ДЖОН

      Почему?       Снова эти сны. Они — моё наказание. Наказание, что я сам для себя определил.       Почему ты меня бросил? Почему оставил одну?       На самом деле она ни о чём подобном не спрашивала, не требовала. Просто молчала, принимая мои слова, как данность. А мне хотелось, чтобы она кричала, злилась, хоть как-то выказывала свои эмоции, свою боль, за которые я мог бы уцепиться и выдавать в ответ все приготовленные заранее аргументы, один за другим, только чтобы ещё раз убедить самого себя в правоте принятого решения. Теперь все те слова кажутся пустым бредом, мелочью, ничем. Ничем по сравнению с утерянной жизнью, утерянной любовью.       Прости меня, Джейн. Что мне сделать, чтобы ты меня простила?       И дня не проходит, чтобы я не вымаливал прощения у той, что переступила порог небытия. А ведь наша судьба могла бы сложиться иначе, не пойди я на поводу своих амбиций.       Потомок лорда, сын одного из самых влиятельных хирургов в Англии. Да что там Англии? Всего Королевства! Мог ли я позволить себе поддаться воле чувств, наплевать на учебу в Оксфорде, на перспективу успешной карьеры и бежать, куда глаза глядят с бедной простолюдинкой ирландских кровей? Слишком я был рационален, до сих пор таким остаюсь, хоть и заверял себя, что буду учиться на своих ошибках. Видать, только смерть способна избавить нас от них, но тогда получается, что я обречён прозябать в вечном невежестве.       А совесть, тем временем, продолжает мучать, пожирать изнутри, клетка за клеткой разрушая сознание.       Сбрасываю одеяло и, ступая тихо, стараясь не вызвать скрип половиц, в полумраке пробираюсь к шкафу. Достаю из него свою первую анатомическую энциклопедию, среди листов которой скрыты сокровища. Бережно поправляю загнутые концы и провожу пальцами по голубой атласной ленте. Такой же гладкой ощущалась кожа на ее щеках.       Джейн завязала её на моём запястье, когда подарила мне свой первый поцелуй. Тогда эта лента казалась символом нашей привязанности друг к другу. А я превратил этот символ в обычный лоскут материи.       Перевожу взгляд на хранящийся рядом с лентой рисунок карандашом: улыбающееся лицо в обрамлении гроздьев глициний.       Мысли снова уносят в прошлое.       1833-й. Тот пасмурный осенний день мог бы стать одним из многих дней в Англии, когда дождь хлещет вам в лицо, а порывы ветра цепляют подолы пальто, норовя сбить с ног, если вы имели неосторожность выйти из дома в такую непогоду. Но для меня тот день изменил всё.       Джейн и я сидим под дубом одного из пригородных парков — наше тайное место. Она молчалива, внешне спокойна, но её смятение выдают заламываемые пальцы. Не произносит ни звука, пока я сижу и разглагольствую перед ней о невозможности продолжить наши отношения.       В детстве это кажется ерундой, но по мере взросления начинаешь придавать значение общественному мнению. И если хочешь продолжать быть его частью, приходится играть по его правилам. Отношения, что ещё пару лет назад вдохновляли, окрыляли, теперь тяжёлым грузом оседали в душе, подавляемые здравым смыслом.       Джейн бы никогда не приняли в высшее общество. Все бы смотрели на неё, как на оппортунистку, выбившуюся в люди за счет богатого жениха. И в суждениях этих я черпал силу, произнося слова расставания, меж тем, как её молчаливые слёзы острым скальпелем полосовали мне сердце.       Наш первый, столь искренний и чистый романтический опыт заканчивается вспышкой молнии и рокотом грома.       1848-й. Минуло пятнадцать лет. За это время с отличием оканчиваю Оксфорд, прохожу ординатуру, докторантуру и получаю докторскую степень. Меня ждёт успех. Отец чрезвычайно горд, мать светится счастьем, от женского внимания нет отбоя. Казало бы, жизнь удалась, но что-то в ней сломалось, перестало функционировать, когда из неё исчезла Джейн.       Дождь бьёт по стеклу и прочерчивает влажные дорожки, напоминая о её слёзах. Сижу в своём недавно отстроенном, новом кабинете в госпитале Святого Варфоломея, заполняю карты пациентов и пытаюсь найти смысл во всём том, что я делаю.       Желание увидеть её становится невыносимым. Бросаю дела, нанимаю извозчика и еду в Кент. По дороге прокручиваю слова, что я ей скажу при нашей встрече. Упаду на колени, буду молить о прощении, сделаю всё, чтобы вернуть её. Ведь ещё не поздно. А если она замужем, у неё семья, дети? Эту мысль стараюсь загнать поглубже в подсознательное. Я должен попытаться. Должен.       