Последнее желание

~*~

«Забавно, что во сне мы не касаемся земли ногами» — Heart, «These Dreams»

Он сонно открыл глаза, смутно понимая, что что-то его разбудило. Будильник? С трудом вытащив руку из-под одеяла, он хлопнул ею по тумбочке, но конечно же промахнулся. Ему пришлось сделать это ещё не один раз, прежде чем он, наконец, нашел нужную кнопку, и наступила заветная тишина. И, уже погружаясь в сон, молодой человек лег назад, закрывая глаза и уютно пристраиваясь щекой на подушку… Как вдруг громкий, почти ревущий звук разбудил его снова, и он резко сел. — Что за…? — неразборчиво произнес он, уставившись на будильник так, как если бы у того выросли две головы. Нет, все-таки одна… Сознание понемногу возвращалось к нему, и вскоре стало ясно, что происходит. Широко зевая, Хотохори потянулся к телефону, висящему на стене. — Дом Сейсюку. Слушаю, — выговорил он. На другом конце провода какое-то время висела тишина. — Я разбудил тебя? Хотохори нахмурился. В голове все еще стоял туман, но голос был похож на… — Нурико? Нет, я просто прилег ненадо… Ты в порядке? У тебя странный голос. Тишина вновь повисла на проводе, прежде чем Нурико заговорил. — Кое-что… случилось. Я не знаю, кому еще позвонить. — Случилось? Что случилось? Миака в порядке? Я сейчас же к вам е… — Нет-нет. Ничего такого опасного. Просто… Слушай, не мог бы ты все-таки приехать? Если ты… не занят чем-нибудь? Хотохори нахмурился. — Да, конечно. Миака все еще там, с тобой? Голос Нурико внезапно стал удушливым. — Д…да. Но мне нужно поговорить с тобой наедине, хорошо, Хотохори? Может прокатимся куда-нибудь, а? — Хорошо, — медленно согласился он. — Буду у тебя через десять минут. — Спасибо. Не звони в дверь, как приедешь, ладно? Я буду высматривать машину в окно. И… не говори Тамахоме. Затем, сопровождаемый одним лишь щелчком телефонного разъединения, Нурико исчез. Хотохори сидел так еще несколько минут, со скомканным одеялом у ног, и глядел на трубку, все еще лежащую у него в руке. Здесь было что-то не так, совсем не так, и даже если не было никакой угрозы для жизни, случилось что-то настолько СЕРЬЕЗНОЕ, что в этом нельзя было сомневаться. И если слова Нурико за собой что-то имели, то в этом явно была связь с Миакой. Тихо вздыхая над развязавшейся только что мелодрамой, всколыхнувшей каждый его нерв, Хотохори встал с постели. Вернув радиотелефон на место, он мягкой поступью направился к окну, пальцем ноги нажал на круг, лежащий под шторой, и та разъехалась в обе стороны. Солнечный свет заполнил комнату, ослепив его на пару мгновений, но этот свет мягко и тепло ложился ему на лицо. Он закрыл глаза. Пока Хотохори стоял у окна, купаясь в выцветшем золоте дня и пытаясь собрать воедино все мысли по поводу того странного разговора, за спиной у него послышался скрип двери, сменившийся тихим звуком шагов. Хотохори оглянулся через плечо и увидел стоящего в дверях Тамахоме, потирающего сонные глаза. — Кто это был? — выговорил он, широко зевая. — Миака? Хотохори легко улыбнулся. — Нет, — сказал он. — Просто ошиблись номером. Но я вдруг вспомнил, что обещал Миаке привезти ее сумку с книгами — она же оставила ее в школе. Ты справишься один, пока меня не будет? Тамахоме кивнул. — Да, все нормально. Притупленная боль была все еще видна в его глазах и все еще придавала каждому его слову привкус неконтролируемого горя. Мог ли он действительно оставить Тамахоме одного сейчас, когда боль утраты была еще так свежа?.. Хотохори вздохнул. Но Нурико нуждался в нем. Ах, разрываться на две стороны… — Я вернусь как можно скорее, — пообещал он. Тамахоме улыбнулся немного устало — он впервые заговорил за все время. — Не торопись, — тихо проговорил он. — Я не собираюсь никуда уходить. BMW еще не успел затормозить, как парадная дверь дома распахнулась, и вышла знакомая фигура. День только начал подходить к концу, солнечный свет становился слабым и бледным, в то время как воздух, все еще наполненный ароматом весны, склонялся к вечерней прохладе. И потому Хотохори не мог не заметить, что Нурико — одетый только в серую рубашку, синие джинсы и старые кеды — задрожал еще сильнее, когда стал спускаться по ступеням. Он двигался очень медленно и осторожно, одной рукой поддерживая грудную клетку, а другой — держась за перила. Каждый шаг его отзывался вспышкой боли на напряженном бледном лице. Хотохори долго не думал. Он быстро поставил машину на ручник, толчком открыл дверь и устремился к дому. В