Хроники Тартара

Виктору Шилову четырнадцать лет. И у него все хорошо — ну, насколько это вообще возможно для человека, заброшенного в Ад. За последний год он ещё лучше осваивается в Большой Пустыне. Постепенно учится предугадывать песчаные бури, долго обходиться без воды и пищи, высыпаться за считанные часы. Убивать яросов, эхилотов, саблезубых тигров, гигантских сколопендр и прочих тварей. Наставники тоже остаются в прошлом. Отныне никаких тренировок — только настоящие бои. Благо, опальных стражей во мраке хватает. Иногда Лигул присылает любопытные экземпляры из умерших магов. Не простых, естественно. Некромагов, вуду, волхвов. Ещё оборотней, вурдалаков, ведьм, мертвяков с их неуязвимыми бесчувственными телами. А ещё, конечно, захваченных светлых. Виктору плевать. Кто бы ни был его противником, в схватке ему не победить. Шилов убивает привычно, не задумываясь, и убитые никогда не приходят к нему во сне. Шилов всё чаще думает о себе как о Шилове, а не о Викторе. По имени его уже давно никто не зовёт, кроме, разве что, Лигула. Тот по-прежнему навещает его раз или два в год в сопровождении охраны. Один раз среди его телохранителей Шилов замечает стража с серьгой в ухе, а в этой серьге — вставленная иголка. Яд, надо полагать. Виктор впечатляется. О таком подходе к собственному телу он ещё не думал. Шилов прокалывает ухо самостоятельно, толстой иглой, позаимствованной ещё давно у какой-то тартарианской твари и обезвреженной от яда. Это больно — особенно хрящ, — но терпимо. На ухе помещается пять проколов: один на хряще и четыре на мочке. Верхний уже на следующий день воспаляется, и вставленная серьга выходит с гноем, но остальные приживаются. Виктор отмахивает топориком отросшие волосы, чтобы не мешали метать стрелки. Ну и потому, что длинные волосы его раздражают. "Как девчонка" — всплывает в его голове чей-то насмешливый голос. Кто так говорил? Виктор не помнит. Вообще своё прошлое он помнит плохо. Тренировки, Наставников, бесконечную зубрёжку в сером бараке, закалку жаром и холодом, голодовки, руны — это да. Детство среди лопухоидов — нет. Помнит только тот рубежный день на заброшке, и тот ужасный вопль Никиты, оставленного в подвале. А вот счастливых моментов не помнит ни одного. Ни семьи — может, семьи у него и вовсе не было, — ни своего дома, ни детских увлечений. Наверное, Виктор никогда не испытывал счастья. Или вообще каких-либо эмоций кроме усталости, презрения или гнева. Шилову кажется, что он всегда был таким: бесчувственным, безжалостным, загрубевшим душой и телом и покрытым шрамами. Кстати, почему у него сломан нос, Виктор тоже не помнит. Главное, он до сих пор жив. И когда-нибудь он сможет явить себя миру и заявить о своём существовании. Он будет жить, а те, кто встанут у него на пути, не будут. Для того, кто закалил себя Адом, препятствий не существует. Шилов не просто "Человек". Шилов — "Человек из Тартара". Таких, как он, больше нет. Он уверен. А где-то далеко-далеко, от скальной гряды на север, уже за пирамидами и остовом Вавилонской башни, находится Канцелярия Лигула. Именно туда каждый день приходят сотни тысяч доносов и кляуз, именно оттуда в Нижний Тартар отправляются души несчастных грешников, именно там Лигул и плетёт свою сеть интриг. А в Восточную её часть (слово «крыло» в Тартаре, по понятным причинам, под запретом) ход есть далеко не каждому: только Лигулу и тем, у кого есть его разрешение. Ведь там живёт сама воспитанница Лигула. Наследница Кводнона, будущая Повелительница Мрака. Человек с эйдосом. Она убеждена: таких, как она, больше нет. И она засыпает с приятными мыслями о своей будущей власти. И если что-то иногда и омрачает её настроение, так это осознание собственной немоты. Ведь в каком-то смысле немота — это беспомощность. А чувствовать себя беспомощной, слабой и жалкой — унизительно. И это выводит Прасковью из себя. Почему она, без пяти минут Властительница Тартара, вынуждена пасовать перед такой идиотской проблемой?! Особенно часто её посещают такие мысли по утрам. Почему-то ей нередко снятся сны, в которых у неё есть голос — мягкий, красивый, певучий. Почему-то иногда ей кажется, что ещё совсем недавно голос у неё был, и она, входя в кабинет к Лигулу, приветствовала его церемонным «Недоброе утро, дядюшка». Почему-то у неё есть стойкое чувство, будто она должна была что-то кому-то сказать, то ли назвать кому-то своё имя, то ли спросить чужое. Но Лигул твёрдо заявляет: никакого голоса у Прасковьи не было с её появления в Тартаре, а все её якобы «воспоминания» — попытки психики смягчить боль. И поневоле Прасковье приходится ему верить. И всё же один вопрос её не оставляет. Ну за что ей эта немота?!