Спросите Лу в среду

У меня ее лицо, ее имя, И свитер такой же синий, Никто не заметил подмены.

Flëur, «Формалин»

«Здравствуйте, меня зовут Ксенофилиус. Я трезв уже пять месяцев, две недели и три дня. В прошлые выходные я наконец сделал для дочери качели и расчистил часть сада. Мы разбили там новые клумбы.» Исходя из духа общения в этом обществе, ему полагается сказать что-то подобное. А потом остановиться и слушать других. С некоторых пор Ксено избегает добавлять, что дочь больна. После того, как он столько всего перепробовал впустую, милосерднее научиться принимать ситуацию за норму. Прошло уже так много времени — не за горами годовщина смерти жены… И он, Ксено, никогда себе не простит. Эту смерть пережить очень тяжело. О Пан до сих пор напоминает абсолютно все: подобранные ею декоративные домашние мелочи, тоскующий по заботе сад с волшебными растениями, дочь, как две капли воды похожая на Пандору, и пустота, свернувшаяся вокруг сердца, когда жены не стало. Новую реальность тоже тяжело принять. Ту самую, в которой спасительное «почти не больно» приходит только после пинты горячительного. Ту самую, в которой неустойку по контрактам Пан требуют с него, главный редактор на собственной работе отказывается войти в положение, и даже Полли, кроме чувства потери, оставила после себя в основном долги и проблемную живность. Однако, самый тяжелый удар Ксено наносит себе сам. Потому что когда он понимает, уже поздно. Можно сколько угодно проклинать себя, презирать свою жалкую личность за малодушие, слабость, преступную невнимательность и глупость — но это ничего не меняет. Безразличие, проистекающее из зацикленности на собственных переживаниях и потерях, сменяется острым чувством вины и желанием все исправить, заботиться — но желания, даже самого искреннего, мало. Ксено трезв уже не первый день, ищет решение уже не первый месяц, читает трактаты о чарах и осторожно расспрашивает лучших в мире экспериментаторов — и пока все без толку. По-правде, не факт, что был бы толк даже в том случае, если бы он спохватился вовремя. Разве что Ксено чуть меньше бы сожалел о несделанном. Только это не отменяет беспомощности. «Что ты делаешь, Луна? Отпусти его, скорее!» — крикнул он в начале февраля, когда, выйдя на крыльцо с утренним кофе, осознал, чем именно занята дочь. И она послушалась. Свернула липкие, разрушительные, шестым чувством осязаемые щупальца беспалочковой магии. Садовый гном, пойманный в ловушку, с глухим ударом шлепнулся на землю. А Луна перевела на отца ничуть не раскаивающийся взгляд. «Тебе он нужен, папочка?» — Уточнила она невинно. — «Зачем? Они же бесполезные?» «Но это же не повод делать ему больно!» — Возмутился Ксено, отчетливо осознавая, что он что-то пропустил. Его дочь никогда не была жестока. За свои почти десять лет она ни разу не обидела живое существо. «На ком же мне тогда тренироваться… если тебе жаль эту пакость?» — Удивленно спросила Луна, окончательно перечеркивая надежду на то, что она не осознавала свои действия. Ксено нервно сглотнул. Однако, не отступил: «Давай сначала разберемся, почему тебе сейчас кажется, что есть нужда в подобных тренировках?» И тогда ему пояснили подробно. О помолвке с загадочным Рудольфусом, и о том, что мелкая невеста очень хочет ему понравиться, и крепкую семью, как у родителей, и о том, что всем известно: перед договорным браком необходимо узнать об увлечениях жениха. Правда, мистер Лестрейндж уже давно совершеннолетний, пара встреч в тот период, когда они еще не знали о намерениях родителей, едва ли помогли его даже запомнить, а так они разговаривали только раз, она чувствует, что неловкой переписки недостаточно… К счастью, в школе еще учится его младший брат, и вот с ним как раз есть возможность общаться. Рабастан был столь добр, что пообещал рассказать о будующих родственниках, о семейных традициях, и даже потренировать потенциальную невестку: ведь в большом