Отпускаю! И в небо улетает с жёлтыми листьями Наше прошлое лето с телефонными глупыми письмами.
Конец марта-апрель, 1998 год. Мерный рокот волн, под который Гермиона выныривает из забытья, кажется отголоском из прошлых видений. Ощущение усиливается, когда она замечает возле своей постели фигуру, облитую солнечным светом, похожую на позолоченного сияющего призрака. В голове на быстрой перемотке проносится череда минувших событий: палатка, егеря, Малфой-мэнор, пытка, причудливые миражи подсознания, «Ракушка», похороны Добби — и снова пелена мрака и боли. Но сейчас, прислушиваясь к своим ощущениям, она понимает, что стало легче; тело ещё ноет при малейшем движении, но разум чист и способен дать ответы — кто она, где находится и что этому предшествовало. А потому: — Тебя не должно здесь быть, — первое, что говорит Гермиона. Знает, что если позволить себя обмануться и поверить, будет гораздо больнее смириться с очередной игрой воображения. — Но я всё-таки тут, — улыбается Фред, пытаясь её подбодрить. Он пересаживается со стула на её кровать, совсем близко, но его лицо по-прежнему двоится в глазах. — Не мог оставаться у Мюриэль, когда узнал, что ты здесь. Его тёплые руки бережно сжимают её ладони, и оттого, насколько это прикосновение настоящее, дальнейшие возражение испаряются. Это не очередное видение, это — прекрасная правда. Фред рядом с ней, неуловимо похожий на того, каким Гермиона видела его, и вместе с тем совсем другой. Родной, живой, знакомый. Прикрытые веки жжёт, пальцы цепляются за его руки, стискивают почти до боли, и Фред сдавленно выдыхает. Его веснушчатое лицо тускнеет, улыбка исчезает, голос полон тревоги. — Не представляю, через что тебе пришлось пройти. Я боялся, что уже не увижу тебя. — А я видела тебя как наяву. Там. Везде. Почти всегда. Ты ведь не чудишься мне снова? Я не вынесу, если ты снова исчезнешь. — Теперь ты от меня так просто не избавишься, — заверяет Фред, нежно поглаживая её пальцы. — Отдохни немного, а когда проснёшься, я снова буду здесь. Прежде чем подняться, он ласково убирает пряди влажных волос с её лба. — Вы, ребята, настоящие бойцы, — добавляет он. — Жаль, меня с вами не было. — Это даже к лучшему, — бормочет Гермиона, снова проваливаясь в сон. Силы начинают возвращаться к ней, позволяя перемещаться по комнате и с помощью Фреда спускаться вниз. Наконец-то окрепнув, Гермиона выходит сначала во двор, а потом вместе с Фредом добирается до пляжа — узкой золотистой полоски, ведущей к дальней деревушке Тинворт. Солёный ветер бьёт в лицо, ноги увязают в песке, и, обнявшись, они бредут вдоль кромки воды, дышат полной грудью и, не в силах наговориться, делятся всем пережитым. Фред рассказывает о том, как его семье жилось под негласным надзором Министерства, заполненного Пожирателями смерти. О визитах «сотрудников», проверявших каждого обитателя «Норы», об агитационных брошюрах, частичной изолированности от других членов Ордена. Близнецам пришлось закрыть магазин и работать из дому, собирая и рассылая заказы; мистера Уизли и Билла периодически вызывали на допросы; миссис Уизли всеми силами пыталась приструнить рвавшуюся в бой Джинни и сохранить привычный уклад жизни. По вечерам они украдкой рассуждали, что же случилось с Гарри, Роном и Гермионой, явятся ли те на Кингс-Кросс первого сентября, что будут делать и живы ли вообще. В свою очередь, Гермиона рассказывает ему о всех приключениях, и, проговаривая даже самые жуткие моменты, находит в себе силы улыбаться и шутить над собственным положением. Теперь пережитое кажется далёким и оттого даже ощущается легче, а в присутствии Фреда все кошмары пусть ненадолго, но отступают. Мерный накат волн по босым ногам, ветер в растрёпанных волосах и лёгкий поцелуй в висок. Обнимая её за плечи, Фред говорит: — От вас слишком долго не было никаких новостей, оставалось лишь строить догадки. Но они абсолютно далеки от всего, что вы