Сокрытое в Розмарине

23 июня, последняя ночь в лагере «Ночь, когда я признался»

Касаться её каштановых прядей было очень волнительно — так, что весь мир застывал в одном мгновении, пока подушечки пальцев мягко проходились по чистой коже, пока её дыхание — размеренное и спокойное — нарушало тишину и ломало что-то очень хрупкое внутри меня. Страшно было от того, что она никогда не узнает, но ещё больше пугала возможность того, что она вот-вот может проснуться. Одно неверное движение, лишний и слишком громкий звук — и всё, что так трепетно и ласково хранилось внутри, разбилось бы на мельчайшие осколки, разлетелось бы в пух и прах, как и я сам. Она бы всё узнала и поняла. Но всё ещё не смогла бы понять меня. Конечно я не собирался портить её кожу зубной пастой, подстраиваясь под общепринятые нелепые игры, поэтому никого больше в нашу комнату и не впускал. Я бы в любом случае никому не показал её спящей. Не позволил бы увидеть такой беззащитной и нежной... Она слишком красива даже для меня. С другими, Ю вовсе несравнима... Её очень сильно хотелось поцеловать. До болезненного покалывания на губах, до дрожи и сбитого вконец дыхания хотелось коснуться её губ своими. Оставить свой след, свой отпечаток... Обозначить Анджи своей, пусть даже никто больше знать об этом не будет. Пусть только я — этого достаточно. Ю бесшумно сопела, наверняка видя десятый сон со своим любимым и неповторимым принцем, о котором беззаветно мечтала ещё с песочницы. А я... Я мог тогда только глупо лепить одинаковых, по-детски кривых единорогов и каждого дарить Джи, наивно полагая, что таким образом смогу обратить её внимание на себя. Я бы очень хотел, чтобы сейчас она грезила обо мне... За окном было также тихо, как и в комнате, и приносимое этим спокойствие разливалось в моей душе. Было очень тепло — вот так сидеть на коленях, рядом с её кроватью, не смотря на тягучую боль в мышцах, было тепло. Потому что я не мог отвести взгляда от Анджи, а она... Она спала и наверняка мечтала не обо мне. И даже если мне не суждено было стать тем самым единственным. Пускай я больше не мог продолжать находиться рядом с ней... Я хотел запомнить нашу последнюю ночь. Дальше всё было как в тумане: рука очень привычно, будто бы делала так всегда, упёрлась в мягкую подушку рядом с её лицом, вторая — немного нервно дрожала и, чтобы унять эту дрожь, мне пришлось ухватиться за свои пижамные штаны, безбожно скомкав синтетическую ткань. Я не помню как моё лицо оказалось совсем близко с её, как воздух превратился во что-то слишком пьянящее и горячее, щеки стали неистово пылать, а губы, согреваемые чужими, приятно покалывали. Я помню только гул сердца, отдающийся в висках, тишину жаркого лета за окном и последнюю ночь лагеря. Помню как сильно тонул в безответной любви к своей подруге и предпочитаю молчать о том, как бесстыдно украл её первый поцелуй. Я бы ни за что не позволил это кому-либо другому... Но Ю Анджи знать этого совсем не обязательно. И помнить меня ей совсем не нужно, потому что так будет только больней...Потому что это последняя моя ночь. Последний момент, навечно отчеканенный на внутренней стороне рёбер и глубже — там, где незабываемо и откровенно. — Сок!.. — она болезненно нахмурилась, и неосознанно схватила мои пальцы. Ей часто снились кошмары и в такие ночи Джи необходимо было спать с кем-то рядом — тогда она сонно обнимала того со спины или хватала за первую попавшуюся часть тела — лишь бы почувствовать чьё-либо присутствие рядом. Только бы не оказаться одной. — Юн Сок... — Я здесь, Джи, я рядом, — её лоб был слегка горячим и я списал это на дневной перегрев на солнце. Не хотелось думать о том, что я мог допустить её болезни. Я старался дышать как можно тише — пытался не заглушать её, чтобы вдоволь насладиться Ю в последний раз. Запомнить всё до мельчайших подробностей, до каждого полузвучного вздоха. — Спи спокойно, Анджи... Спи спокойно... Я поцеловал её кисть — она неизменно носила на правой руке, подаренный мною когда-то, жемчужный браслет — и это тоже было особенным. Каждый поцелуй был неповторимым, незабываемым и приторно сладким. Таким, что хотелось плакать, стоило лишь вспомнить насколько мизерно то время, что было отведено нам. Насколько оно было несправедливым... — Я люблю тебя, Джи... — шептать неслышимое было больно. Хуже, чем сломать руку и ужасней любой ломки, ведь я ни за что не смог бы признаться в этом днём. Ни за что не сказал бы Ю в лицо. Только не теперь. Больше... никогда.