следующее мгновение он уже был рядом с Нурико, поддерживая его рукой за плечи. Юноша вскинул к нему удивленный взгляд, но ничего не сказал, — и Хотохори был поражен той странной, онемевшей пустотой, которая засела в глубине его фиолетовых глаз и, казалось, убивала любые эмоции. Что с тобой случилось, Нурико? Однако вместо того, чтобы озвучить свой вопрос, он помог хрупкому юноше сесть в машину, протянул ремень безопасности через его грудь и закрыл за ним дверь. Секундой позже он вернулся в свое водительское сидение, нажал на газ, и они тронулись с места. Только тогда он нашел в себе силы заговорить. Его руки легко обхватывали руль, глаза с напряжением вглядывались в дорогу. — Миака знает… что ты не дома? Нурико так долго не отвечал, что Хотохори чуть не спросил его снова, — но юноша вдруг вздохнул и повесил голову. — Нет. Она не знает. — Дыхание Нурико неожиданно сбилось, и на время повисла пауза. — Но… Хотохори… Медленно остановив машину у обочины, Хотохори дрожащими пальцами передвинул рычаг. Нурико, кажется… плакал. Хотохори повернулся к юноше и обнаружил его зарывшимся лицом в ладони в попытке спрятать слезы. Он говорил сдавленным тихим голосом: — П-прости, что ради этого пришлось ехать в такую даль. Я… я просто не знал, к кому еще… — Слабый всхлип, вырвавшийся у него, — тихий и мучительный, — практически мгновенно повлек за собой резкий вдох и дрожь от боли. — Нурико… — Хотохори наклонился к нему, отнял руки от заплаканного лица и с заботой вложил их в свои. — Нурико. Пожалуйста. Скажи мне, что случилось. Фиолетовые глаза зажмурились, выдавив две струйки слез. — М-миака… поцеловала меня, — выговорил он. — Она сказала… что любит… меня. Какое-то время казалось, что он не может дышать. Его глаза были широко раскрыты от потрясения, а пальцы напряжены настолько, что он не мог ими пошевелить. Миака… Миака сказала…? — Но ведь это бессмыслица, — прошептал он. — А как же Тамахоме? Но он тут же закрыл свой рот и он внутренне вздрогнул. Это же ложь? Ты пытаешься сделать ему больно? Но Нурико только кивнул, судорожно вдыхая воздух и берясь рукой за голову. — Я знаю, — проговорил он. — В этом нет никакого смысла. Я просто… Не понимаю. Или это… — его голос сломался. — …какая-то извращенная шутка? Эта боль в голосе… Сердце молодого человека сжалось, и он отстегнул свой ремень безопасности чтобы бережно обнять парня за плечи. — Нурико, — произнес он так мягко и успокаивающе, как только мог. — Я уверен, это не шутка. Миака… не поступила бы так с тобой. Ни с кем бы не поступила. Юноша вздрогнул на этих словах… и, на момент сконцентрировавшись на ощущениях тела, Хотохори почувствовал такое умиротворение от неповторимого ощущения единства, возникшего от вошедшего в резонанс дыхания, что это было… Да. Это было прекрасно. И, тем не менее (его челюсти сжались), Нурико было больно. Это была жестокая смесь физического и эмоционального страдания, и потому рядом с ним Хотохори должен был быть сильным. Решительным, стойким, уверенным. Даже если уверен он не был. Почти бессознательно он крепче сжал тонкие плечи, и голова с шелковыми фиолетовыми волосами вскоре стала покоиться у него на плече. Юноша погрузился в объятия почти бессильно, вцепляясь в его рукав и тихо плача. Хотохори ничего не говорил все это время, лишь успокаивающе гладя его по голове и выжидая… И через несколько минут Нурико успокоился. Продолжая лежать в объятиях Хотохори, он пару раз судорожно вздохнул, как будто не мог найти в себе силы сесть. А, учитывая тяжесть травмы, которая могла быть тому причиной, это было вполне возможно. — Прости, — прошептал он мгновение спустя. — Я не хотел плакать. Просто… все пошло не так, как предполагалось. — Его голос был низким и все еще хриплым от слез. — Миака… не может любить меня… Никто не может, — добавил он так тихо, что Хотохори едва его не услышал. От этих слов по коже его прошел холодок, и дыхание стало просачиваться из него, как из проколотого шара. Прошло много времени, прежде чем он смог говорить. — Что… что ты имеешь в виду? — выговорил он наконец. У него пересохло в горле. — Что значит… «никто не может»? Нурико долго не отвечал, лежа на плече Хотохори и слабо обнимая его широкую спину. Когда он заговорил, его голос был тих и слегка приглушен — так низок по тону, что было сложно вспомнить того вечно смеющегося, подмигивающего и такого женственного Нурико, по отношению к которому последние несколько месяцев Хотохори стал