ДЖОН

      — Обер-лейтенант, — обращаюсь к Нойманну, выводя того из кратковременного ступора, где он рисовал себе еще одну звезду на погонах. — Мои услуги здесь больше ни к чему. С вашего позволения мисс Эйвери и я отправимся обратно в Химворде.       Стараюсь говорить как можно любезнее, обращаясь к нему, как к старшему, от решения которого зависит наша судьба. Играю на его тщеславии, так сказать, и игра эта приносит плоды.       — Ждите меня внизу, — сухо велит Нойманн. — Я отвезу вас, только по дороге мне нужно кое-куда заехать.       Остаток фразы вызвал нехорошее предчувствие, но на тот момент я не придал ему большого значения. А зря. Мысли мои уже устремились к мисс Эйвери, что стояла всё это время поодаль у окна, нахмурившись.       Мне бы порадоваться, что, возможно, усвоенный опыт поубавит в ней журналистскую прыть, но слова герра Риттера переходили все рамки приличия. Было до крайней степени неприятно, что мисс Эйвери пришлось всё это выслушивать. Вряд ли она рисовала поездку такой, когда напрашивалась составить мне компанию. Да и доля моей вины во всем этом тоже присутствует. Если уж быть до конца откровенным, решись я не брать мисс Эйвери с собой, я бы её не взял. Но перспектива побыть с ней вместе без необходимости поиска для этого причин вырисовывалась слишком заманчивой. В итоге снова небезразличный мне человек страдает от моего эгоизма.       — Мисс Эйвери, — тихо окликаю её и замечаю, что глаза её влажные. В этот момент захотелось вернуться в проклятую комнату и собственноручно придушить ублюдка, даже если мой срок служения дьяволу увеличится вдвое. Но вместо этого лишь мягко произношу: — Нам пора.       Теодора кивает, смахивает непрошеные слезинки, делает глубокий вдох и спускается вниз.       Стоит нам выйти во двор, как к мисс Эйвери тут же подбегает Фридрих с явным беспокойством на лице.       — Вы в п-порядке?       — Да, все нормально, — силится выдавить улыбку.       — Вам уд-д-алось вылечить г-гапумана? Вас от-ты-пустили?       Две пары глаз воззрились на меня.       — Боюсь, случай безнадёжный, — даю короткий ответ.       Фридрих отводит взгляд, Теодора хмурится, продолжая смотреть мне в глаза и в её взгляде таится невысказанный вопрос.       Спускается Альберт Нойманн и взмахом руки даём всем знак занимать места.       — Спасибо, — быстро шепчет мне на ухо Теодора.       — За что? — удивляюсь я.       — За то, что не позволили мне выкинуть глупость.       Ухмыляюсь про себя и занимаю место на заднем сиденье. Вот только зря радуюсь.       — Жалко оставлять госпожу Эйвери без увлекательного материала, не находите? — интересуется Нойманн и всё внутри меня сжимается в предчувствии чего-то нехорошего. — А то получается, вся её поездка прошла даром.       Обмениваюсь быстрым взглядом с Теодорой, моля её быть осторожной в своих словах.       — Ваше замечание крайне лестно, герр Нойманн, но уверена, у человека вашего ранга есть заботы гораздо важнее, чем неудавшаяся статья американской журналистки.       Молодец, вот только натянутые пружины моих нервов её слова не ослабили. Альберт Нойманн что-то задумал. А зная таких людей можно смело предположить, что их сюрпризы окажутся малоприятными.       — Я человек с великой душой, — продолжает он. — И душа моя не может оставаться в стороне, зная, что домой вы отправитесь с пустыми руками.       Следующие пару миль едем в молчании, когда Нойманн, обращаясь к Фридриху на немецком, просит того свернуть с главной дороги на просёлочную. Минут через десять — пятнадцать оказываемся в незнакомой деревушке. Вдалеке, прямо вдоль обочины, виднеется группа людей, окруженная солдатами. Обер-лейтенант приказывает Фридриху подъехать и заглушить мотор.       — Специально для вас, мисс Эйвери, — бросает он через плечо. — Будете лицезреть все с первых рядов. Даже на фронт ехать не понадобится.       Обер-лейтенант открывает дверцу со своей стороны и зовёт за собой Фридриха.       — Что он затеял? — шепчет Теодора, со страхом в глазах наблюдая, как Фридрих берёт в руки винтовку и нацеливается на вытянутую в шеренгу группу, как мы уже догадались, местных жителей, состоявших из одних мужчин.       — Решил сыграть на публику, — недовольно бурчу я.       Следовало ожидать, что Альберт Нойманн не позволит нам уйти, не устроив представление. Такие люди ведь только этим и живут.       Чувство собственного бессилия отравляло.       — Что он говорит? Можете отсюда разобрать? — продолжает беспокоиться Теодора.       Открываю дверцу и медленно выхожу из машины.       — Проверяет работоспособность этих мужчин. Кажется, их хотят отправить на шахты…       — Боже праведный, — шепчет девушка.       Внезапно откуда ни возьмись из-за деревьев выбегает девушка, а в руке у неё сверток. Готов поклясться, то был младенец.       — Тибо! — доносится до нас отчётливый женский крик. — Прошу вас, не забирайте его! Умоляю!       — Эва! — из шеренги раздаётся мужской голос, видимо принадлежавший её мужу. — Эва, уходи! Возвращайся домой, ради всего святого!       — Нет, молю вас, — рыдает девушка, прижимая свёрток к груди и поочередно заглядывая солдатам в лица. — Прошу!       И найдя сострадание в одном, тут же падает перед ним на колени — перед Фридрихом.       — Боже, — Теодора подносит дрожащую ладонь ко рту. Её лицо приобретает цвет савана.       — Посмотрите! Взгляните не неё, — упавшая на колени девушка протягивает сверток Фридриху. Солдат переводит полный ужаса взгляд то на запеленованного ребёнка, то на его мать, но дуло винтовки не отводит.       — Убить, — медленно, смакуя каждый слог, произносит обер-лейтенант с оскалом хищника, поймавшего добычу.       — Нет! — кричит муж Эвы, порываясь броситься на помощь жене, но сильный удар прикладом винтовки заставляет его согнуться пополам.       В толпе начинает нарастать ропот. Мужчины разрывают ровный строй шеренги и атаковывают окруживших их немцев. Достается и Фридриху.       Раздаётся выстрел. Все мигом умолкают и приковывают взгляд к Альберту Нойманну. В руках его револьвер, но дуло направленно вверх. Вот он момент, когда судьбы людей решает не Бог и не Дьявол, а немецкий обер-лейтенант. И он упивается каждой минутой столь неограниченной власти.       — Кому тут требуется свинцовая пилюля, а?       Тон его спокоен и холоден, но взгляд пылает дьявольским огнем. Уровень дофамина в его теле зашкаливает. Альберт Нойманн должно быть испытывает ощущения, близкие к удовлетворению полового возбуждения.       Солдаты немецкой армии снова приводят шеренгу мужчин в строй и наводят на них винтовки. Кроме одного — Фридрих стоит перед женщиной с ребёнком, опустив ствол ружья.       Силюсь оторвать взгляд от всей происходящей сцены, чтобы взглянуть на мисс Эйвери. На той совсем нет лица.       — Блумсхаген! — рявкает обер-лейтенант так резко, что даже Теодора невольно подпрыгивает на своем сиденье. — Вам был отдан приказ. Ясный и чёткий. Почему не исполняем?       Взгляд солдата опустошён и устремлён куда-то в сторону. Мыслями он не здесь, а где-то в другом месте. Защитная реакция психики человека, часто подвергающегося насилию. В жестокой реальности они оставляют лишь телесную оболочку и абстрагируют от неё свой разум, обёртывая его в защитный кокон. Только там они могут найти спасение.       Обер-лейтенант отводит руку и бьёт Фридриха по лицу наотмашь. Тот покачивается и падает на колени рядом с плачущей женщиной, но по-прежнему не выказывает никакой реакции.       Лицо Нойманна искажает презрительная гримаса.       — Слизняк, — цедит он сквозь зубы и целится дулом револьвера в голову девушке.       — Нет! Прошу! Эва! — раздаются новые крики из шеренги мужчин.       — Считаю до трёх.       Хищный оскал и режущий взгляд делают Альберта Номанна похожим на безумца.       «Беги», — отправляю мысленный посыл, чувствуя отпечаток присутствия господина Случая.       — Три!       Выстрел.       — Нет!!!       Крики. Мужские и женские. Теодора уже не сдерживает слёз.       Осечка.       Девушка вскакивает на ноги и со всей прыти устремляется к деревьям.       Снова выстрел. Второй, третий. А после наступает тишина.       — Эва!       Мужчина падает на колени, но его тут же заставляют подняться.       Обер-лейтенант отдаёт распоряжения солдатам и устремляется в сторону машины. Проходя мимо всё ещё поникшего Фридриха, Нойманн одаривает его презрительным взглядом и сплёвывает ему под ноги.       — Не благодарите, мисс Эйвери, — самодовольно улыбается немец, дойдя до машины и открывая дверцу со стороны водителя.       — Вы… Вы… — ноздри Теодоры трепещут от праведного гнева. — Вы монстр!       — Как банально, госпожа американская журналистка, — с издёвкой произносит Нойманн. — Вы меня разочаровываете. Уверен, как профессионал вы можете придумать эпитеты и по красочней для своей истории.       — А не засунуть ли вам…       Крепко сжимаю её ладонь в попытке урезонить. Гнев её праведен и уместен, но нам ещё нужно успеть вернуться в Химворде до заката. Придётся перешагнуть свою гордость и проглотить горькую пилюлю.       Нойманн заводит мотор и выруливает на дорогу. Теодора провожает молчаливым взглядом шеренгу мужчин и Фридриха, замыкающего процессию.