя слишком давно его знала, чтобы не расшифровать: «Это я не досмотрел за штуковиной, которую мы с тобой выкрадывали, рискуя жизнями».       — Ну ладно, — пожала плечами Женя, постаравшись сделать это как можно безразличнее. Кто-кто, а Сережа точно не виноват. — Насколько я помню, это не единственная проблема наших завороженных. Мы их разбудим, а вот их силу и суть все равно смогут контролировать, если это все-таки заклятье Салтычихи, — Женя отмахнулась от этих проблем, хотя с каждым открывшимся фактом ей становилось все тяжелее: так много загадок и ни одного ответа. — Пойдем отсюда, а то я устала показывать тебе бесплатный стриптиз.       — Тебе идет, — хитро прищурил глаза Сережа и накрыл ее плечи своим пиджаком. Женя плотнее в него укуталась и спрятала галстук. На удивление он остался чистым, и от крови его отстирывать было не нужно. — Спасибо. Я уже думал, что просижу тут до прихода отца.       — Меловой круг! — возмутилась Женя. — Фигня какая-то, как ты вляпался?       Гром резвился, прыгая по камням. Горы под ним разрушались, а из них выбегали паразиты: они были сыты и больше не лезли в драку с большими монстрами, а еще начали чувствовать силу Сережи и боялись. Каменные горы под лапами Грома сыпались, как муравейники. Он громко рычал, скаля все ряды своих зубов, и носился за Филом, которому играть вовсе не хотелось.       — Мои уважаемые друзья, если вы не уберете свое лохматое чудище от моего хвоста, то я подам жалобу!       — Кому? — делано изумился Сережа. — Женя у тебя есть ручка? Перо? Карандаш? Да даже если мы его тебе дадим, ты что, удержишь? Пока, Фил. Присматривай тут за всем.       Фил низко поклонился и едва успел поджать хвост, когда Гром клацнул около него, высоко подпрыгнув.       — Капец ты бардак устроил, — возмутилась Женя. — Приберись!       — Чтобы построить новый мир, надо разрушить старый! — не согласился Фил.       — Ты рановато остановился, — фыркнул Сережа и махнул ему рукой. Гром подбежал и обнял всех пушистыми хвостами. На самом деле вид его был обманчив, в боевой стойке каждый волосок его шерсти становился стальной иглой, пропитанной ядом, парализующим тело — не смертельно, но неприятно, времени хватает, чтобы съесть добычу.       Сереже не нужен был амулет, в силу своего нормального происхождения и ненормальной силы он мог щеголять между границами, сколько захочет. Грому вернули брошь, прикрепив на ошейник, он снова превратился в собаку, а Жене Сережа дал амулет. Этот переход был безболезненным, только слегка покололо щеки, и скоро они оказались на пустой дороге ЧарБарвихи перед Лазаревским домом.       Но в прежнем мире организм вспомнил о пережитой боли. Женя упала на колени и поперхнулась воздухом, когда тело прошило резью: не такой сильной, какой она была при переходе, все-таки Сережа держал в узде ее организм. Боль прошла так же быстро, как атаковала, и Женя поднялась.       — Нет, — фыркнула она. — Я в таком виде перед твоими не покажусь.       — Да они ушли.       — А свет почему горит?       — Ладно, зайдем через черный.       Сережа открыл калитку, приглашая внутрь. У порога Женю что-то остановило: чувство, как будто она не имеет права здесь находиться, но она быстро отмахнулась от него и зашла.       Крыльцо было расписано сияющими красками — такие делали феи, присыпая пыльцу в цвета, а тетя Вика очень любила рисовать и расписала весь дом. Цветы, сказочные птицы, животные, невообразимой красоты — этот дом был сказочным ларцом, с тайнами Верховного ковена, спрятанным в каждой картинке.       Сережа провел Женю через заросли зимнего плюща, чьи голубоватые бутоны тянулись к лунному свету хрустальными тычинками и распускали лепестки по ночам. Плющ был крепкий, поэтому выдержал из обоих. Женя залезла в окно и тут же сняла ботинки, чтобы не запачкать ковер. Сережа спрыгнул на пол следом.       — Вика! Ну куда ты пойдешь ночью? Не потерпят твои девочки до завтра?       — Средняя сестра должна помогать младшим. Разбитое сердце в нынешней ситуации — очень опасное состояние.       Тетя Вика красила губы у зеркала в прихожей. Дядя Леша натягивал штаны и прыгал по холлу в одних носках, горел яркий свет, пахло супом. Сережа тихо прикрыл дверь своей спальни и стал раздеваться, с первого этажа было слышно, как ругаются его родители. Они всегда делали это по-доброму. Аксиома этого дома: тетя Вика права, дядя Леша — виноват, но его не накажут, потому что любят. Жене когда-то очень хотелось, чтобы ее родители ссорились также, но у них не получалось, единственное, что они сделали молча и без ссор — развелись.       