И был конец света

      «В стране под названием Германия был город под названием Берлин. И там было кабаре. И в нём был конферансье. И там был конец света. Мир шатался, а я танцевал. Танцевал с самой красивой девушкой на Земле…»       С тех пор прошло десять лет. Десять страшных, кровавых, гнетущих лет. Мир, зашатавшийся тогда, уже перестал это делать: теперь его просто-напросто каждый день взрывало, корёжило и раздирало на части. Это, впрочем, не было самым страшным. Самым страшным было то, что люди к этому привыкли.       Клифф вернулся в Америку и обосновался в Нью-Йорке. Там, в общем-то, обосновывались все, кому больше идти было некуда; а в Америке тридцатых некуда было идти всем. Брэдшоу, в общем-то, оказался не в худшем положении: ставка колумниста в паршивой, едва-едва держащейся, но на удивление пробарахтавшейся все эти годы, газетёнке позволяла ему снимать крошечную каморку в Бронксе, время от времени питаться, но больше — писать.       К концу тридцать второго роман был закончен. Стало спокойнее. Когда всё на бумаге, когда под вымышленными именами — будто бы уже и не так страшно. Будто бы уже не так тоскливо. Будто бы уже и не с тобой. Бумажный Клифф страдал, мучился и рыдал — Клифф настоящий отложил рукопись в ящик стола и выдохнул с облегчением. Перечитывать так и не решился — слишком уж много было в бумаге настоящего. Слишком уж тонка была эта грань. Или, может быть, её даже и не было.       — Возьмите на печать, пожалуйста, — молил Брэдшоу в каждом издательстве. Едва не на коленях ползал. Не брали. — Почитайте, там… там о человечности.       — Никому сейчас не нужна человечность, сынок, — издатель, тучный мужчина лет пятидесяти, протёр стёкла очков носовым платком и с явным презрением выпустил клубок сигарного дыма в лицо своему посетителю. — Люди такое не читают.       — Но…       — Нет. Что это? Дамский роман? Детектив? Триллер?       — Это... драма. Поучительный роман. Философия. Люди… им понравится.       — Чушь. Людям нужно попроще да покровавее, сынок.       И так — везде. Клиффорд знал лично уже, кажется, каждого издателя в Нью-Йорке — и каждый издатель в Нью-Йорке знал Клиффорда как того самого жалостливого со своей германской рукописью. Все отказывали, разумеется, вертя пальцем у виска. А по радио тем временем всё чаще стали доноситься ужасные новости из Европы. Пропахшей порохом, стонущей от ужаса, рыдающей от боли, Европы.       — Нет, — в который раз услышал Клиффорд. В крохотном кабинете четверосортного издательства стрекотало радио. — Это не то, что сейчас нам нужно.       — Да вы послушайте! Послушайте! — не выдержал Брэдшоу, истерично косясь на приёмник, из которого доносились мировые новости. — Послушайте, что он творит в Германии! Это же зверство! И вы ещё говорите, что это… не то, что сейчас нам нужно?!       — Так это в Германии, — секретарша безразлично пожала плечами и лопнула пузырь из жевательной резинки. — А мы — в Америке. Америка держит нейтралитет.       — Да какой…       — Это не наше дело, мистер Брэдшоу.       Клиффорд вылетел из издательства как ошпаренный. Вылетел — и уже хотел было в Гудзон кинуться, даже на мосте до самой ночи простоял. Не сдюжил, правда. Пугливый был, даже тут. Нацизма Клиффорд боялся, но ещё больше — пустой, бессмысленной, смерти. Сказать по правде, он любой смерти боялся и смерти в принципе, но если прибавить к этому «пустой», то выглядит более весомо. Так, будто ты не просто трусливый и слабый, а хочешь что-то важное в мир принести. Ночью стало холодно; пришлось вернуться в свою каморку. Неплохое решение, правда — тем более что на коврике в прихожей его ждал конверт, заботливо втиснутый под дверь. Из какого-то совсем уж богом забытого издательства на краю света. Но они брали. Самым крохотным тиражом.       Свою книгу Клиффорд даже в руках ни разу не подержал: авторская копия ему не досталась — ну, настолько уж крохотным был тираж. Продавалась она в совсем уж паршивых книжных лавках или оседала в захолустных библиотеках, куда брали хоть что. О своих процентах Клифф и думать забыл.       Потому что Америка держала нейтралитет.       А потом наступил сорок первый, и держать нейтралитет стало совсем уж невозможно. Европа и Советы ждали от Рузвельта реакции. И Рузвельт, наконец, её дал. И Клиффорд в первый же день объявленных сборов сменил печатную машинку на винтовку, а лёгкий бежевый плащ — на зеленоватую гимнастёрку. Время всё, наконец, расставило по местам. Клиффорд снова оказался в Европе.       В окопах удивительным образом оказалось уютнее, чем в пансионах. Вернее, не «уютнее» — здесь Клиффорд хотя бы знал, что он делает и зачем он тут. В свою первую поездку на другой континент он об этом и понятия не имел. А теперь… теперь он хотя бы что-то делал правильно.       В окопах, сидя в засаде, люди чем только не занимались. Всё больше — курили по возможности незаметно, писали письма и читали. И письма, и книги. Писем было мало — просто не доходили, а вот книг… их читали и вслух, и про себя. Радостно или грустно. Понимая и не понимая. Воображали себе другую жизнь, счастливую, без войны. Или с войной, но закончившейся. Проживая эти другие жизни, солдаты затаскивали себя к бумажным людям поближе — ведь им, бумажным, не больно. И не страшно.       — Что читаешь? — спросил Клифф у своего сослуживца. Тот был как-то по-особенному сосредоточен и слюнявил палец, чтобы перелистнуть страницу, с невероятной частотой.       — Да так… — пожал плечами он, не отрываясь от книги. — Взял по дешёвке в магазине, думал, будет туфта, а тут… круто. Как раз про Германию, про кабаре ещё, — он на секунду захлопнул книгу и продемонстрировал Клиффорду до боли знакомую тому обложку. — О, автор — твой тёзка, кстати! Ничего себе, какое совпадение. Ну, я тебе дам почитать, как кончу. Думаю, тебе понравится.       — Да, — улыбнулся Брэдшоу. — Обязательно. Надеюсь, кончится хорошо.       — Не знаю даже… Эта Салли — такая сука, ты бы знал!       — Может, она не так уж и плоха, — Клиффорд усмехнулся. — Много ты понимаешь в женщинах!..       Но собеседник уже не слушал его, увлечённый чтением.       Клиффорд отошёл подальше и прикурил, смотря в беззвездное небо.       Мир шатался.       А я танцевал.