мире неспокойно, Рудольфус увлекается политикой, его жене не лишне будет уметь за себя постоять… И после этого рассказа дочери Ксено наконец поверил в то, что Луна силилась объяснить когда-то в Мунго. Оставил на время и работу, и вообще все дела, стал следить за дочкой, как полагается отцу, а не как придется — только чтобы узнать: практически через день она действительно исчезает бесследно, чтобы потом появиться, как ни в чем ни бывало. Понял, что упустил самый драгоценный ресурс — время, ведь после смерти жены, когда это все, по словам Луны, началось, Ксено знал, она еще не пропадала, теряла сознание. Они с Полли вызывали колдомедиков, но те твердили об отсутствии отклонений в диагностике, а значит, Луна должна была прийти в сознание и легко оправиться после. Возможно, забей Лавгуды тревогу тогда, состояние Луны можно было обратить… Но сейчас ситуация уже столь запущена, что она не только пропадала в прошлом в самом прямом смысле… Она запуталась, вроде бы, и не отождествляя себя с девочками, глазами которых также смотрела на мир, но одновременно и слишком теряясь в их увлечениях, опыте, жизнях… Ксено схватился за бутылку, по привычке. Этот кошмар не укладывался в голове. Колдун хотел бы где-то потеряться сам. Но он не мог себе этого позволить. Так он рисковал упустить еще больше времени. Он рисковал упустить дочь — если не упустил ее уже, за то преступно длительное время, когда трудился только покупать еды на двоих и переставлять ее в холодильный шкаф при необходимости, даже не интересуясь, почему Луна не поела и почему показывается на глаза не каждый день. Ксено наконец взял себя в руки. И перо в руки тоже взял. Чтобы расспрашивать тех, кто мог бы советовать насчет опасных результатов экспериментальных чар. Чтобы написать пару вопросов в то общество на другом континенте, которое ему советовала Полли (мол, там Ксено никто знать не знает, и слухов, уничтожающих репутацию, можно не опасаться). Да и чтобы заработать — на исследования и поиски информации на тему запретной — временной — магии денег им потребуется много. Что до ситуации с отработкой разрушительных чар на гномах… За полгода Ксено нашел и рассказал Луне сотни интересных фактов о каждом мелком создании, которое можно было бы назвать бесполезным, он обращался к коллегам Полли и просил у них полевые зарисовки, он водил Луну в маггловский музей естествознания, он читал и пересказывал труды о биосистемах. О тех вредителях, о ком он ничего хорошего не нашел (к слову, садовые гномы были как раз из этой категории), Ксено пару-тройку фактов попросту придумал. Потому что Лестрейнджи в своем извращенном понимании действительности навязывали Беллатрикс, а вместе с тем, и Луне, пренебрежение ко всем созданиям, что слабее их. Ксено знал, кем мадам Лестрейндж стала. За убеждения своей дочери он боролся, как мог. Оказывается, очень сложно что-то противопоставить тому, что Луна каждую божую субботу проживает и прочувствует то же, что и одна из самых страшных убийц и психопаток столетия. Он читал ранее неинтересные ему труды гуманитариев по психологии и философии, даже общался с самыми разными людьми, от священников до хиппи — все, чтобы понять, как снова привить дочери человеколюбие. Теперь, когда она, вслед за «Трикси» ставила под сомнение ранее усвоенные истины. Он стал брать Луну с собой в командировки: Ксено не мог больше позволить себе с кем-то ее оставить, да и так у нее было больше возможностей видеть людей с обычной шкалой добра и зла. Везде, куда они приезжали, Ксено искал возможность сделать что-то ради благотворительности, избегая простых решений вроде магии и спонсорства. Ксено стал писать в колонке меньше о волшебных достопримечательностях и больше о духовных лидерах. Однажды Лавгуды познакомились с Матерью Терезой — кажется, они произвела на Луну очень сильное впечатление. Дочь всерьез начала учить хинди, чтобы следить за возможными публикациями.

