Рано еще не быть — поздно уже поверить. Я не могла любить. Я не могла измерить: Месяцы за окном, солнце — в закатах с тобой.
Август–декабрь, 1997 год. Вещи Фреда всё ещё остаются в маленькой бисерной сумочке. Простая одежда, мешок с какими-то рабочими штучками, кулёк сладостей, старая обувь, зубная щётка в сломанном футляре. Гермиона бережёт их, как Волан-де-Морт — свои проклятые крестражи. Ведь это всё, что остаётся теперь в качестве напоминания о Фреде. С каждым днём, проведённым на площади Гриммо и в палатке, кочующей по всей Великобритании, прежняя жизнь кажется полузабытым сном, время от времени вспыхивающим в сознании. Паника не отпускает, хотя почти сразу же они получили Патронуса от Артура Уизли, заверившего, что с семьёй всё в порядке. Его предупреждение не отвечать из-за слежки вертится в груди калёной спицей, когда внутри всё буквально протестует и требует немедленно вернуться. Назад, в «Нору», к Фреду, чтобы всё наконец-то было по-старому. Пусть Фред будет рядом, пусть скажет очередную оптимистичную глупость вроде того, что всё хорошо, они со всем справятся, ведь, «Эй, где наша не пропадала?» Она даже возражать не будет. Почему без его шуток и улыбок мир кажется бездонной пропастью, на краю которой она балансирует вот уже несколько месяцев? «Это всего лишь пауза». В первую ночь Гермиона теряет счёт времени, закрывается в ванной комнате, машинально умывает лицо жгучей ледяной водой, царапает кожу ногтями и сверлит взглядом равнодушное зеркало. Зазеркальная неудачница снова глядит на неё оттуда; с мокрыми волосами, облепившими щёки и лоб, с искусанными губами, она молчаливо насмехается над беспомощностью своего двойника. Ладонь сама собой сжимается в кулак от безумного желания разбить стеклянную поверхность к чертям, разнести на осколки, в которые теперь превратилась жизнь. Они планировали пройти через всё это вместе. Биться плечом к плечу, шагать нога в ногу вперёд, куда бы ни забросили их поиски, поддерживать и оберегать друг друга. Шептать слова ободрения по ночам, прячась в коконе спального мешка от жестокого, жуткого мира, взявшего их в пылающее кольцо. В мешок Гермиона забирается в одиночку, от Фреда там только запах одеколона на футболке, которую она надела в попытке хотя бы так оставаться с ним. И засыпает она в тоскливом молчании возле Рона, который тоже сам не свой из-за переживаний о родных. Долго ворочается, прислушиваясь к шагам Гарри по скрипучим пыльным половицам особняка, и ободряюще сжимает ладонь Рона, потому что им обоим одиноко и страшно. В обитых старинными выцветшими гобеленами стенах ещё витают отзвуки смеха Фреда. Бродя по запустевшим комнатам, Гермиона наперечёт вспоминает каждый момент, который они здесь разделили, и все они проносятся перед глазами призраками ожившего прошлого. В прихожую они врываются с улицы, кое-как волоча её огромный тяжёлый чемодан, чудом не задевают троллью ногу у порога, захлопывают входную дверь и прижимаются к ней спинами, радуясь, что наконец-то добрались. Их оглушают вопли Вальбурги Блэк и гомон спешащих навстречу друзей, а Живоглот беснуется в сумке-переноске у их ног. На верхней площадке лестницы они всей компанией пытаются подслушать, о чём говорят взрослые на собраниях Ордена, а по перилам Гермиона впервые слетает к Фреду в объятия, пока он ждёт у подножья, подначивая прокатиться. Стойкий запах Навозных бомб, которыми они проверяют дальность наложения заглушающих чар, и Живоглот, пытающийся сцапать длинные провода. На кухне Фред её отвлекает, пока она пытается помогать миссис Уизли готовить. Сыпет шуточками и твердит, что из их рук готов даже камни есть под пряным соусом. А вокруг гремит посуда, булькает суп на плите и разносятся ароматы выпечки. В коридорах они играют в догонялки с Гарри, Джорджем, Джинни и Роном, пытаясь превратить уборку в весёлую эстафету, а в дальней комнате забираются в шкаф во время игры в прятки, и их укрытие вот-вот будет раскрыто из-за приступов беззвучного смеха. Пыль, щекочущая ноздри, многолетняя затхлость и обжигающе острое осознание того, как мало между ними свободного пространства. В библиотеке они закрываются по ночам, и Гермиона зачитывает любимые моменты из книг, которые находит на обширных полках, пока Фред хрустит украденными с кухни закусками. В гостиной вместе со всеми сидят у камина, пытаясь сложить карточный домик из взрывной колоды, а, оставшись там одни на Рождество, танцуют под маггловские песни, пока за окном валит снег. Возле её комнаты Фред прощается и желает спокойной ночи или ждёт, чтобы прокрасться вместе на балкон, невидимый для прохожих из-за защитных чар. Благодаря воспоминаниям этот дом становится своеобразным тайником, помогает проживать их снова и снова, как Омут памяти. В темноте