…когда-нибудь приходилось смотреть на закат и не видеть в нём света? 12.07.2006
Соня, обернувшись в синий плед, сидела в комнате и смотрела на просторные окна съёмной квартиры, за которыми вот уже несколько часов шёл дождь. Увлекательное занятие — наблюдать, как по ту сторону стёкол медленно-медленно стекают капельки дождя, особенно, если больше не остаётся никаких других дел. Сейчас уже стало легче — хуже всего было на закате. Тогда каждый раз появлялось горькое ощущение, что ещё один день из жизни был прожит зря. Впрочем, день такой же — пустой и не навязчивый — как и все остальные. В свете флуоресцентной лампы было достаточно легко находиться в этой комнате в эту секунду — всё равно, что на сцене. Обычно разноцветные оттенки стен и мебели сейчас слились в один тёмный поток, а воздух вокруг переполнился спокойствием и едва уловимым запахом дешёвых сигарет. Всё, что отличало её от покойника в это мгновение — это пышные волосы, не достающие до плеч, натянутая улыбка, от которой болели щёки, и тихое размеренное дыхание. Хотя сегодня всё было как-то иначе. Пригубив сваренный несколько минут назад кофе невозможной крепости, она посмотрела на часы. Обветренные губы в одно мгновение обожгло, когда напиток попал в маленькие трещинки на них, но это даже помогало. Ей казалось, что с каждой новой единичкой наступающей боли она чувствовала себя всё более живой. А это ощущение для неё стоило достаточно дорого. Качнув головой, Соня случайно взглянула на настенные часы. Они показывали уже половину первого ночи, но девушка не стала придавать этому внимания, а лишь только перевела взгляд обратно на окно. Высокие сосны, что стояли за ним, покорно сгибались под напором сильного ветра, а стоявший вдалеке профилакторий казался никчёмной белой точкой в тёмном свете ночи. Кто-то потерянно шёл вдоль раздолбанной дороги, не смотря по сторонам. Вдруг девушка заметила, что лес обступал почти всю территорию за окном, будто бы угрожая со временем поглотить и её тоже. Внезапно в комнату вошёл отец и, замечая задумчивость дочери, негромко спросил: — Ты о чём думаешь? И почему ты ещё не спишь? Нехотя она перевела взгляд на него и, сама не понимая почему, вдруг отметила то, как он постарел. Кажется, он резко исхудал, как-то неестественно сильно съёжился, морщинистая кожа на щеках обвисла, однако жизнь — бессмысленная и проклятая долгим существованием — всё ещё горела в его глазах, и это не могло её не радовать. Ей не хотелось умирать первой, да ещё и так скоро. — О мире, — устало ответила Соня, поднимая голову. И в её глазах в то мгновение на самом деле бегали картинки счастья и мира — такие до боли прекрасные и одновременно вселяющие жестокую обиду, обречённые на то, чтобы никогда не исполниться. Отвлекаясь, она поёжилась на месте и устремила теперь вновь пустой взгляд в окно — сумерки давно выдохлись. С вселенским сожалением она отметила, что там осталась лишь одна темнота.***
На следующее утро Соня стояла возле части и, попросив дежурного позвать Рената на КПП, ждала. Разумеется, она не знала ни номера его роты, ни даже его фамилии, но ей повезло — дежурным по КПП на этот раз был солдат из второй роты, так что он почти сразу понял, о ком шла речь. Фахрутдинов появился чуть меньше, чем через десять минут, удачно отпросившись у ротного. Повезло и на этот раз — капитан Кудашев был слишком занят с рапортами, так что разрешил ему выйти из расположения на несколько минут. — Ренат! — Соня позвала его, едва тот появился в поле её зрения, и сразу крепко обняла. Объятие получилось крепким — таким, будто они знали друг друга целую вечность. Этот жест оказался внезапным и ожидаемым одновременно, но солдат против не был. В подсознании, кажется, он даже