Паноптикум

В том был весь он – дитя аристократа, он был рожден в пиджаке и рубашке, но каждый раз куда-нибудь сбегал, где неминуемо раздирал весь комплект. Он был хорошим ребенком, молодым и шебутным, готовым к приключениям и веселью, и отец однажды сдался, перестав пытаться ограничивать его. С тех пор он рвал свои комплекты пореже – заготовил себе рубах попроще, чтобы в них валяться в грязи и карабкаться по деревьям. Чай, не на прием собрался. Изменилось, в общем-то, не так много. И теперь Дилюк молча отскребал от темного плаща еще свежую кровь – он не был глуп, он умел учиться, и любая светлая одежда лежала как можно дальше и не надевалась, тем более – на вылазки. Кровь была буднична. Хорошо, что свежая – проще отмыть. Особенно – в холодной воде, если задавить рвущееся из-под пальцев Пиро. Ничего сверхъестественного. Только дураки считают, что быть аристократическим ребенком значит не уметь ничего. Усталость казалась всеобъемлющей. Зачем я это вообще делаю? – вопрос, преследующий его пуще зрелища трупа отца, отражающий его собственное бессилие перед горем и болью. А кто тебе говорил, что поможет? – вопросил он сам и ощутил, насколько ему в тягость эта взрослость-не-взрослость. Обстоятельства заставили его взрослеть, но травма оставила ребенком, и единственный язык, что он сумел не позабыть – язык боли. Но были же дома другие причины раздирать одежду, верно? Там, в хорошем мире, боль и смерть не повсеместны, и дети играют на улице, кидаясь мячом и бегая друг от друга. Люди расположены к тебе и улыбаются, и это искренние улыбки. Там – дом. Но здесь он лишь позволит себе пасть еще ниже. И так, давно все решив, Дилюк на рассвете собирается. Смешно сказать, от Мондштадта его отделяют только горы. Но что снежный простор для Пиро мага? Ему знакомы тропы Горного Хребта, хитрые закоулки, старые ловушки и заплутавшие магини цицинов. Он идет вперед, не задерживаясь, и все это сходит с него подобно шелухе. Но в голове – ни единой лишней мысли. Меньше суток спустя он стоит на пороге собственного дома И Аделина смотрит на него неправильно. Только после в голове щелкает – словно отлетают все установки, что об этом нельзя думать Кэйа. Случившееся пред ним – Дилюк давит костяшками пальцев на веки, ощущая себя намного грязнее, чем тогда, когда его всего измазало в крови. Он лгал тебе, вдумчиво напоминают. Я лгал ему, отвечает он. И все это одновременно имеет и не имеет никакого смысла. И, в конце концов, не может быть никоего оправдания. Мы должны поговорить, констатирует Дилюк, ни на мгновение не решив, что это может чему-то помочь. Вы не можете поговорить, вдумчиво поправляют его. Все кажется настолько неправильным, настолько нереальным, что от этого начинает тошнить. – Мастер Дилюк, – напоминает Аделина, – вы только вернулись. Вам стоит прежде всего отдохнуть. О, Аделина. Он знал ее с малых лет, она смотрела, как они росли, и вот, к чему это привело. Не то чтобы мне действительно нужен был сон, думает Дилюк рассеянно. – Я вернусь позже, – говорит он, точно отпрашивается у матери, и пропадает с порога. Он делает очень глубокий вдох и меняет направление.