творили! — Я о них наслышана, — отмечает Гермиона. Чайки кричат над их головами, ветер заглушает слова. — Ваши радиоэфиры были очень информативны. — Так и знал, что наши труды не пропадут зря. И как я тебе в роли ведущего? — Просто неподражаем, — смеётся Гермиона. — Дай угадаю: сам писал сценарий каждого эфира? — Конечно! Иначе бы совсем уныло вышло. Но мы с Джорджем чаще импровизировали. — Фред криво ухмыляется. — Порой Кингсли и Люпин были готовы заткнуть нас заклятьями за неуместные шуточки. — Завидую их выдержке. Работа с вами требует терпения и расшатает даже самую прочную нервную систему. — Скажи это нашим сотрудникам! — Тем самым, которых вы премиями подкупали? Фред отвечает совершенно серьёзно. — Хорошая работа должна получать достойное вознаграждение. А нам за малейшую попытку подбодрить слушателей доставались косые взгляды. От их серьёзных лиц выть хотелось, а они считали, что мы просто дурачимся. Между прочим, идея «Поттеровского дозора» была нашей! — Не сомневаюсь. Только вам такое могло прийти в голову. Глядя на волны, накатывающие на влажный песок, Фред задумчиво произносит: — Может, и глупая затея, но, пока вас не было, мы пытались сделать хоть что-нибудь важное, поддержать остальных, не дать забыть, ради чего сейчас нужно бороться. Когда люди вокруг один за другим теряют надежду — это чертовски страшно. — Знаю, — кивает Гермиона, и в висках отдаёт болью. Она склоняет голову на его плечо. — Не могу не думать о мистере Лавгуде. — Старый пройдоха, — неодобрительно цедит Фред. Они возобновляют шаг, направляясь к месту, где можно расстелить плед и немного передохнуть. Сумка с вещами болтается у Фреда на плече, море стирает следы их неторопливых шагов. — Сначала я тоже так думала. Все мы. Но его можно понять, он боялся потерять Полумну. Когда так долго живёшь в страхе, пытаешься сделать всё возможное, чтобы от него избавиться и спасти своих близких. — Выбор есть всегда. Взять хотя бы Перси: так боялся за своё положение, однако, хотя мы и ждали от него чего-то подобного, даже не попытался сдать нас Министерству. — Перси ни за что бы так не поступил. Он ведь твой брат! — Но он ушёл, бросил нас в угоду начальству и карьере. — Рон тоже бросил нас тогда, — с горечью отмечает Гермиона, — пусть и по другим причинам. — Рон свалял дурака, но почти сразу же одумался и делал всё, чтобы вернуться. Билл мне рассказывал. Как видишь, он исправил свою ошибку. Но, знаешь, если бы я его увидел тогда, он бы задушевной беседой не отделался. В голове всплывает воспоминание: Рон и Фред, вместе отыскавшие их с Гарри в заснеженном лесу. Гермиона жмурится, проживая его заново за секунду, а затем прогоняет, сосредотачиваясь на том, что происходит сейчас. И всё же улыбается при мысли, что Фред одинаков везде. Она знает его слишком хорошо, но многое в нём продолжает оставаться загадкой. — Мне стоило пойти к вам вместе с Римусом, — заявляет Фред, когда они сидят на покрывале, глядя на взволнованное море. — Будь мы оба тогда на Гриммо, смогли бы убедить вас взять нас с собой. И всё могло пойти иначе. — Не могло. Я бы заставила тебя уйти и вернуться домой, — без малейших сомнений отвечает Гермиона. И понимает, что это правда, потому что так оно и было — в той, другой реальности, ставшей её фантазией, сплетённой из фактов и собственных домыслов. Пусть Фред и возражает, что ни за что бы не ушёл даже после её слов. Просто он не знает ту часть истории, которая теперь известна ей. Гермиона всё чаще ловит себя на том, что, анализируя бред, накрывший её во время пыток Беллатрисы Лестрейндж, находит совпадения с тем, что было на самом деле. Все те моменты, когда она чувствовала, будто что-то не так. Когда ощущала, что Фред должен быть рядом, но списывала это на тоску и влияние медальона-крестража. Что же это, необычайно сильное дежавю или изощрённое вторжение в её сознание, подменившее истинное ложным? Гермиона пытается это