***

Ксено знает, что Луне может стать хуже — и, к несчастью, это «хуже» не заставляет себя очень уж долго ждать. Дочь исчезает из своей кровати бесследно все раньше, теряя материальность уже не перед рассветом, а ночью — пока состояние не стабилизируется на полуночных исчезновениях и появлениях… Рисунки Луны становятся все более темными и абстрактными, демонстрируя рваными линиями всю глубину противоречий, которые начинают ее раздирать. Трикси потихоньку проникается радикальной идеологией чистокровных темных магов. Алиса из семьи нейтралов, но вспыльчива и с острым чувством справедливости — такие никогда не остаются в стороне от значимых конфликтов. Лили, и вовсе, живет среди магглов. Неудивительно, что Луну сносит потоком непреднамеренной пропаганды разных подходов к жизни. У Ксено только четыре дня из семи, чтобы донести до дочери свою точку зрения. У Ксено только четыре дня из семи, чтобы защитить Луну от несправедливостей мира — на то, что происходит оставшиеся три он, к сожалению, не может влиять. Казалось бы, опасная Трикси — всего один элемент, другие должны ее мнение уравновешивать. Но Ксено знает: крупицы лишнего ингредиента всегда достаточно, чтобы взорвать зелье. Однажды Луна приходит с вопросом, которого Ксено подспудно ожидал, едва осознав влияние Трикси впервые. Она спрашивает, откуда эта ненависть. Что было причиной? Почему они начали убивать — и больше не останавливались? За что именно боролись чистокровные маги, ведомые Волдемортом? Зачем очищать мир от таких, как Лили и ее семья, ведь это не правда, что они хуже… Спрашивает Луна и о том, как всех волшебников помирить — наивно, как могут только дети, не узнавшие еще о вещах, которые простить невозможно. Пока не узнавшие — Ксено не питает иллюзий. Его дочь обретет это знание слишком быстро, несмотря на то, что ее поколение растет в мире. Несправедливо, что ей выпала эта ноша. На поставленные вопросы Ксено не может дать ответа — не раз и не два он ставил их себе и сам, но… Можно часами, днями рассказывать кому-то об истории, можно анализировать рациональные предпосылки — только всегда остается еще человеческий фактор. Убери его, и логичных причин для бойни, выкосившей множество ровесников Ксено, не останется. Власть? У многих темных магов была власть и в 60х, вопрос стоял разве о том, можно ли взять ее еще чуть больше. Однако, по факту, влияния такие семьи, скорее, массово лишались, неся репутационные, человеческие потери, а то и просто затруднялись продвигать интересы рода, когда стали вне закона из-за шантажа. Деньги? Странно рассчитывать на то, что, если убивать и всячески притеснять в правах тех, кто мог бы наниматься в мастерские, хороших мастеровых будет найти легко. Идеалы? Ксено достаточно пожил, чтобы понимать: дискриминация по любому признаку не происходит по одной только причине, что кто-то прочел пару строк в «святой книге» или «статуте братства», или даже записал их туда. Страх, отвечает Ксено с болью в голосе. Когда общество эволюционировало достаточно, чтобы желать структурных перемен, а кто-то влиятельный чувствует, что не успевает за развитием, он находит отвлекающий фактор — и, если нет того, кого можно назначить внешним врагом, любые удобные предубеждения легко ложатся в основу выбора врага внутреннего. Лили никому не угрожает, считает Луна. Почему она должна стать врагом? Она просто ходит в школу, просто растет, что в этом такого? Просто хочет найти свое место в жизни магов, как все, разве же это правильно, забирать у нее шанс? Конечно, неправильно, качает головой Ксено. Но так уж сложилось исторически, раньше шансов магглорожденным вообще старались не давать — когда давали, в большинстве случаев они заканчивались плохо как раз для того, кто рисковал делиться с ними знаниями. Предубеждения воспитываются с обеих сторон, а последствия войн между религиозными магами и просто магами тяжело забыть. Возможно, и хорошо бы обществу волшебников стать однородным, но, пока не каждый колдун принял эту точку зрения в полной мере, все по-прежнему сложно. И это не совсем правда, что Лили и такие, как она, никому не угрожают. Не с позиции тех магов, что привыкли быть на вершине. Люди любят чувствовать свое превосходство, грустно поясняет Ксено дочери. Но не обязательно готовы упорно работать, чтобы было чем заслуженно гордиться — а гордиться чем-то, что досталось по праву рождения, наоборот, не требует никаких усилий. Это сложно, признавать, что в