комнат так легко затеряться, и иногда Гермиона ловит себя на том, что не понимает, как оказалась в том или ином месте совсем одна, с мокрыми от слёз щеками. Но время идёт, и даже воспоминания блекнут, омрачённые постоянным чувством опасности. От футболки Фреда больше не пахнет им самим, и Гермиона носит её уже по привычке, не желая отказываться от хрупкой нити, связующей прошлое и настоящее. Забавная рожица, нарисованная посреди измятой ткани, насмешливо скалится у Гермионы на груди, и по ночам дрожащие пальцы раз за разом сжимают этот рисунок у сердца. Было ли это? Было ли это вообще? Или тёплые сцены, преследующие во снах — всего лишь игра воображения? И нежное объятие, и мерный стук сердца под горячей кожей, и шёпот, обещающий, что всё будет хорошо? Просыпаясь, Гермиона всё ещё чувствует его прикосновения, и жмурится, продлевая сон хотя бы на пару блаженных секунд, украденных у реальности. Не замечая, как часто это происходит, она открывает и закрывает небольшой медальон на две фотографии в надежде увидеть там его лицо, но находит только пустые ячейки. Сама же уничтожила всё, что могло выдать её при возможной поимке, но именно сейчас не хватает привычной радости — его смеющегося веснушчатого лица в крохотном обрамлении из тусклого серебра. В голове заведённой пластинкой крутятся слова, сказанные Гарри Римусу Люпину, нашедшему их спустя несколько дней. Гарри был против того, чтобы Римус оставил беременную Тонкс и присоединился к ним. Посчитал, что Римус гонится за приключениями и желает занять место Сириуса. Интересно, а про Фреда бы он то же самое сказал? Возражал бы против его компании? Требовал бы остаться с родными? А она-то сама, хороша! Пусть и пыталась его отговорить, но в глубине души только обрадовалась, когда он пообещал быть рядом. Лелеяла надежду на то, что вместе они смогут одолеть все напасти, как настоящая слепая эгоистка, чуть не отнявшая его у семьи! Конечно, Фред считает своим долгом следовать за нею, ведь они встречаются, у них всё серьёзно. Только его место не здесь. Этот путь они должны пройти, как и начали — втроём, не подвергая риску других своих возможных спутников. Впервые Гермиона рада тому, что не успела рассказать друзьям о намерении Фреда пойти с ними, с ней. Она лелеет эту тайну внутри воспоминанием, которое любит и которого стыдится. Старается занять голову размышлениями о ходе дальнейших действий, ищет любую возможность оказать реальную помощь, и это вытаскивает её из болота тоски и сводящих с ума мыслей. Она присматривает за дезориентированными Гарри и Роном, листает «Сказки Барда Бидля», ищет скрытые подсказки в пыльном особняке Сириуса Блэка, целую вечность перебирает вещи в сумочке, перекладывая их по-новому так, чтобы самое важное всегда было под рукой. Рассказ Кикимера о Регулусе Блэке выводит их путь на новый виток, и, несмотря на то, что они втроём обыскали каждый дюйм его спальни, Гермиона подолгу засиживается там, надеясь отыскать что-то, недоступное пониманию с первого взгляда. Новости, которые им принёс Римус, пугают. Перед глазами то и дело всплывают слова о маггловских выродках, о комиссиях и разбирательствах, которые должны были коснуться и её в том числе. Рон так храбро предложил назвать её своей кузиной, чтобы защитить. Повзрослевший, но всё ещё не сдержанный на эмоции Рональд… А что сделал бы Фред? И впервые Гермиона теряет связь с прошлым, потому что не может представить его реакцию, хотя уже так давно его знает. О чём он думает сейчас? Наверняка беспокоится. А, может, снова и снова вызывается в помощь Ордену, членом которого стал, даже не сообщив ей об этом решении. Пытается по её совету избавиться от страха и ощущения собственной никчёмности, наступающего в моменты вынужденного бездействия. До чего же сильно на него повлияла та операция, «Семь Потеров». Это событие становится переломным. До той страшной ночи Фред шутит об их вылазке, воспринимая её как увлекательное событие, попытку проявить себя в деле без всяких последствий. При обсуждении они долго спорят о том, чтобы вдвоём участвовать в спасении Гарри; Фред напирает на то, что вместе с Джорджем стал членом Ордена и должен быть в первых рядах, Гермиона утверждает, что как подруга Гарри просто не может оставаться в стороне. Он обвиняет её в безрассудности, она считает, что его несерьёзное отношение к опасности может поставить его под удар в самый критический момент. И всё же они оба вызываются, и их обоих принимают, пусть и не без возражений. — В паре вы не будете, — отрезает Грюм, стоит только завести об этом речи при распределении участников. — Почему это? — мигом вскидывается Фред. Их с Гермионой руки крепко сжаты, пальцы впиваются в ладони; прижавшись друг к другу плечами, они похожи на единый слаженный