выяснить, осторожно расспрашивая Фреда, но не находит подтверждения своей теории. Чувство оторванности от этой реальности и тянущее стремление оказаться сейчас в другом месте смешиваются, путают, вызывают раздражение и непонимание. Словно после пытки она разделилась надвое и никак не соберётся воедино, застряв на пограничье двух совершенно разных сюжетных линий. С каждым днём это ощущение становится всё сильнее, сплетается с затаённым страхом от того, что будет дальше. С каждым днём прогонять его становится всё сложнее. — Ты сама не своя, — отмечает Фред, присаживаясь рядом на ступеньку. — Я иду на поправку, — возражает Гермиона, не оборачиваясь к нему. Из каждого уголка коттеджа можно увидеть или услышать море, но на крыльце его присутствие ощущается слабее всего, и перед глазами вместо безбрежной водной глади — песчаные дюны и невысокая трава. Нагретые солнцем ступени становятся идеальным убежищем, где Гермиона наслаждается одиночеством, закутавшись в тёплый халат Флёр. Ещё прохладный ветерок мягко овевает лицо; прислонившись затылком к перилам ограды, можно спокойно дышать морским воздухом и прислушиваться к болтовне, летящей из дома. Представлять обычный спокойный день на природе. Стоит им всем окрепнуть и осознать случившееся, и Гарри уже начинает строить дальнейшие планы, сумасшедшие, невыполнимые планы. Они часами сидят в комнате, отведённой гоблину Крюкохвату, и планируют — страшно подумать! — ограбление банка «Гринготтс». Игнорируют расспросы Билла и Флёр, и даже Фреду ничего не говорят, хотя все они явно догадываются о том, что грядёт очередная миссия. Фред не задаёт прямого вопроса, будто ждёт, что она сама ему признается или позовёт с собой. Но этого не будет. — Даже физически ты ещё слабее котёнка, — возражает Фред. — Но меня больше волнует, что у тебя на душе. Ты стала слишком замкнутой и странной. Не то чтобы это было удивительно после всего, что ты пережила, однако я беспокоюсь за тебя. — С тобой мне гораздо легче, — признаётся Гермиона. — Тем не менее, ты постоянно торчишь с Гарри и Роном, да ещё и с этим гоблином. Думаешь, я не понимаю, что вы снова собираетесь уйти? Возражать не хочется, но правду сказать невозможно. Глубоко вздохнув, Гермиона просто кивает и чувствует, как Фред обнимает её за плечи, осторожно привлекая к себе. — Я не вынесу, если ты начнёшь меня отговаривать. — Не начну. Я не дурак и понимаю, что это лишь вопрос времени. Вы ведь явно что-то задумали, — лукаво отмечает Фред. — Все эти разговоры за закрытыми дверями, мрачные лица… У меня под носом намечается целая операция. — Возможно, — осторожно отвечает Гермиона. — И ты, естественно, в ней участвуешь? — Скорее всего. — Да брось, Гермиона, я в этом уверен на все сто. — Раз так, тогда зачем спрашиваешь? Я всё равно не смогу тебе ничего рассказать. И не стану, — предупреждает она. — Я знаю. Просто хочу кое о чём тебя попросить. — Уже догадываюсь, о чём. А потому — сразу нет. — Я ведь даже ничего не сказал! — А я уже поняла, что к чему. Поверь, тебе лучше оставаться с семьёй. Фред беспечно отмахивается от её слов. — В отличие от вас, моя семья в относительной безопасности, гоняет чаи под брюзжание тётушки Мюриэль. А эту железную леди никакой Пожиратель не возьмёт. — Значит, ты хочешь пойти с нами? Озвучить мысль, снедавшую её в последнее время, страшно, но вместе с тем становится немного легче. Очередная стена из недосказанности между ними рушится. — Не совсем. Я хочу, чтобы вы задержались тут ещё ненадолго. — Но почему? — изумлённо спрашивает Гермиона. — Ты ведь не пришла в себя, не вернулась в норму. — Фред ласково очерчивает костяшками пальцев линию её скулы и подбородка. — Честно говоря, ты всё ещё больше похожа на призрака, чем на себя прежнюю. Куда тебе снова лезть под заклятья? Гермиона напряжённо отстраняется. — Считаешь меня слабой? — Я никогда так не считал, — отвечает Фред с печальной улыбкой. — Человека