Воронёнок учится летать

      За окном занимался рассвет, но лучи солнца не попадали в кабинет Эзгиля, оттого в комнате царил лёгкий полумрак. Все предметы подчёркнутые своей тенью выглядели как-то иначе. Агата посмотрела на стол, за которым дядя часто работал, то записывая новые рецепты, то разбираясь с редкими письмами. Серебряная чернильница в форме октагона и перо неизвестной птицы. Подсвечник с почти догоревшими свечами. Сургучная печать, покрытая пылью. Ежедневник — брат близнец тех, что были до него. Потухший кристалл концентрации, оставленный стоять на круглой деревянной дощечке. Абсолютный порядок: все предметы на своих местах и выверены относительно друг друга.       Наконец появился Эзгиль. Он принёс блестящий поднос, на котором лежал гримуар. Старик коснулся кармана, проверяя, не забыл ли он взять что-то, и хотел уже сесть за стол, но вместо этого подошёл к гобелену, приютившемуся между книжных полок. Сюжет не отличался оригинальностью: история местного божества, похищающего звёзды, однако гобелен был выполнен весьма искусно. Эзгиль осторожно взял его край, нежно погладил и в следующую секунду потянул в сторону, открывая то, что было скрыто.       — Агата, подойди, — произнёс колдун, не отрывая глаз от картины.       Девушка поднялась со стула и приблизилась. Люди, изображённые на полотне, были ей незнакомы. Она не могла вспомнить, бывал ли кто-нибудь из них здесь. В центре картины в кресле сидел черноволосый мужчина. Черты его лица были заострены, оттого незнакомец казался строгим. В руках он держал бокал, так, словно оценивая его содержимое. Вокруг него стояли трое юношей и девушка. Самый высокий из них сжимал в руке поводок. Рядом с ним, припав к земле, лежал дымчатый пёс, обнажая клыкастую пасть. Второй юноша прижимался к креслу, стремясь взглянуть на бокал. Третий — одной рукой держал кисть, а другой — стыдливо прятал свёрнутый чертёж за спину. Девушка, видимо, невероятно сильно любила украшения: бусы из кварца, янтаря, граната, украшали её шею, несколько колец с крупными камнями привлекали внимания к её кистям. На раскрытых ладонях она держала особенно крупные кристаллы концентрации. Художник изобразил, как свет переливается, ломаясь в их гранях.       — Меня зовут Эзгильван фон Браун, — колдун указал на молодого человека, интересовавшегося напитком, а затем обвёл всю картину. — Перед тобой портрет семьи Браун. К сожалению, без моей матери. Весьма досадно, ведь она написала его, но некому было изобразить её на полотне.       Агата не знала, что ответить, и Эзгиль продолжил. Он указал на мужчину в кресле.       — Мой отец, Вайросас фон Браун, был довольно известным мастером ядов. За что его прозвали Ядовитым змеем Брауном, – колдун говорил спокойно, но лицо слегка посерело и уголки его губ опустились. – О, он был поистине сильным зельеваром, знатоком многих сфер приготовления и концентрации... Но, увы, не желал быть учителем. Даже для своих сыновей.       На пару мгновений Эзгиль задержался взглядом на картине, а затем вернулся к столу. Ведьма тихо проследовала за ним, не смея прервать монолог. Мужчина поправил гримуар, сместив его на центр подноса. Взял огниво.       — Знаешь, в колдовских семьях существует традиция: ребёнок, который превзойдёт братьев, а иногда и самого отца, будет удостоен чести принять гримуар со знаниями, накопленными веками. Жестокая традиция, ты позже поймёшь почему, но не лишена смысла, – Эзгиль сел за стол и коснулся виска, как при сильной головной боли. – Я знал, что нет почётнее доли получить гримуар от отца. Имя твоё будет увековечено для потомков, и часть тебя будет существовать, даже если тело давно истлело. Конечно, в то время о последнем я думал мало. Меня привлекала сама идея утереть нос братьям... Матушка весьма точно отразила наши увлечения. Умная была женщина. Хотела, чтобы портрет отражал не только внешность, но и «грани души»... Да.        