Поворот и виден дом её родителей. Выпрыгиваю из кареты и несусь к нему. Лицо впервые за долгие годы озаряет улыбка от предвкушения нашей скорой встречи. Подбегаю к дому и вижу, как на носилках из него выносят тело.       Останавливаюсь.       Внешний мир теряет звуки, заполнившись гулкими ударами моего собственного сердца.       На негнущихся ногах преодолеваю последние пару метров до носилок, и, игнорируя возмущенные крики, срываю полотно.       Весь мир меркнет передо мной в мгновение ока, сузившись лишь до бледного овала некогда румяного лица. А потом исчезает и он.       Меня поднимают, отряхивают, что-то говорят, но я не в силах что-либо разобрать.       Не помню, как очутился в пабе, но порции принятого мной спиртного недостаточно, чтобы заглушить мерзкий шепоток совести.       — Она, наверное, была особенной.       — Она… Она была необыкновенной. Она была настоящей, понимаете? Настоящей.       — Брюшной тиф, смею предположить?       Вместо ответа опрокидываю в себя рюмку чего-то обжигающего и морщусь.       — Эта зараза косит всех подряд, будто нам войны было мало.       — Всё… всё бы отдал, чтобы вернуть чертово время вспять.       Бросаю очередной взгляд на сидящего рядом брюнета, чьи уши и внимание невольно стали свидетелями моего горя и самоуничижения. Точенный профиль, острый, пронзительный взгляд.       — Доминик Хейзард, — представляется он и протягивает руку. — К вашим услугам.       — Доктор… — икаю и пытаюсь поймать двоящуюся перед глазами ладонь. — Доктор…       Удалось ли мне в итоге представиться? Этого я уже никогда не узнаю.       Помню лишь, как просыпаюсь в полумраке незнакомой, богато обставленной комнаты. Взглядом пробегаюсь по дорогой мебели, бархатным портьерам и останавливаюсь на своём отражении в зеркале. Ну и вид!       Голова раскалывается, тело ноет, горло першит. Морфий бы сейчас не помешал. Делаю над собой усилие и принимаю вертикальное положение. Морщусь от отвратительного привкуса во рту. Взгляд падает на прикроватную тумбу, где стоит графин с водой, а рядом пакетик с надписью «От боли».       Внутри пакета обнаруживается белый порошок. Будь моё состояние не столь безобразным, ни за что бы не стал принимать сомнительные препараты. Но тогда мне было абсолютно всё равно, что со мной будет.       Вытряхиваю содержимое пакета в стакан, наливаю воду и осушаю его залпом. Сижу и жду, когда это средство «от боли» избавит меня от боли, либо же окончательно убьет.       На удивление уже через полчаса чувствую себя лучше.       До отрезвевшего сознания вдруг доходит, что сижу я раздетый. Одежду нахожу тут же у изножья кровати. Всё постирано и выглажено.       Мною начинают овладевать любопытство и беспокойство. Где я, в конце-концов? Что это за место?       Одеваюсь и выхожу на лестничный пролёт. Снизу доносятся звуки фортепиано. Следую за ними и оказываюсь в просторной и ярко освещённой гостиной.       Первым бросается в глаза лакированный рояль, а за ним — мужская фигура, обращённая ко мне спиной. Мужчина продолжает играть, будто не замечая моего присутствия. Я же целиком и полностью оказываюсь очарован мелодией, что мне и в голову не приходит мысль возвестить о себе.       Мелодия плавно утихает, завершившись тихим аккордом, но мужчина не торопится развернуться.       — Присаживайтесь, — доносится до меня его голос. Низкий, баритональный. Удивительным образом напоминающий мне свой собственный.       Невольно приглядываюсь к, как я уже успел понять, хозяину дома, а точнее к его затылку. Коротко стриженные черные волосы аккуратно зачесаны назад, осанка прямая, но не зажатая, как у военных. Рост на вскидку высокий, хотя из-за сидячего положения определить сложно. От мужчины веет необъяснимой грацией, шармом.       — Коньяк, бренди? — предлагает хозяин дома.       — Не стоит беспокойств, — стараюсь как можно вежливее отказаться от спиртного, которого мне вчера хватило с лихвой. — Могу я поинтересоваться, кто вы?       — Ах да, где же мои манеры? Зовите меня месье Лашанс.       Я уж было надеялся, что он сейчас повернется для должного приветствия, но месье Лашанс по-прежнему предпочитал уделять внимание роялю, нежели мне.       — Прошу извинить, что повёрнут к вами спиной, — решает пояснить он. — Боюсь, вы пока не готовы увидеть моё лицо.       Спешу уверить, что как врачу мне приходилось лицезреть разного рода лицевые деформации, но хозяин заверяет, что дело вовсе не в этом. Тут же умолкаю, коря себя за преждевременные выводы.       — Вам нравится музыка? — меж тем интересуется хозяин дома.       — Не особо, — честно признаюсь я. — Но ваша игра меня поистине очаровала.       Снова молчание. Трудно поддерживать разговор, когда не видишь мимики собеседника и не получаешь ответные сигналы.       — Месье Лашанс, позвольте поинтересоваться о цели моего пребывания здесь? — всё же решаюсь перейти к самой сути. Вопрос вышел дерзким и прямолинейным, но, учитывая обстоятельства, я полагал, что имел на то право.       — В определенных кругах вы слывёте самым талантливым хирургом, подающим большие надежды, — начинает он. — И мне требуются услуги такого мастера.       Пауза. Молча жду продолжения.       — Мастера, который будет браться за самые безнадёжные случаи, если остаётся хоть малейший, самый мизерный шанс на спасение.       Недовольно хмурюсь. Что он имеет в виду?       — Позвольте возразить. Спасение жизни зависит не только от квалификации и опыта врача, но от многих других факторов, как, например, физиологических показателей пациента, наличия необходимых медикаментозных средств, оборудования, от правильно оказанной первой помощи, в конце концов. И уж точно оно не зависит от счастливого случая, шанса или удачи. Называйте это как хотите.       — Здравость ваших суждений делает вам честь. Но к чему столь излишняя скромность?       Резко поднимаюсь на ноги, не в силах справиться с нахлынувшим раздражением.       — Я не склонен принижать свои заслуги, как не склонен переоценивать свои способности. Только безумец будет браться спасать обречённые на смерть жизни, пусть у них и будет оставаться хоть малейший шанс. К чему обнадёживать их родных и близких?       — То есть, имей Джейн О’Брайан один шанс из ста выжить, вы бы всё равно махнули на неё рукой?       Колени гнутся сами собой, ноги не выдерживают веса тела, вмиг сдавленного грузом вины, и я тяжело опускаюсь в стоящее подо мной кресло.       Как? Откуда?       — Послушайте меня, — меж тем продолжает мужчина. — Я предлагаю вам уникальный дар. Перед вами откроются неорганичные возможности и перспективы. Вас станут величать лучшим хирургом Королевства, мира. Да что там, хирургом — Богом!       — Мне всё это не интересно, — грубо прерываю его разглагольствования, продолжая погружаться в пучины скорби.       — Понимаю, — кивает он. — А за возможность вновь увидеть её?       — Что? — устало растираю лоб.       — У вас появится шанс снова увидеть вашу возлюбленную, доктор, — поясняет месье Лашанс.       — Это невозможно, — возражаю я, всеми силами цепляясь за здравый смысл, который в этих стенах и в компании странного человека, начинает постепенно угасать. — Джейн мертва, ничто уже не может её вернуть. Никакие ваши счастливые случаи и стечения обстоятельств.       Внезапно комната наполняется звуками мелодии, недавно сыгранной месье Лашансом. Вот только хозяин дома даже не притрагивается к клавишам. Как такое возможно?       Озираюсь вокруг и замечаю светящееся в углу странное приспособление, откуда и доносится музыка. Любопытство подстегивает подойти ближе.       — Что это? — в изумлении таращусь на черный вращающийся диск.       — Виниловый проигрыватель, — раздаётся голос над самым ухом. — Его прототип будет изобретён через сорок лет.       Оборачиваюсь и чуть не вскрикиваю от неожиданности. На меня смотрит моя же собственная копия, только парой годами старше.       — Кто вы? Что здесь происходит? — пячусь назад, требуя ответы.       Но вместо того, чтобы мне их предоставить, другой я достает из кармана ещё один странный маленький прибор. Большой палец его жмёт кнопку и комната в мгновение ока погружается во мрак.       — Дистанционное управление. Впервые будет применено не раньше девяностых, а через лет двести с его помощью люди будут творить то, что иначе, как чудом, вы не назовете.       Тьму прорезает пучок света, исходящий от пола. Смотрю на него и чувствую, как взгляд мой ширится всё больше и больше, ибо мозг не в состоянии постичь увиденное.       Передо мной Джейн, сотканная из света. Больше внутренним чувством, нежели разумом, понимаю, что это она, ведь выглядит она совсем иначе: странного вида длинное чёрное платье, каштановые волосы распущены и вьющимися локонами падают на спину. Только взгляд и улыбка всё те же, какими я их запомнил.       Непроизвольно тяну к ней ладонь в порыве прикоснуться, но пальцы проваливаются в пустоту.       — Трехмерная голограмма. Весьма реалистично, не правда ли?       