Хьюго или Новое происшествие в Проклятой Галерее.

*** Спустя пару месяцев после написания этой картины, когда выставки мои становились все более популярными, а вдохновение на образы этих милых незнакомцев, ставших почти родными, достигло такой силы, что я рисовал почти все свободное время... Со мной случился первый в моей жизни припадок. Чтобы описать, что произошло, мне придётся изрядно сосредоточиться... Ещё воды пожалуйста! И затопите потеплее камин. Мне холодно... Началось все во сне. Я убегал от очередной своры чудовищ, когда передо мной, посреди узкого чёрного прохода, вырисовалась злобно ухмыляющаяся синяя кукла. Я попытался проскользнуть мимо неё, но места было чертовски мало для такого маневра. Попытался её сдвинуть, на что столкнулся с небывалой силой, а синяя варварка только зашлась своим уродливым кряхтящим смехом. Шаги преследователей приближались. Я снова попытался её сдвинуть. Чем больше сил я прикладывал, тем с большей силой мне отвечали. Не выдержав, изможденный ужасом, весь дрожа, я от души пнул её. От пинка кукла отлетела. Её смех сменился пронзительным воплем, но зато я смог проскользнуть в проход и задвинуть невесть откуда взявшуюся сразу после моего отчаянного рывка дверь. Тяжело дыша, я опустился вниз на холодные камни, составлявшие здесь пол. Сил больше не было. Сжавшись в комок, обняв колени и закрыв глаза, прислушиваясь к каждому шороху, я беззвучно ждал пробуждения, когда... — Ты ударил малышку Бетти! — голос уродливой куклы, помноженный на ещё двести таких же уродливых. Я подскочил. Колени подкосились и, чтобы удержаться, мне пришлось опереться руками о камни стены. Со всех сторон стали появляться одинаковые синие уродцы в разноцветных платьях. — Мы тебя не простим! — Мы тебя не простим! — Смерть обидчику! Не успел я ничего осознать, как что-то змееподобное сомкнулось вокруг моей ноги и резко вздернуло вверх. Я заорал от внезапной боли, потому что это нечто впилось в мою лодыжку, сдирая кожу как волчья пасть. Висеть в таком состоянии было отвратительно и, самое главное, нестерпимо больно. На глазах выступили слезы. — Повешенный! Повешенный! — смеялись куклы. Точнее, они больше не были похожи на кукол. Синие маленькие гоблины с неестественно растянутыми улыбками, призраки чьей-то больной фантазии... Они продолжали издеваться и закатываться в режущем уши смехе. А я начинал терять сознание, где-то глубоко внутри надеясь, что забытье вернет меня обратно в реальность, когда вдруг... Второе змееподобное нечто обвилось вокруг моего горла. Я закашлялся, хватаясь за края этой жуткой удавки, и пытаясь её остановить. Я задыхался. У меня не было сил. Руки сжимались, но юркое и упругое нечто (вряд ли это была верёвка) с лёгкостью сбрасывало их. Я не мог остановить эту тварь. Наверное, я посинел и мне оставалось жить всего несколько минут, когда что-то вспыхнуло (или щёлкнуло?), и все исчезло. Что произошло дальше я понял не сразу. Как не сразу понял, что я и где я. Во-первых, я продолжал задыхаться. Моё тело словно стало чьей-то игрушкой, бившейся в конвульсиях абсолютно непроизвольно. Во-вторых, меня кто-то бил по спине. Кто-то что-то говорил. Кто-то кричал. Наконец, что-то впрыснулось мне в гортань, и я снова смог вдохнуть. С каким трепетом и нетерпением мои несчастные лёгкие ждали этого спасительного мгновения. Я чуть было не захлебнулся от одного глотка воздуха. Когда дыхание более-менее восстановилось, я с трудом разлепил глаза. Весь в холодном поту. Вокруг стояли люди в белых халатах... Как оказалось позже, сосед снизу услышал крики и шум из моей комнаты, и позвал помощь. Никто не знает, чем была вызвана асфиксия*, заставшая меня во сне. Причиной могла стать аллергия, могла стать болезнь психического характера... Вот только ни к чему подобному я всю жизнь не был склонен... Всех также заинтересовало состояние моей левой ноги, на которой отчётливо проступали синяки и кровоподтеки, а также следы неслабо содранной кожи. Мне пришлось сказать, что я получил это повреждение, когда гулял вечером где-то в парке. Бывает так: станешь неудачно и провалишься в какую-то яму, а потом попробуй ещё выбраться, сохранив целостность конечности... Хотя нога продолжала истошно болеть, и врачам пришлось вправить на место коленный сустав... Но никто не хотел лишних проблем и разбирательств на тему, кто и зачем пытался мне оторвать ноги. Так что я был