сильнее и упрямее тебя я ещё не видел. И в этом твоя слабость. Ты готова рискнуть собой ради других, и это в какой-то степени правильно. Но не забывай, что порой нужно уметь выбирать себя. — Ты говоришь как законченный эгоист. — Но это правильно! Отпусти ребят, если они не станут ждать, пока ты окрепнешь. — Ха! «Окрепну». Да я в полном порядке! Хочешь, проведём дуэль? — дразнит Гермиона. На её провокацию Фред не поддаётся, оставаясь непривычно серьёзным. — Слышу нотки знакомой самоуверенности, а в твоём положении это слишком опасно. И, потом, не ты ли сама говорила, что хотела бы остаться здесь подольше? — Это из разряда несбыточных желаний, и я это прекрасно понимаю. Если ты хочешь, чтобы я бездельничала здесь, с тобой, пока Гарри и Рон рискуют ради нас, то ты и впрямь законченный эгоист. Фред становится воплощением негодования, впервые за всё время повышает голос. — На минуточку, не ты ли просила меня именно об этом? Никуда не высовываться, пока вы бродите неизвестно где? И кто из нас эгоист, Гермиона? Я не хочу и не могу сидеть сложа руки, и не только потому, что ты в это время сражаешься за других. Я и сам хочу поучаствовать во всём этом, хочу внести свой вклад в общее дело. И мы это сделаем, обязательно, только не прямо сейчас. — И мы снова возвращаемся к тому, что ты не понимаешь серьёзности положения. — Я это прекрасно понимаю. Не нужно считать меня бесполезным дураком только потому, что я им был в школе. Отворачивается, пытается утопить в море собственный взгляд. За ехидством и насмешкой — молчаливый упрёк, невысказанная обида. Беззаботный мальчишка-весельчак, примеряющий воинские доспехи, и серьёзная девочка-героиня, взирающая на него с высот недостижимого пьедестала. Пытаясь сломать очередную стену меж ними, Гермиона тянется к нему рукой и сердцем, по крупицам признаётся в собственных страхах и слабости, стягивает кольчугу, бросается вниз с невидимой первой ступени. Робко касается ладонью его плеча, заставляя повернуться. Её голос рассыпается на ветру словами: — Ты не бесполезный, и не дурак. Ты… ты замечательный, Фред, и я не заслуживаю тебя. Я не могу тебя потерять. — Тогда не проси меня отпустить тебя на верную смерть. — Ты ведь уже это сделал, — напоминает Гермиона. — Тогда положение вещей было совсем другим, и я должен был пойти с тобой. Сейчас же будет лучше дождаться твоего полного выздоровления. Это не займёт много времени. — Его ладони обхватывают её лицо, голос умоляет послушаться. — Ты столько раз спасала ребят. Останься, спаси себя саму. Гермиона смаргивает набежавшие на глаза слёзы. — Не ставь меня перед выбором, пожалуйста. — Я не заставляю тебя выбирать между Гарри и мной. Только прошу выбрать себя. Хотя бы раз. Ты никому ничего не должна. — Я должна самой себе. — Ты задолжала себе полноценный отдых и хотя бы немного спокойствия, причём с самого первого курса. Твоя гонка не будет бесконечной, однажды ты выдохнешься и перегоришь. И если это произойдёт в неподходящий момент, то может стоить тебе жизни. — Этого не случится. Я всегда рассчитываю свои силы и действую обдуманно, — протестует Гермиона. — Да ну? — веселится Фред, отпуская её. — Чем же ты думала, когда решила встречаться со мной? — Не превращай серьёзный разговор в балаган. — Так ты отнеслась серьёзно к моим словам? — Ненавижу, когда ты так делаешь, — хмурится Гермиона. Несмотря на её показное недовольство, Фред снова обнимает её, зарывается лицом в растрёпанные волосы, целует в макушку. — Не хочу с тобой ссориться и глупо тратить время на обиды, когда можно заняться более приятными вещами. — Какими же? — невольно интересуется Гермиона. — Не теми, о каких ты могла подумать, испорченное создание. Я о разговорах! — В постели? — А вот теперь мне нравится ход твоих мыслей. Фред крепче прижимает её к груди, и Гермиона чувствует сотрясающую его дрожь. Несмотря на показную беззаботность, он до ужаса напуган. И