механизм. У Грюма же их вид вызывает новую вспышку раздражения. — Потому что будете прикрывать друг дружку, а не настоящего Поттера. — А как же Билл и Флёр? — не уступает Фред. — Они почти женаты, Уизли. — Если для вас так важен брак, я могу хоть сейчас сделать Гермионе предложение. Хотите? Мы, конечно, слишком молоды, но отчаянные времена требуют отчаянных мер. — Не валяй дурака, парень! — гремит Грюм. Фред улыбается, одновременно дурачась перед остальными и бросая вызов Грюму. У Гермионы же перехватывает дыхание — но не от того, сколь важен этот момент, а потому что сейчас её как никогда сильно бесит извечная привычка Фреда превращать в фарс даже самые серьёзные вещи. Она выдирает свою руку из его хватки и делает шаг вперёд, охотно соглашается с Грюмом. — Вы правы, я буду с Кингсли. Это наилучший вариант. — Это наихудший вариант, — возражает Фред за её спиной. — Вы же не думаете, что я тоже спокойно с вами соглашусь? Грюм безразлично указывает на дверь маленькой кухоньки. — Тебя здесь никто не держит. Болваны нам не нужны, хватит и Флетчера. — А кто же вам нужен? — издевается Фред. — Послушные марионетки? Безликие шахматные фигурки? Мы тут, вообще-то, своими жизнями рисковать собираемся и даже не можем выражать собственное мнение? — Ордену нужны люди, способные выполнять приказы и ставить свои капризы на последнее место. А ты явно не из таких, Уизли. — Тогда зачем нас с Джорджем приняли в ваш чёртов Орден? — Мы явно поторопились, — бросает Грюм. — Но выбора особо нет. Так что лучше помолчи, если не хочешь просрать свой шанс быть полезным. Фред ершится, но молчит, потому что Гермиона кладёт ладонь на его плечо, призывая прекратить спор. Только позже в шутливой форме упрекает Гермиону в том, что она всерьёз предпочла ему Кингсли, и до поздней ночи они соревнуются в колких, но беззлобных ответах. Вплоть до самого начала операции Фред продолжает шутить, что Бруствер вот-вот уведёт у него девушку, и никакой Гарри этого не стоит. Однако всё, что случается дальше, существенно меняет позицию Фреда, его взгляды и мировоззрение. С того момента он замыкается в себе, больше времени проводит с Джорджем, которого едва не потерял. А по ночам — Гермиона готова в этом поклясться — страдает от бессонницы. И только днём старается выглядеть прежним. Словно не он в ту ночь сидел с отсутствующим видом на крыльце после того, как Джордж наконец-то заснул под присмотром миссис Уизли, и оттаял только когда Гермиона обняла его, пытаясь забрать на себя хоть часть его боли и страха. Её солнечный Фред вот-вот угаснет, впервые лицом к лицу столкнувшись со смертельной опасностью, в которой им теперь придётся жить. И её рядом с ним уже не будет. Всё чаще раздумывая над ситуацией, Гермиона приходит к выводу, что поступила правильно, оставив его, ведь тем самым она избавила Фреда от кучи неприятностей. Отправься он с ней, и к семье Уизли возникло бы множество вопросов касаемо исчезновения сразу двух сыновей. Как долго упырь сможет играть роль больного Рона Уизли? Обман рано или поздно вскроется, и обитателям «Норы» придётся за него ответить. Даже к лучшему, что Фреда с ней сейчас нет. Будь он рядом, и она не могла бы всецело сосредоточиться на их важной цели, думала бы только о его безопасности. И тогда бы кто-нибудь точно пострадал. Мрачные мысли тем сильнее одолевают её, чем дальше их золотую троицу заводят поиски крестражей. Отношения обостряются, безысходность проявляет в каждом из них худшие черты безо всякого медальона. И когда Рон в сердцах говорит, что она готова пожертвовать чем угодно ради призрачной высшей цели, это бьёт под дых. Шокирующая правда состоит в том, что Гермиона действительно способна отказаться от семьи, от друзей и любимых, от самой себя во имя справедливости, которая на деле остаётся пустым словом. Для неё сделать правильный с точки зрения морали выбор всегда было проще, чем хотя бы раз эгоистично задуматься о собственной выгоде. А ведь она хотела бы остаться с Фредом, послать к чёрту поиски крестражей и борьбу со злом, прожить столько, сколько им отпущено, пусть даже на краю пылающего мира. Правду, спрятанную внутри, медальон клещами вытягивает наружу и затягивает удавкой на шее. Извращает каждый её поступок, выставляет его мнимой добродетелью. «Стоило ли оно того? Признайся хотя бы самой себе. Стоило ради мнимой победы жертвовать всем, что дорого и любимо? И примут ли твой выбор родители? Примет ли его Фред?» Разрываясь между Роном и Гарри в их злополучной ссоре, приходится снова делать тот же выбор, заложенный уже на подсознательном уровне. Гермиона остаётся, как бы ни хотелось всё бросить и уйти. Быстрые шаги Рона тают в ночи, подписывая ей смертный приговор. И вместе с ним уходит и Фред, который вряд ли