современном мире выходцы из маггловского общества больше не глупые селяне, которых просто обмануть — родители многих и без магии способны были наладить свою жизнь не хуже, чем у иных волшебников, всего лишь пользуясь головой и руками. Больше того, они учат тому же своих детей — которые, пусть и приходят в магический мир без того ресурса артефактов и семейных секретов, что есть у чистокровок, вовсе не обделены магическим талантом. Их мировоззрение больше не столь ограничено, как в средние века. И у тех, кто не знает, как смириться с потерей объективных причин для превосходства, появляется страх. Боязнь перемен в устаревающем укладе общества, страх перед тем, что привычная беззаботная жизнь ускользнет сквозь пальцы и никогда больше не вернется, оставляя на обочине времени… Ненависть к тем, кто может беззаботную жизнь отобрать, пропагандируя социальное равенство, да и трансформируя экономику магов в соревновательную, рыночную — вслед за маггловской. Это заставляет чистокровок цепляться за свои предубеждения сильнее, это расшатывает лодку, это подталкивает следовать за тем, кто предлагает нанести превентивный удар и задушить ростки изменений. Луна все еще не понимает, какую угрозу может представлять маленькая Лили для тех, у кого и так изначально есть все. Но Ксено говорит ей о том, что таких, как Лили, много — это и становится главным фактором. Он рассказывает дочери о Парнелле и Лютере Кинге младшем, о революциях прошлого и сантьяграхе настоящего. Он поясняет ей, что, чтобы сломить движение за права, нужно изолировать, разделить активистов, оставив их один на один с последствиями… Но тот, кто выступает за то, во что искренне верит и без чего не может жить спокойно, остается опасным для тирана даже в одиночку… Луна уже читает Ганди в оригинале, но Ксено все равно едва держится, чтобы не переусердствовать с успокоительными. Его дочь половину недели где-то там, где нет возможности с ней поговорить, чувствует, как творить своими руками взрослые, часто — чудовищные и убийственные чары. Она и в настоящем уже входит в пору. Пусть контролировать волшебство высокого порядка без предварительных многолетних тренировок невозможно — но это не значит, что у Луны совсем ничего не получается. Когда она раздражается или пугается, чары хлещут из нее разрушительным безумным потоком — а потом дочь плачет, не в силах понять, почему все так верх дном против ее на то воли. Ксено вкладывает ей в руки палочку несколько раньше принятого и учит контролировать магию так, будто бы от этого зависит его жизнь. Хотя почему будто — в его жизни не может быть никого важнее, чем Луна. Он устанавливает главные правила. О контроле, о самоконтроле, об учебе, о молчании и секретах, о том, что делать, когда хочется кого-то убить. Остальные правила — о том, каков этикет приема пищи, о том, можно ли бегать по снегу босиком и о том, насколько нужна вежливая изворотливость в разговорах с соседями, он и сам частенько нарушает. На соблюдение этих, не важных, правил просто нет никаких сил на фоне тех условий, что диктует Лавгудам судьба.

***

Время идет, и вот уже Луне приходит приглашение в Хогвартс. Но Лавгуды не могут его принять, провожают сову с ответом печальными взглядами. Ксено переживает, потому что, согласно его расчетам, Трикси в другом времени скоро станет убийцей вслед за мужем, у Алисы не за горами беременность, пытки, сумасшествие… Если раньше Ксено и Пан навещали ее подругу в Мунго, чтобы хоть как-то незримо поддержать, то теперь Ксено ловит себя на том, что просто пялится на Алису в нездоровой заинтересованности. Пытаясь узнать, сколько и каких трудностей ее несчастливая судьба опрокинет на Луну. — Мы могли бы обсудить варианты, — заявляет ему Альбус, неожиданно самолично заявившийся в гости. — Но ведя я объяснил… — Устало облокачивается на спинку стула Ксено, разлив чаю. — Луна больна, я не могу отпустить ее на учебу. По крайней мере, не сейчас. — В наших документах значится, — благодушно улыбается директор, не спеша ничего пить, — что вы с Пандорой оплатили семилетнее образование после первых выбросов девочки. Было бы столь прискорбно в итоге проходить домашнее обучение. В Хогвартсе ей будет доступно множество интересных предметов, как программных, так и в виде занятий студенческих сообществ, она сможет больше общаться со сверстниками, возможно, найдет себя в спорте. Я понимаю, тебе сложно с ней расстаться, особенно, после вашей трагедии, но, Ксено, подумай