сама она холодеет от страха при одной-единственной мысли: «Насколько же это страшно — любить человека так сильно, чтобы быть готовым умереть за него». В последние дни спокойствие в «Ракушке» напоминает затишье перед бурей, совсем как летом в «Норе», и сейчас Гермиона стремится урвать каждый кусочек этой нежданной передышки. Вновь притворяясь, что всё в порядке, с утра она болтает с Флёр на кухне, днём копается с Полумной и Дином в саду или упражняется с чужой волшебной палочкой вместе с Гарри и Роном, по вечерам подолгу гуляет с Фредом, а ночами ждёт, когда он же на цыпочках придёт в её комнатку. Скрип кровати, проседающей под весом двух тел, запертая заклятьем дверь, морской бриз и шум волн бьют в распахнутое окно, путаясь в занавесках; тихий шёпот, лёгкий аромат лаванды от чистого постельного белья и знакомый запах мужского одеколона. Гермиона жмётся к Фреду на узкой постели, пока его пальцы тонут в её волосах, укладывает голову на его груди, замирает в кольце его рук, дышит каждым мгновением, разделённым ими. Чувствует, что другая, зазеркальная Гермиона, которую она подолгу разглядывает в отражении, сейчас живёт тем же самым, и в эти моменты два разных образа наконец-то сливаются в одну реальность. Изучая кончиками пальцев её тело, Фред невольно касается того места на её руке, где остаётся шрам в виде самого ужасного слова. — Меня там не было, — бормочет он. — Меня не было с тобой, хотя именно это я обещал. — Ты бы всё равно не смог помочь, — просто говорит Гермиона. Продолжает, прерывая дальнейшие возражения: — И всё же ты был со мной, постоянно, даже тогда. Если бы не ты, я бы не пережила ни дня в пути, ни минуты пыток. «Поэтому я не могу тебя потерять и сделаю всё, чтобы этого не случилось». Их пальцы накрепко сплетаются под одеялом, сонный шёпот Фреда на ухо обжигает сердце: — Больше я тебя не оставлю. — Конечно. «Потому что я сама уйду». И в этой мысли столько яда, что впору захлебнуться. А Гермиона только прячет лицо у Фреда на груди, считая часы до нового рассвета.Отпускаю! — и слёзы высыхают на ресницах. Ну, как же синие звёзды нам с тобой могли присниться?
1 мая, 1998 год. Дрожащие руки захлопывают дверь, затем упираются в края раковины. К горлу подступает тошнота, её трясёт, и, с опаской заглядывая в зеркало, Гермиона видит свою зазеркальную копию в тех же отчаянии и ярости. Пристально вглядывается в отражение, силясь отыскать малейшую разницу, но оттуда на неё в поисках ответа смотрят те же воспалённые глаза. Гермиона жмурится до боли в мышцах, стискивает зубы, старается дышать глубже, чтобы унять бешеное сердцебиение. В ушах до сих пор звучат отголоски недавней ссоры. После ужина они сидят на кухне, разморенные вкусной едой и теплом, прислушиваются к шуму прибоя. Очередной спокойный день медленно сходит на нет, и только один человек ещё не догадывается, что привычное «завтра» не наступит. — Слушай, Гарри, я знаю, вы что-то замышляете, — произносит вдруг Фред с усмешкой. — Мы все, вообще-то, догадываемся. Можете не говорить Биллу и Флёр, незачем их в это втягивать ещё больше, чем сейчас, но мне-то расскажите. Я не сдам. — С ума сошёл? — тут же возражает Рон. — Ничего мы не… Гарри прерывает его движением руки, напряжённо смотрит на Фреда, откинувшегося на спинку стула. Гермиона же вцепляется в края тёплого халата Флёр, ставшего ей домашней одеждой, и умоляет Мерлина не допустить вспышку гнева у и без того взвинченного Гарри. — Ты подслушивал? — спрашивает тот. — Опять Удлинители ушей? — И без них понятно, что вы обдумываете новый план. Потому и прошу рассказать. — Тебя это не касается, — снова вмешивается Рон. — Да ну? Фред переводит взгляд на Гермиону, всё ещё с улыбкой, отдающей горечью. Ей резко становится неуютно, она прячет взгляд, и это красноречивее любого ответа. — Это касается всех, кто здесь находится, — обманчиво спокойно произносит Фред. — И что бы вы ни задумали, я