бы принял её жертву. Так ей шепчет медальон каждый раз, оказываясь на её шее. Снова бессонница скребётся меж рёбер голодным чудовищем, пожирающим все хорошие воспоминания, все мысли и идеи, оставляющим после себя апатию и чувство вины. Брезентовый потолок палатки давит своей тяжестью, словно могильная плита, которая вот-вот расплющит грудную клетку и разотрёт кости в пыль. А фигура Гарри, оставшегося на дежурстве за порогом, само воплощение немого укора. И ведь он прав! От неё одни неприятности. Выдала Яксли их убежище на Площади Гриммо, не смогла удержать Рона, сломала палочку Гарри, ничем не может помочь в поисках, только пялится без толку в книжку с глупыми сказками… Даже съедобный ужин приготовить не в силах! Вот и «умнейшая ведьма поколения». Гермиона в который раз судорожно комкает до тошноты жизнерадостную рожицу на футболке Фреда; подушечки пальцев вдавливают глаза на ткани в потную кожу, полустёртая улыбка кривится оскалом. Рисунок того и гляди намертво отпечатается на груди клеймом, напоминающим о прошлом, о кусочке безмятежного лета, украденном у жизни. Паника сдавливает горло когтистой лапой, мешает дышать морозным воздухом. Они с Гарри чуть не погибли в Годриковой Впадине буквально пару ночей назад. В ушах до сих пор звучат крики, вспышки заклинаний и вопли бессознательного Гарри, которого лишь чудом удаётся вытащить из дома Батильды Бэгшот. Гермиона без перерывов дежурит у его кровати, молясь, чтобы Гарри пришёл в себя, промывает его раны, дрожащими руками применяет заклятье, чтобы содрать с его груди почти раскалённый медальон-крестраж. Так жутко и страшно видеть Гарри бьющимся в конвульсиях, выкрикивающим странные фразы, плачущим и стонущим от боли. Сам его шрам покраснел и натягивает кожу потного лба, грозясь лопнуть. Эти картины выжжены на сетчатке глаз; некуда деться от криков и липкого, тошнотворного ужаса. — То ещё у нас Рождество выдалось, — пытается пошутить Гарри, уже оклемавшись, с трудом сдерживая гнев на их обоюдное бессилие перед обстоятельствами. Обломки палочки спрятаны в волшебном мешочке на его шее, а на губах — сотня невысказанных упрёков, складывающихся в одно ёмкое «Ты делаешь недостаточно!», рефреном исходящее от медальона. А Гермиона снова прячется за бесполезной книжкой, заваривает чай и пытается всеми силами облегчить состояние друга. За время странствий они теряют счёт дням и пропускают Рождество, случайно застают его на улочках Годриковой Впадины, среди беззаботных веселящихся людей и разукрашенных домов. Прячась под личинами случайных магглов, они идут по нарядному городку поступью бойцов, сражавшихся в самом пекле, скрытом от глаз праздной публики. Некогда любимый праздник сейчас воспринимается ядовитой насмешкой: улыбкой, вырезанной на жуткой тыкве; безобидным снеговиком с мачете вместо метлы; хрустальным ангелочком, рассыпающим пепел вместо золотистых блёсток. Даже кристально-белый снег, укрывший их покрывалом в Королевском лесу Дин, выглядит так, словно скрывает под сугробами минное поле. Столько намело, можно выйти и исчезнуть, с головой уйдя под снежную толщу. Навсегда остаться там, где они в последний раз были с родителями. Когда же? Целую вечность назад. Гермиона переворачивается на бок, и сердцебиение отдаётся в висках, а перед глазами пляшут тени. Год вот-вот подойдёт к концу, будущее туманно, а прошлое ускользает сквозь пальцы. В прошлое Рождество она веселилась в «Норе», пила пунш и танцевала с Фредом, близнецы запускали фейерверки на заднем дворе, а потом семейство Уизли и их гости собрались за игрой в покер и вист. Она откровенно жульничала, переглядываясь с Джинни, а после с абсолютно честными глазами уверяла проигравшего Билла в том, что игра велась честно, хотя Фред то и дело подкидывал ей выигрышные карты, отвлекая общее внимание шутками. Когда веселье стихло, они с Фредом сидели на крыльце, завернувшись в плед, и провожали последние залпы их фирменного салюта на предрассветном небосклоне. Держались за руки, строили планы на грядущее лето, обсуждали новинки для магазина близнецов, делились сокровенным воспоминаниями и допивали фирменный пунш миссис Уизли, глядя, как гномы воруют ёлочные игрушки с наряженных кустов у изгороди. Тогда всё казалось таким простым и понятным… В это Рождество они с Гарри наведываются в Годрикову Впадину скорее от безысходности, нежели надеясь что-либо там найти. Находят лишь разрушенный дом Поттеров и их могилу на кладбище — такую же одинокую и безмолвную, как они сами. Всё то время с тех пор, как Рон ушёл, они почти не разговаривают: Гарри злится на друга, а Гермиона не может поверить в то, что он действительно их бросил. Стоило ему уйти, и она выскочила на улицу, носилась вокруг палатки под дождём и звала, звала, звала