И был конец света

      Комнаты пансиона фройляйн Шнайдер, заявленного Эрнстом как «лучший пансион в городе», по правде говоря, не могли похвастаться ничем; ни благополучием — быть иностранцем в Берлине стало вообще довольно опасно, а уж возле Леопольдплац — тем более, ни удобством — но тут хорошо ещё, что комната вообще досталась, за пятьдесят-то марок!, ни размерами — здесь и одному было тесно, двоим — уже почти невыносимо, а раз их вот-вот станет трое… Нет, для их будущей семьи этот пансион решительно не подходил. Как и этот город. Как и эта страна. Да и, на самом деле, как и весь этот материк.       Садясь на теплоход, шедший в Европу, Клиффорд никогда бы не подумал, что через каких-то полгода начнёт скучать по родной Америке. Тогда его подгоняла жажда приключений, Старый Свет иронично звал к себе вкусом чего-то нового и не опостылевшего, и целый мир, казалось, лежал у его ног. Приключения пошли прахом. Вкус чего-то нового горчил и здорово отдавал солью — от слёз. Весь мир, раскидывавшийся у ног, свернулся до одной карты Европы с маршрутом до Лиссабона.       Уезжать. Немедленно.       — Так вот, когда мы будем в Америке… — начал он старую песню снова. Салли, сидя на подлокотнике их старой-престарой банкетки, поёжилась.       — Может, не надо нам в Америку?       — Надо, конечно.       — Но почему?       Как это «почему»? Потому что в Германии уже небезопасно, а через год-другой наверняка станет ужасно. Потому что от немецкого языка тошнило почти так же, как на следующее после шнапса утро. Потому что растить ребёнка здесь нельзя, потому что у всех есть дом, потому что их дом — где-нибудь между Нью-Йорком и Балтимором, Клиффорд был уверен. Потому что по-другому нельзя и быть по-другому не может. Потому что он любил её до беспамятства, а она его — вполне себе терпела. Причин было много; все уместились в одно короткое «надо».       — Клифф, дорогой, — Салли нежно провела ладонью по его щеке и колко заглянула в глаза. Говоря ими гораздо больше, чем словами, и надеясь, что он поймёт. — Ну что мне делать в Америке?       — Как это что? — но он, конечно, ничего не понял. — Ты будешь продолжать петь! Ты можешь петь джаз!       — Джаз поют негры, Клифф.       — А ты будешь первой белой, разве не здорово?!       Салли вздохнула; слишком неоднозначно, чтобы сдаваться сразу. Брэдшоу уложил голову ей на колени и, задрав лицо кверху, продолжил:       — Так вот, у нас будет небольшой домик где-нибудь, знаешь, в Милтоне. Это такой крохотный-крохотный городок на десяток, от силы, улиц. Я там вырос, там сейчас живёт моя мать… это просто сказка для счастливой семейной жизни! — Клиффорд плавно проводил руками по воздуху, абсолютно зачарованный. — Если у нас будет мальчик, я научу его кататься на велосипеде — мой детский сейчас валяется где-то у мамы на чердаке — и мы с ним будем ходить на рыбалку по выходным. А если девочка, то тоже буду брать её на рыбалку, почему нет? У нас неподалёку такое чистое озеро… разве не чудо?       Салли криво улыбнулась и коротко кивнула, успокаивающе перебирая волосы Клиффорда. Чуда не было. Она принадлежала Берлину, Лондону, Парижу… всему миру. Но не крохотному городку на десяток улиц.       — Так вот я буду продолжать писать. Может, устроюсь в местную газету, чтобы приносить деньги более регулярно, но роман напишу! И выпущу! У нас, знаешь, там ещё есть чудная библиотека. Книги не менялись, кажется, лет сто, а то и больше, но оно и хорошо. Не надо им меняться. Будут там стоять старые пыльные книги и моя! Мою, конечно, будут брать с большей радостью, а потом будут приходить к нам домой, чтобы обсудить со мной все тонкости, а ты будешь печь печенье. У моей мамы, кстати, печенье просто изумительное. Она никому рецепт не открывает, но тебе, думаю, даст с радостью… ребёнка, правда, пристроить будет тяжеловато: у нас одна школа и та — католическая, но, знаешь, я в ней учился, и это совсем не плохо! А там до сих пор работают мои учителя, так что проблем никаких не будет... а ещё у нас по воскресеньям собираются играть в бинго. Ну, что скажешь?       Вместо ответа Салли просто поцеловала Клиффорда, едва сдерживая слёзы. Сердце её сжималось в крохотный комок, его — распахивалось настежь. Он был чудным, прекрасным, добрым, очаровательным, почти надёжным… но он был не для неё. А она была не для него. Она была для кабаре.       — Если уедем отсюда на этой неделе, может, успеем на следующий пароход. И, представь, всего через месяц…       — Молчи, просто молчи, Клифф, не сейчас. Пожалуйста. Не сейчас.       Они не успели на следующий пароход.