не хочу, чтобы Гермиона сейчас в этом участвовала. Ей нужно полностью поправиться, прежде чем снова лезть в самое пекло. — Я могу сама решить, что мне делать, — вскидывается Гермиона. — Конечно, можешь, — раздражающе снисходительно кивает Фред. — Но, думаю, Гарри согласится со мной в том, что тебе нужна передышка. Всем вам. — У нас нет на это времени, — мрачно отзывается Гарри. — Нужно действовать как можно быстрее. — Тебе легко говорить, Гарри. Это не тебя пытали до полусмерти, не тебя принесли сюда едва живым, и не ты несколько дней не мог подняться с кровати. Быть лидером так просто, когда за тебя отдуваются другие. — Не смей, — цедит Гермиона. Её взгляд мечется от Фреда к Гарри, умоляя прекратить спор. — Я не просил об этом! — одновременно с ней восклицает Гарри. — Вот и не проси. Дай ей передохнуть. А вместо неё пойду я. В вопле Гермионы сливаются злость и отчаяние. — Нет! — Я могу помочь. Я старше вас, я опытный волшебник, я член Ордена и уже сражался с Пожирателями. В конце концов, я тоже должен был стать частью вашей бравой команды, не забыл? Теперь Гарри явно растерян. Ухмылка Фреда становится шире, глаза же, наоборот, превращаются в щёлки. Он обращается к Гермионе с ядовитой насмешкой: — Так ты не сказала ему? — О чём? — Гарри тоже поворачивается к ней. И только Рон в этот раз соображает быстрее обычного, а потому молчит. — Я должен был уйти с вами, если бы не то, что случилось на свадьбе, — поясняет Фред, подавшись вперёд. — Разве Гермиона не говорила с тобой об этом? Она обещала, что скажет. Даже вещи мои сложила. Всё уже было решено, разве нет? — Я не успела, — признаётся Гермиона с несчастным видом. — Или не захотела? — Ребята… — подаёт голос Рон. Гермиона тут же вскидывает голову, пытается прекратить спор. — Если хочешь, мы можем обсудить это лично. Во дворе. Остальным ни к чему это слушать. Однако Фреда сказанное только забавляет. — А не слишком ли много недомолвок, Гермиона? Давай обсудим всё сейчас, чтобы обойтись без сюрпризов. — Нечего обсуждать. — Гарри поднимается с места, с трудом сохраняя спокойствие. — Я уже сказал Биллу, что это наше дело. Оно касается только нас троих, и я не имею права подвергать опасности кого-то ещё. Прости, Фред. Язвительная насмешливость Фреда доводит Гермиону до белого каления. Откинувшись на спинку стула, он издевается над Гарри, выплёскивает скопившуюся желчь. — И что же, пока вы трое где-то пропадаете, мы все должны сидеть сложа руки и ждать, когда вы вернётесь либо когда нас перебьют по одному? Тогда для чего был нужен Орден? Как пушечное мясо для вашего прикрытия? Все те люди, которые готовы умереть за вас, которые пострадали, которые были вынуждены скрываться и при этом продолжают верить в тебя, Гарри, неужели они не заслуживают хотя бы шанса? Неужели ты готов подставлять даже своих друзей? — Всё совсем не так, — возражает Рон. — Это сложно объяснить, Фред. — А вы попробуйте. Я вроде понятливый, слушать умею, если есть, что сказать. — Думаешь, мы наслаждаемся происходящим? — медленно закипает Гарри. — Считаем, что нам выпало увлекательное путешествие? Именно поэтому я хотел пойти один, чтобы никто больше не пострадал. — Но мы решили пойти с ним, — прибавляет Рон, тоже поднявшись. — Это был наш выбор, и всё, что случилось — это его последствия. Мы были к ним готовы. — Не думаю, что Гермиона была готова к тому, чтобы стать жертвой Беллатрисы Лестрейндж. — Об этом я тебе и говорила! — не выдерживает Гермиона. — Именно об этом. О том, что наше дело может стать билетом в один конец. Мы все это понимаем, но ты — нет. Для тебя всё и правда кажется приключением. Сердце сжимается до размеров уголька, тлеет в груди, надрывно воет, отравляя страданием кровь, стынущую в жилах. Нужные слова никак не идут с губ, зато Фред продолжает говорить, выплёскивая ярость и боль. — Ты серьёзно так думаешь? Я чуть брата не потерял! Все члены моей семьи находятся в