его, умоляя вернуться. Ревела в голос, рухнув коленями в грязь и размазывая слёзы по лицу. А в ушах звучали его злые слова: «Что, думаешь, Фред в безопасности? Вся моя семья оказалась в опасности из-за Гарри, а ему хоть бы что! Подумаешь, Джинни отправили в Запретный лес! Вовсе не наказание, да? Так вы с Гарри считаете? Снейп мог её пытать! Но какое до этого дело герою, бросившему мою сестру. А мои родители? Все, кто был в «Норе»? Люпин же сказал, что всех допрашивали, а кто знает, как это происходило? И что могло случиться с Фредом, если его вынудили рассказать о тебе, Гермиона? Вам с Гарри, может, и плевать, но вы даже представить себе не можете, каково сейчас моей семье!» Ведь Рон знает, как она переживает за всех и за Фреда! Те слова Люпина не давали ей покоя очень долго, пока они не наладили слежку за Министерством и не увидели невредимого Артура Уизли среди прочих сотрудников. Рон это не со зла, всему виной медальон, частица крестража, влезшая в его разум… Но доля правоты отравляет все оправдания. Она всё-таки подвергла его опасности. Как же, маггловский выродок! Все знают, что они с Гарри частенько гостят у семейства Уизли, и её наверняка ищут. Родителей уберегла, стерев им память, а Фред остался в одиночку держать отпор. Что, если Пожиратели выяснили, что они пара? Как много мог им сказать Фред, зная, что должен хранить в тайне их планы? Ей хватило ума не вдаваться в подробности их путешествия. Она честно собиралась стереть из его памяти все разговоры об этом, сознавая, что не позволит отправиться с ними вместе. Но в последний момент всё рухнуло: она была готова уйти с ним. А теперь все они в опасности из-за того, что впервые в жизни она поступила безрассудно, наплевав на логику и поддавшись чувствам. Да и Фред ведь скорее язык себе отрежет, нежели их выдаст… «Мерлин, пощади нас всех! И его, молю, пощади. Не забирай его у меня». Очередной рассвет не приносит облегчения, но усталость сдаётся хотя бы паре минут сна. Гермиона долго лежит на животе, уткнувшись лицом в подушку, словно это может спасти её от пугающей реальности, пытается вызвать в памяти картинки из прошлого и стискивает сырую наволочку. В полудрёме поводит плечом, ощущая призрачное прикосновение, привычный отголосок сновидений. Его же рука ласково проводит по её волосам, его голос тихонько зовёт по имени. Наощупь она перехватывает и сжимает его ладонь, бормочет в подушку: — Ты будешь здесь ещё пару минут, а затем я открою глаза, и ты снова исчезнешь. Побудь со мной ещё немного, а потом я окончательно проснусь, обещаю. Но его ладонь уже тает в руке, как всегда, оставляя её один на один с тишиной палатки. Веки жжёт огнём, и Гермиона беззвучно воет в подушку, понимая, что сон только поманил её и вот-вот сотрётся из памяти. Тело наливается свинцом, утопает в жёстком матрасе, не желает шевелиться. Она устала, так устала от бесплодных поисков, от тягостной атмосферы, от пережитого ужаса и бесконечного одиночества… И так — почти каждое чёртово утро. Переворачиваясь на спину и утыкаясь в потолок невидящим взглядом, Гермиона прокручивает в голове один из редких диалогов с Гарри, как раз после ухода Рона. В тот вечер, снедаемая его упрёками и собственными мыслями, она подсаживается к Гарри и тихонько произносит: — Рон был неправ. Ты ведь беспокоишься за Джинни. — Как и ты — за Фреда, — кивает Гарри. Он бесцельно вертит в пальцах снитч, синее пламя из банки пляшет на его лице, и, разглядывая друга, Гермиона впервые замечает, насколько он повзрослел. Щетина на подбородке, запавшие глаза, осунувшееся худое лицо. Но в глазах — решимость, в руках — сила, в голосе — твёрдость. — Ты бы хотел, чтобы она пошла с нами? — Ни за что, — резко молвит Гарри. — Хогвартс, каким бы он ни был сейчас — это укрытие и самое безопасное место. И… — тут его голос предательски ломается. — Я бы ни за что её не бросил. Просто хотел её спасти. Иначе бы она пошла с нами, и если бы выбор стоял между ней и крестражем, я бы её потерял. Гермиона понимает всё, о чём он молчит. Потому что знает, что сама поступила бы так же. И это её пугает.И опускаюсь вниз, и поднимаюсь в небо. Я не могу понять, был ты или не был. В сотнях ночных дорог ты остаешься со мной.