о будущем Луны, ты ведь не можешь навечно запереть ее в доме… — Альбус, при всем уважении, что непонятного в слове «больна»? Я способен пока определить, готова ли моя дочь к обучению в пансионе, и я говорю — нет, не готова! С каких это пор администрация уточняет такие вещи? Совы действительно больше не достаточно, что Вы наносите визиты? — На курсе Луны едва ли набирается сорок человек. — Сокрушенно вздыхает Альбус и на миг отбрасывает свою маску чудака, чтобы показать Ксено другую, серьезную. — Да и на предыдущем столь же негусто. Ведьмы боялись рожать в начале восьмидесятых… У нас серьезные проблемы с финансированием, я боюсь, мы вынуждены будем сократить ставки профессоров. Возможно, ты знаешь, что учебные группы для тех, кто не блещет количеством силы и с трудом тянет интенсивную программу, как у нас, за последние годы уже закрылись все… Хогвартс остался последней опцией для централизованного обучения несовершеннолетних в Британии, мы не можем допустить его закрытия! — И я здесь, конечно же, ничем не могу помочь, — пожимает плечами Ксено. — Кроме как по старой памяти дать материал в «Пророк» для привлечения внимания меценатов, не входящих в Попечительский совет. Как-нибудь протянете до поступления тех, кто родился в период бэби-бума 85го. С просьбы о статье, кстати, и можно было начать, вместо того, чтобы вообще поднимать вопрос Луны. За нее и так уже заплачено, она есть в списках. И будет там следующие годы, так ведь принято? — Да, конечно, с этим не поспорить, — кивает ему Альбус. — Спасибо за содействие. Мы, согласно стандартному договору, зачислим Луну и позже, если у вас будет на то желание — но ведь, чем больше пропущено, тем сложнее девочке будет системно досдавать. Не припомню уж, чтобы последние лет десять кто-то так делал… Между нами говоря, Ксено, мадам Помфри — высококлассный специалист, который может вести самые сложные случаи. Я знаю, что Луна не находится под постоянным присмотром в Мунго, и, полагаю, мы могли бы обеспечить ей хорошие условия для обучения даже с учетом ее проблем. Ребенку будет куда легче обучаться в группе, среди друзей, подумай об этом! Хогвартс — удивительное место, за многие годы он выпустил тысячи талантов, и среди них были те, кому нужен был индивидуальный подход… Наш преподавательский состав всегда с честью справлялся с вызовами. Лайелл Люпин ведь приходится дальним родственником Пандоры? У его сына когда-то тоже были проблемы со слабым здоровьем. Напиши ему, уверен, он подтвердит тебе, что мы способны на многое, чтобы дать нашим ученикам лучшее образование. Не отметай возможностей столь категорично… — Уии! — Слышат они восклицание с лестницы, а вслед за ним — громкий топот. Луна сбегает вниз маленьким ураганчиком, торжествующе размахивая сложенным кубиком Рубика, победно жестикулируя, чтобы показать отцу свой успех. Подол ее платья заткнут за пояс, чтобы не волочился по полу. Нужно купить новых, запоздало думает Ксено, дочь вытянулась за последние месяцы на несколько дюймов и старые стали совсем уж короткими — потому она попыталась переделать легкий сарафан Пандоры. Ее волосы в беспорядке, скреплены в пучок кисточками, а еще одна, тоненькая, заложена за ухо. На щеке — акварельные разводы, на носу — очки Пандоры с кривыми стеклами, те, что делались для визуализации потоков магии, но на деле лишь немного помогают различать ауры (с какой бы целью Луна их не надела сейчас, похожа она на яркую стрекозу). Ксено улыбается: не успела, наверное, закончить одно дело, как увлеклась другим и третьим. Зато глаза ее, увеличенные стеклами троекратно, сияют восторгом — его это не может не радовать. — Оу. Здрствт, — выдавливает она скомканно, краснея, стоит ей осознать, что Ксено не один. Альбуса она рассматривает с очень странным выражением лица, меряет его изучающим, пронзительным взглядом, вероятно, сличая со вкладышем из шоколадных лягушек. Альбус рассматривает ее в ответ. — Дорогая, у нас гость, мой старинный наставник, мистер Дамблдор. Как ты знаешь, директор Хогвартса, глава Визенгамота и председатель МКМ. Альбус, позволь представить тебе, моя дочь, Луна. Дочь делает застенчивый книксен и неуверенно смотрит на отца, ожидая подсказки. С кубиком она теперь не знает, что делать, вертит в руке и не замечает, что на ее ладони остаются следы волшебных красок. Луна явно нашла достаточно быстрый способ решения задачки, только не учла, что всю работу могут испортить вспотевшие от волнения руки.