отпущен на волю с настоятельной рекомендацией посетить в ближайшее время всех обитателей врачебного пантеона и небольшим освобождением от своей упорной творческой деятельности. Несмотря на "освобождение" в тот же вечер у меня появилось отчётливое желание рисовать. И я нарисовал Мэри. Только теперь она была печальной. Сидела одна в углу какой-то тёмной комнаты, покачивая на руках одну из своих игрушек. Она словно шептала что-то этой фигурке, своему маленькому другу. Вероятно, это были слова извинения и какие-то уверения, что так больше никогда не случится. Больше никто не посмеет рвать его на части и причинять боль. У игрушки была оторвана ножка и перекошена шея. Будь я в здравом уме и видь эту девочку впервые, я бы решил, что игрушка стала жертвой её старшего брата или какого-то недруга со двора. Но, пребывая во все ещё не утихшем состоянии ужаса, я видел другое. Кукла была одета в штанишки, не в платьице. Одежда на ней была в серо-коричневых тонах, как и моя. Повреждена у неё была именно левая ножка, как и у меня. И кукла была расположена таким образом, что Мэри, обнимая её, полностью закрывала её лицо. Специально, чтобы я не увидел, что эта кукла и есть я сам? Боже, мне действительно следует прекратить работу... Иначе я сойду с ума. *** На следующую ночь странные сны уже не так истязали меня, как будет кто-то действительно вправил мозги этим чокнутым синим карликам. Я думал отдохнуть и от написания работ (все таки боль в ноге беспокоила меня куда больше продолжения выставок), но образы не хотели оставлять моё сознание. И они странным образом изменились. Словно неведомой разум, насылавший их на меня, грустил о моем страдании. Первой картиной стал рисунок девочки-марионетки с невероятно грустными и живыми синими глазами. Она танцевала какой-то механический танец, состоящий из точно выверенных движений, но её глаза... Это была живая душа внутри холодного механизма. Глаза страдающие вечной и нескончаемой мукой. Поражённый собственным произведением, я написал внизу холста маленькими буквами "Куклы не должны быть живыми". И, хотя мне всё хотелось съязвить на тему синих тварей, которые действительно не должны быть живыми, но умом я понимал, что эти слова не имеют отношения к ним... Трагедия живой марионетки, вынужденной вечность танцевать свой механический танец и жить внутри клетки, внутри неживого предмета. Быть человеком и одновременно не быть им... Я был поражён. Я даже прослезился от глубины чувств так, словно марионетка была лишь способом передать трагедию близкого мне человека. Второй картиной был бледнокожий юноша, опутанный толстыми и шипастыми ветвями какого растения, напоминающий значительно увеличенные в размере стебли розы. Он был спокоен, словно спал, и в то же время в этом спокойствии содержались великой силы страдание и боль. Да, это был тот самый юноша, которого я уже рисовал раньше. Но теперь в ареоле бледности он словно перестал быть живым человеком. Словно смерть живого существа была остановлена в одном мгновении и на вечность запечатлена в одном снимке. Стебли прочно опутывали его, нарастая все новыми и новыми слоями, грозя уже скоро полностью скрыть от мира его лицо... И, ещё не закончив самой картины, я уже знал её название. И подписал маленькими буквами "Забытый портрет". Закончив рисунок, я ещё долго вглядывался в этот лик смерти, в это живое и одновременно неживое лицо. И не мог понять, что именно кажется мне живым, если отчётливо была запечатлена его "мертвость". Так и не разгадав этой загадки, я взялся за следующую картину. Это была маленькая девочка в белой рубашечке. Тоже уже знакомый мне персонаж. Она сидела одна, сжавшись в комок, обнимая колени. Совсем одна, посреди тёмной комнаты. И самым ужасным было то, что это не просто тёмная комната, не какое-то наказание или зашедшая не в ту сторону игра... Это была тьма, про которую она чётко понимала, что ей из неё не выбраться. Это был самый печальный конец для столь маленького, столь беззащитного существа. Я подписал эту картину "Вечное одиночество" и, когда закончил, чувствовал себя полностью эмоционально выжатым. Какая жалость, что боль в ноге не даёт мне забыться в столь привычных и столь необходимых ночных прогулках. Мне так хотелось добраться до набережной, просто молча сидеть на берегу, протянув ноги к водной глади... Это бы успокоило меня, отвлекло от этих огромных трагедий.