Пытаюсь собрать мысли в кучу, беру себя в руки и встречаюсь взглядом с самим собой.       — Вы не ответили на мой вопрос, — требовательно повторяю я. — Кто вы?       Месье Лашанс делает шаг вперёд и встаёт прямо над пучком света. Изображение Джейн искажается, а черты лица хозяина дома — мои черты, подсвечиваемые снизу, приобретают зловещий оттенок.       — Я тот, кто живет вне имени, вне времени, вне пространства. Но именно сейчас я — Джон Робертс. Я — тот, кем станете вы через шестьдесят лет.       — Уму непостижимо, — бурчу я, всё ещё не в силах осмыслить происходящее.       Отчаянно цепляюсь за последнюю оставшуюся разумную мысль — это сон. Я вчера перебрал с алкоголем, и теперь одурманенный мозг играет со мной в шутки. Стоит пробудиться, как всё это исчезнет. Только как заставить себя пробудиться?       Месье Лашанс, Джон, кто бы то ни был, отходит от источника света, позволяя видению Джейн снова предстать передо мной, и обходит меня со спины.       — Красивая, — шепчет он на ухо. — Желанная. Вы ведь хотите искупить перед ней свою вину, не так ли? У вас появится такой шанс, доктор.       — И что этот шанс будет мне стоить? — хрипло спрашиваю я, не в силах оторвать взгляда от прекрасного видения, что продолжает улыбаться мне чарующей улыбкой.       — Смерти, — доносится до меня. — Я заберу вашу смерть, доктор. На время вашей у меня службы.       — Что это значит?       — Вы перестанете стареть, болеть… разрушаться.       — Невозможно забрать чью-то смерть, — продолжаю твердить непреложные истины в то время как Лашанс уже трижды доказал мне всю их неправоту.       — Как невозможно и вернуть чью-то жизнь, — соглашается он. — Но, однако, взгляните.       Взмах его кисти устремляется к Джейн.       — Она реальна, но не в этом времени, доктор. Как скоро вы с ней встретитесь, будет зависеть только от вас.       — И что от меня требуется?       — О, этот вопрос мне по-душе. Наконец мы говорим о деле.       — Я ещё не дал ни на что согласие.       — Это дело времени, доктор. Хотя, смею предположить, мы оба уже знаем ваш ответ. Всё, что мне от вас требуется — это вызволять умирающих с того света, какими бы безнадёжными они вам ни казались. Я буду лично вам указывать на них.       — А если… если у меня не получится?       — О, ваша скромность делает вам честь, но давайте не будем умалять ваших способностей. Скажем так, любая неудавшаяся операция будет автоматически продлевать срок вашей службы ещё на один год.       — Зачем вам все это?       Отрываю взгляд от изображения Джейн, чтобы проследить за хозяином дома. Тот не торопится с ответом.       — Видите ли, доктор, — произносит он в итоге. — Стоя одной ногой, скажем так, в могиле, люди готовы отдать последнее, лишь бы продлить свой срок на этом свете. А я именно тот, кто готов это последнее у них купить. И заметьте, за весьма солидную цену.       Он ведь не о продаже душ сейчас? Цирк какой-то, ей Богу.       — Не стоит поминать Его в суе, доктор, — мужчина продолжает наворачивать круги по комнате. — А впрочем, Он всё равно ко всем глух. Ну так что?       — Как я узнаю, когда мой срок службы подойдёт к концу? — говорю, а сам не верю, что всерьез готов втянуться в это безумие.       — Вы узнаете, получив свою награду.       В этот момент, изображение Джейн становится таким чётким, что уже нет возможности отличить его от реальности. Она улыбается и протягивает ко мне руку, касается моей щеки и я чувствую, осязаю это прикосновение.       — Я согласен, — шепчу я, глядя на неё глазами, полными слёз.       Раздаётся двойной хлопок. Комнату заливает яркий свет, заставляющий тут же зажмуриться. Образ Джейн исчезает.       — Согласие задукоментировано, — сообщает Лашанс.       — Что, никакого пергамента и росписи кровью? — пытаюсь отшутиться я.       — Фу, доктор. Мы же не в средневековье. Я бы предложил вам ручку, но, боюсь, эффект от новшества будет уже не тот. Мне и вашей голосовой записи достаточно.       Джон Робертс протягивает мне руку, на которую я поглядываю с неприкрытым опасением.       — Жмите, не бойтесь. Надо же скрепить договор.       Отвечаю на рукопожатие. И тут меня бьёт током. Удар выходит такой сильный, что, кажется, сердце сейчас остановится. Мир медленно погружается во тьму.       — Приятно иметь с вами дело, доктор, — улыбается моё отражение, склонившись надо мной.       Подношу к лицу обожжённую ладонь, на которой увядает горящий символ…       Четырехлистника?