Конец марта, 1998 год. На огромной хрустальной люстре не менее тысячи сверкающих подвесок. Тусклый свет отражается в дрожащих стёклах, кружит по потолку дурманящей рябью, и Гермиона бросает считать, проваливаясь в мучительную агонию, сплетённую из боли и воплей Беллатрисы Лестрейндж. Её разум раздваивается; одна его часть остаётся на холодном полу гостиной Малфой-мэнора, другая уносится за пределы особняка в солнечное безопасное место. Она стремится к свету всем своим существом. Куда угодно, лишь бы прочь отсюда, навстречу к тому, кто зовёт её так отчаянно, срывая голос. Крик Беллатрисы режет мысли ножом, возвращая назад, в оживший кошмар, из которого не получится убежать. Веки налиты свинцом, кровь закипает под пылающей кожей, сознание плавает в багровой пелене. Невидимая рука орудует внутри, вонзает когтистые пальцы, шарит среди воспоминаний, выуживает некоторые из них и выворачивает наизнанку. Целый парад мрачных картин, отражённых в кривых зеркалах изувеченного разума. Приходится напоминать самой себе, что она в поместье Малфоев, её пытает Беллатриса Лестрейдж, и на самом деле тех жутких видений, что разрывают сознание, не существует. Гермиона цепляется за мучительную реальность так отчаянно, что в какой-то момент почти взмывает ввысь и оттуда смотрит на саму себя, распластанную на чёрном мраморе, обездвиженную и измученную жертву безумной Пожирательницы смерти. Но что-то в этой картине неправильно, будто перед глазами очередной зазеркальный образ. Помещение неверно отражается, семейка Малфоев замерла в отдалении в другом порядке, и на ней самой совсем другая одежда: мужской свитер и драные джинсы. А вокруг вьются вопли Фреда, слышные из подвала. Её имя повторяется им бесчисленное множество раз, надрывает связки, сливается в бесконечную нить, обвивающую её, утягивающую назад в затяжную пытку, ближе к земле, как бумажного змея, взмывшего в небеса. Это не она безразлично смотрит в потолок, не её мысли звучат в голове. Это кто-то другой. И Фреда здесь нет, он попросту не может здесь быть. Только не в подвале с Гарри и Роном. Он в «Норе» со своей семьёй, она слышит его голос в радиоэфирах, на которые удаётся наткнуться, смеётся над его шутками и видит его во снах, представляя, как бы всё обернулось, отправься он с ними, как и планировалось. А потом окружающее пространство тонет в ослепительной снежной белизне. Мокрые щёки Гермионы обдувает ледяным порывом ветра, пока она со стороны наблюдает за происходящим. Этого не было, но почему-то она чувствует, что это всё же случилось, просто не с ней, а с другой Гермионой. С той, что остановилась возле палатки, потому что видит Гарри и Рона, насквозь мокрых, но почти карикатурно счастливых. Оба замирают на полушаге, затем Гарри отступает, и в следующий момент другая Гермиона несётся с диванной подушкой наперевес, намереваясь как следует побить Рона. Вернулся, как же! Стоит, сияет, гордый собой, сбросил рюкзак с плеча в сугроб и даже руки расставил, надеясь на приветственные объятия! Ему не успевает достаться удар подушкой: Гермиона колотится в защитный барьер, воздвигнутый Гарри. Палочка! Её палочка! — Верни мою палочку! — вопит она в лицо испуганному таким приёмом Рональду. — Дай мне мою палочку, Гарри Джеймс Поттер, или я вас обоих прикончу! — Гермиона, успокойся! — кричит Гарри. Мокрый, как и Рон, по лицу стекают струйки воды, пар так и валит на контрасте температур. Настоящей Гермионе и самой впору бы замёрзнуть, но она не чувствует ничего, кроме удивления и непонимания. Наблюдает за происходящим, как зритель, из первого ряда, лицом к лицу с участниками странной постановки, проживает с ними эмоции, пропускает через себя каждую реплику и сильнее ощущает связь с той Гермионой, что бурлит от ярости и обиды, заглушающих облегчение. И ни одна мысль не задерживается в голове, потому что настоящая Гермиона — пустая оболочка, белый лист, заполняемый здесь и сейчас новым текстом. — Ты что же, думаешь, вернулся, и мы тебя примем? На что ты вообще рассчитывал, заявившись сюда? — Он меня спас, — твёрдо говорит Гарри, но это только распаляет гнев другой Гермионы. — А где же был наш спаситель, когда мы сражались со змеёй Сам-Знаешь-Кого в Годриковой Впадине? И с ним самим! Отсиживался с вкусной едой в тепле и уюте? — Ну зачем ты так? — укоряет Гарри. Рон таращит круглые от шока глаза: — Что-что вы делали? — Верни мне палочку, Гарри, я ему так уши прочищу! — Да перестань же! — кричит Гарри. Но Гермиона и сама затихает, заметив ещё один мокрый силуэт, выступивший из тени деревьев. Они обе в недоумении моргают, пытаясь осознать, не привиделось ли это, и другая Гермиона на всякий случай переспрашивает: — Вы его тоже видите? Рон расплывается в ухмылке, которую так и хочется подпортить кулаком. — Видим, видим, — успокаивает Гарри. — Я могу убрать барьер? — Это точно он? — всё ещё не верит Гермиона. — Вы проверяли? Спрашивали? — Спроси сама, — предлагает Фред, оттягивая лямку огромного рюкзака. — О чём хочешь. Серьёзный, обросший, с рыжей щетиной на подбородке и скулах, волшебная палочка небрежно торчит в кармане, шнурки на ботинках вот-вот развяжутся, куртка распахнута, несмотря на колючий мороз. Но это он, без сомнения, он! Гарри не привёл бы сюда двух Уизли, не убедившись, что это действительно они. Но