Без мятежа

      Анжелика провела короля до большой дороги к Анже. Путь лежал через лес и разбросанные деревни. Она не скрывала, что стремится показать монарху сожженные поля и разоренные дома, виселицы, свежие могилы, однако постепенно забывала о спутниках и погружалась в сопереживание горю. До сих пор она общалась только с крестьянами, приходившими в Плесси за едой и кровом, и сама впервые видела все воочию.       Луи смотрел на происходящее глазами Анжелики и во все глаза смотрел на нее саму. «Пастырь добрый знает овец своих, и овцы знают голос его». Крестьяне, с которыми она заговаривала, отвечали своей госпоже одновременно и с трепетом, и немного по-свойски. Они с опаской поглядывали на мужчин, не узнавая среди них короля, и рассказывали о пережитом кошмаре, о своих утратах. Они говорили ровно, без надрыва, и такое спокойствие пугало еще больше.       «Мы собрали остатки нашей коровы, которую прирезали драгуны, на том и живем, варим кости».       «Перебили всю утварь, а потом подожгли дом. Теперь ничего не осталось. Собирали Марии приданое, свадьбу откладывали, а ее изнасиловали, шестеро, на глазах у отца и братьев. Даже если выживет, ее теперь замуж никто не возьмет, и приданое не нужно. Хотя и жить-то негде, одни стены остались, а над головой только небо».       «Из колодца вытянули семь тел. На дне еще есть, наверное, младшие, их нигде не находят. Из колодца пить нельзя».       Протестанты, католики — досталось всем. Анжелика болела вместе со своими вилланами. Луи был раздавлен. Как и эта женщина, земля отторгала его, не догадываясь даже, что здесь король. Сколько проклятий могли бы сказать эти люди в его сторону. Грабители, убийцы, насильники, садисты — все они были безликой армией зла, подчиняющейся королю в его далеком прекрасном Версале. Как бы он хотел прижать Анжелику к своей груди, утешить, пообещать справедливость… Только Анжелика не искала в нем утешение и не рассчитывала на его правосудие. Она позволила ему увидеть все собственными глазами, без мертвенных отчетов, однако отстранилась от него и отгородилась невидимой стеной. Она и сама его ненавидит, проклинает?.. Он надеялся только на ее рассудительность: Анжелика не будет подпитывать чувство, не способное что-либо изменить, но если поймет, что он стремится восстановить справедливость, то не станет избегать его и объединится с ним, чтобы в ее край вернулся мир.       Передав Ла Виолетту поводья, Анжелика вошла в дом на отшибе протестантской деревни. Он выглядел неповрежденным, однако во дворе никого не было. Внутри оказалось пусто. Глаза привыкали к сумраку: все бито, перевернуто, испорчено. Посреди стола роились мухи — там на белой скатерти царственно возлежали человеческие экскременты, символ власти королевских солдат над домом и его обитателями. О подобном Анжелика слышала не раз.       Ей показалось, что за нею кто-то наблюдает, наверное, король пошел за нею вслед. Но это был другой взгляд, настороженный или даже враждебный. Анжелика впервые почувствовала, что она здесь не просто гостья, а по-настоящему чужая. Она немного повернула голову и услышала тихое частое дыхание. Она двинулась в том направлении — наивно шелестнуло нутро раскрытого сундука, в котором обычно хранится нехитрый крестьянский скарб. Анжелика подошла и, не заглядывая сразу внутрь, осторожно постучала в сундук, словно в дверь. Она уже приблизительно понимала, что здесь произошло.       В сундуке пряталась рыжеволосая девочка лет трех. Она смотрела на Анжелику маленькими черными глазками, полными злости, страха и готовности защищаться изо всех сил маленького львенка.       — Ты кто? — спросила ее Анжелика.       Девочка молчала, ожесточенно глядя на нее исподлобья.       — Ты здесь живешь?       И снова молчание, еще более упрямое.       — Меня зовут Анжелика, я Маркиза Ангелов, — сообщила женщина. — У меня два сына, а муж умер. На нас тоже напали драгуны, но мы смогли отбиться.       — Как? — вдруг отозвался ребенок. Голос был вороньим, низким, резким и властным.       — У нас большой и крепкий дом, настоящий дворец. И у нас было оружие. Мы отстреливались и не подпустили солдат к дому. Мой старший сын очень хорошо стреляет. И нас защищал Ла Виолетт. Он хоть и Фиалка, но такой сильный, что одолеет любого солдата.       Девочка сосредоточенно думала. Анжелика ей не мешала, пока ее взгляд не задвигался по окружающим предметам.       — Ты ела? — осторожно спросила Анжелика. — Хочешь пить?       Девочка с силой сморщила лицо.       — Живот не болит?       Она печально поджал губы.       — Что ты ела? — спросила Анжелика еще раз.       — Ежевику.       — Почему не попросила у соседей немного хлеба?       — У них нет, и мне бы не дали.       — Почему? — уверенность ребенка удивила Анжелику.       — Потому что я рыжая, — терпеливо объяснила девочка недогадливой женщине.       — Ты не рыжая, а медная, у тебя очень красивые волосы.       Девочка и сама была очень красивой, несмотря на маленькие глаза и крупноватый рот, — успела заметить Анжелика. — Черты ее лица были очень тонкими, изящными, совсем не крестьянскими.       Ребенок смотрел на нее удивленно напополам с недоверием.       — У тебя красивая кожа, белая, словно фарфор, — Анжелика осторожно коснулась пальцем ее щеки. — Как тебя зовут?       — Онорина, — ребенок устал сопротивляться.       Женщина отвела прядь косматых волос от ее лица.       — Я почувствовала твой взгляд, когда вошла. Ты здесь одна? Как ты спаслась?       — Меня мама вытолкала оттуда через дверцу для кур, и я спряталась за забором.       — Одна?       Онорина кивнула.       — А мама осталась там?       Девочка еле заметно закивала головой, несколько раз тяжело вздохнула и горестно заплакала.       Онорина плакала долго, истошно, всхлипывая так, что еле могла дышать. Анжелика взяла ее на руки, крепко-крепко прижала к себе и, мерно покачиваясь, гладила ее волосы цвета темной меди.       Онорина выбилась из сил и уснула.       В дверях дома стоял король. Он был очень серьезен. Анжелика не поняла выражения его лица. Впрочем, мысли и чувства короля интересовали ее мало. Она прошла мимо короля с охраной к своей лошади, думая только о ребенке. Тут она остановилась, помедлила и повернулась к монарху. За его спиной чернело пепелище крестьянского хлева.       — Если ваше величество соблаговолит, то мы можем продолжить путь. Здесь через полтора лье заканчивается лес, и ваше величество будет в безопасности.       — Мадам, — король был уязвлен до глубины мужского естества, — вы полагаете, что защищаете монарха от повстанцев надежнее, чем королевская гвардия?       — Ла Мориньер пропустил нас. Не знаю, узнал ли он короля или нет, но точно понял, что на дороге очень важная персона… Ваше величество заметили, что из лесной чащи нас сопровождали десятки и десятки взглядов? Если бы повстанцы набросились все вместе, то не помогли бы ни пистолеты, ни шпаги.       — Вы знакомы с вождем повстанцев?       — Конечно.       — Вы с ним общаетесь?       — Я знаю, как можно передать ему записку, — Анжелика ответила уклончиво.       — Вы могли бы стать посредником и гарантом между ним и новым губернатором?       — Только посредником, сир, но не гарантом.       — Почему?       — Я сама не могу вполне доверять сторонам.       Здесь, посреди лесов, перемежеванных болотами, Анжелика могла прямо сказать то, что в Версале не осмелилась бы сказать даже намеком. Это граничило с оскорблением королевской особы. И вдруг ее прямота власть имущего убедила короля, что именно Анжелика, Маркиза Ангелов, как он услышал сегодня не раз, была гарантом его безопасности при выходе из этого края. Ее сила была иной природы чем та, которой обладают на своих землях другие феодалы, и с нею действительно нужно считаться.       Анжелика передала девочку в неловкие руки Ла Виолетта, поднялась в мужское седло и взяла ее обратно. Она понимала, что управлять лошадью будет трудно и опасно, но другого выхода не было.       — Мадам маркиза, ребенка лучше привязать.       Для этого подошел шарф. Спящую Онорину усадили на переднюю луку седла, и шелковая ткань привязала грязную сироту-протестантку к самой могущественной аристократке Пуату.       На границе леса и лугов пути Анжелики и короля разошлись.       