был готов к подобному действию с её стороны. — Ох, — выдохнул он, осторожно приобняв её в ответ. — Привет! — Ты как? — поинтересовалась та, отстраняясь. — Да хорошо, — он покачал головой. — Служба идёт, всё по-прежнему. А как дела у тебя? Соня присела на одну из оград, выставленных возле центральных ворот. Ренат последовал её примеру. — У меня хорошо, — она заглянула ему в глаза. — Только что сделала задние по вчерашней паре философии. Нам рассказывали про человеческое мировоззрение и его основные характеристики, — девушка слабо улыбнулась, когда заметила явную заинтересованность Рената в её ответе. — Оказывается, каждый из нас, независимо от возраста, всегда поддерживает только одну-единственную точку зрения, которую создаёт для себя сам. И каждый из нас представляет и характеризует процессы, происходящие с ним, по-своему, но каждый раз по-разному. У меня целый конспект! И теперь целая сравнительная таблица по человеческим психотипам! Надеюсь, это стоит хотя бы четвёрки… — Тебе было интересно? — Ренат подмигнул. — Да! — незамедлительно ответила она. — Я очень люблю философию и психологию. Иногда кажется, что в нашем мире нет ответов на все интересующие меня вопросы. Но со временем вдруг может получиться так, что я всё же узнаю ответы на них благодаря людям или каким-то событиям, и это… — Соня покачала головой, отчего-то сбившись с мысли. Ренат подхватил за ней: — Я тебя понял, — он поднял руку, коротко оглянувшись в сторону главных ворот части. — Что ж, я рад, что твой день удался… — Да, — та понимающе кивнула, вдруг ощутив, что хотела бы ещё поговорить с ним. Для неё это было как-то немыслимо странно, но в эту секунду Соня очень явно чувствовала, что Ренат, наверное, даже был единственным для неё человеком на сегодняшний день, кто вообще стал бы её слушать и вести с ней беседу вне зависимости от тем. Это радовало, и ей хотелось побыть с ним ещё хотя бы несколько минут, но расстраивало то, что, кажется, их встреча уже подходила к концу — Фахрутдинову нельзя было находиться слишком долго на КПП, и оба это понимали. — Когда у тебя будет следующее увольнение? — прямо спросила Соня. — Нескоро, — честно ответил Ренат. — Но как только, так сразу. Ты узнаешь первая. — Спасибо, — она улыбнулась своей самой доброй улыбкой, мгновение назад достав из своего рюкзака конверт с красивой маркой. — Это тебе, — объяснила, протянув ему конверт. Фахрутдинов с заинтересованным взглядом принял его, случайно дотронувшись до двух пальцев девушки. Затем он убрал конверт в карман формы, сложив вдвое. Пообещав обязательно прочитать, он поднялся. Следом за ним поднялась и Соня. — Тогда можно мне твой адрес и твою фамилию? — спросил Ренат. — Я напишу тебе ответ. — Я всё написала в письме, — она улыбнулась уголками губ, прижавшись щекой к его груди и снова обняв. — Как твоя фамилия и отчество? Я буду писать тебе ещё письма и отправлять их с почты, чтобы мне не приходилось появляться здесь и вот так вытаскивать тебя… На самом деле, разумеется, это не возбранялось. Однако Ренат понимал, что это вызвало бы подозрения и ненужные вопросы у сослуживцев, и, в целом, было не нужно ни ему, ни ротному, который непременно занялся бы этим вопросом, а это, возможно, повлияло бы на его дальнейшие увольнения — это же Кудашев… Поэтому Ренат только мысленно поблагодарил Соню за смекалистость и, приобняв её, ответил: — Фахрутдинов Ренат Аскарович, — он слабо улыбнулся, уткнувшись носом в тёмную макушку. — Запомнишь? — Конечно! — Соня кивнула, поднимая голову и вновь заглядывая в его глаза. — Спасибо… — Да не за что, — Ренат отпустил её, вновь коротко улыбнувшись. — Береги себя, — добавил, возвращаясь к КПП. — И ты себя! — чуть громче ответила она ему вслед. Повернувшись, девушка заметила на себе взгляд дежурного и, помахав на прощание и ему, направилась обратно в сторону города.***