как? Откуда? Какой проверочный вопрос задать из чистого благоразумия? А вдруг это коллективная галлюцинация? Верные мысли не поспевают за Гермионой, уже рванувшей вперёд, в то время как другая, настоящая Гермиона не может двинуться с места. Барьер убран, Рон благоразумно отступает к палатке, а Фред сбрасывает рюкзак и несётся ей навстречу, хватает в объятия и кружит над землёй, вздымая в воздух снежную пыль. Как в замедленной съёмке, как в очередном бесплотном сновидении. Только сейчас — реальнее некуда. Вот он, его плечи под её ладонями, его горячее дыхание на щеках, его руки вокруг талии. Тёплый, невыразимо тёплый, здесь, рядом, настоящее рождественское чудо… — Твой Патронус? — шепчет Гермиона ему в губы. — Ты как-то запоздала с вопросом, — смеётся Фред. — Обезьяна. Мартышка, если быть точным. Ума не приложу, откуда только взялся. — Пойдём-ка в палатку, Гарри, — предлагает смущённый Рон где-то позади. — Я успею рассказать обо всём позже. Гора-а-аздо позже!.. Знакомая палатка возникает перед глазами, но всё в ней видится так же со стороны: разбросанные вещи, рюкзаки у двухъярусной кровати, скопище кружек на столике с радиоприёмником, вокруг которого сгрудилась их четвёрка. Затаив дыхание, все прислушиваются к голосам в эфире, а затем Фред шутит: — И кто пишет реплики Джорджу? Надо было мне остаться с ними, тогда бы передача вышла не такой унылой. — Про наши мнимые «каникулы на Мальорке» мы и так наслушались, — парирует Гермиона. Другая Гермиона, которая сидит рядом с Фредом и шутливо толкает его в плечо. Не та, что маячит у входа безмолвным непонимающим призраком. — А что, неплохое прикрытие для вашей миссии. Только никто не предупредил, что вместо знойных красоток будут бешеные змеи… — А вместо коктейлей — чёртовы крестражи, — подхватывает Рон. Гарри и Гермиона устало переглядываются, пока братья Уизли продолжают шутить над мрачными обстоятельствами их похода. По ткани палатки скользят тени, отбрасываемые пламенем камина, тепло разливается по жилам, от кружек на столике доносится слабый кофейный аромат. — По крайней мере, сегодня без плохих новостей, — отмечает Рон, подводя итог разговору. — Уже успех. — Но нам всё равно пора на дежурство. Гарри первым поднимается с места и направляется к выходу, проходит мимо настоящей Гермионы, обдавая её морозным воздухом с улицы. Зазеркальная Гермиона продолжает шутливо препираться с Фредом, пока тот крутит ручки в поисках другой радиостанции. А когда находит первую, чьё звучание не прерывают помехи, блаженно откидывается на спинку кресла. — Ты же понимаешь, что положение очень серьёзное? — тихо спрашивает Гермиона. Она снова зарывается в кучу бумаг и книг, разложенных на коленях, ищет нечто, постоянно ускользающее от глаз. Разгадка поджидает её за одним из переплётов, это абсолютно точно, только за каким из них? Может, не зря Дамблдор оставил ей сборник «Сказок Барда Бидля? Но какой в них смысл, кроме очевидной морали для детей? — Настолько серьёзное, что ты продолжаешь зачитываться детскими сказочками? — веселится Фред. — Я ищу ответ! — В прыгливом горшочке ты его не найдёшь. — А вот если бы в нём нашлось горячее жаркое с кисло-сладким соусом… — Ещё хоть одно слово о моей стряпне, Рональд, и я за себя не ручаюсь! — Понял! Ухожу! Рон капитулирует и плетётся на улицу, недовольно бурча о том, что ему уже и помечтать не дают. Строгий взгляд Гермионы провожает его вплоть до исчезновения за пологом палатки, а когда скользит по невидимому двойнику у порога, становится расфокусированным, словно она ощущает чужое присутствие. Настоящую Гермиону прошибает мурашками, но она не в силах сделать шаг. — Ты совсем запугала беднягу Рона, — комментирует Фред спешное бегство брата. — А ведь он так отчаянно пытается вымолить твоё прощение. — Нечего было бросать нас, — отворачиваясь, злится другая Гермиона. Даже на расстоянии настоящая Гермиона чувствует горячее прикосновение ладони Фреда к её запястью и удивлённо потирает руку, не понимая, как такое вообще возможно. Сейчас она не думает о том, что происходит в реальности, всё её существо живёт в очередной сцене, пусть даже это и плод её воспалённого воображения. — Все совершают ошибки, — философски отмечает Фред. — Я знаю! Просто… — Просто тебя это сильно задело. Почаще вспоминай, что на нём был крестраж. Он бы ни за что вас не бросил. Фред мягко выдёргивает книгу сказок из рук Гермионы, пересаживается ближе к ней, сжимает её ладони в своих. Ладони настоящей Гермионы обдаёт кипятком, и она прячет их в карманы старой рваной одежды. — Да, Рон временами действует на эмоциях, но кто из нас им не поддавался? Главное, что он всё-таки вернулся. — Твоими стараниями. — И гляди-ка, кого он с собой привёл? Неужели не рада? — Была бы рада, если бы не