* * *

      На второй день после отъезда короля к маркизе приехали представиться новый губернатор, маркиз де Силлери из соседней Вандеи. Его тесть, покойный герцог де Ла Рошфуко, был неформальным лидером гугенотов при Людовике ХІІІ. Король полагал, что такое родство обеспечит губернатору поддержку в крае?       Маркиз де Силлери был придворным. Анжелика и раньше видела его, хоть и не пересекалась. Лет сорока, грузный, но энергичный мужчина, он был одет очень элегантно и совершенно не по-щегольски, что само по себе редкость, а среди придворных и подавно. Анжелика с интересом отметила необычный фасон парика и отделку одежды, да и вообще в его облике было что-то неуловимо новое. Месье де Силлери сразу же понравился ей, и вместе с тем женщина поняла, что если найдет коса на камень, то сладить с ним будет трудно.       Анжелика хорошо видела, что он предпочел бы не обсуждать с нею ничего, что касается повстанцев, однако распоряжения короля были самые прямые и однозначные. Губернатор, похоже, не вполне доверял маркизе: ситуативное сообщничество с Ла Мориньером выглядело в его глазах подозрительным. Вынужденный расспрашивать ее о событиях в крае, он как придворный не мог допустить, чтобы его визит походил на допрос, и невольно сообщал свои планы умиротворения: выявить виновных в погромах и выловить всех повстанцев. Непонятно было, однако, считает ли он повстанцами крестьян, ушедших в лес, или только зачинщиков. Если всех подряд, то Пуату ожидает повторение недавней истории. Это путь в никуда — но Анжелика предпочла держать пока свое мнение при себе.       Она расспросила о судьбе де Марильяка. Смещенный губернатор едва избежал ареста и не смел появляться при дворе. Его дальнейшую участь решит король, который ожидает от Силлери точных сообщений о действиях его предшественника. Король очень зол на Марильяка, но не хочет рубить сплеча. Возможно, монарх решит передать его дело на рассмотрение королевского суда.       За дверью раздался шум, приглушенные восклицания, топот. В комнату с ревом ворвалась Онорина, а за нею запыхалась Барба, за дверью толпились другие слуги. Онорина подбежала к Анжелике, вцепилась в ее платье в попытках обнять ее саму, и Анжелика подняла девочку на руки. Онорина выкарабкалась и изо всех сил обхватила ее руками и ногами. Анжелика принялась успокаивать ее.       — Мадам, извините, я не смогла ее удержать, она как…       — Ничего, Барба, ничего страшного, — успокоила служанку Анжелика.       Онорина за прошедшие два дня почти освоилась в доме, но иногда на нее нападал страх, и тогда она рвалась к Анжелике, днем это было или ночью.       В первую ночь она так кричала и плакала, что Анжелика из своей комнаты услышала ее и пришла сама. Оказалось, девочка хотела «к ней». Слуги извинялись, оправдывались, возмущались наглостью крестьянской дочки.       — Глупости, — ответила хозяйка. — Если все, что нужно для успокоения, это прийти ко мне, то зачем мучить ребенка?       Конечно, визит губернатора был достаточным поводом, чтобы не мешать мадам маркизе, однако что ж…       Онорина была одета в одно из детских платьиц Шарля-Анри, из ярко-красного бархата с оторочкой чудесным белым кружевом. Внешность детей отличалась разительно, и другая одежда ее сына совершенно не шла девочке. Шарлю-Анри подходил шелк и атлас самых нежных оттенков, а Онорине — плотные ткани насыщенных цветов, гармонирующих с ее волосами цвета темной меди. Анжелика распорядилась, чтобы из ее старых платьев сшили одежду для девочки, и ждала новых нарядов.       Анжелика играла с Онориной как с куклой. Она сама купала ее и расчесывала волосы, заплетала их в косы и распускала восхитительной волной. Она разговаривала с Онориной и присутствовала в комнате, когда слуги укладывали девочку спать.       Бедная малышка не робела от невероятного количества незнакомых комнат, вещей и людей, но часто капризничала, отказываясь от всего, даже от еды, а когда ее оставляли в покое, она начиналась плакать так горько, что сердце рвалось на части. Барба, приглядывающая за сыновьями маркизы и их слугами, не знала, что и делать. И только во время игры с другими детьми, которых в Плесси было сейчас много, Онорина забылась и вела себя как живой и уравновешенный ребенок.       И вот снова… Месье де Силлери молча наблюдал за сценой, чувствуя себя неловко, но мадам маркиза кротко попросила его подождать, и он ждал.       Онорина успокоилась, и Анжелика пересадила ее к себе на колени. Девочка прислонилась к ней, положила голову на плечо.       — Монсеньор, прошу нас извинить. Малышка пережила слишком многое и еще не привыкла к этому дому.       — Я подумал, что она ваша дочь.       — У меня двое сыновей, от первого и второго брака, — она впервые упомянула о первом замужестве перед посторонним, заметила Анжелика постфактум.       — Кажется, припоминаю, два красивых мальчика, один из которых пел словно ангел.       Анжелика опустила голову.       — Он умер, погиб на море. Остался только старший и самый младший, сын маршала.       — Сочувствую вам. Я тоже похоронил двух детей.       Она молча кивнула.       — Монсеньор, полагаю, вам понадобятся свидетельства военных, которые разожгли огонь в провинции. Герцог де Ла Мориньер передал капитана Монтадура и других драгун, которые, преследуя меня, были схвачены повстанцами. Они под замком в ожидании правосудия.       — Как вам удалось убедить отдать их вам, мадам? — похоже, Силлери не знал, иронизировать ему или искренне недоумевать.       — В этом была выгода самого Ла Мориньера, ведь находясь при дворе, я смогу добиться наказания для всех преступников, а не только для горстки схваченных.       — Вы действительно полагаете, что добиться для них наказания будет легко?       — Преступление Монтадура очевидно, а где один, там и остальные.       — Его не отдадут не потому, что дорожат лично ним. Он — знамя целой партии.       — Дрянное у этой партии знамя, скажу без обиняков.       Губернатор рассмеялся.       — Тем не менее, для многих по-прежнему плохой католик лучше хорошего протестанта.       — Невероятная узколобость!       — Вы отрицаете, что только в Католической церкви возможно спасение души? — враз посерьезнел он.       — Полагаете, эта распущенная и похотливая скотина многих протестантов обратила искренне? Я не сомневаюсь в том, что некоторые гугеноты обратились — но только из-за того, что им к горлу приставили нож, а их жен и дочерей готовы были изнасиловать тут же, — Анжелика почувствовала, как напряглась девочка у нее на руках, и утишила запал.       — Монсеньор, я лишь полагаю лицемерием желание некоторых католиков возвыситься над протестантами за счет вероисповедания вместо добродетели. И согласитесь, что принадлежность к католической вере многих расхолаживает, позволяет считать себя заведомо праведным.       — Согласен с вами, мадам. Однако подобное не имело бы места, если бы не было повода сравнивать себя с протестантами.       — Подобная логика свойственна завсегдатаям борделей, которые не имеют сил и желания отказаться от их посещения и поэтому требуют искоренить проституцию.       — Вы поддерживаете проституцию?! — Силлери был шокирован прежде всего таким поворотом.       — Ее запрещение ничего не даст, пока не изменится человеческая природа и человеческие отношения. Изменятся только формы. Так что я считаю любые запреты тщетными.       — Надеюсь, что ближайшая история убедит вас в обратном, мадам.       — Надеюсь, что где-то есть общество сильных и великодушных людей, где нет нужды в драгонадах и запретах.       Перед отъездом маркиз де Силлери посетил капитана Монтадура, который содержался в помещении при конюшне. Вояка пришел в себя, но подняться не мог, похоже, что у него был поврежден позвоночник. Анжелика вместе с Онориной вышла проводить губернатора и осталась снаружи. Зато девочка заглянула в окно и отпрянула, в смертельном ужасе обратившись к Анжелике. Женщина подошла к ней.       — Это он, — прошептала Онорина. — Это он мучил маму, пока ее держали, а потом сказал поджечь хлев, где остались все. Он такой же рыжий, как моя мама. Его нужно убить.       Анжелика присела перед нею.       — Не бойся, моя милая, он больше не сможет никого мучить и поджигать. Теперь он даже встать не может, только лежит, видишь?       Онорина еще раз заглянула и отвернулась.       — Пойдем, пойдем отсюда. Его нужно убить.       Анжелика взяла ее за руку и отошла подальше. Девочка немного, кажется, успокоилась, но остаток дня была подавлена.       Губернатор уехал. Он сообщил, что завтра же должен ехать в Анже для доклада его величеству.       — Король еще долго будет в Анже? — спросила Анжелика.       — Возможно, через некоторое время он приедет и в Пуатье или даже в Ниор, мадам. Во всяком случае, я получил распоряжение сделать дорогу достаточно безопасной, а в самом Пуатье подготовить помещения, достойные королевской семьи и мадам де Монтеспан.       Ну куда же без нее?       — Мортемары располагают достойным особняком в Пуату, если мне не изменяет память.       — Этот особняк в запустении, там иногда останавливается жена герцога, а сам он давно осел в Париже.       — Он по-прежнему губернатор Парижа?       — Его величество благоволит к дому Мортемаров.       — Безусловно, это достойный род, — усмехнулась Анжелика.       Итак, король все еще здесь? И мадам де Монтеспан все еще с ним.              Анжелика не загадывала, что будет дальше. В одном она была уверена: наказание для Монтадура последует и будет самым суровым, уж этого-то она добьется!       Настораживало другое: месье де Силлери не скрывал, что Братство святого причастия всячески стремится обелить и бывшего губернатора де Марильяка, ведь его поражение подорвет положение всей их партии. Анжелика прекрасно знала этих господ: святоши не побрезгуют ничем и ни перед чем не остановятся. В придворном серпентарии им нашлась могущественная оппозиция, но едва ли кто-то захочет вступиться за протестантов, даже ради повода для очередной драки. Похоже, она, Анжелика, стала единственным камнем в жерновах их адской машины, и если ее не будет, то мало-помалу драгонады возобновятся, и таких историй, как с семьей маленькой Онорины, будут сотни и тысячи по всей Франции.       Принадлежал ли Силлери к Братству святого причастия? Он показался Анжелике искренне благочестивым и преданным Католической церкви и в то же время не выглядел ханжой. Есть ли такие люди в их обществе, и насколько они подчиняются старшим членам? Анжелику затягивал водоворот политики. Нужно ли ей это?