***

— Извини, что я вам помешала, пап. Я не хотела. — Не бери в голову, солнышко, ты нам не помешала. — Но мне показалось, что мистер Дамблдор ушел как-то очень поспешно, это ничего..? — Он… занятой маг, мы обсудили причину его визита еще до твоего прихода, я уверен, разговор просто быстро себя исчерпал. — Он смотрел на меня так, будто увидел призрак. Он не мог как-то догадаться о моих… случаях с Ари? — Альбус Дамблдор — один из самых сильных магов современности, и один из самых эксцентричных. Я, честно говоря, не знаю, мог ли он о чем-то догадаться, но думаю, ты не более, чем напомнила ему об Ариане, когда он понял, что у тебя синестезия, понимаешь? Это не самая распространенная вещь, вот он и стал спрашивать, из интереса, я думаю. — Да, но ведь у меня от Ари не только синестезия, по вторникам я вообще все воспринимаю по-другому, так, как воспринимала она… — Он не должен об этом догадываться, тем более, что особенности восприятия обычно врожденные, а не вот так… приобретаются в результате побочных эффектов чар. У него нет причин думать, что у тебя все по-другому. По правде, Лу, он приходил в том числе, чтобы поговорить о твоем обучении, хоть я и писал ему о том, что ты не сможешь пойти в школу. Если ты напомнила ему Ариану, полагаю, он тем более не будет больше возвращаться к этому вопросу, вспомнив, как тяжело матери было с неконтролируемой силой девочки и о том, как они избегали пересудов на эту тему. — Ари была немного странной. Не такой, как я. Она даже разговаривать перестала после того, что с ней сделали те маггловские мальчики. Я не еду в школу по другой причине, чем она… — Конечно, родная, — вздыхает Ксено. — я просто не хочу вдаваться для него в подробности, что с тобой происходит на самом деле. И мне очень жаль, что ты не можешь учиться в Хогвартсе, правда. Но мы не будем унывать, так ведь? В сентябре поедем в Океанию, уверен, там тоже много всего интересного. — Да, пап, думаю, будет весело, — солнечно улыбается Луна. — Ты, кстати, сейчас как, еще сядешь работать, или мы пойдем за покупками, как собирались? — За покупками, я думаю, — отвечает Ксено. Конечно, из-за неожиданного визита, он не все запланированное закончил, но еще успеется. В конце концов, он не каждый вечер может проводить с собственным ребенком, стоит ловить момент. А те дни, когда Луна исчезает, Ксено забивает работой и исследованиями под завязку, чтобы отвлечься от волнения, засиживаясь за полночь в ожидании возврата ребенка из прошлого. — Хорошо, тогда я собираться, — и Луна убегает в свою комнату, чтобы переодеться. — Пап, а можно кое-что спросить, — говорит Луна спустя несколько минут, наблюдая, как Ксено перебирает содержимое карманов, чтобы ничего не забыть перед выходом — пару записок от мастеров и список покупок он все же оставил на столе, приходится призывать. — Конечно, что? — Спрашивает он. — Ну, я не поняла, о чем толковала Мэри в прошлый четверг, и скоро новый… В общем, ты не мог бы мне объяснить, почему «отсос» должен помогать помириться с сокурсником, это как? И почему при этом нужно беречь колени? Ксено кажется, что у него кружится голова. Он почти падает, где стоял — настолько выбивает из колеи вопрос. Как любой вдовец, у которого подрастает дочь, он, конечно, догадывался, что ему придется когда-нибудь объяснять о смущающих вещах, но… Сперва он о таком лишний раз не думал… Только вот не осталось больше родственниц, которые могли бы ему помочь с этим деликатным делом, разве, соседку можно было просить — и Ксено, когда только осознал, что его дочь еще и набирается чужого опыта ускоренными темпами, мужественно постановил не перекладывать вероятные подобные разговоры на чужие плечи. Просто он никак не ожидал, что Лу спросит именно это. Именно сейчас, в одиннадцать с половиной лет. Нет, в некотором роде, ведьмы, с чьими судьбами столь плотно связана сейчас Луна, все же… попались не худшие. Если брать именно аспект взаимоотношений с мужчинами. Несмотря на то, что эпизоды, которые Луна наблюдала, относились к все более взрослым периодам жизни, пока что магия была милосердна. Из жизни Арианы Луна видела не так уж много дней, пока видения не закончились вовсе — и Ари в них была слишком молодой, чтобы вопрос отношений с противоположным полом вообще дал о себе знать. Алиса и Беллатрикс, при всех их различиях, обе оставались воспитанными ведьмами из хороших семей. Ни одной из них, слава всем богам, и в голову не могло прийти позволить какому-нибудь парню что-то до свадьбы… Алиса вообще не интересовалась