Когда спор стих, Сережа сказал Жене раздеваться. Он выделил ей футболку, полотенце и тапочки.       — Смой багровую пыль и возвращайся в комнату, я буду ждать тебя здесь.       — А штаны?       Сережа улыбнулся и развел руками: не было у него запасных штанов, но Женя прошлась к шкафу, открыла третью дверцу справа и кивнула Лазареву на аккуратно сложенные стопки джинсов и брюк. Сережа сдался и отдал ей одну пару.       — Велики же, — предпринял еще одну попытку он, но Женя только закатила глаза и ушла в душ.       Пока она кралась по коридору, слышала, как смеется тетя Вика. Жене очень захотелось с ней поздороваться: спуститься вниз, виновато улыбнуться, обняться и попросить прощение. Она замерла у лестницы, хотя нужно было пройти дальше. На первом этаже дядя Леша целовал тетю Вику, она шутливо от него отбивалась, выкручивалась из рук, но безуспешно, в конце концов, сдалась и повисла у него на шее. Женя ушла.       Вода смыла с нее багровую пыль и вымыла кровь. По белоснежной плитке душевой текли красные ручьи, становясь все светлее и светлее. Женя выкрутила кран, дождалась, пока вода станет ледяной и встала под лейку душа. Одежду она отстирала, вымылась, но все еще было не по себе: Женя давно не была в багровом, забыла, какие твари там обитают и как кровожадно они щелкают пастью над ухом. Сейчас, в семнадцать лет, ее детские подвиги показались ей страшной глупостью: сколько раз она могла умереть? Сколько раз Сережа ее спасал и еще долго хромал, кривился от ран? Доминисы не могли себя лечить.       Она натянула футболку и заправила ее в огромные джинсы, чьи концы закатала до щиколоток, чтобы было удобно ходить. Штаны слетали с талии, и Женя продела в петли для ремня свой галстук, потуже затянув на животе. Растерла волосы, как вдруг… Ручка двери провернулась, но дверь не открылась, ведь была заперта.       — Сереж, ты там что ли? — возмутился дядя Леша, и Женя выдохнула.       Она метнулась к двери, открыла ее, втянула внутрь дядю Лешу и прикрыла за ним дверь. Дядя Леша и застыл, изумленно приподняв брови.       — Меня здесь не было, — прошептала она.       — Понял, — кивнул дядя Леша и осмотрел ее с ног до головы. — Просто сделай так, чтобы Вова не открутил моему сыну голову. Договорились?       Женя дала дяде Леше пять и выбежала в коридор, откуда прокралась в комнату к Сереже. Она тихо прикрыла за собой дверь и обернулась.       — Не включай свет. Я должен отмыть себя и Грома.       Сережа стянул рубашку, и Женя, конечно, отвернулась, но потом подумала: чего она там не видела? Прожорливое любопытство мигом одолело, и она все-таки глянула на то, по чему вздыхала добрая половина Поддубного.       — Капец, — она присвистнула и подошла ближе. Света было ничтожно мало, но голубоватого свечения от плюща и желтых фонарей на улице хватало, чтобы разглядеть его торс. — Ты что, поролон туда подкладываешь?       — Вспоминаю о спорте не за месяц до соревнований.       — Только потому, что доминисы не могут участвовать, — фыркнула Женя и завистливо глянула на его пресс. Сережа, почувствовав свое секундное превосходство, вальяжно закинул на плечо футболку и упер руки в бока, покрасовавшись. В физподготовке лучшим он был всегда: бегал быстрее, прыгал выше и бил сильнее.       Но Женя как-то упустила тот момент, когда из парня с неплохой фактурой, которая Женю раньше вообще не заботила, он стал таким атлетом. Сережа вытянулся, теперь его мощная фигура не жалась: плечи широкие, торс узкий, сильные руки, мышцы вздуты и покрыты красноватой пленкой багровой пыли.       — Хорошо, что ты оставил Книгу у меня, — вздохнула Женя, бесстыдно его разглядывая. — С таким телом твоей крови на роду было написано слишком рано стать непригодной для ее прочтения.       — Я бы потерпел, но не было стимула.       — Тебе бы не дали потерпеть, — усмехнулась Женя и ткнула кулаком ему в живот. — Ё-мое, он железный! У тебя в мышцах ножи застревают да?       — И пули.       Сережа подозвал Грома и пошел к двери, Женя увидела, как по пути он мимолетно что-то подвинул на столе, но в темноте не разобрала, что именно. Мягко захлопнулась дверь, Женя осталась в комнате одна. Сколько воспоминаний было связано с этим местом!       