* * *

      Этой ночью Анжелика проснулась от отчаянного крика за окном.       Онорина потихоньку выбралась из комнаты, взяв с собой ночник, и направилась к постройке, где лежал палач ее семьи. Она собиралась поджечь солому, чтобы в ней сгорел и Монтадур. Но по дороге нечаянно подожгла свои распущенные волосы, покрытые чепчиком.       Первыми на ее крик прибежали стражи, обходившие дворец. Волосы сгорели слишком быстро, чтобы успела загореться одежда, но на щеках девочки и на ее ладонях, которыми она пыталась потушить пламя, остались ожоги. Тут сбежались остальные.       Анжелика увидела Онорину уже на кухне, куда ее принесли, чтобы обработать ожоги гусиным жиром.       — Остановитесь! — маркиза подоспела в тот момент, когда рыдающему ребенку пытались приложить ветошь, обмакнутую в растопленный жир.       Под неодобрительными взглядами слуг она силком опустила руки Онорины в холодную воду и приказала принести лед, чтобы приложить его к лицу.       — Нужно как можно быстрее охладить ожог, чтобы жар не проникал вглубь, а потом можно и жиром смазать, — объяснила она собравшимся вокруг посмотреть, как лечится Онорина.       А посмотреть было на что: Анжелика, уговаривая и успокаивая, держала ребенка и одновременно удерживала ее ручки в тазе с водой; первый помощник повара держал у ее лица кусок льда, завернутый в тонкую ткань; Онорина уже не вырывалась, но рыдала от боли и бесславного провала своей затеи.       — Матушка, давайте, я подержу ее руки в воде, — сказал Флоримон, заглядывая в глаза матери.       Анжелика кивнула, и мальчик, осторожно взяв Онорину за запястья, вместе с нею опустил руки в холодную воду. Онорина утихла, удивленная. Анжелика ласково прикоснулась к волосам сына.              Волдыри на ожогах не набухли, и можно было надеяться на скорое и, возможно, бесследное заживление. Щеки и руки Онорины щедро смазали жиром, и в обязанности всех слуг входило следить, чтобы девочка не стерла случайно лекарство. Волосы под чепчиком не сгорели и теперь обрамляли ее личико пышной гривой.       — Зачем ты собиралась поджечь Монтадура, Онорина? Ты не поверила, что он больше не сможет ходить? — допытывалась Анжелика. Чего еще ожидать от этого ребенка?       Ребенок супился, молчал, вздыхал…       — Ты хотела наказать его за то, что он сжег твою семью?       Онорина поджала губы, и Анжелика поняла, что попала в точку: ребенок мстил.       — Так нельзя делать. Он убивал, грабил, мучил, и ему за это отрубят голову или повесят. А если бы ты подожгла его, то наказали бы тебя, а не его. Это понятно?       — Нет, он рыжий, как огонь, туда ему дорога, — важно возразила Онорина.       Анжелика обомлела.       — Кто так говорил?       Онорина молчала, со страхом и вызовом глядя Анжелике прямо в глаза. Нет, теперь она точно ничего не скажет.       — Тот, кто так сказал, очень жестокий человек. Никого нельзя жечь, даже такого подонка, как Монтадур, — теперь и голос Анжелики зазвучал нотами металла. Такой ее Онорина не знала.       — Он сжег мою маму и мучил ее, — доказывала она.       — Маму это не вернет, — смягчилась Анжелика. — Твоя мама уже на небесах у Господа. Она смотрит на тебя оттуда и хочет, чтобы ты прожила счастливую жизнь, чтобы ты тоже попала на небеса и была с нею.       — Я хочу быть с тобой, — уверенно сказала девочка.       — Значит, никого мы жечь не будем, а добьемся, чтобы его казнили.       Онорина не вполне поняла, что означат «казнили», но все-таки согласилась.