мужчинами, насколько Ксено знал по дневникам Пандоры (как ни стыдно было тревожить вещи жены и читать сокровенные записи, Пандора и Алиса были дружны с ранних лет, Ксено — ради дочери — не мог игнорировать такой источник информации и полагаться лишь на свою память). До конца школы Алиса искренне считала, что ей просто не нравится никто из окружавших ее остолопов, не хотелось ей задумываться об отношениях и во время обучения на аврора — тяжелого, выматывающего, да и формирующего, скорее, командный дух и товарищество, чем поощряющего служебные романы. В какой-то момент родственники Алисы начали переживать, что так можно и в девках засидеться, все чаще и чаще они старались устроить ей свидания и пытались повлиять разговорами. Неудивительно, что однажды Алиса ответила согласием на достаточно деловое предложение своего друга Лонгботтома: секрет об импотенции Фрэнка, полученной в результате побочного эффекта от темного проклятия, в общем-то, не был секретом для тех авроров, что в той переделке тоже участвовали — было бы авроров на одного меньше, возможно, и не ушли бы живыми, отделавшись лишь такими вот… последствиями. Выходя замуж, Алиса точно знала, что даже со всеми ритуалами, зельями и расчетами благоприятных дат, шанс зачать наследника Лонгботтома у нее будет единичный, но ее перспектива отсутствия регулярной близости не пугала вовсе. У Фрэнка, в свою очередь, не было большого выбора: не так уж и просто найти женщину, которая согласилась бы вступить в фактически фиктивный брак, не выносить сор из избы, но при этом стойко перенести всю магическую подготовку к зачатию… Алиса оказалась для него хорошим вариантом, она вообще обещала стать отличной матерью и успела стать надежным партнером. Пожалуй, Ксено знал множество пар, которым Лонгботтомы, несмотря на свою ситуацию, могли дать огромную фору по части теплоты семейных отношений. Согласно подсчетам Ксено, та дата, когда чета Лонгботтомов должна была обеспечить наследника, попадала на середину промежутка между видениями Луны об Алисе. Ему повезло, и о том, что дочь увидит откровенно лишнее, не стоило переживать. Более того, насколько Ксено знал, всерьез задумываться о том, чтобы попробовать поцеловать женщину, Алиса, также благодаря своему воспитанию, стала едва ли осенью 81го, и ни к чему серьезному это тоже не успело привести. Видения Луны об осени 81го были опасны совсем в другом контексте… Куда больше, чем о личной жизни Алисы, невольным свидетелем которой могла стать Луна, Ксено переживал о личной жизни Беллатрикс: как ни крути, пересчитывая на видения Луны, свадьба Беллатрикс наступила относительно недавно. Однако и здесь Лавгудам скорее повезло, чем не повезло: на дату брачной ночи Луна не попала и, следовательно, что там случилось, не видела. Эта ночь, тем не менее, явно станет первой и последней между «Трикси» и ее мужем: будучи одаренной ведьмой, как оказалось, более сильной и изобретательной, чем муж, Беллатрикс вознамерилась больше не подпускать к себе ни его, ни кого либо еще — и пока преуспевала. Лестрейндж (что не так уж и удивительно) оказался садистом, и свои фантазии, вследствии изначальной неосторожности с молодой женой, ему приходилось воплощать на стороне. Беллатрикс же, отказавшись как от роли послушной мужу тени, которую ей прочили, так и от роли матери наследника, которую, в виду «постельных разногласий» между супругами отодвинули в планах на добрый десяток лет, примеряла на себя другую роль: верного боевого соратника. Эта роль миссис Лестрейндж давалась даже чересчур хорошо, и в клане Лестрейнджей тоже грозили устояться уважительные, мирные отношения — воевали Лестрейнджи сообща. Против других. Так, переживания Ксено насчет того, что Луна увидит что-то неподобающее из семейной жизни Лестрейнджей тоже сошли на нет. Беллатрикс предпочитала отсутствие близости той, что могла бы быть у нее с мужем. Был, был маг, который все же в последнее время, судя по рассказам Луны, мог привлечь особое внимание Беллатрикс… Однако этот маг не обращал ответного внимания на нее, что было весьма кстати. Ксено хватало проблем и с чрезмерной жестокостью, что выливали на Луну вынужденные субботние «путешествия в прошлое», он представить боялся, как бы мог помочь Луне не получить очередную психологическую травму, если бы Беллатрикс вела себя с мужем — или с тем же Лордом — иначе. И все же, сейчас был период, когда Ксено не опасался проблем насчет видений об интиме. С жизнью Алисы и Беллатрикс все стало более или менее понятно, а пятнадцатилетняя Лили была