опасности с того самого момента, как мы забрали Гарри с Тисовой улицы. Нас допрашивали, за нами следили. Каждый день, когда отец и Билл уходили на работу, мы не знали, вернутся ли они домой. Отпуская Джинни в школу, мы прощались с ней так, словно отправляли в Азкабан! И всё это время мы ждали, верили, что вы знаете, что делать. Что всё рано или поздно закончится. Но с каждым днём надеяться становилось всё сложнее, потому что не было никаких новостей, кроме «Пророка», публиковавшего агитации, и слухов о погибших волшебниках и магглах. И мы ничего не могли сделать, ничего! Может, я не понимал всего в начале, но теперь я знаю, что может произойти, и готов действовать. На Гарри сейчас лица нет, он дрожит, когда говорит: — Послушай, Фред, мне очень жаль, что по моей вине ваша семья попала в такое положение, и не проходит ни дня, чтобы я не подумал о том, каково сейчас Джинни, или всем вам… — А мы не жалеем, Гарри! — горячо восклицает Фред. — Как и вы, мы знали, на что идём, и были к этому готовы. Я не упрекаю тебя, наоборот, пытаюсь показать, что, даже оставаясь за кадром, мы на твоей стороне. Мы понимаем, насколько всё это важно. — Тогда ты должен понять, почему нам нельзя сидеть и ждать. Нам ведь правда осталось совсем немного, и от того, что будет завтра, зависит весь исход этой войны. — Я понимаю, поверь. Но пойми и ты: Гермиона не готова сейчас к тому, что может произойти. — Не решай за меня! — протестует Гермиона, но Фред не слышит её, обращаясь к Гарри: — Скажи мне только одно: если бы Джинни захотела пойти с тобой, ты бы не пытался её отговорить? — Она и хотела, — признаётся Гарри после долгой паузы. — И мне пришлось с ней расстаться. Лишь бы она держалась подальше от меня и от опасности, с которой я постоянно сталкиваюсь. — Тогда ты должен понять, почему сейчас я пытаюсь оградить от этой опасности Гермиону. Да, она хочет и может помочь, возможно, даже должна быть с вами, но не после того, что вынесла. Хотя бы на неделю позже. — У нас нет этой недели. К этим словам Фред готов. Внутри у Гермионы всё холодеет, когда он произносит: — Поэтому я и предлагаю пойти вместо неё. Ну же, Гарри, подумай: она и так перенесла слишком много. — Я знаю, что Гермиона пострадала из-за меня, не нужно об этом напоминать! — Хватит говорить обо мне! — вмешивается Гермиона. — Я пострадала не из-за тебя, Гарри, а из-за того, что Беллатриса Лестрейндж — больная психопатка, решившая позабавиться с грязнокровкой. Не будь там меня, досталось бы Рону или вообще кому угодно! Дело было во мне. И я знала, что такое может произойти, потому что уже сделала свой выбор и буду следовать ему дальше. — Обернувшись к Фреду, она веско произносит: — Так что я иду с Гарри и Роном, и это больше не обсуждается. Я в состоянии оценить свои силы. — Хорошо, — кивает Фред. — Ладно, раз ты так хочешь. Но тогда и я пойду с вами. — Ни за что. Ты не можешь… — Да почему ты снова всё решаешь за всех? — взрывается Фред. — Разве я не имею права сам решить, что мне делать? Я хочу быть с вами, я на вашей, чёрт возьми, стороне. Я не беспомощный сопляк и не шут, и я смогу помочь, смогу тебя защитить. Ты ещё слишком слаба, неужели сама не видишь? — Есть вещи гораздо важнее моего состояния. Есть множество других магглорождённых, которые вынуждены пуститься в бега и прятаться от комиссий, и я одна из них. Как я могу отсиживаться в стороне, если от меня зависят и их жизни? — Я и не прошу об этом. Просто, пожалуйста, хотя бы раз подумай о себе. — В сложившейся ситуации это чистой воды эгоизм. Может, ты так можешь, но я — нет. Хлопает дверь — это Рон почти силой выволакивает Гарри с кухни, оставляя Фреда и Гермиону одних. Они оба тяжело дышат, разделённые обеденным столом как барьером. — Я только забочусь о тебе, — нарушает молчание Фред. — Если с тобой что-то случится, я просто не вынесу. Особенно зная, что мог этого не допустить. — А Рон? А твоя семья? А