Ренат вернулся в часть. Только сейчас, спустя час после вечерних занятий — согласно ежедневному распорядку — солдаты получили личное время, и ему-таки удалось остаться наедине с самим с собой в каптёрке, чтобы прочитать письмо от Сони. В нём она написала о многом: Привет. Надеюсь, сегодняшняя встреча со мной тебе ничего не стоила. Помню, папа рассказывал, что в армии всё строго. Красивое небо было вчера вечером, правда? Не знаю, видел ты или нет, но на западе было очень много звёзд. Никогда не видела столько. Странно, было такое чистое небо и вдруг началась гроза. Ты слышал? Я не боюсь грозы. Ты пьёшь кофе? Вчера вечером у меня получилось сварить такой вкусный, с сахаром и корицей, что я не удержалась и выпила две чашки. Мне вообще-то нельзя пить кофе. Но зачем тогда жизнь, если постоянно приходится себя в чём-то ограничивать? В питье, жилье, свободе. Ты напишешь мне, когда у тебя будет следующее увольнение? Я хочу сводить тебя в парк, где растут красивые гортензии. Они напоминают мне лето и счастье. Хочу, чтобы и ты их увидел. Это недалеко от вашей части. Люблю цветы. Мне кажется, цветы похожи на людей. Они также рождаются — сначала маленькими расточками, а потом вырастают и становятся взрослыми большими растениями. Весна — их рождение, а осень — их неминуемая смерть. Но я люблю и осень тоже. Ведь смерть тоже есть, за что любить, правда? В каких-то моментах смерть — это даже хорошо. Это прекращение боли, начало нового, начало зимы и Нового года. Люблю Новый год. Он всегда ассоциируется у меня с домашним теплом, счастьем и подарками. А какое твоё любимое время года? Почему? Мне кажется, ты любишь лето. Я заметила в нашу первую встречу, что в твоих глаза живёт лето — в них летают разноцветные бабочки, в них видна зелень деревьев, в них стаи птиц возвращаются с юга… Интересно, а что происходит в моих глазах?.. Может, тебе удалось что-нибудь в них увидеть? Буду очень ждать ответ.Воробьёва Софья Степановна, адрес, индекс, телефон
Ренат прочёл последнюю строчку и невольно улыбнулся. Ощутив всю теплоту, исходящую от письма — каждого слова и каждой красиво выведенной буквы, — он счастливо вздохнул и, сложив бумагу и убрав её обратно в конверт, отложил письмо на стол. Недавно Фахрутдинов уже был в увольнении вместе с Нестеровым, так что следующее ему улыбнётся, очевидно, не раньше, чем через месяц. А посему ему оставалось только написать обещанный ответ и извиниться за то, что не сможет снова так скоро встретиться. Но только Ренат взялся за ручку и тетрадный листок, как в каптёрку влетел Лавров с вопросом, который не терпел отлагательств: — Вот ты где! — он облокотился об тумбу. — Пойдём курить? Дверь слабо хлопнула за плечом Игоря. Ренат едва успел положить ручку на место так, чтобы не вызвать у него подозрений и не отвечать в последствии на лишние вопросы. Письмо Фахрутдинов как бы невзначай накрыл газетой, нехотя поднимаясь с места. Наверное, ему ничего не оставалось, кроме того, как согласиться. Проверив наличие пачки сигарет в кармане, он кивнул: — А пойдём! — Отлично! — отозвался Игорь, отлипая от тумбы. — Слышал последние новости? Папазогло дали отпуск! — Шутишь, — отмахнулся Ренат, подходя к нему. — Серьёзно! Он уже вещи собрал… — Во даёт! — последнему всё ещё не верилось. — За какие такие заслуги, а, Гарик? — Так очередной же, — объяснил тот. — За полтора года верной службы, так сказать. Не боись, Ренат, скоро и мы домой поедем… — Было бы неплохо, — Фахрутдинов в задумчивости покачал головой, и они вместе с Лавровым вышли из расположения. А ответ на письмо Сони Ренат напишет уже после отбоя.