Внезапно он раскрыл гримуар и высек несколько искр на страницы. Ошарашенная Агата хотела потушить книгу, но мужчина перехватил её кисти, останавливая. Бумагу быстро охватывал огонь. Вскоре гримуар был объят пламенем, который полностью скрыл книгу.        – Что происходит? – спросила она, искренне не понимая, и едва удержалась от вопроса о состоянии его разума.        – Прокля́тая книга, – процедил Эзгиль. – Смотри, Агата. Ничто её не берёт. Ни огонь, ни вода, ни кислота.       И действительно пламя потихоньку начало угасать. Страницы не скорчились и даже не почернели. Создавалось ощущение, что гримуар пожирает огонь, всасывая в себя. В ответ на бумаге начали проступать слова. Агата нахмурилась, силясь понять значение.       – Я обнаружил это послание, когда пытался сжечь гримуар в минуту ярости, – признался колдун. – «Я не могу сохранить своё тело и жить вечно, но я могу заключить свою мысль в книгу и защитить её. Манфред». Вероятно, создатель гримуара. Знал бы он, сколько бед принесёт его творение потомкам.       – Прости, дядюшка, но я не понимаю, – осторожно начала девушка. – Гримуар – это источник знаний вашей семьи. Зачем было уничтожать его?        – Ответ прост – бессильная злость. Я считал, что именно гримуар был причиной несчастий моей семьи.       Эзгиль взял трость и указал на портрет.       – Юноша с собакой – мой старший брат, Вольфганг. Когда отец объявил о том, что пришло время испытания мастерства, Вольфганг разумно обратился к тайне потустороннего мира и его обитателей. С детства он интересовался демонами. Призвав как-то раз дух собаки, брат задумался, сколько всего демонов обитает в том мире и почему никто ещё не составил описание их? Вольфганг мыслил масштабно: стать создателем энциклопедии потусторонних существ, увековечить своё имя не только как талантливейший сын, но и как знаток иных миров. – Старик замолчал, вспоминая былое, и с трудом заставил говорить себя вновь. – Агата, помнишь, как строг я был к тебе, когда ты начала изучать основы призыва? Всё это было не напрасно. Вольфганг, опьянённый своим успехом, описал уже двадцать девять существ, когда допустил фатальную ошибку. Нам смутно известна его дальнейшая судьба. Да, он приобрёл известность. И не только среди колдунов и ведьм, но и среди демонов. Сейчас Вольфганг заключён в клетку и несёт наказание за свою гордыню: развлекает речами и песнями какого-то высшего демона. Знать бы, жив ли он.       Эзгильван сжал трость так, что побелели костяшки пальцев. Злая усмешка исказила его лицо. Старик сделал глубокий вдох, прежде чем продолжить, и голос его звучал сухо и резко.        – Попытки отца вернуть сына были безуспешны. Ни подкуп, ни угрозы. Демон наслаждался подобными встречами, хоть и посылал к нам своих подчинённых, не удосужившись явиться сам. Для всех похищение Вольфганга было ударом в сердце. Матушка впала в глубокую апатию и отказывалась есть. Скорбь наполнила наш дом, но тогда мы не знали, что это лишь начало.       Старик вновь указал на картину. Конец трости указывал на юношу с чертежами.        – Терри, мой младший брат. Без лишних слов могу сказать, что он был любимым сыном и хорошим братом. Не любил много говорить и даже сторонился незнакомых людей, что приводило к весьма нелепым ситуациям, – Эзгиль по-доброму улыбнулся. – Может быть, он бы и избежал проклятья гримуара, но упрямство и азарт сыграли с ним плохую шутку. Терри обладал сильно развитым астральным чутьём. Казалось бы, линии нет, но он видел, даже самые тонкие. Сложные заклинания требуют «широкий» взгляд и хорошую память. Они сплетаются из множества нитей. Чтобы пройти испытание отца и показать свой талант, Терри решил усовершенствовать заклинание ясности разума. Он работал над ним около трёх лет. И когда всё было готово, решил испытать. Все, кого он просил, отказывали ему. Животные для опыта не подходили. И Терри решил испытать заклятье на себе… Безумие – такая расплата была дана моему брату. Изредка приходя в себя, он рассуждал как совершенно нормальный человек. Но в иное время… Что стало с ним, я не знаю. Однажды он собрал вещи и покинул особняк. Возможно, Терри умер… Я надеюсь, что умер, а не творит зверства, охваченный безумием.       Агата заметила, что в уголках глаз старика появились слёзы. Он отвернулся от неё. Тяжёлое молчание образовалось между ними.        – Дядя Эзгиль, может быть… – набравшись смелости начала Агата, но он остановил её, подняв руку. Ведьма не ожидала, что их разговор будет таким эмоциональным. Она чувствовала себя неуютно, словно мучительно медленно разбередила старую рану.        – Нет, я давно должен был поделиться с тобой этим, но оттягивал, словно старался избежать, – ответил он и уже не глядя на портрет, поведал. – Моя сестра, Таллия, покинула дом вслед за ним. Милая Таллия не выдержала атмосферы воцарившейся в доме. Матушка была бледна, и горе её было безутешно. Отец ещё не понимал, что происходит что-то жуткое. Он искренне считал те беды случайностями. Таллия страшилась дома, спокойствия отца, слёз матери и, признаться, мою холодность. Вместо того, чтобы утешить сестру и укрепить наши отношения, я подражал отцу и считал, что мужчинам не свойственно показывать слабость и они должны быть примером в тяжёлые времена. Сестра, оставшись без нашей поддержки, отправилась в Трольсолд, к горным ведьмам. Они радушно приняли её в свой клан, и она по сей день живёт вместе с ними. Таллия написала мне несколько писем, прежде чем мы нашли более удобный способ связи. Двуликая книга: текст, написанный в одной, появляется и в другой. Но каждую тринадцатую луну все чернила исчезают. Иногда она присылала кристаллы с заложенной мыслью – заклинание-безделица, наш тайный способ общения ещё с детства. Увы, сестра стала редко писать.       Эзгиль покачал головой, но что-то вспомнил и, улыбнувшись, проговорил:        – Я рассказывал Таллии о тебе. Она гордится тобой, как своей дочерью. И если ты вдруг окажешься неподалёку от ущелья Моррайк, клан с радостью примет тебя и, вероятнее всего, окажет помощь в незначительной услуге.        – Но как Таллия поймёт, что это я? – поинтересовалась девушка.        – Тебя сложно будет не узнать, Агата. Но если ты сомневаешься, просто расскажи им о нашей встрече.       Взгляд Эзгиля опустился на стол. Колдун взял кристалл концентрации, и тот принялся едва заметно излучать приятный серовато-голубой свет.        – Но мы ведь начали этот разговор не для того, чтобы вспоминать былые дни и рассуждать, чем было разрушено семейство, – свечение кристалла в руках Эзгиля плавно перешло в чёрный и затем сменилось красным. – Пора раскрыть причину, по которой этот дом населён призраками.       Агата внутренне напряглась. Старик отвел взгляд, а в горле словно возник ком, мешающий говорить.        – Я уже говорил, как страстно отец любил яды. В особенности свою гордость – «Улыбчивую Кассандру», предвещающую неминуемую гибель испившему. Им был открыт рецепт яда, который не обладал запахом и отдавал едва заметным вкусом чёрного чая, – колдун хмыкнул. – Вайросас был убеждён, что отравлять вино – дурная манера. Кто не ожидает отравленного вина в доме заклятого врага? А вот чашка чая за подписанием какого-нибудь договора… Но впрочем, предпочтения моего отца в способах мести не так интересны. Знаешь, я часто задумываюсь над тем, как интересно устроено полотно Судьбы. Знаменитый