устала от твоих шуточек, — дразнит Гермиона. — Ладно, если хочешь, буду абсолютно серьёзен. — Фред и правда перестаёт улыбаться, и у обеих Гермион замирает сердце. — Он нашёл вас, потому что безумно хотел вернуться. Мы оба вас нашли. Его делюминатор бы не сработал, если бы он по-настоящему хотел вас бросить. А, ну ещё я неплохо его отчитал — в лучших традициях нашей матушки. — И когда же Фредерик Уизли успел стать голосом совести? — Пришлось выполнять твою работу. Плюс я учился у лучших. — Фред касается рукой того места на свитере Гермионы, где должен был бы располагаться значок старосты. — Ты отлично справился, — кивает Гермиона с серьёзным видом, пытаясь сдержать улыбку. — Естественно! Но кто бы знал, как это утомительно. Из приёмника льётся тихая тоскливая песня; Фред протягивает руки, приглашая Гермиону подняться. Обнявшись, они покачиваются в такт музыке на старом ковре, укрывающем пол палатки, и настоящая Гермиона всеми фибрами души завидует той, что сейчас танцует с Фредом Уизли. — Не знаю, что бы я делала без тебя всё это время, — вздыхает та Гермиона. — Конечно же, безутешно страдала, — паясничает Фред. — И горько сожалела о том, что прогнала меня с Люпином на Площади Гриммо. — Тогда мне казалось, что я поступаю правильно. Фред прижимается лбом к её лбу. — Я знаю, ты хотела как лучше. И на том этапе я бы правда вам помешал. Но сейчас я не буду обузой. Найдём мы ваши крестражи. Их осталось-то всего ничего! И в это действительно верится. С его лёгкой руки Гермиона кружится на месте, чтобы снова упасть в его объятия и продолжить дурачиться под песню, слов которой они обе не могут разобрать. Череда смазанных видений проносится перед глазами, иллюстрируя другую линию событий. Ту, которой не было и быть не могло, но которая ощущается реальнее той, из которой удалось ненадолго сбежать. Наблюдая и ощущая на себе каждый непрожитый момент, Гермиона ловит себя на том, что осталась бы в этой клетке подсознания навсегда. Лишь бы не возвращаться назад, в кошмар, который её разбудит. Шире открывает глаза и всем существом стремится к тому, что видит здесь и сейчас. Освещённая тусклым солнечным светом палатка, завывающий снаружи ветер; Гарри и Рон опасливо косятся на Гермиону с ножницами в руках, пока она пытается подстричь Фреда, а он комично умоляет её оставить ему оба уха. Плавный, незаметный переход и они с Фредом бредут по сумеречному лесу, взявшись за руки; бледно-бордовый снег поскрипывает под ногами, тонкие ветки впиваются в закатное небо, и всё вокруг дышит безмятежностью. Вновь тёплая палатка, синие огоньки в банках, и, рассевшись по креслам и кроватям, их четвёрка спорит, насколько правдива сказка о дарах смерти; мальчишки подшучивают над тем, какие серьёзные возражения приводит Гермиона, не поверившая в эту чушь. Морозное утро, пар изо ртов, робкое солнце проглядывает сквозь сизую пелену; дежурящие у палатки Гарри и Гермиона наблюдают, как Рон под руководством Фреда пытается поймать в ручье рыбу и, не удержавшись на ногах, падает в ледяную воду вместе с палочкой, а когда Фред лезет его спасать, трясётся и спешит греться возле маленькой печки внутри. Отблески синего пламени пляшут в банке на столике, Рон с термосом, полным горячего кофе, выходит на улицу, Гарри снова и снова подбрасывает в руке маленький золотой снитч, а Фред осторожно касается плеча Гермионы, заметив, что она задремала над книгой, затем бережно поднимает на руки, чтобы отнести на нижнюю пустую койку. Обнявшись, они вдвоём дежурят у порога палатки, вглядываются в тьму вокруг них и за барьером, вспоминают «Нору» и Хогвартс, прислушиваются к голосам из палатки и украдкой целуются. Нервно жестикулируя, Гермиона пытается заставить вернувшихся с улицы ребят съесть остывшие овсяные хлопья. Усевшись на огромном камне возле кучки вещей, Фред усердно делает вид, что не смотрит на то, как она пытается принять импровизированную ванну в ледяном пруду. Ночью они лежат под одеялом, пытаясь согреть друг друга, пока снаружи бушует снежная буря. «Что же это за пытка, если я начинают верить в то, чего нет?» Открыть глаза становится сложнейшей задачей. Гермиона почти ничего не видит, скорее чувствует затруднённое дыхание своей зазеркальной версии, проходящей через те же мучения в считанных дюймах от неё. Вдвое больнее, вдвое страшнее, вдвое сильнее хочется умереть здесь и сейчас. Вопли Рона и Фреда сливаются в громоподобный рёв, реальность трещит по швам, и сознание снова разделяется надвое, не зная, какой из картин поверить, рвётся на части, отзываясь на два разных зовущих голоса. И когда решение уже найдено, та же невидимая рука затягивает её глубже в водоворот неясных видений, погружает в спасительную тьму, отрезает от всего, что будет происходить дальше.