ДЖОН

      Пробуждаюсь от стука в дверь. На пороге стоит Фридрих с корзиной в руках.       — Д-д-доброе ут-т-ро, — приветствует он.       — Доброе, — отвечаю я и распахиваю дверь шире, чтобы впустить гостя.       — Я п-п-принёс вам н-немного еды, — объясняет он свой ранний визит и смахивает с корзины полотенце.       — Премного благодарен, — улыбаюсь я, стараясь разрядить обстановку, чтобы солдат не нервничал.       Фридрих проходит на кухню и ненароком бросает взгляд на раскрытую дверь, ведущую в спальню. Ковать заправлена и никаких признаков присутствия мисс Эйвери.       Ловлю его обеспокоенный взгляд меж тем, как во мне нарастает раздражение. Куда она могла пойти в такую рань?       — Я п-п-ойду п-п-оищу её! — спешит выпалить немец.       — Я с вами, — не терпящим возражений тоном, сообщаю я.       — Луч-ч-ше ос-с-сы-таньтесь, н-на с-с-лучай, если она в-вернётся. Ув-верен, с ней в-в-сё в п-порядке.       Вряд ли он в это верил, но кто-то действительно должен остаться, если Теодора вернётся. Как только она объявится, тут же сделаю ей выговор.       Условившись с Фридрихом, остаюсь ждать мисс Эйвери.       Чтобы скоротать время, беру пожелтевшую газету и разворачиваю на главной полосе, где объявляется о нарушении Германией нейтралитета Бельгии и ввода немецких войск на территорию королевства. Пытаюсь вникнуть в текст, но смысл слов отказывается оседать в моём мозгу. Что и говорить — у мисс Эйвери талант заставлять людей беспокоиться.       Проходит десят минут, пятнадцать, двадцать. Отбрасываю газету в сторону, встаю и начинаю мерить шагами комнату.       Так, если через десять минут никто не объявится, я отправлюсь на поиски сам.       Стрелка на моих часах прошла отметку тридцать. Половина восьмого. Менее, чем через полчаса объявится обер-лейтенант.       Теряю терпение и выхожу на порог, чтобы отправиться на поиски мисс Эйвери, как вдруг замечаю две фигуры, стоящие друг напротив друга у подъездной дорожки. Порозовевшие щёки немца красноречивей всего выдают испытываемые им в этот момент чувства.       Сердце ёкает, но стараюсь взять под контроль свои эмоции. Не мне становиться на пути у Теодоры и её личного счастья.       Возвращаюсь в дом, чтобы дать двоим молодым людям закончить разговор без посторонних наблюдателей. Входная дверь отворяется, возвещая о возвращении журналистки и её спутника. Резче, чем следует, вскакиваю с дивана и, стараясь не выказывать чрезмерного беспокойства, интересуюсь у Теодоры о её самочувствии.       — Всё в порядке. Я вышла подышать немного свежим воздухом, — невинно улыбается мисс Эйвери. Желание её отчитать мгновенно улетучивается.       Завтракаем все втроем на скорую руку. Признаться рад, что Фридрих составил нам компанию. После вчерашней оплошности было бы неловко оставаться наедине с мисс Эйвери, которая, я был в этом уверен, не преминула бы напомнить о минувшей ночи.       Клаксон возвещает о прибытии обер-лейтенанта. Наконец-то. Поскорее бы уже этот день закончился и мы бы могли вернуться в Химворде. Надеюсь, у Йоке всё в порядке.       Нас снова доставляют к уже знакомому дому. Гауптман себя не обделил, выбрав самый добротный дом в пригороде. Мисс Эйвери сначала отказываются допускать внутрь, отчего приходится объяснять, что она пишет обо мне статью и должна присутствовать при осмотре, чтобы всё как следует задокументировать.       Вряд ли мои слова возымели хоть какой-то эффект, но из дома выходит солдат, который должен был объявить о нашем визите гауптману и, подойдя к Номанну, что-то шепчет тому на ухо. На лице последнего расплывается оскал, не сулящий ничего хорошего. Он одаривает мисс Эйвери оценивающим взглядом, смысл которого поймёт любой мужчина. Тут же возникает мысль, что ей лучше остаться здесь с Фридрихом, вот только обер-лейтенант меня опережает:       — Гауптман готов вас принять, доктор. А также госпожу Эйвери.       — Помните своё обещание слушаться, — только и успеваю шепнуть ей на ухо, прежде чем нас уводят вглубь дома.       Поднимаемся за Нойманном на второй этаж, где он указывает на приоткрытую дверь.       — Герр Риттер не встаёт с постели. Ваша задача, доктор Робертс, поставить его на ноги как можно скорее.       Молча киваю и взглядом прошу мисс Эйвери следовать за мной.       На наш стук откликается хрипловатый голос, веля войти. Дверь открывает пожилой мужчина в халате, по всей видимости, местный врач. Небывалое облегчение появляется на его лице при виде меня.       — Доктор Робертс? Я доктор Ренар. Несказанно рад вашему приезду, — тараторит мой коллега.       — Приятно познакомиться, доктор Ренар. Позвольте представить госпожу Эйвери. Она журналистка из Штатов. Ведёт военные хроники. Надеюсь вы не возражаете насчёт её присутствия…       — Главное я не возражаю, — раздаётся ворчливый голос на ломаном французском. — Кончайте уже любезничать и принимайтесь за дело.       Недовольно хмурюсь. На хамов у меня всегда была аллергия, лекарства от которой не нашлось даже за сто лет.       — Что известно? — обращаюсь к доктору Ренару.       — Не так много, — сбивчиво сообщает коллега. — Мой немецкий оставляет желать лучшего, а герр Риттер категорически отказывается прибегать к помощи переводчика, — и, наклонившись к моему уху, шепчет: — не хочет распространяться о деталях своей болезни, — и уже выпрямившись, продолжает вслух: — Так что если вы хотите собрать анамнез по новой, милости прошу.       Мда, ситуация оказывается ещё хуже, чем я предполагал. Из собранной информации только наблюдения за температурой, сердцебиении и записи о ярко-выраженных симптомах.       Подхожу к прикроватной тумбе, кладу свой чемодан и достаю стетоскоп. Доктор Ренар и мисс Эйвери внимательно за мной наблюдают.       — Доброе утро, герр Риттер, — приветствую нынешнего хозяина дома, невольно отмечая его затёкшие веки и обрюзгшие красноватые щеки. — Мне необходимо проверить ваше дыхание на наличие шумов. Можете, пожалуйста, приподняться?       — Только, если эта хорошенькая леди мне поможет, — слащаво улыбаясь и косясь на Теодору, произносит гауптман.       Пальцы мои невольно сжимают стетоскоп.       — Боюсь, мисс Эйвери здесь не для этого. Доктор Ренар, будьте добры помочь герру Риттеру принять вертикальное положение.       Ренар тут же вприпрыжку оказывается у кровати гауптмана и, осторожно взяв того за плечо, силится его поднять.       — Этот французишка ни на что негоден! — злится гауптман на немецком, но, похоже, смысл слов доходит до доктора, потому как щеки его багровеют.       Если бы в этот момент ему захотелось свернуть гауптману отсутствующую у него шею, я бы не стал возражать.       С определённым усилием мне и Ренару удаётся приподнять герра Риттера и усадить его, прислонивши к спинке кровати и обложив подушками.       — С этого ракурса открывается ещё более прекрасный вид, — продолжает потешаться гауптман над единственной представительницей женского пола в комнате, а после заходится в хриплом, грудном кашле.       Немец с силой отхаркивает мокроту и сплёвывает в предназначенное для этого судно, но слюна остаётся висеть на его губах. Он тут же утирает их засаленным рукавом ночной рубашки.       — Милочка, не скупись на подробности, — продолжает он обращаться к Теодоре. — Опиши всю мощь имперской армии в деталях, слышишь? У союзников должны трястись поджилки, когда они будут читать о нас в газетах.       Бросаю предусмотрительный взгляд на мисс Эйвери, моля богов, чтобы не вздумала влезать в полемику с этим человеком. Благо, журналистка сама понимает, что лучше держать язык за зубами, хотя по её лицу видно, что сдерживать отвращение ей доставляет огромных трудов.       Я же принимаюсь за обследование, комментируя свои действия, чтобы хоть как-то отвлечь внимание гауптмана от Теодоры.       — У вас очень чистый немецкий, — отмечает герр Риттер.       — Благодарю. Пару лет проходил практику в Гамбурге.       — В Германии лучшие врачи. В Германии все самое лучшее. Когда мы завоюем Европу, мы внесем передовую технологию и культуру в отсталые нации. А когда поднимутся они, нашей мощи хватит, чтобы завоевать весь мир.       Наполеон тоже страдал от имперских идей и куда они его привели? Миром хотят править только безумцы.       Прошу Риттера немного наклониться вперед, чтобы прослушать легкие. Немец недовольно кряхтит и бурчит, продолжая то и дело надсадно кашлять и выдавать в промежутках ругательства.       Завершаю прослушивание грудной полости и берусь за офтальмоскоп. Направляю пучок света в заплывшие глазки немца, когда тот вдруг не выдерживает и начинает орать матом.       — Ах ты ж падла! Мать вашу! Мне все ваши осмотры уже вот где! Хватит тыкать в меня долбанными приборами и слепить глаза. Лечи, давай! Тебя же для этого прислали.       На ор сбегаются обер-лейтенант и пара карауливших, но одного свирепого взгляда начальника достаточно, чтобы те ретировались. Делаю глубокий выдох и самым спокойным тоном объясняю, что без правильно поставленного диагноза назначить лечение невозможно. Можно лишь снимать симптомы, но этим болезнь не вылечить.       — Все вы никчёмные книжные крысы! — продолжает орать тот. — Дайте только оправиться, всех вас на расстрел отправлю!       Как доктор Ренар, выслушивая всё это, избежал соблазна вколоть ему лошадиную дозу снотворного, ума не приложу.       В очередной раз пытаюсь призвать немца к сотрудничеству, делая акцент на лечении. Выпустив пар, герр Риттер снова выбирает своей жертвой стоящую в стороне журналистку, и произносит, брызжа слюной:       — Я устал от ваших грубых пиханий, доктор. Возможно, мягкая женская рука сможет сделать всю эту неприятную процедуру более терпимой?       Теодоры не видно, но могу поклясться, что в этот момент с её лица схлынула вся краска. Я же призываю всё своё терпение, чтобы не прикончить этого обрюзгшего хряка прямо здесь.       — Госпожа Эйвери не обладает необходимой квалификацией, чтобы правильно провести обследование…       — Судно-то она подержать может, пока я облегчаюсь. Или для этого тоже требуется квалификация? Заодно может рассмотреть, какой у меня большой…       — Да как вы…       — Мисс Эйвери, выйдите! — стальным голосом приказываю я, пока она не подлила масла в огонь.       — Приказы здесь отдаю я! — рычит гауптман, снова заходясь в кашле.       — Доктор Ренар, прошу, выведите госпожу Эйвери.       Ренар, кажется, был только рад покинуть эту комнату. Теодора бросает колючий взгляд на гауптмана и выходит в приоткрытую для неё доктором дверь.       Немец и я остаёмся наедине. Комната наполнена его надсадным кашлем, решившим на этот раз не давать больному спуска.       — Вод… кхе-кхе-кхе… В-в… кхе-кхе-кхе.       Лицо гауптмана багровеет от напряжения и невозможности перевести дыхание. Я же стою и молча наблюдаю за его мучениями. Всё моё нутро вопит от отвращения.       — В-вод-ды, п-п… кхе-кхе-кхе, прошу, — совсем сипло.       Беру графин с прикроватной тумбы, наполняю стакан водой и подношу гауптману. Тот смертельной хваткой цепляется в него и залпом опрокидывает в себя содержимое, попутно разбрызгивая часть по постели.       — А если вдруг рядом не окажется никого, кто мог бы поднести вам воду, герр Риттер? — медленно произношу я, пока немец опустошает стакан. — Доктор Ренар создает впечатление человека весьма терпеливого, но всякому терпению приходит конец.       — На что вы намекаете? — хрипит гауптман, когда кашель его немного отпускает.       — Вряд ли вы нуждаетесь в намеках, чтобы понять всю зыбкость вашего положения. Сами ведь чувствуете костлявые пальцы, сомкнувшиеся вокруг вашей шеи, иначе к чему вся эта скрытность?       — Вы многое себе мните, доктор, — последнее слово произносится с плевком и снова очередь из кашля и всхлипов.       — Не думаю, — тихо шепчу я, закрываю свою сумку и направляюсь к выходу.       — Вы куда? Кто будет меня лечить? — кричит мне в спину немец.       — Старуха-смерть, — отвечаю я, обернувшись напоследок. — Кажется, вам недоставало женских рук.       Выхожу и плотно закрываю дверь в комнату, которая дня через три уже окрасится в траурный цвет. Звуки кашля заглушаются, но не прекращаются. Здесь нет Его присутствия. Даже намеков на него. Да и к чему? Душа гауптмана грязнее манжетов его сорочки. Такая и выеденного гроша не стоит. Она и без Лашанса окажется там, где ей подобает.       Ко мне тут же подбегает Нойманн.       — Ну, и? Когда мы можем выдвигаться?       — Когда угодно, но без гауптмана, — холодно отвечаю я.       — То есть? — лицо обер-лейтенанта вытягивается в удивлении.       — Три дня, максимум неделя. Здесь уже как кости лягут. Дольше он не протянет, — поясняю я.       Выражение лица Нойманна превращается в каменную маску. Даже вижу, как в его голове вращаются шестерёнки. Наверняка уже разрабатывает план продвижения себя по карьерной лестнице, раз в скором времени откроется столь завидная вакансия.       За дверью раздается особенно надсадный кашель и доктор Ренар порывается войти, но я прошу его задержаться.       Оставляю Нойманна переваривать полученную информацию и подхожу к своему коллеге. Достаю блокнот и ручку и делаю вид, что выписываю рецепт.       — … две чайные ложки для очистки дыхательных путей и мазь для растирания…       Отрываю страницу и передаю в руки Ранара. В записке говорится: «При первой же возможности покиньте Мепер. Ваша жизнь может быть под угрозой».       Ренар бегло скользит по ней взглядом, молча поднимает его на меня и кивает. А после решительным шагом преодолевает коридор и скрывается за знакомой дверью, чтобы в очередной раз принять на себя удар от умирающего человека. Мысленно желаю ему удачи.