другие люди, которым сейчас приходится гораздо хуже? Ты думаешь, я так рвусь в бой, потому что ничего не боюсь? Да я с ума схожу от страха, Фред! — Я тоже! И за Рона я боюсь не меньше, чем за тебя. Но он вечно влипал в разные истории вместе с Гарри и успешно из них выбирался. Он точно справится, я в нём уверен и не могу решать за него. — Я, вообще-то, тоже была с ними. Почти всегда. — И это тебе постоянно выходит боком. Хватит, Гермиона, остановись. Останься здесь и отпусти ребят завтра со мной. Мы справимся, вот увидишь! Тебе нет нужды рисковать собой сейчас. Ты не должна всё тащить на своих плечах. Позволь мне помочь. Гермиона беспомощно разводит руками. — Я не могу не пойти, я должна быть с ними. Нам остался последний рывок, Фред, — шепчет она взволнованно. — Всё может закончиться уже в ближайшие дни. — Если вы справитесь, — мрачно и тихо молвит Фред. — И если так, чем я вам помешаю? Разве я хуже Рона? Хуже вас с Гарри? — Вовсе нет! — Тогда почему ты упрямо вышвыриваешь меня за борт? Чем ещё мне доказать, что я готов бороться вместе с вами? — Тебе не нужно ничего доказывать, я и так это знаю. Но если кто и может рисковать необдуманно — так это ты. Ты ведь вечно лезешь на рожон! — Кто бы говорил! В отчаянии у Гермионы вырываются те самые мысли, от которых не было покоя, вымученное признание, лишающее сил: — Если ты пойдёшь с нами, я буду думать только о тебе и не смогу трезво оценивать ситуацию. И тогда мы оба точно пострадаем. Это действует на Фреда, но совсем не так, как хотелось бы. Вцепившись пальцами в столешницу, он тихо произносит: — Пострадаешь только ты, как всегда. А я не могу этого допустить и не допущу. Потому что знаю, особенно теперь, что ты отдашь всё, что имеешь, чтобы спасти и нас всех, и двух этих оболтусов. И в этот момент рядом с тобой должен быть тот, кто отдаст всё за тебя. От этих слов у Гермионы перехватывает дыхание, в горле застревает горький ком, а удары сердца болезненно отзываются под рёбрами. И в голове отчаянным рефреном бьётся: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя». Вслух же она произносит совсем другое: — Я не стою таких жертв. И вообще не хочу, чтобы кто-то жертвовал всем ради меня. Мне это не нужно. Я не смогу потом с этим жить. — А я, думаешь, смогу? На кухне становится пугающе тихо; даже бриз снаружи смолкает, а все сказанные слова заполняют комнату вместо воздуха. Осознав, что разговор закончен, Фред обходит стол и движется к выходу. На пороге, однако, замирает и, обернувшись, ставит точку: — Помнишь, я говорил тебе, что вместе мы способны на большее, чем по одиночке? Подумай об этом. Гермиона думает об этом сейчас, до тошноты глядя на собственное отражение. Сгорая от желания выдрать из груди сердечную мышцу, мешающую сделать верный выбор. А верный ли, или же просто нужный? Мысли путаются, слова кровоточат внутри. У зазеркального двойника есть ответ, который знает и сама Гермиона, застрявшая на распутье. Подсознание подсказывает очередным дежавю другой исход событий, в котором она уходит к себе и оставляет Фреда в одиночестве. Но внутри всё противится этому поступку. Найдя в себе силы, Гермиона подходит к двери в комнату, долго борется с малодушной трусостью, но всё-таки заходит. Замечает Фреда, задремавшего, отвернувшись к стене. Опускается на край кровати, проводит рукой над его плечом, так и не решаясь прикоснуться. Просто сидит рядом и впитывает каждую чёрточку, едва различимую в полумраке. Знает, что если ляжет сейчас рядом и прижмётся к его спине, то никакая в мире сила не заставит её оторваться от него и уйти на рассвете с Гарри, Роном и Крюкохватом. Растягивая оставшиеся минуты, Гермиона молчаливой тенью считает его размеренные вдохи и выдохи. Может, Фред и не спит, но не делает больше попыток повернуться, поговорить. Оставляет решение за ней, заранее догадываясь, каким оно будет. И принять его кажется почти невозможной задачей.