еще маловата, чтобы он всерьез задумывался. Сейчас должно было быть затишье на этом фронте, пауза, эдак до того момента, как приблизится свадьба Лили, так ведь? Но, похоже, Ксено отложил переживания на эту тему рановато. Забыл о том, что магглы могли, например, воспитывать дочерей не так строго, как консервативные семьи волшебников. Забыл о подруге Лили, Мэри Макдональд, чья родня из Штатов, кажется, вообще обретались в компании хиппи. Пропасть между возрастом Ксено, Лили и Мэри была очень заметной в подростковый период — пусть и был момент, во время которого они все жили в Хогвартсе, Ксено тогда не обращал особого внимания на младших девчонок с другого факультета и сплетни о них — ну какое ему было до этого дело? Так что темы, которые, видимо, занимали умы этих девчонок в середине четвертого курса, наносят ему сейчас удар ниже пояса. Ксено ловит себя на мысли о том, что ему хочется найти Мэри и высказать ей все, что он думает насчет ее «ценных советов» подругам… Но коротенький некролог Мэри, как и множество других, он, помнится, составлял для ежедневной публикации в «Пророке» несколько лет назад. — Малыш, послушай меня внимательно, пожалуйста, — сглатывает Ксено, чувствуя, что должен все же взять себя в руки и прервать подзатянувшуюся уже паузу. — То, о чем говорит Мэри, также является случаем, в котором ты должна применить технику, которую мы с тобой разучили. Это важно, пожалуйста, если Лили по какой-либо причине решит воспользоваться этим советом, не любопытствуй. Слишком рано. Ты узнаешь, если вдруг Лили начнет… Ох, Мерлин. Ну, во-первых, то, о чем говорит Мэри, действительно часто предполагает, что нужно стоять в неудобной позе, на коленях, например. Запомни, если Лили опускается на колени перед каким-то парнем, ну, или как-то по-другому ее голова оказывается на уровне его... живота, это определенно тревожный звонок. В добавок к тому, о чем мы уже говорили. Господи, как убого: это единственное, что он может посоветовать Луне. Поскольку она никак не контролировала то, что делают ведьмы, глазами которых она видит их жизнь, ей было практически невозможно не воспринимать то, что с ними происходит. Однако Ксено все же нашел магию на грани медитации, которая могла помочь, и научил ребенка правильно расфокусировать внимание. Пребывая в этом медитативном состоянии, Луна почти ничего не запоминала на протяжении часа-двух (это пока максимальное количество времени поддержания состояния Луной). Точнее, если и запоминала, то что-то вроде стрекотания кузнечика неподалеку от места событий. Как показали проверки, такая медитация работала не только «в реальности», но и когда Луна была вовлечена в путешествия во времени, которые, к сожалению, Ксено пока не нашел, как прервать. Они много раз говорили с Луной на тему того, когда она должна была «включать» это состояние медитации — в частности, если кто-то из ведьм, за которыми она наблюдает, начинает снимать одежду в присутствии мужчины (счастье, что таких ситуаций «при Луне» не было пока), и если ведьмы ввязываются в кровавый бой (к сожалению, это уже случалось чаще, чем хотелось бы). Разученная медитация — это «хоть какая-то» страховка. Но даже она не обнадеживает Ксено слишком сильно. Ему остается только верить в то, что дочь, во-первых, всегда сможет распознать опасную для своего восприятия ситуацию, а во-вторых, сможет начать медитировать, несмотря на то, что подобные ситуации часто развиваются быстро и даже начинаться могут весьма шокирующим образом. Ему остается только объяснять, по возможности, наиболее полно, какие именно предпосылки бывают у таких ситуаций, чтобы у Луны было больше шансов среагировать вовремя. — Хорошо, папа, — кивает Луна. — А что на самом деле этот совет значит? — Видишь ли, милая, Мэри намекает на одну из форм физических взаимоотношений между влюбленными. На те вещи, которыми любящие друг друга люди обычно занимаются после свадьбы, не тогда, когда учатся на четвертом курсе. Я очень надеюсь, что Лили хватит ума этого не делать… Однако, не могу гарантировать, потому, пожалуйста, будь осторожна. — Но то, что ты рассказал мне перед свадьбой Трикси, и то, о чем говорила Мэри, не совсем похоже, — хмурится Луна, обдумывая услышанное. — Она сказала, почти, как поцелуи, только лучше, и что Лили так сходу не разберется, потому что ртом умеет разве разговаривать… «Мерлин и Моргана, дайте мне сил,» — вздыхает Ксено, пока подбирает слова, призванные как можно лучше защитить его (пока еще!) столь невинную девочку от последствий чужих решений.