зельевар, отравленный собственным ядом по неосторожности… До чего же нелепо вышло. Как бы отец не скрывал, несчастья, обрушившиеся на нашу семью, отразились на его самочувствии и внимании. Может быть, его отравление стало для меня уроком, внимательнее следить за сваренными зельями, тщательно убирать и разделять лабораторию и кухню. Да, у отца была привычка брать с собой что-нибудь, если он много часов разрабатывает какой-нибудь рецепт…       Незаметно для себя Эзгиль начал улыбаться. Лицо его разгладилось. А кристалл засветился приглушённым не то серым, не то белым цветом.       – А впрочем, я увлёкся, – одёрнул он себя. – Специфика этого яда в том, что в малых дозах он не убивает, если выпить противоядие. Но вывести его из организма невозможно. Вайросас фон Браун был обречён изо дня в день варить противоядие по несколько часов в день. Это отвлекало от заказов – он вынужден был не брать прежнее количество заявок. Это раздражало – хмурый отец часто ругался то со мной, то с матушкой. Это угнетало – он потерял интерес ко всему: к работе, к исследованиям, к встречам, к… нам. Следуя примеру сестры и брата, я покинул дом, к сожалению, оставив матушку наедине с вечно угрюмым и склочным отцом. Я захватил немного яда для исследований, скопировал в тайне от отца записи его книги и отправился в путь.       Старик махнул рукой, указывая за окно.        – Без цели я проехал несколько городов, ища возможность отыскать спасение для отца. В те дни я верил, что оно возможно. Я остановился здесь. Выкупил этот дом у вдовы ткача. Обосновался. И, оглядываясь на пример Ядовитого змея Брауна, вознамерился отыскать более сильное зелье, что выведет яд из организма Вайросаса. Но меня постигла та же проблема, что и Терри, – Эзгиль провёл рукой по шее и продолжил, но голос его словно потерял силу. – Мне нужны были испытания противоядий. Животные не подходили, ведь яд был нацелен на человека. Ответ пришёл вместе с торговцем и осенним дождём. Незнакомец остановился у меня. А на следующее утро стало ясно, что он простужен. Я представился лекарем-травником, любезно предложил остаться и принялся растирать колючий огнелист, как вдруг гнусная мысль крепко вцепилась в мой разум. Воспользовавшись доверием торговца, я принёс ему чашку травяного чая, а вечером испытал своё противоядие. Я искренне верил, что у меня получится вывести яд, что он будет жить и даже не узнает о нём. Я лечил его от простуды и в то же время, внимательно следил за состоянием, записывая каждое изменение. Он умер на исходе третьего дня. Ушёл тихо. Напуганный, ошарашенный, я не находил в себе смелости приблизиться к нему в первые два часа. И вместо того, чтобы остановиться, я устрашился мысли, что подобное может произойти с моим отцом. Я подкупил сторожа и похоронил торговца на кладбище. По городу поползи слухи, но недостаточно убедительные, чтобы кто-то открыто бросил мне обвинение.       Эзгиль поднес руку к переносице и коснулся. Кажется, у него действительно начиналась мигрень. Естественно, он нервничал. Столько лет жить, глуша постыдные воспоминания, и вдруг разбередить их. Всё равно, что заново испытать. А ещё он боялся. Боялся реакции Агаты. И оттого слова шли неохотно. Но девушка молчала, внимательно слушая и не сводя с него глаз. И это не помогало.        – Ближе к зиме ко мне пожаловали трое. Бродячие артисты, пойманные в ловушку метели. Они были приятными молодыми людьми. Мне искренне жаль, но меня вывело из себя, что один из них посмел украсть блестящий фиал, по незнанию, приняв его за серебро. Второй, стараясь замести следы, разбил стеклянный сосуд и осколки разлетелись по полу, из-за чего я был зол очень долгое время. Третий – то ли не знал о задумке приятелей, то ли отвлекал меня разговорами. Я сделал вид, что не понял, что произошло, предложил им вина и когда они уже были изрядно пьяны, добавил яда. – Старик замолчал, ожидая, что Агата что-то скажет, произнесёт какую-то укоризненную речь или вовсе встанет и покинет этот дом навсегда.        – Что было дальше? – поинтересовалась ведьма, и по её интонации не было понятно, что она чувствует.        – Когда я убрал осколки из лаборатории и злость отступила, я начал давать им противоядие. Прошло две ночи, но им становилось то лучше, то хуже. Когда умер первый, я впал в отчаянье. На меня вдруг напала апатия. Я решил, что мне не удастся найти верный рецепт. Я пытался вспомнить, как работал отец. В одном эксперименте он использовал кровь. Я решил, что раз я уже начал испытания, то могу заняться и этим вопросом. Магия крови. О ней у меня имелись крайне смутные знания: ритуалы призыва, ритуалы бракосочетания и прочее, но ничего полезного. Мне стало интересно, возможно ли лечить, используя её. Я взял кровь у артистов. Живая кровь и кровь мертвеца давали разные результаты. Я применил знания об астральных чарах на крови. Внезапно часть чар откликнулась: часть защитных, часть лечебных, несколько разрушающих. Я принялся за них и использовал магию крови на молодых людях. Через пару дней одному из парней стало намного лучше. Магия частично действовала. Но яд материален, а чары астральны. Яд сидит крепче, в то время как чары лишь поддерживают, но не способны излечить окончательно. Я продолжил исследования… Но мне не хватило то ли способностей, то ли времени. Оба артиста умерли спустя две недели… Я похоронил их там же. Сторож интересовался, но монеты хорошо закрывают рот. Артисты не мучились. Нет. «Улыбающаяся Кассандра» не приносит страданий. Человек лишь засыпает, лишь засыпает… Скажи же что-нибудь! – взмолился Эзгиль, и голос его звучал надломлено.        –Для начала я хочу услышать всю историю. – Всё также без эмоционально откликнулась ведьма. Но старик заметил, что её лицо бледнее обычного, а во взгляде засела печаль. Он почувствовал холод в груди, но продолжил рассказ.        – Я… Я закончил исследования с кровью. Пробовал использовать свою. В какой-то момент меня замутило от осознания того, чем я занимаюсь. Я забросил лабораторию. Уехал в соседний город. Полтора месяца просто слонялся из города в город, пока не кончились деньги. Вернулся сюда и узнал, что неделю назад пришло письмо от матушки. Она писала, что отцу всё хуже и хуже. Я сорвался в тот же момент и направился домой. Отец и вправду выглядел нездорово. Я не знаю до конца, как работает его яд. Может быть, когда он накапливается, то неминуемо разрушает организм. Я поговорил с ним. Если он и боялся конца, то не подавал виду. Я прошёл в лабораторию и отправился варить своё усовершенствованное зелье, которое, как я убедился наглядно, немного сильнее помогало против яда. Отец застал меня за этим занятием, отчитал меня и отказался выпить противоядие. Гордость или глупость или всё вместе брало в его душе верх. Я не понимаю, почему он так поступил. Отправившись к матушке, я осознал, что и она крайне слаба. Видимо, нервное состояние сыграло свою роль. Что произошло дальше, я не могу объяснить. Проснувшись среди ночи от шума и запаха гари, я вскочил. В особняке бушевал пожар. Горело крыло, где находилась лаборатория. Я кинулся туда, но стена пламени преградила мне путь. Я пытался, но огонь не подпускал меня. Крыло полностью выгорело. Слуги спасли особняк, не дав огню распространиться дальше. В этой суматохе я не находил отца, и это тревожило. Заплаканная матушка нашлась в собственной мастерской. Она тихо плакала, как будто у неё уже не было сил. Служанка сидела подле и молча пыталась её успокоить. Матушка не заметила, как я подошёл и, сев рядом с ней, обнял её. Но я недолго