Тут она училась кататься на роликах, потому что подарили их на Новый год, а кататься хотелось сразу, и Сережа предложил погонять по коридорам. Тут они играли в настольные игры, смотрели кино, когда Женя оставалась на ночевку, ели чипсы, прятали здоровенного Грома, пока не придумали, как сделать из него щенка. Этот дом был вторым родным, Женя выросла, глядя, как расписывались его стены тетей Викой.       По дальней стене стояли платяные шкафы. Женя подошла к ним и стала вчитываться в корешки книг. Все как она помнила: приключения, фантастика, сказки. Чем ниже, тем интереснее, но полки запылились даже за стеклом, только под одной книгой была прочерчена дорожка. Пыль было хорошо видно в блеклом свете плюща, и Женя посмотрела на подозрительный корешок, он был пустым.       Женя подцепила пальцами книжку и потянула на себя. Ей в руки выпал тонкий альбом без названия, и она открыла его. На форзаце алела надпись «ЕЛь». Сердце испугано бахнуло, но Женя не поняла, чего испугалась: детского творчества Сережи или прочерченной от пыли дорожки под тонким корешком.       «Положи это на место и не трогай», — подумала она и перелистнула страницу.       Фотография: Жене нет и года. Она маленькая, сморщенная и страшная лежит в коляске, до которой Сережа еле дотягивается, укачивая ее. Дача, лето, их сарай и вишня.       Его первый класс: приличный мальчик без букета, зато в форме Чародола: бардовый пиджак с золотой строчкой на лацканах, и Женя, понуро стоявшая рядом. Ей тогда было обидно, что у нее нет такого красивого костюмчика.       Ее День рождения: торт с шестью свечками, мелкий прутик в воздухе и огромный заяц, за которым не видно Сережу.       Больше фотографий не было, хотя Женя помнила, что их должна быть куча, но вместо них под уголками зажимов для снимков лежали какие-то бумажки. Женя вытянула одну и поднесла альбом к окну, чтобы не включать свет. Естественно, ей казалось, что она лезет не в свое дело, во что-то гораздо сокровеннее, любых тайн Багрового царства.       «Памаги 2+3-1=? (цветочек), — Женя нахмурилась, но опустила глаза ниже и увидела: ЕЛь».       Это было ее первое письмо Сереже в Чародол. Она точно не помнила, но, наверное, она заканчивала детский сад, даты не было, зато на других бумажках они стояли. Корявые слова постепенно становились русскими, огромный пузатый подчерк сдувался, становился мельче и опрятнее. Из пустых «я соскучилась» выливались причины необходимости встречи: «Кн. нашла новую штуку, которая может тебе помочь. Помнишь, мы читали про Крест Виторга? Так вот…». «Миру конец, если мы не…». Задачки по физике, формулы по зельеварению, переживания и небольшие рисунки в уголочках листов. Этих писем была куча, даже…       Все за восемь лет, память о которых он сохранил не фотографиях.       Женя испугалась, когда промочила одно письмо — тут же захлопнула альбом и откинула мокрые волосы назад. Нет, она не плакала. Поставить на место и сделать вид, что ничего не случилось. Это было давно, слишком давно. Женя запихнула альбом на полку и дунула на пыль, слегка наметая ее на дорожку, встала и повернулась к столу.       Теперь она поняла, что подвинул Сережа. Стол был в беспорядке: валялись листы с домашкой, формулы, расчеты, какие-то учебники, а около экрана компьютера лежала опущенная рамка. Женя аккуратно дотронулась до нее подушечками пальцев и приподняла.       Ей было тринадцать, ему — шестнадцать. Гром закидывал ей на плечи лапы, тянулся мордой к лицу, а Женя делала селфи, пока Моня тщетно пыталась вместиться в кадр. Женя смеялась, вытягивая шею, чтобы до нее не достал холодный язык Грома, Сережа оттягивал его за ошейник назад и улыбался. У Жени на руке алел браслет из перекрученных ниток, у Сережи красные нитки были повязаны вокруг веревки амулета. Две деревяшки болтались у них на шее, на них было написано «ЕЛь».       Женя опустила фотографию и огляделась. Комната сузилась до одной рамки, до проклятой деревяшки, до этого важного символа их жалкой и никудышной дружбы, в который они когда-то слишком сильно поверили.       «Вчера Лазарев разговаривал с Ромой.»       «Не будет, если он тебя изнасилует.»       