чувствовать сильное желание защищать. — Я не могу этого объяснить, — произнес он. — Это чувство. Я… не должен быть любим — не так. Это… неправильно как-то. И… — намек на боль проскользнул в его словах, сделав голос немного выше. — И Тамахоме. Сначала его семья, а теперь Миака… Я не могу так с ним поступить. И я никак… не могу понять, почему Миака совершает подобное… когда сама так его любит. — Его голос внезапно упал. — Это жестоко. Тень прокралась в лицо Хотохори. — В любви редко бывает иначе… Какое-то время они сидели так, в спокойной тишине: Нурико — прижавшись щекой к теплой груди Хотохори, Хотохори — бережно обнимая его. Несмотря на опускающийся вечер, солнце все еще мерцало в лобовое стекло, окуная их в мягкую, сонную теплоту. Хотохори чувствовал, что засыпает, и знал, что если сейчас не скажет что-нибудь, то уснет на месте… И, хотя он был уверен, что тема будет приятной, это не казалось хорошей идеей. — Нурико? — тихо спросил он. Юноша в его руках пошевелился, и мягкое дыхание чуть ускорилось при ответе. — М? Просто… скажи это. — Ты любишь ее? Пауза. — Да. — Как ты думаешь… она любит тебя? — Она… она сказала, что да. — Если она действительно имела в виду именно это, почему, как ты думаешь, она сказала тебе? — Я… я не знаю. — Нурико. — А? Хотохори улыбнулся и вызволил фиолетововолосого юношу из объятий. — Думаю, мне придется попросить тебя покинуть клуб Анонимных Любителей Обжор. Намек на улыбку коснулся тонких губ, привнося признак жизни в пустоту его глаз. Они были розово-фиолетовые, неожиданно заметил Хотохори. Насыщенно-фиолетовые, испещренные чередующимися оттенками розового и коричневого, и окаймленные густыми темными ресницами — глаза, которых он никогда прежде не видел. И хотя боль все еще сидела в их глубине, как тень в таинственной красоте цветов, было в них теперь что-то еще — что-то новое. Быть может, сила. Решимость. Благодарность? — Ты любишь ее? — прошептал Нурико. Его широко раскрытые глаза вглядывались в янтарную глубину его собственных глаз с поразительной силой. Его губы сформировались в ответ да без всякой мысли, но вдруг что-то внутри него оборвало его прежде, чем этот ответ прозвучал. Любил ли? Любил ли он ее все еще? Воспоминания нахлынули на него, приправив его голос чем-то тихим и горьким. — Любил, сколько я себя помню, — произнес он. Глядя в лобовое окно, он что припоминал. Он смотрел в прошлое — во время столь далекое, что, казалось, это было не с ним, а с каким-то другим человеком. — Я всегда… мечтал найти того, кто полюбит меня, даже когда был совсем ребенком. Я не мог… видеть ее лица в тех мечтах, но, встретив Миаку… я понял: это она. Было в ней что-то такое… Ее непосредственность, и поистине детская вера в каждого. Я знал, это должна быть она. — Его губы изогнулись в небольшую улыбку. — Мои видения прекратились после этого — после того, как я встретил ее, тебя, всех наших друзей. Они уже не вернутся. — Внезапно осознав, где он находится, Хотохори моргнул, вновь посмотрел на Нурико и улыбнулся. — Прости. Полагаю, это не дало ответа на твой вопрос. — Нет… дало. И вдруг Нурико вновь оказался в его руках, крепко обнятый, касаясь своей головой его подбородка. — Может быть тем, о ком ты мечтал, была не Миака, — произнес он мгновение спустя. — Может это была лишь идея о ней. А? Ты просто хотел… быть любим. И я был… так ведь? Что-то сродни умиротворению снизошло на него, отколов от сердца боль, хранившуюся в нем столь долгие годы. — Что ты собираешься делать с Миакой, Нурико? — Я не знаю… — Он крепче сжал Хотохори. — Но я не хочу ранить Тамахоме. Хотохори помолчал минуту. — Если Миака больше не любит его, — наконец сказал он, — то тогда это дело времени, не так ли? Он все равно поймет это, так или иначе. И если она любит тебя… а ты любишь ее… — его голос стал тверже. — То какое право ты имеешь отказываться от этой любви? Разве Тамахоме отказался от Миаки, когда узнал, что я люблю ее? Верно ли отказываться от любви, если кто-то еще вовлечен в нее третьим? Подумай об этом, Нурико. Подумай о том, чего хочешь. А затем, ступай туда и будь с тем, кого любишь. Если ты не дурак, то когда нечто подобное находится в пределах твоей досягаемости, ты его не отталкиваешь. Когда… когда понимаешь, что любишь кого-то… — он замолчал, и некий свет зажегся в его глазах. — Когда понимаешь, что любишь кого-то, ты ничему не даёшь встать между вами. Ничему. Даже… — слова сорвались с его губ. — Даже смерти.