провёл с ней время в родном доме. Он неожиданно быстро опустел. Я распустил слуг. Особняк Браунов – пустой и молчаливый, словно камень давил своим запустением. Я вернулся сюда, забрав из дома лишь семейный портрет, ветку мушмулы из сада и злосчастный гримуар, найденный в огне. Бросил занятие колдовством. Бросил зелья. Сообщил сестре через письмо. И на несколько недель полностью прекратил чем-либо заниматься… Вольфганг, Терри, отец, матушка… Теперь я понимал, почему сестра избрала затворничество. Наедине с собой я взглянул на прошлое по-другому и ужаснулся. Когда мне всё-таки пришлось появиться в городе, я разговорился с местными. Кто-то жаловался на ломоту в суставах, кто-то на боль в горле. Мелочи. Но я вдруг понял, что в моих силах помочь им. Пусть не страдающему от отравления отцу, пусть не невинным погибшим, но сейчас я могу поступить правильно. И искупить чувство вины. День за днём я варил зелья для горожан. И находил в этом успокоение своей взволнованной души, глуша чувство вины.       И только сейчас Эзгиль заметил, что его щёки мокрые от слёз. Слишком больно осознавать, что был монстром. Слишком тяжело чувствовать вину за четырёх невинных.       – Ты… сожалеешь? – наконец спросила Агата.        – Каждый день. Оно не отпускает меня. Однажды я видел их, когда проводил астральный ритуал, пытаясь связаться с Вольфгангом.        – Они злятся.        –Это… естественно.        – Не понимаю, почему они здесь? – задумчиво проговорила Агата и обернулась. Эзгиль посмотрел туда же, но не увидел ничего. – Что их держит?        – Я. После моей смерти они исчезнут. Отправятся со мной куда-нибудь, может в ад, чтобы отомстить.        Повисло молчание. Агата сжала складки платья, скорее нервно, чем осознанно. Она снова оглянулась.        –Всё ради спасения отца. Ты пошёл на это ради него. Но чем их жизни отличались от его?       – Ничем. Я не имел право. Я это знаю.       Колдун почувствовал, как сердце сжалось. Боль мучительная и тянущая обняла его грудь.       – Как я уже говорил, у тебя есть полное право меня ненавидеть. Ты можешь делать, что пожелаешь. Хочешь, уезжай. Хочешь, уеду я. Особняк, хоть и заброшен, но пригоден для жилья… – фраза резко оборвалась, словно у старика не хватило воздуха, чтобы продолжить. Он поднял взгляд на семейный портрет. Лёгкое оцепенение охватило его. Ему показалось, что мир замер, но стоит ему двинуться, тот сразу же разлетится на осколки.       Агата тоже застыла. Затылком она чувствовала взгляд призраков. Перед собственными же глазами плясали первые утренние лучи. Девушка знала, что это важный момент. Всё, что сейчас произойдёт, повлияет на их жизни.       Агата смотрела на Эзгиля другими глазами, и ей казалось, что впервые за столько лет он счастлив, что может поделиться с кем-то этим грузом. Необычайно тихий и хмурый. И в то же время уничтожен собственным чувством вины. Она смотрела на него и видела одинокого человека, оставившего родной дом из-за невыносимой атмосферы, отчаянно пытавшегося спасти близких людей, отчаявшегося, скорбящего по разорванным связям и разошедшимся путям. Человека, что всеми силами пытался начать жить с чистого листа, но слишком сильно опутан прошлым, чтобы отринуть его. А прошлое мучает его, неизбежно разрушая изнутри.       Девушка встала и молча обняла его.        Да, он совершил непоправимые ошибки. И в её голове до сих пор не укладывается, как один и тот же человек мог быть лекарем и отравителем одновременно. Но она понимала, что он отчаянно нуждается в ней и её прощении. Пусть их отношения будут уже не такими тёплыми, но он когда-то спас её, вырастил и научил всему, что она умеет. Ей больно видеть его в таком состоянии. Если человек не может простить себя, то это худшее наказание из возможных.