Злость — Сереже нельзя было злиться. Багровая магия заливала ему глаза и охватывала разум, он не держал ее в себе. И в Багровое он пошел не только из-за веретена, а чтобы вдоволь поколдовать, чтобы избавиться от злости, глупой злости из-за девчонки, которая этого недостойна!       Женя отшагнула от стола.       Что она делает? Заново сводит его с ума? Остается у него на ночь, плачется и дает лживую надежду, что все будет, как раньше. Но ничего больше не будет: Женя никогда не разрешит Сереже ей поверить. Она предала его один раз, предаст второй. А каждый неверный шаг для него — шаг в багровую пропасть.       Женя схватила мокрый пиджак и джинсы, перепрыгнула через раму окна и спустилась по плющу вниз. Она выкралась через калитку бесшумно, надела ботинки на босые ноги только на дороге и огляделась: где-то рядом должен был быть дом Волконского. Надо забрать Моню и полететь домой.       «Ты же мешаешь мне быть с девушкой моей мечты.»       Холод должен был помочь, и Женя схватила на бегу снег с дороги, стала растирать по лицу.       «Отлично, ведь ее зовут Женя Елагина!»       Он очень хорошо шутил, но Женя знала вещи, про которые Сережа не пошутил бы никогда.       Снег, яркие фонари, заборы. Женя пыталась отвлечься, но не могла. Некоторые письма она помнила: как писала их под одеялом, чтобы Диана не увидела, как совала их в пасть Грому, который бегал между Поднебесной и Чародолом посыльным. На борьбу с памятью ушло так много сил, что Женя не сразу увидела машину на дороге. Она отскочила, автомобиль затормозил, пробуксовав на снегу.       — Жить надоело? — выскочил злой Волконский.       Женя отшагнула назад и провалилась ногой в сугроб, снег засыпался в кроссовку, закололо щиколотку. Стало холодно.       — Почему ты поверил мне? — подняла глаза Женя, когда Волконский подошел. — Ты испугался, когда я сказала, что звонила ему.       Женя сама не ожидала, что это прозвучит так жалко. Голос ее подвел, стал сиплым и задрожал. Волконский грубо схватил за локоть и выдернул из сугроба, оглядел с ног до головы и остановился на футболке, Женя только сейчас заметила, что на груди переливалась надпись «Луновой, вперед!» Сашин взгляд потускнел, он устало покачал головой и глянул в сторону Лазаревского дома.       — Убирайся отсюда, — тихо приказал он и выпустил из машины рвущуюся на помощь Моню.       — Почему ты пошел его искать? — повторила Женя.       — Проваливай, я сказал!       Женя оббежала его и пихнула в плечи. Что-то жгло ее, она забыла, что больше не ведьма, что ничего ему не может сделать, и не остановилась.       — Почему?       — Да потому что он всегда берет трубки, когда ты звонишь, — прошипел Волконский ей в лицо. — Экзамен, соревнование, заседание — все равно. Он срывался откуда угодно и бежал к тебе, стоило звякнуть смске. Твоя разбитая коленка волновала его намного больше своего будущего. А ты… — Саша окинул ее презрительным взглядом и зло усмехнулся. — Да тебе жалко всех, кроме него.       Женя не знала, что ему ответить. Как ни прискорбно, Волконский часто оказывался прав — она кивнула и хотела пойти домой, но Саша схватил ее за руку и дернул обратно. Женя замерла под его холодным взглядом.       — Знаешь, почему ты ушла? Потому что подумала, что больше нельзя, как раньше. Нельзя шутить, надо скорбеть. Нельзя быть такой же наглой и безответственной, потому что это не всегда хорошо кончается. Ты не бросила старую жизнь, ты погналась за ней, потому что по-старому больше было нельзя. Но с чего ты это взяла?       Женя дернула рукой, но он только сильнее сжал пальцы.       — Что тебе нужно было, а? Разрешение? Я разрешаю тебе, Елагина. Не это? Тогда зачем ты вернулась, если сейчас снова сбежишь? Жалкая испуганная девчонка, если уходишь, так убирайся отсюда раз и навсегда. — Саша дернул ее ближе, грозно нависнув сверху, и с холодной ненавистью прошептал: — Ты не видела, что с ним было.       Саша шумно дышал, из его ноздрей вырывались клубы пара, он крепко сжимал челюсти: злился. Он хотел убить ее одними глазами, прожигая сверху своим ледяным взглядом и шумно втягивая воздух через ноздри. Жене жгло глаза, но она не позволяла слезам выкатиться из глаз. Она смотрела на Волконского, на друга Сережи, может, паршивого и злого, но настоящего. Где-то в глубине души она всегда знала, что Саша — друг Лазареву, поэтому и ревновала. Она тоже когда-то взрослела и пыталась вернуть «как было раньше», отталкивая Волконского от того сокровенного, что когда-то назвала «ЕЛью». Сережина вера в то, что все можно вернуть, ей была понятна.       — Мне плевать на него, — тихо сказала Женя, глядя прямо в голубые глаза. — И на тебя. На всех вас. Я тут, чтобы уберечь себя от заклятья. Передашь своему другу, ладно?       Женя вырвала руку и попятилась назад.       — Ты жалеешь мертвых, — догнал ее тихий оклик Волконского. Она повернулась, и он, бесцветно глядя ее футболку, закончил: — а надо бы живых.       Он сел в машину, захлопнул дверь и уехал, оставив Женю на дороге. Моня упала в руку, Женя тут же вскочила на нее, но не полетела — она оглянулась назад, на дом Сережи. Можно было вернуться, в комнате еще не зажегся свет, значит, он пока в душе.       — До… — Женя запнулась и посмотрела на другой конец дороги, тот уводил с проселочной дороги ЧарБарвихи в Зачарованный лес. — Домой, Моня.       Моня несла Женю по лесу, огибая стволы, но Женя не помнила дороги. Она крепко вцепилась в древко метлы, перчатки покрылись инеем, как и волосы с ресницами. Жене было холодно, она жадно пыталась впитать в себя это чуждое ей чувство. Но холодно ей, наверное, снова было как-то не так, морозило не мокрую голову и не тело в одной футболке, а что-то другое, где-то в груди.       Женя долетела до дома и вбежала в подъезд за соседкой. Она поднялась на этаж пешком и стала рыться в карманах: где, где ключи? Ни в пиджаке, ни в ее мокрых джинсах их не было. Тогда она стала звонить: один раз, другой, третий.       — Мам! — закричала она. Холод добирался до глаз. — Мам! Ма-ам! Ма-а-ам!       Она грохнула рукой по двери и прижалась к ней лбом, стала умолять:       — Пожалуйста, открой. Мам, мам… мамочка, ну, пожалуйста… — горькие слезы выкатились из глаз и упали на плитку подъезда.       Женя без сил колотила ладонью по двери, понимая, что там никого нет. Никто не накормит ее супом, не скажет забыть о чародейской жизни, не поддержит. «Ты все правильно сделала, так безопаснее», — говорила мама. И Женя не подавала виду, но жила этими словами, чужой верой в ее правильный выбор.       Ах, если бы все было так просто! Если бы за эти четыре года Женя даже не вспомнила о своей прежней жизни! Если бы не засыпала каждую ночь, усмиряя в груди жуткое желание вернуть «как было». Но она хотела. Била себя по рукам, смотрела на свои шрамы и останавливалась, дергая назад за свой поводок. Он душил ее, убивал, и желания разрывали на две половины. Единственный оплот, на которым держалась ее уверенность в правильном решении сейчас был не дома.       — Мам! — в глупой попытке достучаться снова грохнула рукой по двери Женя. — Ну открой, мам…       Она медленно опустилась вниз, прижимаясь щекой к двери, и обхватила себя за колени. Свернувшись калачиком, она прижалась затылком к холодному металлу и с силой грохнула по нему головой. Сильнее! Больнее! Локтем, рукой, затылком!       Женя захныкала и опустила голову, надавив коленями на глаза.       — Хы-хы-хы-ы… — ее трясло. Она ревела, раздирая в кровь губу, судорожно дышала и выла на весь подъезд. Ее подбородок прыгал, зубы прикусывали щеки, а слезы текли ручьем и падали на пол в такт судорожным рыданиям и тихим стонам: — А-а-а…       Почему она плачет? Вот она, ее идеальная жизнь. Людской подъезд, пустой и безразличный к чужим слезам. В этом виноваты не люди и не волшебники, в этом виновата только она. Волконский прав: можно было по-другому. Можно было не быть такой трусихой, можно было быть подругой получше, можно… Можно было сохранить в себе остатки того, что она называла жизнью, и просто пережить то, что случилось, но у нее не получилось. Она и не пыталась: попросила Сережу больше никогда ее не искать и ушла.       Ушла! От мальчика, который спас ее отца, который ради ее семьи проклял себя в девять лет! От парня, который всегда был рядом: и когда она разбивала коленки, и когда ее душу выворачивало наизнанку. От мальчишки, без которого жить оказалось гораздо труднее, чем без какой-то там стихии.       — Ах-ах, — судорожно дышала она, пытаясь успокоиться, но не получалось.       Общий страх скреплял крепче тайн, и та ужасная ночь, после которой Сережа перестал быть сыном папиного друга и стал ее другом, вдруг врезалась ледоколом в айсберг ее памяти. Когда их связало что-то большее, чем дружба родителей, когда Сережа стал по-настоящему родным — одиннадцать лет назад, когда пошел с ней в место, откуда не возвращаются.       «Почему ты не сказала мне, что вернулась?»        Тело не прекращало трясти, она сгибалась пополам и плакала дальше. Женя знала, что предатель, и не хотела встречаться с Сережей: она не представляла, как смотреть ему в глаза. Сережа научился справляться с этим сам, и она больше была ему не нужна. Зачем кому-то непреданный друг? Это слишком важное слово, чтобы заслужить его и потом не оправдать.       — П-прости меня, — Женя шмыгнула носом и утерла сопли тыльной стороной ладони. Другой рукой она до боли сжимала деревяшку на шее. — П-прости. Прости, пожалуйста.       Она зарылась пальцами в волосы и потянула. Но боль была ничтожной по сравнению с той, что клубилась внутри и разъедала душу. Это больше не ее жизнь, и как объяснить этому дураку, что Женя его недостойна! Что она подвела его, бросила, между ним и Зоей выбрала не его и до сих пор «жалела мертвых».       Ее громкие рыдания прервал громкий скрип. Двери лифта отворились, и Женя подняла голову. На лестничную клетку вышла бабушка: в лыжных очках и с фотоаппаратом на груди. Она увидела Женю, сидящую на коврике под дверью, и нахмурилась:       — Из-за ключей реветь не будешь, тебе только дай ночью пощеголять. Значит что-то случилось.       Женя снова опустила глаза на пол. Ей хотелось раствориться в темноте подъезда и исчезнуть, но все, что она могла, так это покивать бабушке головой. Женя схватилась за ручку двери и поднялась. Ее шатало, темнота дрожала в накативших на глаза слезах.       — Что за хулиганы? — донесся противный мужской визг. — Кто буянит? Я сейчас полицию вызову.       Тот самый мерзкий сосед, которому Женя так и не подожгла щиток, выбежал на лестничную клетку.       — А ну сгинь с глаз, хрыч старый! — тут же наехала на него бабушка. — Что б духу твоего здесь не было, супостат. Уж девке и пореветь нельзя. Скотина бесчувственная. Сухарь!       — Да как ты смеешь, карга старая?! — рассвирепел сосед. — Я на тебя жалобу напишу.       — Если до квартиры доползешь. Ноги я прямо сейчас тебе переломаю, если внучу мою обидишь. Понял? Полицией он меня пугает!       Бабушка открыла дверь и затолкала Женю внутрь.       — Ты че тут делаешь? — едва слышно спросила Женя, стягивая ботинки. — А мама?       — Дела у мамы, — уклончиво ответила бабушка. — А вот у тебя что?       Женя медленно подняла глаза и встретилась с бабушкиным взглядом: он был поддерживающим и теплым, так что сразу захотелось разреветься еще больше.       — Я… — Женя почувствовала, как дрожат ее брови и кривятся губы в попытке удержать горький ком. — Я предала своего друга. Давно это поняла, но не так давно почувствовала, что для него это значило.       «Ты не видела, что с ним было.»       Женя свалилась на пол прямо в коридоре, зажала руками рот и снова начала рыдать. Она закрыла руками голову, свернулась в углу и плакала, плакала, плакала. Моня мельтешила перед глазами, а бабушка куда-то исчезла. Скоро вернулась со стаканом воды, насильно увела Женю в комнату, где помогла переодеться. Все, на что у Жени хватало сил: так это жмурить глаза, чтобы стекали слезы.       Она ничего ей не рассказала, не могла рассказать. Женя привыкла, что ее жизнь — сплошная тайна, но тайна на двоих. По преданиям от Книги сходили с ума, но Женя почему-то не стала сумасшедшей, не зациклилась на бесконечной власти, потому что у нее всегда было что-то больше, чем вся магия на свете.       — Тише, солнышко, тише, — убаюкивала ее бабушка. Она завернула Женю в толстое одеяло, усадила на диван и села рядом, чтобы было удобнее целовать в макушку. — Ну будет тебе. Сейчас все выплачешь, на следующий год не останется. Слезы ты больно сильно бережешь.       Не с кем было плакать. Перед папой Женя этого никогда не делала, чтобы не расстроить, а перед мамой не хотела: она чувствовала себя ответственной за мамино счастье. Но слезы омывали сердце, оттуда багровую пыль душем не вымоешь. И Женя всегда делала это на плече у Сережи, который приходил к ней после «звякнувшей смски».       — Я хочу, чтобы он был счастлив, — уже давно стояла тишина. Слезы кончились, Женя с бабушкой сидели и смотрели на голую стену. Никто не шевелился. — Со мной не получится.       «Это я проклята», — горько подумала Женя и уткнулась носом бабушке в грудь.       — Сережа — хороший мальчик, — задумалась бабушка. Женя удивленно подняла брови и отстранилась. — А то я не поняла, по кому ты еще столько слез будешь лить.       — Я просто хочу, чтобы у него все было хорошо, — ни пойми зачем начала оправдываться Женя. — Хорошо. Как у меня.       — Не надо, как у тебя, — покачала головой бабушка.       Женя непонятливо нахмурилась, но бабушка ничего объяснять не стала. Она подлила Жене чаю и впихнула в руки кружку.       — Поплачь, а потом подумай. Всяко лучше, чем без носков по улице щеголять. Ладно, пойду я мусор выкину, а потом телевизор посмотрим. Там сериал такой интересный турецкий. Сто двадцать шестая серия, да ты не боись, я тебе щас все перескажу.       Бабушка ушла в подъезд, оставив Женю наедине с притихшей метлой и толстым котом. Васька ничего не понимал и млел под руками Жени, подставляя свое толстое пузо ее пальцам. За окном мрачно светили фонари, опрокидывая тени корявых веток Жене в окно. Внизу возмущался сосед, а в зеркале отражалась та запуганная девчонка, которую имел полное право презирать Волконский.       Женя приспустила перчатку до запястья и докоснулась до браслета из красных перекрученных ниток, который все это время прятался под кожей перчатки. Было слишком поздно, чтобы просить прощения, Сережа даже не обижался, но он просто не догадывался, что такое ложная надежда. Такая же блеклая, как мысли: «Зоя не могла умереть». Такая же беспросветная, как желание: «Вот бы все это оказалось страшным сном».       Вася открыл глаза и обхватил лапами пальцы Жени, игриво прикусив их. Женя тоскливо улыбнулась и погладила пушистое полосатое пузо, затем встала с дивана и пошла умываться. Она плескала себе в лицо холодной водой, пока не перестала чувствовать нос и щеки, тогда она посмотрела на свои опухшие глаза в зеркало и шумно выдохнула: было, что было.       Когда-то они научились жить друг без друга, но почему-то это совсем не стало значить, что они этого хотят. И пусть «ЕЛь» остался в прошлом, Сережа слишком много значил для Жени, чтобы не кинуться его искать, когда он не брал на звонки.

      ***

      Гром полз, смешно прижав висячие уши и хвост, Сережа крался по коридору за ним, пригибаясь под перекладинами перил второго этажа. Он натянул футболку на мокрое тело, потому что забыл полотенце и не хотел смущать Женю. Ну да, еще бы Женю можно было смутить.       Но, зайдя в комнату, он понял: что-то не так. Сережа не почувствовал чужого эмоционального фона, не услышал сердца, дыхания — всего того, что должен был чувствовать доминис в присутствии другого человека. Гром гавкнул и подлетел к открытому окну, Сережа рванул к нему и посмотрел на пустую дорогу. Вдруг в ногу впилось что-то острое, Сережа зашипел и посмотрел вниз. С пола он поднял связку ключей.       — Гром, тише, — Сережа оттащил пса от окна и закрыл. Бросил ключи на стол и увидел поднятую фотографию: заметила…       Звонил телефон. Три пропущенных от Саши.       — Да?       — Ты дома?       — Нет.       — То есть Елагина украла у тебя одежду?       Сережа без сил улыбнулся.       — С ней все нормально?       — Я не спрашивал. Не думаю, что бегать с мокрой головой по улице — хорошая идея.       «Заболеет», — подумал Сережа: — Я в порядке. Спасибо, что волнуешься, — едко добавил он.       — Ты чуть не убил Кольцова вчера.       — Мы просто поговорили.       Саша тяжело вздохнул, и Сережа буквально услышал в этом вздохе: «Как же меня задолбала эта Женя, у тебя из-за нее одни проблемы». Но Сережа знал, что и Саше она когда-то нравилась, так что он должен был понять, за что любят таких безбашенных девчонок. У Сережи было все еще сложнее.       — Я зайду?       Волконский волновался, это было смешно, потому что все были уверены, что он этого никогда не делает. Вот не извинялся он никогда, а у Сережи до сих пор болел нос.       — А извиниться ты не хочешь?       — Лазарев, у меня оправданий больше, чем у тебя аргументов. Я был пьян, ты танцевал с Настей, она тебя поцеловала. Ты за Женю едва не вывернул Кольцова наизнанку, а я всего лишь разбил тебе нос. Я успел спасти жизнь твоей несостоявшейся жертве и защитить твою ненаглядную более умно.       — Как?       — Дал понять, что мы знакомы.       Сережа усмехнулся, спустился и подошел к окну на кухне, Волконский стоял у забора, прислонившись спиной к своей машине:       — Ты гений, но я правда ложусь спать.       — Я проверял, что ты за ней не побежишь. Рад, что в тебе хоть что-то осталось от словосочетания «чувство собственного достоинства», — Саша демонстративно нажал на экран телефона и сбросил вызов. Сережа махнул ему рукой и задернул штору.       Как только свет плюща перестал лезть в окно, в комнате стало темно. Темнота — восьмая стихия, она была очень полезной и уютной. Сережа встречался с одной чародейкой Тьмы, они находили сотню укромных местечек, стоило ей всего лишь убрать свет из ниши в коридоре, или притушить фонарь под лестницей, чтоб не мешал целоваться.       Сережа наслаждался темнотой. Он вспоминал майское пасмурное небо, черные тучи без единого просвета, как пахнет озоном в воздухе перед ливнем. И грозу — яркую, сумасшедшую, опасную и дикую. Быструю, сияющую, которая освещала темный мир, показывала его, боролась с тьмой, хотя той было куда больше. Он вспомнил грозу, которая любила делать невозможное, дралась, когда не умела, кидалась в бой без единого шанса на успех. Маленькую молнию на полном черноты небе ему хватало, чтобы чувствовать себя живым.       — У-у-у… — проскулил Гром и подошел ближе.       Сережа склонил голову на бок. Иллюзия собаки: брыли, холодный нос, розовый язык и желтоватые клыки. Слюнявый рот, короткая белая шерсть, смешные длинные лапы и короткий обрубленный хвост, сосиской болтавшийся за широкой спиной Грома.       — Ты монстр, — тоскливо улыбнулся Сережа и погладил Грома по морде. — И в этом мы похожи, дружище.       Темнота заливалась в него давно. Когда он отпустил отца, когда он испугался, что останется один, когда он бесполезно боялся за свою маму и папу в полном одиночестве. Маленькая девочка, Женя, дочка папиного друга, была для него простой подружкой, которую он любил подразнить и катал на велосипеде — маленькая и бестолковая, с ней было неинтересно, скучно, хотелось поскорее в школу, где учились его ровесники.       Но только эта маленькая девочка со своими умными серыми глазами нашла его в тонущем в крови городе и сказала то заветное, что звенело в его ушах всю жизнь: «Я с тобой».       С тобой за нашими отцами. С тобой в место, где меня наверняка убьют. С тобой в замок колдуна, который украл твою маму. Все это случилось случайно. Им просто повезло встретить Фила, повезло, что их отбил от стаи кровожадных тварей Гром, повезло быть слишком маленькими, чтобы быть заметными, но потом…       — Ну что ты сидишь тут, — папа подкрался бесшумно и опустился рядом на пол, — с глазами брошенного щенка.       Сережа усмехнулся и положил руки на согнутые колени.       — Она ушла.       — Я видел, — кивнул папа.       — Пап, — Сережа повернулся к нему. — Что я не так делаю?       Папа вздохнул и пожал плечами, глянув в потолок.       — Любишь ее, наверное.       — Кошмар какой, — фыркнул Сережа и опустил глаза на Грома. — Я был готов исчезнуть. Но я же чувствую… Я чувствую, что ей там плохо. Бесы, может, это не она чувствует, а я? Придумал, потому что хотел в это поверить. Перепутал.       Папа притянул его к себе и потрепал по волосам.       — Да все ты правильно делаешь, — вздохнул он и похлопал по плечу. — Не поймешь, где переборщишь, где не дотянешь. Женщины… Когда я ухаживал за твоей мамой, за ней начал увиваться Шаховской. Я его чуть не убил! Она на меня обиделась, мол, с чего ты взял, что я на этого лысого придурка тебя променяю. А теперь сама ревнует меня к каждой юбке. Мы с детства друг друга знали, а влюбились уже потом, как с Елагиным всякая канитель началась. Отца его искали, она нам помогала. Вике нравилось с Ленкой общаться, люди, их мир — все это интересно было. А потом как-то щелкнуло у меня! — папа дал несильный щелбан по макушке. — И влюбился. Вот так. Ты сам-то, наверное, не помнишь, как Женьку в первый раз увидел. Мелкий еще был, стоял с букетом, а букет чуть в луже не утонул. Мы из роддома Ленку забирали…       Сережа прикрыл глаза и стал слушать папину болтовню. Она его успокаивала и расслабляла.       Конечно, Сережа помнил, как в первый раз увидел Женю. Это было двадцатого декабря, такой же белой пушистой зимой, когда ночью в лесу городского парка Женя взяла его за руку и решительно пропищала своим тоненьким голоском: «Я с тобой.»       Она была единственным человеком, для которого в ту ночь он не стал монстром.